winnable game

Казуха. Это был он. Всякий, испытавший любовь, знает, каким лучезарным сиянием окружены буквы этого слова. Да, это точно был он. Казуха с трудом мог различить его сквозь сверкающий туман, который вдруг разлился у него перед глазами. Перед ним был то потерянное, исчезнувшее существо; те же глаза, запыленные задумчивостью, с чуть опущенными внешними уголками; те же тонкие и бледные губы, невпопад проговаривающие беззвучные слова; тот же вздёрнутый подбородок и те же подрагивающие плечи. Куникудзуши был тем же ребёнком, которого Казуха запомнил в день их знакомства: он положил голову на стол, вытянул руки, кончиками пальцев касаясь рук Казухи и как-то горько, по-больному, улыбнулся. Куникудзуши был и тем юношей, которого Казуха полюбил: глаза его были подведены красным, а на щеке, прикрывая прыщик, поблёскивала маленькая звёздочка. Он пользовался, казалось, тем же самым парфюмом, что и два года назад. Едва почувствовав его свежий аромат, Казуха вспомнил и то, как они когда-то держались за руки, и неловкую близость, когда остались наедине в комнате совета и даже каждый несдержанный поцелуй. Даже не заметив этого, Казуха облизнул губы и вытянул руки, чтобы взять ладони Куникудзуши в свои. — Я на самом деле тут. — тихо хихикнул он. Говорил ли он это для Куникудзуши или говорил для себя — даже размышлять об этом казалось делом совершенно теперь не нужным. Но сказать стоило хоть что-то, и, возможно, то был не самый плохой вариант. Куникудзуши позволил переплести пальцы, и в эту же секунду его выражение из удивлённо-радостного приобрело чуть более привычный отрешённый вид. — Как хорошо, что я не схожу с ума прямо на работе. — хмыкнул он в ответ. — Я, знаешь ли, не так часто видел тебя не в школьной форме. Мог и перепутать. С первой секунды встречи, истерзанное в последние месяцы сердце Казухи, вдруг вмиг забыло все переживания. Как только Куникудзуши появился в чайной, для Казухи исчезло в ней всё остальное. И даже раскидистый клён, ради которого он пришел сюда в первый раз, и те мысли, которые заставили прийти снова, более его не волновали. Пока Куникудзуши просто находился рядом, в голове Казухи не было ничего, кроме белого шума, и он вдруг напрочь забыл любое волнующее его материальное. Но, стоило Куникудзуши сказать про школьную форму, как Казуха вдруг опомнился: он ведь сидел здесь в старой толстовке, которую, почти не снимая, носил уже второй день подряд! Ещё и капюшон натянул почти до самого носа! Какой же нелепый, наверное, у него был теперь вид. — А ты… — начал Казуха, растерянно и медленно подбирая слова. — А ты вообще в фартуке. Как сложно ему было теперь говорить! Как отвык он от этого чуть насмешливого и снисходительного тона! Но как же безмерно он скучал по нему! — Потому что я здесь работаю, гений. Чай вот тебе принёс. — Куникудзуши кивнул головой на глиняный чайник и трёхцветное данго, что лежало рядом. — Пробовать собираешься? Казуха кивнул, но к чаю притрагиваться не спешил. Ведь это означало бы, что ему придется убрать руки и не касаться больше Куникудзуши. Он только сжал пальцы чуть сильнее: казалось, будто он сейчас упадёт, хотя сидел на стуле, и падать было совершенно некуда. — Я был здесь вчера. — голос Казухи, утихающий, терялся среди шелеста травы. — Я знаю. — Куникудзуши тоже сжал пальцы сильнее. — Выглядел так, будто не хотел, чтобы тебя беспокоили. «Это всё потому…» — хотел сказать Казуха, но, открыв рот, только выдохнул. Стоило ли вот так сразу всё рассказывать? В последнее время случилось много плохо, а сейчас, минута за минутой, происходило только хорошее. И портить момент не хотелось. Разговор никак не складывался. Хотя, если вспомнить, они частенько предпочитали тишину взамен бессмысленным разговорам. Разве не было и так всё понятно? Для Казухи, например, всё казалось очевидным. Оба они подрагивали и только смотрели друг на друга. Они не чувствовали ни освежающего ветра, ни сырости, поднимавшейся от земли и покрывавшей влагой траву; они не слышали о чём говорили люди за соседними столиками. Сердца их были полны воспоминаний, и этого казалось вполне достаточно. Казуха не спрашивал, как так вышло, что Куникудзуши оказался в чайном доме, даже не думал о том, какое провидение позволило им теперь встретиться. Ему казалось так просто, что Зуши здесь, рядом с ним. Казуха пробовал что-то сказать, но у него ничего не выходило. Казалось, душа его трепетала. Но вот мало-помалу они разговорились. За молчанием, выражавшим полноту внезапно нахлынувшего чувства радости от встречи, простых сведений о жизни. Так, например, Куникудзуши рассказал, что болезнь больше его не докучает, и уже пару месяцев как он полностью отказался от таблеток. — Сначала надо было уменьшить дозу. — пожал он плечами. — Чтобы не получилось, как в прошлый раз. — о чём он говорил, Казуха не имел представления, но это на самом деле не сильно его волновало. — Теперь уже совсем без них. Чувствую себя неплохо. Это на самом деле было заметно. Всё ещё стройный и гибкий, Куникудзуши, однако, утратил прежнюю болезненность облика. Теперь болезнь куда явнее отмечалась в его взгляде, но даже она — не более чем отпечаток. Куникудзуши говорил о том, как здесь, в чайной, услышал о сдаче квартиры в аренду и как неожиданно пришел к выводу, что ему это надо. Он улыбался, рассказывая, что мама помогала ему с переездом и что иногда он по-прежнему заглядывал домой, чтобы убедиться, что с этими двумя всё в порядке. Куникудзуши заметно подрос, научился держаться спокойнее и серьёзнее. И пока Казуха смотрел на него, вспоминая горящий пурпуром взгляд исподлобья, вечно разбитые коленки и перепачканные красками пальцы, Куникудзуши вдруг назвал его по имени. Нараспев. По слогам. — Ка-зу-ха… — протянул он. — Кажется, ты меня не слушаешь. От звучания голоса, от того, как он произнёс имя, сдерживающий фактор выломался до хруста, а может сломалось что-то в груди. Казуха подумал:

«Мне ведь всё ещё можно его поцеловать, да?»

Вслух он сказал другое: — Неправда. Я слушаю. — Я спросил, не хочешь ли прийти завтра ко мне в гости, а ты не ответил. В его тоне не было ни капли злости. Ни осуждения, ни даже обиды. Он смотрел так, как смотрел в детстве: с беззаветной собачьей преданностью — словно не было двух лет разлуки, — только теперь Казуха не мог воспринимать это как должное. Можно ли влюбиться в одного человека дважды? Наверное, да. Казуха бы даже сделал это трижды, если однажды пришлось. — Ты не назвал адрес. — попытался оправдаться Казуха, чувствуя расползающееся по лицу смущение. — Я сказал, приходи сюда. — засмеялся Куникудзуши, понимая, что ни черта Казуха не слышал. — Смена до пяти. Потом пойдем домой вместе. Всё ещё не сильно что-то соображая, Казуха моргнул пару раз и кивнул: — Ладно. Я буду. На этом их встреча, неловкая и полная впечатлений, подошла к концу. Куникудзуши встал из-за стола, огляделся вокруг и, нахмурившись, сказал, что у него ещё много работы. Он резво направился прочь, но на полпути развернулся, снова подошёл ближе и коротко чмокнул Казуху в щёку, никак свои действия не прокомментировав. Он только потупил взгляд, прикусил губу и коротко хмыкнул: — Не опаздывай. После этого он быстро скрылся за дверью чайного дома. Казуха ещё с минуту стоял, моргая, и держась ладонью за щёку, где ещё чувствовал обжигающие кожу прикосновения сухих губ. Затем он, медленно и растерянно побрёл прочь, не в силах перестать по-глупому улыбаться.

«Значит, можно». — подумал он.

Стоило Казухе выйти за территорию чайного дома, он почувствовал такое одинокое беспокойство и такое нетерпение увидеться с Куникудзуши снова, что испугался, как смерти, тех долгих часов до завтра, которые ему предстояло теперь провести. Как странно! Ещё вчера он даже не вспоминал о Куникудзуши, сегодня же, стоило один раз увидеться, уже воображал себе новую встречу. Казухе необходимо было существовать и говорить, и делать что-нибудь, и куда-нибудь пойти, чтобы обмануть время. И, конечно же, Казуха ещё раз задумался о той мысли, что ещё вчера зацепилась за голову и никак не хотела отстать. Ещё несколько часов назад он не верил в это своё решение и только раздражал себя его безобразной, но соблазнительной дерзостью. Теперь же, он начинал смотреть уже иначе, и в этом его решении не было никакого смысла, ведь не может же он… …Казуха даже не заметил, как ускорил шаг. Он шёл торопливо, большими шагами, почти бежал. Он хотел было повернуть к «Рыжему клёну», но домой идти ему стало вдруг ужасно совестно. И шелест цветущих деревьев, и шорох птиц под крышей, и трескучее хихиканье кузнечиков — всё это теперь казалось ему осуждающе неприятным, ведь он посмел вообразить себе немыслимое. Как хорошо, что он встретил Куникудзуши! Казуха продолжал идти, хотя не сильно понимал, куда именно. Как бы с усилием начал он, почти бессознательно, но помня, что в незнакомых местах он часто терялся, всматриваться во все встречавшиеся предметы. Искал ли он развлечения? Вдохновения? Ответов? Определить это было сложно. Но встречавшиеся на пути давящие и теснящие дома, городская пыль, так странно контрастирующая с намытыми до блеска магазинными витринами, понравились Казухе, привыкшему к зелени и свежести «Рыжего клёна». Иногда он останавливался перед каким-нибудь изукрашенным в рекламных баннерах здании, смотрел на него, на солнечные отблески в окнах, на широкие входные двери, без конца разъезжающиеся, чтобы впустить или выпустить посетителей. Перейдя на светофоре дорогу, Казуха остановился и пересчитал смятые в кармане толстовки деньги: оказалось две тысячи йен, оставшихся с личных запасов и ещё несколько совсем новых купюр, которые он бессознательно взял из конверта утром. Смотря на них, Казуха очень скоро забыл, для чего вообще вытащил деньги из кармана. Он вспомнил об этом уже по пути домой, проходя мимо пекарни — точнее, вспомнил он о том, что ничего ещё не ел, и даже то трёхцветное данго, которое принёс ему Куникудзуши так и лежало на блюдце, когда он уходил. Войдя в пекарню, Казуха попросил на вынос стакан кофе и неопределённо ткнул в какой-то пирог на витрине, сказав, что ему нужен всего один кусок. Всё это он съел дома, присев на ступенях крыльца и вдруг почувствовав ужасную усталость от долгой ходьбы. Допивая остатки кофе, Казуха взглянул на небо, надеясь хоть там найти что-то, что привело бы его мысли в порядок. Но на небе не было ничего, кроме слепящего глаза солнца и стремительно пролетевшей мимо «Рыжего клёна» огромной чайки. Голубое небо, сияющее и безмятежное, смотрело на Казуху с той же вопрошающей нежностью, с которой он сам на него смотрел. Ему вдруг вспомнилось, как в прошлый визит дармоедов он ещё на что-то надеялся и верил, будто они заберут его с собой. Он вспомнил и Куникудзуши, который всё доставал его вопросами и удивлённо вопрошал, неужели здесь не было ничего, ради чего он мог бы остаться. Намекал ли он на себя в тот раз? Ответит ли он честно, если спросить об этом теперь? Казуха улыбнулся своим мыслям и поднялся на ноги, деловито отряхивая штаны от пыли и крошек пирога.

