Дорога к нашему счастью

      Осколки ледяного дождя резали обмерзшие щеки. Ткань плаща и остальной одежды промокла насквозь. Ноги изнывали от долгого сидения на лошади и непрестанного бега. В голове бушевал ураган из мыслей, в то время как на душе неприятно скребло. Будто озноб: никуда не можешь деться от неприятного ощущения ломки, холода и тяжести. Только сейчас это была не болезнь, а реальность.       Энни весь оставшийся путь провела в молчании, избрав в спутники топот лошадей, шипение ливня и стук колес повозок.       Из головы все никак не выбивались последние фрагменты воспоминаний об Аккерман и капитане. Ладно. На душе было крайне фигово. Энни путалась в обилии домыслов и догадок, в попытках понять выбор Леви. Почему?.. Почему он пренебрег своей задачей? Что такого было в жизни девчонки, что она в одиночку смогла перевесить всю операцию? Непонимание бесило. Бесило и не давало покоя. Что она упускает из виду? Быть может, какой-то важный элемент в строке формулы, без которой ответ не найти?       Энни и до этого топтала людей. Вгоняла их в грязь стрельбища, развернувшегося на поле боя, собственными ногами. Ей было плевать. Даже на тех безымянных разведчиков, которые путались под ногами. Ничто не могло пробить ее на эмоции. Но с этими двумя было что-то не так. И зачем она только до последнего откладывала вариант с убийством? Ту же Аккерман можно было спокойно раздавить еще тогда рядом с… Петрой же?       Перед ее лошадью пронеслись разведчики, обсуждающие дальнейший маршрут. Во мраке тучь и тумане дождя видимость была минимальной.       И все же что-то ее коробило.       Слева задребезжала телега. Без интереса, почти что автоматически голова повернулась к ней. Но следующее заставило вечно скупую на эмоции Энни примерить маску истинного шока.       Там лежал капитан Леви.       Накрытый плащом, перебинтованный, насквозь промокший и без намека на сознание.       Губы невесомо прошептали «что?..». Он ведь умер… Должен был умереть! Тогда как?..       Как только с Райнером и Бертольдом, Микасой и Леви было покончено, она вернулась в строй. Им отдали команду сворачивать операцию, тогда-то все начали сборку пушек в телеги и дальнейшую подготовку к отбытию. Как?       Взгляд скользнул дальше и обнаружил ранее незамеченную из-за сильного удивления Аккерман. Та лежала в отключке, но выглядела уже получше своего учителя.       «Что ж вы за демоны такие бессмертные?»       Еще через пол часа вся группа вынуждено остановилась, для сверки маршрута. Будет печально, сбейся они с пути.       Всю дорогу до остановки Энни не могла отвести глаз от бессознательных тел знакомых. Подобно комнатным мухам, они мозолили ей глаза одним своим видом.       У нее есть приказ: покончить с демонами, избавиться от помех.       Это шанс.       Наконец-таки отдать неотданный подарок или внушить себе, что она по-прежнему послушный воин?       С одной стороны, пока эти двое без сознания, а кругом дождь и нулевая видимость, можно каждому пустить кровь. Но с другой… а смысл? Они все равно скоро начнут операцию по уничтожению Элдии. Все умрут без исключения. Исход один, а навязчивое милосердие так и не отпускает.       «Теряешь хватку», — оскалилась Леонхарт.       Группа вновь продолжила движение.       Дорога была долгой. Но не менее ужасающей частью маршрута стало возвращение. Оголенные нервы солдат после свидания со смертью заряжали воздух, насквозь пропитывая его тяжестью, что мучительно оседала в груди. На них лиц не было — одно смятение. Живой и бодрый марш под лучами солнца сменился похоронным. Во власти темноты и сырости дождя былой настрой стекал вниз, смешиваясь с грязью, по которой неспеша топтались лошади и повозки. Вслед истерически кричали разгневанные люди, периодически кидаясь подручными предметами. Откуда-то доносились вопли, откуда-то мольбы. Но всех их объединяла общая трагедия — смерть более никогда не сумевших вернуться родных.       Леонхарт впервые за столько времени ощутила давно забытые когти презрения и ненависти, царапающие спину. Она снова оказалась тем самым котенком, выброшенным на картонки под проливным дождем: ты мал, одинок, слаб, а все кругом страшные, безразличные и гневные. Пусть Энни мысленно и отделяла себя от разведчиков, считая себя засланцем, сейчас это совсем не выходило: было жизненно необходимо прибиться хоть к кому-то на подсознательном уровне, чтобы не так остро ощущать свою ненужность этому «миру»; а еще мозг попросту не позволял сейчас сепарироваться. Энни не могла уловить русло этих мыслей, но, возможно, она просто слишком хорошо понимала, какого-то это быть, козлом отпущения. И разведчики понимали — в этом они были схожи.       Наверное, каплю солидарности она все же может себе позволить… Пусть и эгоистичной. Пусть и жестокой.