«Да». — сказал он себе. — «Как ни заманчивы были мои мысли, я не могу позволить себе вернуться к ним. Это было бы нечестно».

*** На следующий день, около четырёх часов после полудня, Казуха вновь оказался в чайном доме. Для себя он избрал тот же столик, за которым сидел накануне - чуть поодаль ото всех, но в то же время с прекрасным обзором на весь задний двор. Народу в тот день было много: и старики, и дети, и такие же, как и сам Казуха, одиночки - заняты были все свободные места. Работники чайного дома только и успевали, что сновать между столиками без лишних слов. Куникудзуши время от времени останавливался, чтобы потуже затянуть хвост на затылке и коротко, всего на долю секунды, посмотреть на Казуху. И Казуха чувствовал каждый такой взгляд. Даже если в это время он, лениво подперев рукой щёку, наблюдал, как двое мужчин поблизости играют в го, тут же оборачивался и улыбался. Куникудзуши в ответ как-то вздрагивал всем телом и, развернувшись, снова погружался в работу. С одной стороны, Казухе не терпелось скорее утащить Куникудзуши подальше и оставить его только для себя Чтобы он не улыбался формальной улыбкой каким-то совершенно посторонним людям, но заливисто, чуть насмешливо смеялся над тем, что Казуха говорит или делает. Хотелось держать его за руку, сидеть рядом с ним так, чтобы соприкасались коленки. Хотелось положить голову ему на плечо и делать всё то, что они делали раньше. С другой же стороны, наблюдать со стороны Казухе тоже нравилось. Так он узнавал о Куникудзуши то, чего не знал раньше, или, вернее сказать, знакомился с теми его чертами, которые тот успел взрастить в себе за два года разлуки. Например, Зуши научился общаться с людьми и больше не смотрел на всех подряд исподлобья, словно ожидая удара. Он стал разбираться в сортах чая (хотя с его работой это, конечно, было не удивительно). Он был вежлив не только с гостями, но и со своим напарником. Казуха ужасно удивился, узнав в нём Сяо, и всё никак не мог понять, где тот прятался в предыдущие его визиты. Казуха вертел головой по сторонам и медленно цедил из пиалы уже остывший красный чай. На столике у него, помимо чайника и чашки. стояла ещё коробочка, в которой поблёскивал купленный двумя часами ранее смартфон. Казухе было неловко тратить деньги на вещь, которую дед Ёсинори назвал бы бессмысленной роскошью, но он убеждал себя. что смысл в этом всё-таки был. Смартфон нужен был как минимум для того, чтобы поддерживать с Куникудзуши связь и больше вот так не теряться! Под крышкой коробочки лежал чек, на котором приторно приветливый и отчего-то показавшийся противным сотрудник магазина написал номер телефона. Казуха собирался чуть позже отдать этот чек Куникудзуши, чтобы он сохранил номер. Ему уже чудились пожелания доброго утра и спокойной ночи, грезились долгие разговоры в ночи, представлялись фотографии, которые Казуха мог бы отправить. Наличие телефона означало также, что Казуха может не отказываться от той своей идеи, которая никак не давала ему покоя. Конечно, в том случае, если бы Куникудзуши тоже на это согласился. Спрашивать об этом напрямую было, разумеется, нельзя, но Казуха, погружаясь в мысли, репетировал диалоги, которые могли бы подвести его к нужному разговору. Задумавшись, он даже не заметил, как пронеслось время. Возле столика оказался Куникудзуши, уже без фартука и с распущенными волосами. Он смотрел прямо на Казуху, не отводя взгляда, и казался сосредоточенно заинтересованным. — Готов идти? — спросил он, закидывая на плечо лямку, как показалось, тяжёлой сумки Казуха растерянно кивнул и сразу же потянулся к коробке смартфона, чтобы достать оттуда нужную бумажку. — Да. — ответил он, поднимаясь на ноги. — Возьми, пожалуйста. Это мой номер телефона. Куникудзуши принял смятый чек и сразу же положил его в боковой карман сумки. — Мой мобильник дома. — сказал он. — Никогда не беру его в чайную. Пару секунд неловко помолчав, они вышли со двора и неторопливо отправились вверх по улице. Погода, как и накануне, стояла жаркая, и даже приближение вечера нисколько не умаляло духоты. Воздух был тяжёлый, раскалённый. По сухим улицам ползли тяжёлые клубы пыли, и даже на лицах редких прохожих отпечатывалась жаркая усталость. И тем не менее Куникудзуши не сказал ничего против, когда Казуха осторожно взял его за руку. Хотя даже это прикосновение ощущалось немного душным и липким, но, по крайней мере, оно было желанно. — Зайдём в магазин? — предложил Куникдзуши. — А то у меня дома только пара яиц и кусок сыра засыхает. Даже приготовить нечего. Казуха пожал плечами. — Если хочешь. Но я в такую жару совсем не голодный. — Тогда как-нибудь потом. Куникудзуши и Казуха шли совсем близко друг к другу, касаясь не только ладонями, но время от времени даже соприкасаясь плечами; они оба были немного смущены этим. Неведомая сила скрещивала их взгляды, потому что они, как по наитию, в одно время оборачивались. Между ними вновь потянулись нити смутно, до этого немного ослабшей из-за расставания симпатии. Им было хорошо друг с другом, вероятно, оттого, что они думали друг о друге. Солнце медленно опускалось, словно затем, чтобы не мешать своим навязчивым присутствием двум влюблённым душам. Словно поддерживая это кокетство, улица вдруг покрылась лёгкой дымкой и закрыла Казуха с Куникудзуши от развернувшегося над их головами темнеющего неба. Это был прозрачный туман, очень низкий, золотистый, он ничего не скрывал на самом деле, а только смягчал очертания горизонта. И вдруг Куникудзуши проговорил совсем тихо: — Это мой дом. — и указал на одиноко стоящее высокое здание. — Мило. — не зная, что ответить, сказал Казуха. Они вошли внутрь, поднялись на последний этаж. Куникудзуши открыл ключом тяжёлую дверь и жестом пригласил Казуху войти первым. Едва он переступил порог, как навстречу, сопровождая свое появление протяжным мяуканьем, выбежала Тоши. Она держала хвост поднятым кверху и тёрлась об ноги вошедших. — Давно не виделись. — Казуха обрадовался, увидев кошку; он наклонился и поднял её на руки. — Мадам, возможно мне изменяет память, но в прошлую нашу вы были немного легче. Куникудзуши неторопливо стянул с ног обувь и отпихнул её подальше в угол — Вот и я говорю, — начал он. — что её закормили. А мама продолжает твердить, что это всё мех. — У вас очень сытая и счастливая жизнь, мадам. — Казуха выпустил Тоши из рук и та, прыгнув, умчалась вглубь квартиры, как бы зазывая следовать за ней. Куникудзуши взял сумку и потащил её на кухню, Казуха же проследовал в ту часть комнаты, которая, видимо, была гостиной. Там он увидел металлическую кованую кровать на тонких высоких ножках, невысокий комод прямо напротив неё и завешанный тканью мольберт в углу у окна (это означало, что Куникудзуши сейчас работал над какой-то картиной и не хотел раньше времени её показывать). Возле мольберта стояла табуретка и высокий торшер на тонкой ножке. Больше, на первый взгляд, не было ничего занимательного. И только сделав ещё пару шагов, Казуха понял, что то, что он сначала ошибочно принял за стену, отделяющую кухню от остальной комнаты, оказалось огромным, подпирающим потолок шкафом. Пара полок в нём была занята книгами, всё остальное пространство занимали коробки с красками, учебники, неровные стопки тетрадей и какие-то ящики. Квартиру Куникудзуши сложно было назвать аскетичной, поскольку и тут и там встречались какие-то особенно очаровательные мелочи, и повсюду, казалось, царил хаос. Но в то же время здесь не было совершенно ничего лишнего. Пожалуй, именно так Казуха себе и воображал эту квартиру. Он прошёлся в одну и в другую сторону, а потом заглянул на кухню. Там Куникудзуши, поставив на стол сумку, выуживал из неё игрушки, пакетики с кормом и коробку с кошачьим наполнителем. — Утром пришлось купить. — пояснил он. — Чтобы не заходить сейчас. Тоши, пристально наблюдавшая за этим с кухонного подоконника, мяукнула. — У тебя тут очень уютно. Хотя сразу видно, что ты не любитель гостей. Казуха нервно хихикнул, словно давая понять, что это какая-то неудачная шутка. Куникудзуши тут же взглянул на него, чуть изгибая, вопросительно брови. — Ну да. — сказал он ровно. — А почему? Казуха не выдержал этого пронзительного взгляда и повернул голову, словно его очень заинтересовала кухонная плита, на которой одиноко стояла пустая сковородка. — Присесть негде. — пояснил он, жалея, что вообще открыл рот. Но так и было на самом деле. Казуха, правда, понятия не имел, почти вообще обратил внимание, но в квартире Зуши было лишь две табуретки: одна стояла задвинутая под стол на кухне, другая же располагался возле мольберта. — Можешь сидеть на кровати. — Куникудзуши пожал плечами и, больше не смотря на Казуху продолжил выкладывать из сумки разные кошачьи принадлежности. — Можешь лежать на кровати. Она большая. Понаблюдав за Зуши ещё с минуту, Казуха вернулся в другую часть комнаты и принялся рассматривать книги в шкафу, делая вид, что присесть может и позже, а сейчас ему крайне интересно, почему «Утраченные иллюзии» Бальзака были здесь в оригинале, а не переведённые на японский. С нарочитым интересом Казуха листал пожелтевшие страницы старой книги и радовался, если находил знакомые слова. Время от времени он прислушивался к возней Куникудзуши (открылась и закрылась дверца холодильника, прошуршал мешок наполнителя, что-то с тихим стуком опустилось на пол) и думал лишь о том, как ничто не изменившееся на первый взгляд изменилось на самом деле. Казуха боялся и слово лишнее сказать, хотя до этого в присутствии Куникудзуши мог болтать без умолку. А если и молчал, то тишина эта казалась нисколько не тяготившей, как теперь. И пусть в гостях у Куникудзуши Казуха был всего единожды, сам он приглашал его в «Рыжий клён» постоянно. И это никогда не было настолько неловко, как было сейчас. Но разве что-то изменилось? Они по-прежнему держались за руки, и Куникудзуши даже поцеловал Казуху вчера. Неужели эти два года вдали друг от друга настолько их отдали ещё и эмоционально? Казуха поставил книгу обратно на полку, повернул голову и увидел Тоши, облизывающуюся, которая шла из кухни и, коротко мяукнув, запрыгнула на кровать. Казуха присел рядом и почесал кошку между ушей. В ответ послышалось довольное урчание. Наконец, закончив возиться с вещами на кухне, в комнату вернулся и Куникудзуши. Он тоже забрался на кровать, поджал под себя ноги и выжидательно посмотрел на Казуху. — Что? — улыбнулся тот. — Расскажи ещё что-нибудь. — попросил Куникудзуши. — Ты ведь теперь тоже живешь один. Казуха кивнул и на минуту задумался. — Мне было бы намного проще, не будь «Рыжий клён» таким огромным. — начал он. — Первую ночь было жутковато почему-то. Хотя и с дедом дом был больше необитаем, но всё равно… Тебе не было жутко поначалу? — Нет. — Куникудзуши помотал головой — Но раньше я жил в относительно спокойном районе. А теперь постоянно слышу, как ночами мимо гоняют машины и орут какие-то люди. — Мешает, наверное? — Сначала немного мешало. Теперь я просыпаюсь, если на улице становится подозрительно тихо. Казуха кивнул, сам не зная зачем. Окрестности «Рыжего клёна» были довольно обширными, да и весь дом целиком находился в отдалении от шумных улиц. Откровенно говоря, он понятия не имел, как это — засыпать и просыпаться, имея за окнами шумный город. Куникудзуши тут же представился ему этаким персонажем современных романов: одиночество в пентхаусе, широкие панорамные окна с видом на ночной город, кофе на вынос по утрам и совершенно очаровательная работа в чайной, где каждый день можно было сталкиваться с разными людьми. И ведь у каждого из них своя история, характер, взгляд и даже запах! Хотя, конечно, Куникудзуши не был таким же воображающим невесть что романтиком, как Казуха, но отчего-то в этой фантазии он смотрелся очень гармонично. Думая об этом, Казуха тоже забрался на кровать с ногами и устроился поудобнее, подперев под спину мягкую подушку. Куникудзуши тут же подобрался ближе и лёг поперёк, положив голову Казухе на бёдра. Было в этом их положении, что-то знакомое, но несправедливо забытое. Хотя обычно это Казуха клал голову Куникудзуши на колени, но само ощущение доверительное близости осталось прежним. И в этом положении Казуха вдруг углядел попытку Куникудзуши приблизиться к тому, чего у них так давно не было, и воссоздать старую атмосферу. Как будто бы ему тоже было немного неловко после долгого расставания. И это действительно помогло. Разговоры перестали быть напряжённо формальными и потекли куда проще. Некогда друзья, они много говорили о себе, о своих новых привычка, вызванных жизнью в одиночестве, о вкусах; и тон у них был приглушённый, дрожащий, каким обычно делают признания. Куникудзуши часто повторял о том, что болезнь больше не тяготеет над ним, как раньше, и как он рад этому. Говорил и о том, что мир как будто открылся ему заново, и со многими вещами он знакомился впервые, словно впервые оказался на улице без шор, которые не давали ему такого широкого обзора. Казуха по-светлому завидовал этим словам и этим ощущениям, о которых Куникудзуши рассказывал торопливо, с чувством, иногда даже заговариваясь. Казухе хотелось того же, но он понятия не имел, что следует для этого сделать. Наконец он решился завести волнующий его разговор, но начал сильно издалека: — Я ведь так и не спросил, какой университет ты выбрал. — сказал он тоном, словно это было ещё одной темой разговора, внезапно всплывшей в голове, как мимолетная идея, а не что-то, о чем Казуха думал уже долгое время. Куникудзуши продолжал лежать головой у него на коленях, чуть повернувшись и выводя абстрактные узоры на футболке. Услышав вопрос, он, правда, повернулся, и посмотрел Казухе прямо в глаза. — Политологический. — ответил Куникудзуши. — Местный. Казуха опустил голову, чтобы не видно было, как он стыдливо, но удовлетворительно улыбнулся. По крайней мере, Куникудзуши не собирался куда-то деться. Возможно, стоило догадаться об этом, попав в его квартиру или хотя бы чуть сильнее подумав о том, что у него была работа. Но Казуху занимали вещи более абстрактные, более чувственные… — Ого. — начал он говорить с расстановкой. — Я думал, это будет как-то связано с рисованием или с кулинарией. Куникудзуши, услышав это, издевательски поджал губы. — Я понял, что история не так уж плоха, когда стал учить её сам, а не слушал унылые россказни старого учителя. — пояснил он. — Вот же… — упоминание о нудном историке его развеселило, но смех был скорее нервный. — Может, мне тоже стоило уйти на домашнее обучение? Я так и не определился с тем, куда хочу поступить. А теперь уже вроде как поздно. — Казуха чуть замер, но заметив, что Куникудзуши внимательно слушает и не собирается ничего говорить, продолжил. — Не знаю, может «Рыжий клён» отремонтирую пока. Оказывается, дедушка мне огромное наследство оставил. — Твой дед очень цеплялся за этот дом, да? — Да. Он очень его любил. «Рыжий клён» был для него почти что исполнившейся мечтой. Правда, он хотел собрать под его крышей всю семью. Разговоры про деда Ёсинори всё ещё огорчали Казуху, но теперь, когда уже прошло немного времени, грусть его была скорее светлой, чем скорбной. И больше не дрожал голос, и плакать не хотелось… — А что ты хочешь делать с домом? — спросил вдруг Куникудзуши. — Когда отремонтируешь? Казуха пожал плечами. — Жить там. За садом ухаживать. Не знаю. А что? Куникудзуши чуть нахмурился брови, как будто подбирая правильные слова. Он молчал недолго, но эта пауза отчего-то сильно заинтриговывала. — Для твоего деда «Рыжий клён» был целой философией. — начал Куникудзуши свои размышления. — Возможно, я ошибаюсь, но дело было не в том, чтобы собрать всех Каэдэхара под одной крышей. А в том, чтобы каждый Каэдэхара, где бы он ни находился, знал, что эта крыша у него вообще есть. Теперь уже Казуха задумался. В словах Куникудзуши на самом деле был смысл: если вспомнить, дед Ёсинори никогда не заставлял дармоедов жить в «Рыжем клёне», но категорически не хотел его продавать. Потому что это был не просто старый дом с ценной землёй, а родное гнездо, где даже дармоедам всегда находилось место. Как удивительно, что Куникудзуши понял это раньше… — Дедушка вспоминал о тебе, кстати. — признался Казуха, смотря сверху вниз на пронзительно пурпурные глаза. — Серьёзно? — Ага. Я тогда не придал этому значения. Вообще-то, он спрашивал о тебе, когда я ещё не знал, что он болеет. Но сам он уже наверняка знал. И вот однажды за ужином он спросил, отчего ты больше к нам не заходишь. Не поругались ли мы или что-то вроде этого. Я не знал, что ответить, поэтому просто сказал, что конец школы близится, и как-то нет времени на посиделки. Сказал, что всё хорошо. Теперь, когда я об этом вспоминаю, мне кажется, будто он не хотел, чтобы я оставался один. Он, конечно, позвал домой дармоедов, но… В другом смысле один, понимаешь? Куникудзуши молча кивнул и снова повернул голову, уткнувшись носом в живот Казухи. Почему-то по степени близости это напомнило объятие, вроде того, что случилось у них однажды под Рождество возле чёрных ворот «Рыжего клёна». В тот раз Казуха, уставший и изменённый, плакал. Теперь же он, расслабленный и доверившийся, улыбался. Ему вдруг показалось, что пришло уже время перейти к самому главному. — Вообще-то у меня есть одна идея, чем можно заняться теперь. — тихо и нерешительно пробурчал Казуха. — Но она мне кажется очень глупой. — Рассказывай. — В общем, я думал потратить деньги, чтобы куда-нибудь съездить. Мне просто показалось, раз я не нашёл каких-то ответов здесь, есть смысл поискать их где-то ещё. Мои родители потратили на путешествия много лет и, наверное, есть в этом что-то. Не то, ради чего стоит бросать детей, конечно, но… — Не так уж и глупо. — Куникудзуши отвечал в своей привычной скучающей и равнодушной ко всему манере. Казуху это не могло не обрадовать. — Правда? — Да. Не уверен, правда, что ты найдёшь какие-то ответы. но хотя бы голову проветришь. — Хотелось бы побывать в Италии… — произнёс Казуха смущённо. — «Каждый стоит по одиночке в сердце мира, пронзенный солнечным лучом: и наступает вечер». Как же там красиво, наверное. Куникудзуши понятливо кивнул, но в свою очередь заметил, что его больше привлекает Швейцария: горные шале озёра, низкие домики и свежий воздух. — А может что-то более неизведанное? — предложил Казуха; теперь, когда он понял, что Куникудзуши не воспринимает эту тему в штыки и, более того, даже поддерживает разговор, рассуждать стало намного легче. — Корсика, например? Или Греция, очень древняя и полная воспоминаний. Интересно было бы посмотреть на вещи, о которых раньше читал только в книгах. Куникудзуши снова кивнул, но в словах продолжал возражать: — Англия кажется мне интересной. По-крайней мере я знаю английский. И в своих разговорах они спустились путешествовать по всему свету от полюса до экватора, обсуждали достоинства каждой страны, восторгались воображаемыми ландшафтами и традициями чужих народов. В конце концов, правда, пришли к заключению, что нет в мире страны прекраснее родной Японии с её цветущими сакурами, пышными лугами, плавными журчащими реками и благоговением перед искусством. — Ты меня успокоил. — заключил Казуха, выдохнув; он гладил Куникудзуши по волосам и, словно случайно, но с некоторым ехидным кокетством задевал пальцами виски и скулы. — Я сегодня днём искал какие-то туры, билеты, что-то планировал. Но так, в шутку. Сложно было решиться и не чувствовать себя предателем. Куникудзуши поднял руку, перехватил пальцы Казухи и, приложив их к своим губам, прикрыл глаза. — Ты не будешь таким, как они. — сказал он, специально сделав брезгливый акцент на последнем слове. — Потому что ты изначально не такой. Потом они замолчали. К этому времени солнце опустилось совсем низко, и, казалось, кровоточила широкая огненная полоса на горизонте. Последние дуновения ветра из приоткрытого окна стихли. Беспредельная тишь изредка нарушалась проезжающими мимо автомобилями. — Хочешь кофе? — предложил вдруг Куникудзуши; он поднял голову, выпрямил спину и резво сполз с кровати. — Чай бы предложил, но меня от него уже тошнит. Казуха потянулся и согнул в коленях изрядно затёкшие ноги. — Я тебя ни от чего не отвлекаю? — спросил он. — Может, лучше домой пойду? — Не отвлекаешь. — Куникудзуши мотнул головой. — Уже поздно. Оставайся на ночь, ладно? Я сделаю кофе. На этих словах он повернулся и пошёл на кухню; оттуда раздался грохот посуды. Тоши, заметившая шевеление, спрыгнула с края кровати, на котором спала всё это время, и на мягких лапках тоже побежала на кухню. Казуха же поднялся нехотя, потягиваясь. Прозвучавшее предложение показалось ему более, чем просто заманчивым. Но, как ему показалось приличия ради, он уточнил: — А спать мне где? С кухни тут же донёсся ответ: — На кровати. Говорю же, она большая. Казуха бросил короткий взгляд на кровать, чуть примятую, и по всему его телу вдруг разлилось что-то сладкое, предвкушающее. Он коротко моргнул, прогоняя эту мысль, и направился к Куникудзуши. Тот стоял у плиты, чуть наклонив голову, и маленькой мерной ложечкой перекладывал молотый кофе из пакета в медную турку. Казухе показалось, что руки Куникудзуши подрагивали. Он подошёл совсем близко, собираясь просто понаблюдать, но Зуши, почувствовав близость, дёрнулся и обернулся. Сам ли Казуха тоже вздрогнул или ему передалось какое-то странное, не своё, волнение? Он вдруг почувствовал холодные ладони, касающиеся сначала рук, потом плеч и, наконец, остановившиеся на щеках. Они смотрели друг на друга, не отрываясь. Душило волнение, сжимало сердце какая-то скулящая радость. Не говоря ни слова, но соглашаясь с тем, что непременно как будто должно было произойти, Казуха чуть наклонил голову. И Куникудзуши понял это правильно. Своими губами он прильнул к губам Казухи, целуя так, будто ужасно заждался этого момента. Без грубости, без жадности, без страсти, но долго, отстраняясь едва-едва, чтобы провести по губам кончиком языка и поцеловать снова. Это поцелуй вонзился в Казуху, проник ему в голову и кровь; и такое удивительное, знакомое, но в то же время совершенно новое чувство потрясло его, что он отчаянно, будто боясь упасть, вцепился в край футболки Куникудзуши. С каждой минутой поцелуи становились всё откровеннее, прикосновения — жарче. Прижимая Куникудзуши спиной к краю столешницы, Казуха не открывал себе в удовольствии касаться руками его тела, гладить пальцами талию и выступающие позвонки. Куникудзуши же обвивал руками шею Казухи, путался пальцами в волосах, царапал ногтями затылок и отрывался от поцелуев в губы только за тем, чтобы целовать лицо — жгуче, быстро, нетерпеливо, почти даже голодно. Казуха не понимал, что делает сам, и не понимал того, что делает Куникудзуши. В полном смятении и одурманенный удовольствием спонтанной близости, он знал лишь одно — прервать эти касания сейчас будет для него подобно смерти. Что произошло потом? Казуха ничего не помнил, совсем обезумел. Он только чувствовал влажные поцелуи на щеке, а потом чуть съежился из-за того, что Куникудзуши влажно лизнул висок. — Казуха? — позвал он вдруг странным хрипящим голосом, выдыхая имя в самое ухо. — М? — Давай займёмся сексом? Казуха вдруг ощутил странное чувство дежавю. Он нервно хихикнул, дёрнулся, потому что Куникудзуши опять коснулся языком виска, а потом — наконец-то осознав весь смысл слов и почувствовал, как холодные руки, не дождавшись ответа, забрались под футболку — дёрнулся, отстраняясь. — Прости? — сказал он, хлопая глазами. — Прощаю. — Куникудзуши улыбнулся, облизнул губы и снова потянулся к Казухе за поцелуем. Теперь уже более настойчивым, нетерпеливым и опять же как-то по-странному знакомым. Казуха тоже целовал. Он чувствовал привкус зубной пасты и зелёного чая на языке, ощущал невероятную сладость, разливающуюся по телу и думал лишь о том, что никогда в жизни и не при каких обстоятельствах у него не получится сказать Зуши «нет». Особенно, когда он целует вот так. Однако стоило ему вновь коснуться голого тела руками, Казуха оторопел. — Подожди, ты серьёзно? — выдохнул он испуганно в самые губы. Как же тяжело ему было оторваться от поцелуев. Как же вдруг, единожды услышав о чём-то больше, ему было невыносимо перестать об этом думать. — Да. — Куникудзуши покрывал его лицо отрывистыми звонкими поцелуями; короткими ногтями царапал грудь под футболкой и прижимался совсем вплотную. — Да, серьёзно. Говорить в таком положении было тяжело, ещё тяжелее — думать. Огладив ладонями талию Куникудзуши и получив короткий, восторженный вскрик в самые губы, он только убедился, что ему не показалось. — Подожди. — притормозил его Казуха, для