***

      Спустя трое суток после провалившейся вылазки.       Микаса не помнила, как сорвалась на бег, как яро притянула к себе подругу, как уткнулась ей в плечо носом. Все превратилось в один бессвязный, размытый миг, который осядет в памяти разбитыми частями.       Как же стало легко! Словно все плохое позади.       Она жива. Она здесь, жива-здорова. Несмотря на крушение ее крыла.       Когда разум убедился в натуральности видения и его реальности, Микаса тихо прошептала сквозь мелодию ночного стихающего дождя:       — Спасибо, что выжила, Энни.       Ей было неважно, что станет с ней самой, какая участь поджидает, страшное уже позади.       — Да… — только спустя время ответила подруга, легонько положив руку ей на спину.       Следом пришла следующая, не менее важная мысль.       — Энни, — разорвала дистанцию Микаса, взяв ее за плечи, — что с остальными? Армин, Саша, Криста… — Но Леонхарт не дала ей договорить, спокойно кивнув головой.       — Они все в порядке.       Нет. Такого облегчения Микаса от роду не испытывала…       Надо же… Все. Все выжили. Все живые. Все здесь, добрались. Они пережили вылазку в стан врага. Второе рождение, не иначе!       Но время медленно утекало.       Позади, со стороны палаток и пристроя корпуса, раздался оклик майора Зоэ.       — Микаса. Пошли.       Аккерман повернулась к командиру под вопросительный взгляд Леонхарт. Огонь в расставленных повсюду жаровнях встрепенулся.       — О чем она?       Микаса слабо улыбнулась.       — Потому что убийцы всегда должны платить за содеянное. — Теперь улыбка стала даваться ей с трудом.       Энни нахмурилась, пытаясь внять ее словам, но Микаса и не планировала доносить до нее суть сказанного, повернувшись к Ханджи.       — Передай Армину и остальным, что я очень рада, что они живы.       На руках щелкнули крепления наручников.       Майор взяла ее под локоть. В действиях не чувствовался ни гнет, ни жесткость ненависти. Наоборот, была какая-то аккуратность, понимание.       Напоследок Микаса оставила Энни прощальный взгляд своих усталых глаз, а после направилась в сторону штаба.       Навстречу судьбе.       Навстречу правосудию.       Вдавленная в каркас кровати перина жестко упиралась в спину. Откуда-то с потолка капала вода, каплями разбиваясь о холодный пол темницы. Тишина монотонно шумела в углах, в тенях, в воздухе, в ушах. Казалось, в этом месте понятие времени было неисправно. Стрелки часов не имели сил сдвинуться хотя бы на минутку, а может, и могли, но делали это настолько быстро, не заметно человеческому глазу и восприятию, что виделась лишь остановка.       Время тянулось медом с ложки — нерасторопно, вязко. А вместе с этим и засевшие в голове мысли, что сменяли темы и мусолили их.       Кто она отныне? По-прежнему та самая Микаса годом ранее?       Ей так не казалось. Совсем не казалось.       Личность Аккерман оказалась раздроблена; поделена на мелкие осколки, которые гнетущие мысли только дробили на еще более мелкие.       Она превращалась в песок, утекающий в щели или тонувший в воде. Нечто незнакомое поселилось внутри. Чужеродное существо, чьи корни проросли в самые недры ее понемногу сходившего с ума рассудка.       Она убила. Собственными руками убила человека. И не абы кого, и далеко не чужого. На руках Микасы кровь невинного. Она предатель, если не бесконтрольное чудище.       Вопреки сжирающим изнутри голосам, Аккерман коротала бесконечность под темным паутинистым потолком абсолютно без эмоций. Будто кто-то внутри оборвал важную связь с миром сразу после встречи с Энни. Когда-то в детстве Микаса слышала фразу «пока чувствуешь — живой». Значит, она мертва?       В пространстве витал не закрытый вопрос о ее новой сущности — бесчувственной, без капли стыда и намека на эмпатию за содеянное. Кто она теперь?       