надёжности отойдя на шаг и взяв руки Куникудзуши в свои, чтобы он не тянул их под одежду. — Не так быстро. Куникудзуши смотрел на него с откровенным непонимание, но хотя бы выглядел не так, как пару лет назад. Его глаза не темнели, мысли не путались и он не трясся, говоря невпопад. — Почему? — только и спросил он — Потому что в прошлый раз всё закончилось странно. Казуха сказал это именно так, хотя хотелось выразиться иначе: началось странно. А кончилось отказом и тем, что Казуху выгнали. — Не было никакого прошлого раза. — возразил Куникудзуши. Он высвободил руки, но лишь для того, чтобы сжать пальцы Казухи своими и снова сократить расстояние до невозможного. — Это первый раз. — выдохнул он едва ощутимый поцелуй в щёку. — Или не хочешь? У Казухи перехватило дыхание, сердце защемило за рёбрами. Стало почти что больно, но не как в прошлый раз, не потому, что Куникудзуши в каком-то нерешительном отчаянии предлагал своё тело. Нет, эта боль приносила лишь головокружительное, невероятное удовольствие. И, конечно же, было немного страшно. — Хочу. — тихо ответил Казуха, вглядываясь в черты лица, размытого полумраком кухни. — Если ты тоже хочешь. Куникудзуши кивнул. Он стал легонько, перемежая свои действия поцелуями, подталкивать Казуху обратно в комнату. И между этими короткими, неловкими передвижениями, Казуха успел бросить взгляд на оставленный у плиты пакет с кофе. Они вернулись обратно в комнату. Казуха сел на кровать, устроив Куникудзуши у себя на коленях, обхватив руками талию, а носом уткнувшись в тонкую поставленную поцелуям шею. Страх перед неизведанным вынуждал его медлить. Или же он просто, уже получив дозволение, не хотел торопиться. Так или иначе, Куникудзуши первым нарушил внезапно нависшее над ними молчание: — Ты ответишь мне честно, если я спрошу? — Разумеется. Уперевшись ладонями в плечи Казухи, Куникудзуши немного отстранился. Вид его был лукавым, всезнающим, насмешливо улыбчивым. Казухе хотелось бы лизнуть это ехидство, так красиво всегда расползающееся по лицу, но он сидел, затаив дыхание. — У тебя был секс до этого? Казуха поперхнулся воздухом. Он округлил в удивление глаза и подумал, как Куникудзуши вообще могло прийти это в голову? Настолько очевидно? Или они действительно знали друг друга хорошо? — Пару раз? — стыдливое признание звучало тихо. Казуха готов был столкнуться с любой реакцией, но не ожидал, что Куникудзуши рассмеётся: — И до сих пор не рассказал? — удивился он. — Ужасно, Казуха. С этого надо было начинать. — Нечего рассказывать. Это были девушки, так что… Казуха спрятал лицо, уперевшись лбом в плечо Куникудзуши. Он ведь даже не писал об этом в тетради, думая, что забудет, а Зуши, вероятно, не станет спрашивать. Но он всё же спросил! И врать ему… …было бы слишком несправедливо. И даже не девушки это были, девушка. Одна. Аяка. В свой последний школьный год она, ставшая (как многие говорили, по наследству) главой школьного совета как-то раз вечером сидела с Казухой за работой, лениво перебирала бумаги, подперев голову рукой, и точно так же, как сегодня, вдруг спросила: «Займёмся сексом?». Глупая история. Ещё глупее, что после первого раза она потом предложила это ещё раз. — Мне интересно. — Куникудзуши выдохнул эти слова в шею, оставляя на ней поцелуи. — Я тебе своё тело доверить собираюсь. Расскажи. Казуха вздохнул. Он не хотел говорить о сексе с какой-то девицей, особенно сейчас, когда перед ним был Куникудзуши. Ещё не случившись, этот секс уже был гораздо лучше. — Странное мероприятие. — хмыкнул Казуха. — Неловкое. Непонятно, как прикасаться, и что лучше. Я постоянно боялся сделать что-то не так. Или сделать больно. В первый раз от волнения даже с лифчиком не справился. Куникудзуши снова засмеялся. — Как тебя, бедолагу, вообще занесло в постель к девушкам? — Это была их инициатива. — М. — он провел влажным ртом по щеке, а потом увлёк Казуху в долгий и тянущийся поцелуй. — А ты, весь из себя послушный, не захотел обидеть и согласился из вежливости, да? Слова его звучали как вопрос, хотя на самом деле были очередной издёвкой. Всё же Куникудзуши и правда знал Казуху слишком хорошо. Ничего не оставалось, кроме как смиренно кивнуть. — Вроде того. И мне было любопытно. — Хорошо. — Теперь кивнул уже Куникудзуши. — Знаешь, что? Нам надо обговорить пару моментов. Для начала, не бойся сделать мне больно. — он говорил, задевая руками футболку Казухи, приподнимая её, а потом резко возвращаясь обратно. — Если захочешь укусить или сильно сжать руки — без проблем. Если покажется, что очень уместно меня шлёпнуть, — не отказывай себе в этом. — Зачем тебе это? — Иначе я всё забуду. Сильные эмоции меня немного дезориентируют. Даже теперь, когда я уже почти здоров. Завтра утром моя голова может решить, что я это всё придумал. Просто сделай, как прошу, ладно? Казуха в ответ только моргнул. — Но ты тогда пообещай, что скажешь, если я перестараюсь. — Ладно. Тогда ещё кое-что. Не меняй позу в процессе. И никаких поцелуев в губы, пока не закончим. Он говорил так серьёзно, так обдуманно, что Казухе на мгновение показалось, будто они обсуждали только что выдуманные правила какой-то странной игры, в которую никто не знал, как играть. — Почему? Куникудзуши равнодушно повёл плечами. — Из-за позы неудобно. Казуха примирительно выдохнул. Он царапнул ногтями худые плечи, ответил сипло, с такой многообещающей интонацией, что даже самому стало неловко. — Всё, как захочешь. Больше от него ничего не требовалось. Куникудзуши одобрительный облизнул я и слез с колен Казухи. — Тогда раздевайся! — весело скомандовал он. — Так сразу? — Мне сказать «пожалуйста»? Казухе было неловко вот так сразу. Слишком сумбурно, чересчур нарочито, почти что искусственно. Он закусил губу, отвёл взгляд в сторону и вдруг вспомнил: — А смазка у тебя есть? О сексе с парнями он знал ещё меньше, чем о сексе с девушками, но очевидно было одно — без смазки точно никак не получится. — На презервативах есть. — ответил Куникудзуши. — Её достаточно. Я вообще-то готовился. Проблем не должно быть. Казуха помотал головой. — Но смазка всё равно нужна. — Зачем? Он откинулся чуть назад, со странным удовлетворением наконец-то чувствуя, что может добавить в их странную игру собственное условие: — Никакого секса без смазки. Куникудзуши тут же нахмурился. — Я не помню, где она, ясно? — он принялся ходить по комнате, заглядывать в ящики комода и на полки с книгами. Даже под кроватью посмотрел. Потом встал, ушёл в ванную, а из неё вернулся со смазкой и презерватива и, которые бросил Казухе прямо в грудь. — Вот. — хмыкнул он недовольно и сел на кровать. — Тут всё равно не много. Ничего не изменится. Казуха взял в руки тюбик со смазкой, весь уже сжатый и почему-то со следами зубов с одного края. Он осмотрел сначала его, а потом перевёл взгляд на Куникудзуши. — Теперь уже я хочу спросить, был ли у тебя секс до этого. — С людьми? Нет. — А с кем был? Куникудзуши развёл руками и сделал вид, что понятия не имеет, о чём его вообще спрашивают. Больше они не знали, что говорить, что делать, и не решались даже смотреть друг на друга в такой важную, ответственную минуту. Куникудзуши, хоть и был инициатором, заметно нервничал: никак не решаясь снять с себя даже футболку, он теребил в пальцах её край, то задирая до талии, то опуская обратно. Казуха смутно осознавал, что он, чуть более опытный, должен был проявить немалую нежность и аккуратность, чтобы ничем не оскорбить и не испугать эту чуткую стыдливость. Он опустился на колени перед кроватью, взял руку Куникудзуши, поцеловал её и прошептал еле слышно, как будто вздохнул: — Ты ведь готовился, да? Куникудзуши в ответ принялся часто и коротко кивать. — Вроде того. Казуха лизнул его пальцы, оставил на ладони поцелуй и, перебарывая смущение, попросил: — Покажешь мне, как именно? Эта просьба, пожалуй, походила на ещё одно условие в этой странной игре. И Куникудзуши, заметно приободрившись, с радостью принял предложение. Он резво поднялся с кровати, запустил пальцы под резинку штанов и, смотря на Казуху сверху вниз, облизнулся: — Ты только смотри, ладно? С этими словами он медленно, почти дразняще, стянул с себя штаны вместе с бельём сразу до колен, а дальше, оглаживая ладонями худые бёдра, их стянул уже Казуха. Стыдливость от оголения нужно было просто пережить, сделать вид, что всё в порядке, и взгляд не цепляется заинтересованно за красноречиво представшее теперь возбуждение и за подтянутый живот с восхитительными изгибами талии, по которым хотелось провести языком. Куникудзуши забрался на кровать и встал на колени, широко разведя их для удобства. Он изогнулся в пояснице, одной рукой для удобства опираясь о матрас. Другую руку он завёл за спину, провёл ладонью по бёдрам и ягодицам, развёл их немного пальцами, показывая, предлагая. — Тв мне поможешь? — спросил он глухо. — Сам же сказал, что смазка нужна. Казуха, завороженный, дёрнулся. Отвести взгляд ему казалось чем-то немыслимым, но не прикасаться было ещё сложнее. Такой Куникудзуши был для него новым, незнакомым, но очень желанным. То, как он себя демонстрировал, требовало, пожалуй, какой-то равноценной отдачи, и не зная, что сделать ещё, Казуха стянул с себя футболку. Он тоже забрался на кровать, взял смазку и подрагивающими от нетерпения и руками открутил крышку. Часть геля он вылил на пальцы Куникудзуши и тот, совсем немного потерев смазку между ягодиц, с тихим всхлипом засунул в себя два пальца сразу. Спина его тут же выгнулась сильнее, колени ещё разъехались по кровати. Медленно, поддразниваясь, Куникудзуши трахал себя пальцами, разводил их в стороны, но не вытаскивал до конца. Казуха же, стаскивая с себя остатки одежды, любовался, ничуть не таясь. Он смотрел так, словно отчаянно не мог насмотреться. Словно хотел запомнить, навсегда запечатлеть этот вечер в памяти. От такой откровенности, наверное, даже у Куникудзуши ёкнуло сердце. Он весь дёрнулся и вытащил из себя пальцы. — Только смотреть собираешься? — прохрипел он и вывернул руку так, чтобы упираться в матрас теперь двумя ладонями. — Тебе как будто и без меня было неплохо. — хихикнул Казуха и, подобравшись ближе, мягко огладил тело Куникудзуши. Одержимая, немыслимая в своей голодной мощи жажда обладать была ему в новинку и пугала до чёртиков, и казалось даже, что в прошлые разы Казуха не испытывал и сотой доли того, что теперь происходило в его душе. - Ты хочешь именно так? Вместо ответа Куникудзуши чуть подался назад и потёрся о Казуху, как бы прося его не медлить уже и поторопиться. Презервативы обнаружились на кровати. Порвав зубами серебристый квадратик, Казуха раскатал резинку по горячему налитому члену. Затем он нагнулся, широко провёл языком между ягодиц, уводя влажную дорожку к пояснице. Он не сильно понимал, что и зачем делает, но заметив, что Куникудзуши дёрнулся, услышав его сдавленный писк, вдруг понял, что именно этого и добивался. Весь бесстыдный, так легко говорящий о близости, о своих одиноких развлечениях, он всё же не мог так просто пережить, когда что-то подобное делал Казуха, а не он. — Твою мать, Казуха… — голос его звучал самую малость недовольным, но по большей части звенел от стыда. — Не дёргайся. — эти слова Казуха выдохнул в спину, оставляя вдоль позвонков колючие поцелуи и сильнее сжимая пальцами бёдра. — И не зажимайся, ладно? На этих словах он не сильно шлёпнул Куникудзуши, после чего толкнулся в растянутую, но всё ещё узкую, жаркую тесноту. Совсем немного, но достаточно, чтобы в ответ услышать короткий и несдержанный крик. — Больно? — тут же оторопел Казуха. Куникудзуши, сжав в пальцах край одеяла, наклонил голову и принялся протестующе мотать. — Нет. — выдохнул он. — Непривычно. Не больно. Его острые плечи, торчащие лопатки, чрезмерно узкая талия и подвздошные косточки, которые Казуха чувствовал под пальцами, — всё это казалось настолько же хрупким, насколько выносливым было на самом деле. И всё же страх сделать Куникудзуши больно не пропадал до конца, пусть и был не таким ощутимым, как в постели с девушкой. Может, всё дело в том, что с Зуши Казуха был знаком дольше и примерно мог представлять его лимиты. Он толкнулся ещё немного, и Куникудзуши отозвался на это теперь уже не криком, но слабым, чуть звучным выдохом. Он опустился немного, и опирался теперь не ладонями, а локтями. Казуха не мог видеть его лицо, но очень явно представлял зажмуренные глаза с выступившими каплями слёз и тонкие губы, поджатые в побелевшую линию. Пожалуй, в следующий раз стоило сделать это лицом к лицу. — Казуха… — вдруг позвал Куникудзуши. — Да? — Я ошибся с размером, когда выбирал себе игрушки. — он нервно, почти истерически захохотал, низко опустив голову. Казуха, уже открыв рот, вдруг передумал что либо уточнять и только выдохнул, толкнувшись теперь уже до конца, а после немного назад. Несмотря на то, что Куникудзуши просил быть грубее, начинать так сразу Казухе не хотелось. Стоило дать ему привыкнуть. Стоило привыкнуть самому к этому потрясающему, сдавливающему ощущению, кончить от которого хотелось уже сейчас. Первые минуты Куникудзуши пытался отвечать на неторопливые, плавные толчки. Он раскачивался в такт, подавался навстречу, но быстро сдался. Стоило ему начать двигаться, Казуха фиксировал его, сжимал бёдра так, что ногти впивались в кожу, давил ладонью на лопатки, вынуждая склоняться над кроватью всё ниже и ниже. Делал он это не из грубости, скорее так, без слов, Казуха просил успокоиться немного и попытаться довериться. Как будто можно было доверять ещё сильнее, чем сейчас. И Куникудзуши оставалось лишь мять под собой простынь, всхлипывать и с каждым новым толчком позволять себе вскрикивать всё громче и громче. — Не больно, Казуха, правда. Прекрати спрашивать. — отмахивался он. — Хорошо. Слишком хорошо. Мало-помалу движения стали легче, толчки — размашистее. Двигаться внутри Куникудзуши, выгибающегося, жаркого, податливого было восхитительно. Хотя в такой позе тяжело было его касаться, и почти не получалось — только наклонясь совсем и входя под каким-то углом, что Зуши задыхался от сладких криков — целовать и прикусывать плечи. — Казуха… — собственное имя, сказанное вот так, хриплым, срывающимся голосом, пьянило сильнее, чем мог бы, пожалуй пьянить алкоголь. — Мне нравится, Казуха. Чувствовать тебя внутри. Вероятно точно так же, как нравилось произносить это имя. Куникудзуши всё повторял и повторял его: то просто бессмысленно, выстанывая как какую-то мантру, то обращаясь, то подразнивая. Он всё говорил «Казуха-Казуха-Казуха», как будто не видя его лица, напоминал себе, кто ответственен за все эти ощущения и чьи следы пальцев он увидит на бёдрах завтра утром. И с каждым новым толчком собственное имя звучало всё слаще. Поцелуи смеялись укуса и, поглаживания оставляли царапины, а в голове, одна за одной, пропадали всякие разумные мысли. Тёмную комнату наполняли лишь стоны, жаркое дыхание, сжигающее воздух, и редкие поскрипывания кровати. Не существовало более ничего, кроме желания — голодного, яркого, затмевающего все прочие чувства. Оно кружила Казухе голову, застилало глаза, пересушивало горло, а пальцы вынуждало подрагивать. Куникудзуши вздрагивал, изгибался, поскуливал. Его отросшие волосы застилали лицо, и Казуха чуть наклонился, протянул руку, чтобы смахнуть их со лба. Коснувшись, он почувствовал, что лицо у Куникудзуши лихорадочно пылало, но всё, о чем он подумал — эти длинные волосы слишком хороши, чтобы наматывать их на пальцы. — Казуха… — снова застонал Куникудзуши. — Ты же знаешь, да? Знаешь, что я люблю тебя, да, Казуха? Говоря эти слова, он попытался приподняться, но ослабленные руки не смогли выдержать даже пары секунд. Казуха потянул его за плечи, одной рукой перехватил талию и прижал спиной к своей груди, кожей чувствуя немыслимые изгибы напряжённого тела. Он укусил Куникудзуши за ухо и тут же лизнул укушенное место; прикоснулся губами к коже на затылке и, произнёс: — Кажется, я что-то не расслышал. Можешь повторить? Разумеется, Казуха знал. В конце концов сложно было не догадаться, коль уж они тут совершенно голые на кровати занимались сексом и готовы были довериться друг другу настолько, чтобы просить о нарочитой боли. Но услышать признание, услышать эти слова сказанными вслух, всё равно было неожиданно. И если Куникудзуши думал, что можно вот так просто признаться… — Повторить что? — спросил он, облизывая сухие губы и недовольно ёрзая тазом. — Я разве что-то сказал? Всего Куникудзуши сложно было рассмотреть, но Казуха заметил подернутые больным жаром щёки, чуть приоткрытый рот, судорожно хватающий воздух и блуждающий, абсолютно потерянный взгляд. — Думаю, нам надо сделать перерыв. — вздохнул Казуха, понимая, что из-за всех свалившихся на него эмоций Зуши действительно немного потерялся. Он чуть отстранился, выскальзывая полностью, и мягко, безо всякого намёка на голодную страсть поцеловал Куникудзуши в плечо. Горько было сознавать, что признание стало результатом дезориентированности и болезни. С другой же стороны, сказал раз, значит может сказать и ещё раз. — Зачем? — Куникудзуши испуганно заёрзал. Он попытался завести руки за спину, на ощупь найти член Казухи, прикоснуться к нему, но получил только больной укус в плечо и рискнул, оставив попытки. — Не дёргайся. — Я сказал что-то не то? — дрожащим от волнения голосом спросил Куникудзуши. — Что я сказал? — Ничего такого, правда. — Казуха поспешил его успокоить и, подтверждая слова, несколько раз поцеловал в плечо. — Может, это Тоши мяукнула? Ты так кричал, я мог и спутать. — Да… — Куникудзуши принялся кивать головой. — Это она, да… Значит, мы сейчас продолжим? — Ещё минутку. Казуха крепко обнимал Куникудзуши за талию. Его тело — само ощущение близости — сводило с ума. И не удивительно, наверное, что сам Куникудзуши, слабый к такому, не выдержал. Конечно, он говорил, что думал, убеждал себя Казуха. Что ещё это могло быть? И всё же короткая передышка не могла навредить. Свободной рукой Казуха прикоснулся к члену Куникудзуши: собрал пальцами смазку с головки, растянулся по всей длине, сжал тугим кольцом у основания и медленно поднялся вверх, чтобы начать заново. — Казуха… — позвал Куникудзуши. — Да? — Ты просил сказать, если мне будет больно. — Так тебе больно? — не переставая водить рукой по члену хихикнул Казуха. — Да. Там, где ты меня касаешься. — голос Куникудзуши становился всё осознаннее и осознаннее. Наконец он начал приходить в себя. — Потому что я не могу кончить. — Так я помогу. — касаясь пальцами теперь только головки, Казуха собирал пальцами выступающую смазку и чувствовал кожей разгорячённое, пульсирующее желание развязки. Но Куникудзуши, противясь этому, мотнул головой. — Я хочу, чтобы ты был во мне. Когда я кончу. Казуха улыбнулся и, перестав касаться, прикусил одними губами ухо. — Тогда скажи «пожалуста». — Пожалуйста. — Хорошо. — удостоверившись, что Куникудзуши более или менее пришёл в себя, он поцеловал его коротко в затылок и перестал держать за талию, позволяя тому, разводя колени, снова стечь на матрас. Примерившись, Казуха толкнулся снова. Теперь двигаться было уже легче. Амплитуда размеренных толчков изменилась: плавные и размашистые, они стали сильнее, чаще. Казуха двигался только внутри, брал глубоко и выверенно. Куникудзуши по-прежнему не отказывался себе в проявлениях наслаждения, но голос его, почти уже сорванный, звучал хрипло и глухо. Разделенное на двоих удовольствие продолжалось нарастать, становилось практически нестерпимым. Язык Казухи, когда он наклонился, оставил влажную полосу между лопаток. Хотелось целоваться мокро и развязно, пачкаться в собственной и чужой слюне, но пока ещё было нельзя. Эхо признания по-прежнему рикошетило в голове единственной оставшейся мыслью, всё остальное же было сосредоточено на ощущениях: картинка перед глазами смазывалась, и существовали лишь образы — касания, дыхания, стонущие всхлипы Куникудзуши, шлепки кожи, хлюпающие, почти что непотребные звуки стекающей по его бёдрами смазки. И вдруг Куникудзуши выгнулся совершенно невообразимой дугой и вскрикнул. Он кончился, изливаясь на собственный живот и на смятые простыни под ним. И Казуха, столкнувшись ещё пару раз, кончился тоже. На этот раз даже не удовольствие — насыщенное облегчение, такое, что от полноты этих ощущений едва ли не хотелось потерять сознание. Сейчас в своём уме его удерживал только слабый ликующий смех и узкий зрачок в пурпурных глазах, смотрящих как будто оценивающе. Куникудзуши перевернулся на спину, раскинул над головой руки и дышал теперь глубоко, шумно. Казуха рухнул на кровать рядом с ним. В голове его было абсолютно пусто, но он, словно по наитию, понимая, что теперь уже можно, обрамил ладонями лицо Куникудзуши и впился ленивым поцелуем. Он провел кончиком языка по губам, скользнул глубже, куснул я зубов и нёба. Он позволял приглушённо стонать себе в рот, пока наконец не отпустил. Они лежали так, прижавшись друг к другу, ещё несколько долгих минут. Казуха цепким, почти немигающим взглядом, изучал профиль Куникудзуши, а тот в свою очередь рассеянно водил кончиками пальцев по разметавшимся на подушке светлым волосам. Время текло и тянулось; за окном было уже совсем темно и даже не слышалось. чтобы мимо проезжали автомобили или проходили люди. Казуха подумывал о том, чтобы немедленно заснуть, как вдруг Куникудзуши приподнялся на локтях и, прямо как до этого, блеснуло в его глазах желание. — Ещё раз? — предложил он, прикусывая губу. — Теперь по твоим правилам, если хочешь. Всё, как ты скажешь, да? Он заёрзал, перекинул одну ногу через Казуху и, соблазнительно выгибаясь в пояснице, прильнул совсем близко и стал осыпать поцелуями шею. Щекотно. Казуха хихикнул, протянул руки и погладил Куникудзуши по волосам. Не то чтобы он был против — предложение на самом деле довольно заманчивое, и теперь, когда оно прозвучало уже второй раз за вечер, воспринималось куда спокойнее, но Казухе оно показалось излишеством. — Может, утром? — предложил он тихо, не зная, как лучше отказываться. Куникудзуши не сильно куснул Казуху чуть ниже ключиц и приподнял голову. В пурпурных глазах его мелькнуло нечто, очень похожее на обиду. Но Куникудзуши не подал виду. И, сев на кровати, скривил рот подобием улыбки. — Не хочешь? Казуха посмотрел на него, обнажённого, теперь уже без смущения. Удивительно, как сильно Куникудзуши шла нагота и как умело, не испытывая ни капли стеснения, он её преподносил. На его месте Казуха бы свернулся креветкой, лишь бы не показывать живот или плечи. Но Куникудзуши, с прямой спиной, острыми плечами и красными отметинами на бёдрах, которые к утру должны были непременно посинеть, смотрелся очень органично. Залюбовавшись, Казуха даже не заметил, что его молчание затянулось. Он мотнул головой. — Просто не тороплюсь. Удивительно, но эта короткая фраза произвела на Куникудзуши то впечатление, которое Казуха не сразу смог себе объяснить. Тот чуть расслабился в спине, немного склонил голову влево, так что длинные волосы спали на одно плечо, и как-то неопределённо моргнул. Он словно бы удовлетворился таким объяснением, но при этом было в нём что-то ещё, что-то ликующее ну или, как минимум, обрадованное. Хотя он даже не улыбнулся, Казуха отчётливо почувствовал перемену. Куникудзуши сполз на край кровати и, чуть приидерживаясь ладонью за поясницу — как же она, наверное, теперь болела! — поднялся, пошатываясь на ноги. — Тогда в душ. — сказал он и тут же замолк, словно стал прислушиваться. — Лучше в ванну. Ты со мной? Казуха, развалившийся на матрасе и в своих мечтаниях видевший уже десятый сон, нехотя повернулся на бок и сел. — Да. — согласился он машинально. Нетвёрдой походкой Куникудзуши доковылял до комода и устало опёрся на него ладонями. На его бедре больным отпечаток сиял след от укуса. Заметив его, Казуха ехидно хихикнул, а потом сразу же укорил себя за это. Может, он на самом деле немного перестарался? Зуши теперь никогда не признается в этом, даже если ему на самом деле было больно. — Иди займись водой. — сказал он, копаясь в верхнем ящике комода. — А я пока тут разберусь. Казуха кивнул, хотя Куникудзуши этого и не видел, сделал пару шагов в сторону ванной и остановился. Он до сих пор был совершенно голым, а уличная одежда, торопливо сброшенная, комком валялась у кровати. — Одолжишь мне что-нибудь из одежды? — спросил Казуха. Куникудзуши, то ли не услышав, то ли слишком погрузившись в какие-то свои мысли, ответил не сразу. Он продолжил копаться в комоде, пока не вытащил из него чистую простынь и пару наволочек. И только потом, вероятно спиной почувствовав пристальное внимание, обернулся. —М? — хмыкнул