Рука вознеслась к потолку, словно к свету посреди объятий кокона, сотканного из беспроглядной тьмы. Винит ли Микаса себя за убийство? Или все мысли о предательстве лишь зачитанная теория о морали?       Она ведь обещала спасти человечество. Она ведь обещала изо всех сил бороться с врагом. Она ведь поклялась, что не забудет свою семью — даже две. Тогда отчего их лица такие расплывчатые?..       Проведенные в темнице часы сводили с ума, но одновременно с этим даровали драгоценные одинокие мысли, наводившие на другие такие же. Некоторые из них давали ответы, а кто-то оставлял только больше вопросов. В такие моменты хотелось найти человека, который мог бы расшифровать код ее разума, подобрать верный ключ русла ее мыслей, найти код рассудка и ответить на зудящие вопросы. На ум упорно приходило только одно имя.       Леви, несмотря на возраст и внешность отрока, взросло мыслил не по годам. У него всегда имелся план и ответ. Всегда его действия были точно взвешены, а движения выверены. На него можно было положиться с легкостью взлетевшей птицы. И с такой же легкостью доверить жизнь. Не может же быть человек настолько идеален?       Микасе хотелось представлять то, как они говорят. Как он спокойно выслушивает ее — никогда в его взгляде она не находила осуждения, как он молчаливо задумывается над услышанным, как негромко озвучивает своим слегка хрипловатым голосом злополучные ответы. Леви бы точно нашел их. Он не Микаса, которая кружит над вопросом и битый час ломает голову.       Аккерман не могла отследить, в какой момент капитан перестал быть ей чужим человеком. Тепло его губ посреди вылазки? Ночь за трапезой в Стохесе? Встреча в Тросте? Или еще раньше — в охотничьем домике? Микаса помнит и знает лишь одно — он всегда был рядом.       Но как же теперь он будет смотреть на нее? Обнимет, простит и скажет «все хорошо»? Отнюдь. На ее руках по-прежнему кровь важной частички его отряда. Той, с которой он воюет не один год. И тот факт, что его подопечная в порыве необъяснимого безумия холодно с ней разобралась, возможно, сожжет все мосты. Обратного пути не будет. Тогда почему же он пренебрег миссией в тот роковой момент?..       Микаса трижды готовилась умереть. И трижды неведомая сила ее уберегала. И каждый чертовый раз ценою жизни была смерть других. Знакомцы из кадетского, разведчики с вылазки, теперь к ее смертоносному влиянию подобрался и сам Леви. В какой же отрезок жизни по ее следам стала тянуться смерть?..       Меньше всего Аккерман хотела видеть цену собственной жизни написанной на лицах сотоварищей. Не таким героем она хотела стать. Герои несут свет и надежду, Микаса же их только хоронит. Все должно было быть не так. Совсем не так. Что она за герой такой?       Сплошь окровавленное лицо Леви не выходило из головы, чуть ли не кошмаром въевшись в подсознание. Одно только описание представляло из себя бокал свежевыжатого страха с примесью горкой вины, который Микаса раз за разом проглатывала. Быть может, если бы она погибла еще в самый первый раз, то никаких последующих жертв не случилось?       Под силу ли разорвать смерти цикл обрывающихся жизней?       «Я буду идти вперед. Не обещаю, что сразу же свыкнусь с этим, но… Я буду стараться».       До чего же наивно и сладостно звучит… Но даже эти слова имеют больше смысла, чем ее жалкие потуги разобраться в новой себе. Знала бы только Микаса из прошлого, во что выльется ее желание «жить и стараться».       И все же надо было тогда покинуть Разведкорпус…