он. — Конечно. Прекрасно понимая, что Куникудзуши скорее всего не услышал просьбы, Казуха не стал повторять её снова. Он только мягко улыбнулся, кивнул головой и пошёл в ванную. Она оказалась чуть меньше, чем он мог себе представить, но такая аккуратно обжитая, что сразу ему понравилась. Напротив входной двери, от левой стены до правой, тянулась прямоугольная ванна. Перед ней с одной стороны стоял деревянный стеллаж, на котором в хаотичном беспорядке, но точно с какой-то одному хозяину понятной системой, разложена была косметика, ватные диски, пушистые кисти; там же стояли крема и бутылочки с парфюмом. Напротив стеллажа висела небольшая раковина, а над ней — зеркало с подсветкой. Посмотревшись в него и увидев собственное лицо с лихорадочным румянцем на щеках, Казуха стыдливо отвернулся и повернул краны, пустив воду в ванну. Куникудзуши появился почти сразу же. В руках у него была одежда, которую он сразу же вручил Казухе, а тот машинально положил её на край раковины. Ну надо же! Всё-таки услышал! — Я думал, ты уже там. — Куникудзуши кивнул в сторону ванны, где вода набралась уже наполовину. —Тебя ждал. — Казуха отмахнулся, пожав плечами. Не признаваться же в том, что он рассматривал комнату, которая шириной была всего метра два и по сути не содержала в себе ничего интересного. Куникудзуши сделал шаг вперёд, положил ладонь Казухе на плечо и, опираясь на него, сунул одну ногу в воду. Очевидно удовлетворившись температурой, он скомандовал: — Залезай. И Казуха сразу же подчинился. Он залез в воду, присел и прислонился спиной к краю, чтобы Куникудзуши тоже хватило места. Он же — Казухе казалось, будто сидеть они будут лицом к лицу, — оказавшись в воде, сел спиной, придвинувшись к Казухе вплотную, и попросил его обнять. Так они теперь и сидели: руками Казуха обвил тонкую талию, прижал спину Куникудзуши к груди, а голову положил ему на плечо. — Так странно. — вздохнул Куникудзуши. — Что именно? — Оказывается, я устал. — будто подтверждая свои слова, он зевнул. — Просто посидим тут немного, ладно? И спать. Казуха был совершенно не против. Он и без того хотел спать, а горячая вода вовсе его уморила. Но оставалось ещё кое-что притягательное, к чему хотелось приложить руки. — Можно твои волосы помыть? — спросил Казуха, стесняясь вопроса. — Ладно. — Куникудзуши тут же согласился и немного отодвинулся, чтобы запрокинуть голову. Тёмные волосы тут же расползлись по глади воды и Казуха как-то невпопад подумал о русалках. Хотя, наверное, Куникудзуши бы скорее подошла роль сирены, чарующим голосом, заманивающей моряков на смерть. Казуха прыгнул бы с корабля в воду, услышав один лишь смех. Не обязательно ещё и петь для этого. — Не люблю, когда вода глаза заливает. Куникудзуши пояснил свои перемещения, и Казуха тут же вернулся в реальность. Он часто-часто заморгал, а потом, кивнув, принялся аккуратно мочить волосы у лба. Когда дошло до шампуня, Куникудзуши прикрыл глаза, а Казуха стал растирать пену, массируя голову и чуть царапая кожу ногтями. Волосы у Куникудзуши были густые, тяжёлые, блестящие и абсолютно красивые. Наверное ухаживал он за ними куда тщательнее и одним мытьём головы не ограничивался. Если бы только он сказал, что ещё нужно сделать… Но Куникудзуши только держал голову на воде, а под закрытыми веками лениво блуждали его глаза. — Ты спишь? — поинтересовался Казуха тихо. — Нет. — сразу же раздался сонный ответ. — Я закончил. Куникудзуши открыл глаза, выпрямил спину и принялся собирать мокрые волосы в хвост. который тут же перебросил на плечо, чтобы не мешались. Потом он снова пододвинулся ближе, желая вернуться в прежнее положение. Немного подавшись вперёд, Казуха на этот раз сильнее сжал руки на талии и потёрся потеплевшей щекой о влажное плечо. Губами он, не целуя по настоящему, прильнул к шее Куникудзуши и прикрыл глаза. Он чувствовал немного солёный запах пота, терпкое тепло, тянущееся от воды в ванне и что-то ещё, вроде не смытого до конца парфюма. А может то был запах шампуня. Продолжая касаться губами, Казуха провёл линию вверх по шее и легонько прикусил ухо. Куникудзуши коротко улыбнулся — вроде как. Его лица не было видно но хмыкнул он очень располагающе. Казуха мог только догадываться, что это была за эмоция. — Нравится тебе меня облизывать, да? — поинтересовался Куникудзуши сонно. Казуха тут же отстранился. — Если ты против, я не буду. — Не против. Мне просто интересно. Ты как будто съесть меня хочешь. В ответ на это Казуха снова прикусил ухо Куникудзуши одними губами. — Хочу. — Ну так ты долго будешь… — А я и не тороплюсь. И снова эти слова подействовали на Куникудзуши совершенно особенным образом. Если и оставалось в нём какое-то напряжение, оно теперь улетучилось. Он совсем расслабился, обмяк в руках Казухи чуть сполз, так что вода теперь едва-едва не доставала до носа. Обнимать его за талию в таком положении стало неудобно, и Казуха переместил ладони на плечи, придерживая Куникудзуши, чтобы он с головой не провалился под воду. Больше они ничего не говорили. Воцарилась та самая уютная тишина, к которой они уже привыкли, и которая ещё с начала старшей школы всегда сопровождала их совместное одиночество. Слова частенько бывали лишними и раньше, но теперь в них и вовсе отпала необходимость. Казуха чувствовал приятную тяжесть во всём теле, думая, что она наверняка выйдет боком утром. Но больше он, конечно, думал о том, как утром будет чувствовать себя Куникудзуши. Не пожалеет ли он о своих желаниях? Не решит ли, что всё произошло слишком быстро? Или, когда пройдёт эйфория, решит, что это было не так уж и хорошо. С другой стороны, разве ему было, с чем сравнивать… Казуха укорил себя за эту мысль и поморщился. Он попытался отвлечься, повернул голову в сторону двери и увидел в узком проёме над порогом две терпеливо ожидающие кошачьи лапы. И перед кошкой ему вдруг тоже стало неловко. Едва открыв рот и собираясь сказать хоть что-то, Казуха осёкся. Куникудзуши снова заёрзал и заговорил первым. — Давай вылезать. — слова его сопровождались длинным усталым зевком. Он поднялся на ноги, снова перешагнул через борт ванны и потянулся к болтающемуся у раковины полотенцу. Казуха последовал за ним. Вылезая из воды, он почувствовал холод и поёжился. И снова в первую очередь мысль отскакнула к Куникудзуши, чья голова была мокрой. Пусть волосы и прилипали к шее красивыми завитками… Казуха забрал полотенце из рук Куникудзуши и накинул ему на голову. Всё это было как-то неловко, словно чрезмерная забота, в которой Куникудзуши — как казалось — точно не нуждался. Но, по крайней мере, он не сказал ни слова против и даже не скривился в ехидной ухмылке. Пожалуй он, через раз закрывающий глаза и неловко пошатывающийся, был слишком сонным, чтобы хоть как-то реагировать. Казуха воспользовался этим и стал аккуратно промакивать полотенцем влажные волосы. Целоваться ему теперь не хотелось, но потребность в близости — потребность касаться и чувствовать пальцами нечто отзывающееся — никуда не делась. Царапалась в груди больная нежность, и перехватывало дыхание, и даже мысли были какими-то пьяными. Куникудзуши с накинутым на голову полотенцем выглядел как-то по-новому очаровательно и, говоря об этом, но на самом деле не произнося ни слова, Казуха подошёл совсем вплотную и лбом прижался к его лбу, прикрыв глаза и чувствуя на лице чужое тёплое дыхание. — Ты будешь обнимать меня, пока мы спим? — вдруг спросил Куникудзуши; слова его были ровными, не дрожащими, совершенно безэмоциональными. Казуха даже открыл глаза, чтобы посмотреть, какое именно выражение его встретит, но не увидел ничего, кроме абсолютно кукольной безмятежности. И как только у него получалось произносить столько смущающих вещей подряд, совершенно не краснея? — Да. — Казуха хихикнул, и его кончик носа соприкоснулся с носом Куникудзуши. — Да, разумеется. Куникудзуши. Пробуждение было похоже на выныривание из холодной воды — резкое, дезориентированное и совсем немного отрезвляющее. Куникудзуши открыл глаза, вскочил на кровати и принялся судорожно осматриваться. Было светло. Яркое белое солнце бесстыдно заглядывало в окно, лучами пробираясь и под наброшенную на мольберт тряпку, и в чуть приоткрытый ящик комода, и даже на смятую постель, где очень кокетливо пустовала одна половина. Со стороны кухни донёсся приглушённый звон посуды и, как будто бы, зашкворчала еда на сковородке. Поджав под себя ноги, Куникудзуши вдруг вспомнил, что минувшую ночь провёл не один. Воспоминания тут же отозвались в больной пояснице, в дрожащий коленях и в ноющем укусе на бедре. Сладко тянуло напряжённые плечи, а в голове белым шумом то и дело вспыхивали остатки пережитых впечатлений. И саднило от криков горло, и на сухих губах, облизываясь, Куникудзуши всё ещё чувствовал оставленный перед сном поцелуй. Он поднялся с кровати, осторожно, чтобы его не было слышно, обошёл огромный шкаф и заглянул на кухню. Там он увидел ещё одно подтверждение тому, что всё пережитое не было лишь жарким сном: Казуха возился на кухне, что-то жарил на плите и, чуть приподнимаясь на носках, открывал верхние шкафы, чтобы, наверное, найти посуду. Он был одет в футболку, которую Зуши одолжил ему накануне, но ноги его, белые и сильные, были обнажены. Красивое зрелище. Куникудзуши наблюдал, едва дыша, и никак не хотел обнаружить своё присутствие. Но Казуха всё же обернулся. — Доброе утро. — улыбнулся он. — Надеюсь, ты не против, что я тут шарюсь. Куникудзуши, то ли не до конца ещё проснувшись, то ли не желая собственным голосом нарушить внезапно свалившееся на него чудесное утро, только мотнул головой. Казуха воспринял это как ответ и продолжил. — Выглядишь, конечно, чудесно, но к завтраку лучше надень хотя бы трусы, ладно? На этих словах он отвернулся и бросил заинтересованный взгляд на турку, где вот-вот должен был приготовиться кофе. Куникудзуши дёрнулся — он вспомнил, что всё это время был абсолютно голым, и поспешил скрыться. — Посуда не в верхних ящиках. — дрожащим голосом сказал он, делая вид, что тема его обнажённого тела была настолько несущественной, что совершенно его не интересовала. — Внизу, возле холодильника. — Хорошо. — отозвался Казуха. Куникудзуши растерянно осмотрелся по сторонам: оставленная вчера одежда так и продолжала, скомканная, лежать на полу. Среди неё поблёскивал оторванный от упаковки кусочек презерватива. Чем дольше Куникудзуши смотрел, тем больше во упоминаний всплывало в его памяти. И каждому, даже самому стыдному (когда, например, Казуха лизнул его между ягодиц) Куникудзуши был по-своему рад. — Я пока не хочу есть, честно говоря. — негромко, чувствуя боль в горле, проговорил он и выжидательно затих, прислушиваясь. — Но ты же составишь мне компанию? — ответил Казуха. Значит, услышал. — Да, конечно. Куникудзуши, прихрамывая и чувствуя жгучую боль в пояснице, направился к комоду. Он собирался отыскать себе чистое бельё и домашнюю одежду, но, услышав за спиной шаги, сразу же обернулся. Казуха шёл к нему из кухни. Оказавшись совсем близко, он обнял Куникудзуши за талию, притянул ближе и, потеревшись кончиком носа о щёку, таким образом получил разрешение на поцелуй. Это не было похоже на вчера. Теперь уже мягко, неторопливо, с какой-то особенной заботой, которой Куникудзуши сразу же почувствовал — мешаясь со слюной на языке, она стекала всё ниже и тёплым, приятным узлом скручивалась где-то у сердца. — У тебя там кофе не убежит? — спросил он, когда поцелуй закончился. Казуха шепнул ответ на ухо: — Всё уже готово. Он гладил Куникудзуши по спине, целовал отрывисто шею и плечи, так что удержаться от смешка было сложно: — Хочешь попользоваться мной, пока я не оделся? Тогда лучше в постели… Казуха мотнул головой. — Еда остынет. Он отстранился, но только для того, чтобы опуститься на колени и влажно, прикусывая одними губами, поцеловать бедро Куникудзуши. — Т-ты что это делаешь? — опешил он, сразу же вообразив нечто совершенно развратное. — Это совсем не обязательно. — Зуши, не дёргайся. Послушай. Посмотрев на Казуху сверху вниз, на его сильную, но робкую фигуру с блестящими, устремлёнными на себя глазами, Куникудзуши сразу же понял, что именно тот собирается сказать. Он тоже посмотрел, насколько мог не скрываясь, но очень надеялся, что во взгляде его отчётливо читалась мольба о пощаде.

«Только не так». — подумал, задыхаясь, Куникудзуши. — «Не когда ты стоишь передо мной на коленях, а я голый».

— Еда остынет. — хихикнув, повторил Куникудзуши и погладил Казуху по волосам. — Может, я позавтракаю с тобой? Кофе точно выпью, пахнет вкусно. Он говорил, сам не зная, что говорят его губы, и не спускал с Казухи умоляющего и ласкающего взгляда. Тот прильнул щекой к бедру; Куникудзуши дёрнулся и замолчал. — Помнишь поцелуй, который ты мне оставил и хотел, чтобы я вернул при случае? Куникудзуши кивнул. Конечно он помнил и поцелуй, и то как, ненавидя себя, а теперь ужасно из-за этого смущаясь, сидел на полу в туалете. Помнил он и о том, что вместе с поцелуем вернуться должны были некоторые слова, о смысле которых Куникудзуши без сомнения догадывался и раньше, но теперь всё это стало совсем уж очевидно. — Помню. — Куникудзуши нервно хихикнул и попытался перевести всё в шутку. — Неужто не потерял? Он всё ниже и ниже склонял голову, не зная сам, что будет отвечать на приближающееся. Казуха снова прижался щекой к бедру, а потом чуть приподнялся и прильнул губами прямо к торчащей подвздошной косточке. Куникудзуши, всё это время державшийся за комод за спиной сильнее, до побеления, сжал пальцы. — Возвращаю. — ответил Казуха, отстраняясь; и снова глаза его светились, и снова смотрел он так, будто Куникудзуши для него ценнее хрупкой фарфоровой чашки, и было в этом взгляде что-то больное, забитое, но вместе с тем абсолютно решительное. — Я люблю тебя. — продолжил Казуха, и голос его сорвался на хриплый шёпот. — Наверное, это и так очевидно, но мне хотелось сказать вслух. Надеюсь, ты не против. Куникудзуши затряс головой. Он тяжело дышал, ничего перед собой больше не видя. Душа его была переполнена волнительным счастьем. Он никак не ожидал, что высказанная вслух любовь произведёт на него такое сильное впечатление. Ноги, ослабевшие, подкосились. Сползая спиной по комоду, Куникудзуши опустился на коленях. Он протянул руки, желая обрамить лицо Казухи в ладонях, но в потемневшем взгляде не видно было ничего, кроме на секунду возникающих вспышек. Куникудзуши почувствовал свои руки в чужих, почувствовал поцелуи, оставленные на пальцах, и бесконечное, еле слышно повторяющееся «люблю». Он, наверное, забылся. Или замолчал слишком надолго, потому что из состояния опьянительного небытия его вывел тихий смешок, прозвучавший прямо в губы. — Ты всё ещё тут? Куникудзуши кивнул. — Дай мне одеться, пожалуйста. Он облизнул сухие губы, тяжело поднялся на ноги и сделал вид, что наличие трусов на теле действительно сильно его заботит. Казуха тоже поднялся с пола и пошёл обратно на кухню Когда Куникудзуши к нему присоединился, тот уже сидел за столом и с довольной улыбкой ковырялся в яичнице. — Точно не хочешь есть? — спросил он. — Я ведь на двоих готовил. — Нет. — Куникудзуши мотнул головой и, поняв, что вторая табуретка стоит у мольберта, забрался с ногами на подоконник. Тоши, недовольная тем, что заняли её место, недовольно поглядывала на него, лакая воду из миски. Куникудзуши смотрел на кошку и о чём-то думал. Хотя мысль никак не получалось собрать в голове воедино, но это определённо было что-то хорошее. И то и дело эхом раздавалось в голове признание Казухи. «Мог бы и не говорить. А то я и так не знаю. Сидишь тут в моей одежде и ешь яйца из моего холодильника». — Всё в порядке? — прервал эту думу Казуха. — Я же говорил, что эмоциональные штуки меня немного дезориентируют. — отмахнулся Куникудзуши. — Мне нужно немного времени. — Как скажешь. Знаешь, я уже давно уже не завтракал в компании. Мне нравится. — Но я же не завтракаю. — Но ты сидишь со мной. Этого достаточно. Куникудзуши, одетый только в трусы и футболку, улыбнулся, не сильно заботясь о том, видит ли эту улыбку Казуха. Он рассматривал синяки на своих бёдрах и обводил их, чуть придавливая, пальцами.