***

      Как мягко. Нежно. Блаженно.       Сон… Какое же прекрасное состояние. Такое легкое, возвышенное! И почему же столь неземного прекрасия дар все никак не обращает на него свой высокомерный взор? Неужели скромному солдату не заслужить своей доли любви?.. Тогда почему же приходится каждый раз играть со смертью, чтобы увидеть его дивный лик? Проклятие, не иначе.       Пробуждение мягко касалось пальцев, начав с самых подушечек. Затем провело по кисти вверх, к локтю, едва щекоча. Захотелось моргнуть с закрытыми глазами. Понятие реальности нежно выводило его из сна, а следом дремы. Леви не хотелось просыпаться, ведь это значило, что вновь придется вернуться к обремененной извечными проблемами жизни. На трезвый ум он вряд ли бы сказал такую пошлость, но вкусив сладкий плод свободы и своеобразного плетеного счастья, мысли сами взяли контроль над разумом.       Но пробуждение все больше настигало его.       Вместе с этим в горле начало неприятно ссаднить. А вот и реальность снизошла — местами болезненная.       Онемевший язык еле поворачивался, а буквы не вязались в слова, хотя голова понемногу начала соображать.       — Кх-гд-е… — только и смог, что на выдохе прошептать первое пришедшее на ум.       Сбоку, в ответ на кряхтение Леви, тут же раздался вскрик, поразивший все левое ухо до неприятного звона и эха.       — Боже, Леви! Проснулся-таки!       Ну конечно… Кто же еще это мог быть.       — Каждый раз поражаюсь и радуюсь твоей живучести… Знатно же ты нам нервы потрепал. — Ханджи пригладила ладонью всю макушку разом и облегченно вздохнула. — На, попей.       Она подсела к нему, аккуратно приподнимая за шею, позволяя сделать пару глотков.       — От меня так прост-кха… не избавиться.       — Да, мы уже поняли. Вы пролежали там несколько часов, прежде чем мы нашли вас. Холодные донельзя были! На часок бы опоздали — остались только окоченевшие тела.       Даже в таком состоянии Леви нашел сил по-черному съязвить:       — Опоздали бы — рядовые бы отметили этот день как праздник. Их зловредный капитан наконец-то помер.       — Дурак! — пихнула его ученая в плечо.       Леви потянулся, жмурясь от накатившей волны расслабления. Давно он так не высыпался… Если бы этот день и стал народным достоянием, то праздновалось бы вовсе не его второе рождение, а прекраснейшее пробуждение. Даже кошмары, которые не стеснялись стучаться к нему по ночам, в этот раз не появлялись. Снов тоже не было — только черное пятно, где изредко мелькали редкие фрагменты из жизни. Всегда бы так.       Возвращаться к будничной рутине и насущным проблемам совсем не хотелось. Но если солдат проснулся — проснулся и долг. А долг отлагательств не требует.       Пока Ханджи мельтешила у ящиков, Леви через силу повернул голову и спросил:       — Почему вы пошли на наши поиски?       Обычный, казалось, вопрос, но почему-то вызвавший удивление в глазах майора.       — С твоего ухода прошло больше часа. В том месте, где в последний раз была особь, нашлись только… Тела. Это возымело плоды среди рядовых. Большинство хотело сворачивать операцию. Но Эрвин их осадил, сказав, что один ты по силе равен всему нашему отряду. — Ханджи тут же спохватилась. — Н-но не только из-за этого! Не подумай! Просто это был единст-…       Леви отмахнулся.       — Я не об этом. Почему вы продолжили поиски ради двух человек после увиденного на поляне? Дураку ясно — всех перебили.       — Ну… — Ученая сняла очки, протирая краем рубашки. — Как я говорила ранее, с твоей живучестью сложно умереть. Да и ты не из тех, кто принимает необдуманные решения. Сложно было поверить в твою смерть, по правде говоря. — А затем тише добавила: — Да и не хотелось…       Леви ничего не ответил.       Может, в какой-то степени его и теплила мысль, что не всем на него все равно. Как никак, столько времени уже бок о бок воюют. Давно друг друга знают. Но к подобному сложно привыкнуть, даже спустя много лет. Даже спустя нескольких разговоров о его значимости не только как боевой единицы.       Но естество все равно считало это какой-то роскошью и наглостью. Леви прекрасно видел дружелюбно-доверительное отношение того же Эрвина или Мика к нему, но по привычке противился этому. Пусть считают его хоть другом, братом, сыном — что только в голову сбредет, если им так хочется…       — Не спросишь, сколько проспал?       А может его консервативной личности просто не нравилась подобная перемена во взаимоотношениях. Леви и сам не разобрался.       — Потом узнаю. — Были куда главнее недавние события, а не его срок в кровати.       — Неделя. Если точнее — четыре дня.       Капитану казалось, что ответ его не удивит, но одна цифра заставила его недоумевающе глядеть на собеседницу.       «Четыре?..»       Видимо, его и впрямь неплохо так приложило…       Но все же. Четыре дня… Кажется, кто-то теряет хватку.       Следующим, о чем хотел в первую очередь осведомиться Леви — итоги их операции.       — Какие потери? — Первый и главный вопрос, не дававший покоя.       — Из ста шестидесяти вернулось сто два…       И снова запредельные числа…       — Сколько привезли? — нарочито привычным и безэмоциональным тоном спрашивал он.       — Половину.       Всего половину… Хотя, исходя из тех полевых условий, даже не ясно: радоваться или грустить.       Спрашивать подробности о приезде за стены Леви не хотел. Только ворошить и без того неприятные воспоминания.       Прежде он всегда возвращался обратно на своих двоих. И прежде всегда заставал во всех красках и ощущениях ненавистное пришествие в город. Это был первый раз, когда капитан не смог идти на равне с подчиненными и разделять их бремя.       — Там были… родственники кого-то из отряда?       — Отец Петры.       — Вот как. — Ворох неприятных воспоминаний с новой силой ударился о голову. — Говорил что-нибудь?       — Он видел ее…       Леви почти передернуло.       Рал вступила в разведку, вдохновившись подвигами храбрых бойцов человечества. Его подвигами в первую очередь. Она хотела вступить именно в его отряд, как только выдалась такая возможность. Она усердно трудилась именно ради этого момента.       Они все прошли через столько сражений.       — Ты сохранила нашивки? — осевшим голосом спросил он; тон Ханджи был не менее серым.       — Они здесь.       Леви не повернулся.       — Я отдам их после.       Отдаст. Как и свои первые. И вторые. И третьи… И все последующие… Леви ненавидел это делать.       Повелось все с юности: отдать дань уважения павшим, проститься. А после это переросло в подобие традиции. Сам себя заковал в кандалы.       Но сейчас Леви чувствовал, что просто не может не вручить родным своих подчиненных последнюю память о них лично. Это шло бы вразрез с его принципами. Да и… не по-человечески это.       Было ясно одно: самое трудное только впереди. Ни один титан так не страшил, как он сам, несущий горе, что сменяет надежду.       Более не желая себя закапывать еще глубже, Леви вернулся к сухому допросу о недавних событиях. Было бы неплохо во вторую очередь осведомиться о той, что стала причиной его четырех дней сна.       — Микаса здорова?       — Еще полтора дня назад встала на ноги.       Хотя… Может он и совершенно заслуженно провалялся здесь столько времени: отбывал ранения за двоих, значит.       — Можешь привести ее сюда?       Но вместо ответа Ханджи по странному замялась. Глаза увела в сторону, подбирая слова.       — Не совсем…       — Это еще почему?       — Ну-у… Когда Аккерман проснулась, то рассказала нам во всех подробностях о вашей погоне…       — Говори уже.       Ханджи догадливо вздохнула.       — Микаса Аккерман была арестована и сослана в темницу до выяснения обстоятельств по подозрению в убийстве и саботаже.