«Я тоже давно не завтракал в компании». — думал он. — «Вообще-то я никогда не завтракал в компании».

Куникудзуши посмотрел в окно, но, сам не зная, что собирался там отыскать, отвернулся. Снова посмотрел на Казуху, который держал горячую чашку с чаем на менер пиалы — двумя руками. Это было даже мило, хотя Куникудзуши так и подмывало назвать его привычку дедовской. Он, однако, всё же прикусил язык, вспомнив про деда Ёсинори. Утро проходило спокойно, размеренно, тихо. Но Куникудзуши был больше сосредоточен на воспоминаниях о минувшем вечере. И все эти касания, все разговоры, все поцелуи и все шепотки как будто наваливались на него сразу, тяжёлой, но приятной волной. — Будешь вспоминать это утро, пока путешествуешь. — Куникудзуши понимал, что говорит не про Казуху, а, скорее, про себя самого. И Казуха, тут же обернувшись с улыбкой, вероятно понял это тоже. — Как долго, кстати? — Я не планировал это так тщательно. — ответил он облизывая чуть блестящие от завтрака губы. — Что-то около пары недель? Месяц? — Не знаю, правда. — Казуха мотнул головой. — Но у меня в распоряжении целый год, раз уж я всё равно никуда не поступаю. Не хочу торопиться. «Не торопиться». — так Казуха говорил и вчера, но тогда его слова звучали сладко, успокаивающе. Теперь же слышать их было до нестерпимого больно. — А. Куникудзуши не знал, что сказать ещё. Потерять Казуху ещё на год? К такому он точно не был готов. Три года в разлуке подряд он бы, пожалуй, ещё перенёс, но теперь…

«Для чего он вообще тогда мне признавался?»

Наверное разочарование Куникудзуши оказалось каким-то чересчур явным. Казуха встал из-за стола, подошёл к нему и поцеловал в макушку. — Будем переписываться каждый день, ладно? — попросил он. — Я буду желать тебе доброе утро, даже если в этот момент у меня будет час ночи. И всегда тебя выслушаю, когда будешь приходить домой вечером, даже если у меня в этот момент пять утра. Я завалю тебя фотографиями! Не хочу опять теряться.

«Тогда останься».

— Да. — Куникудзуши кивнул и растянулся по лицу улыбку. — Я тоже. Твой номер всё ещё у меня в сумке. Он поднял голову, чтобы Казуха мог его поцеловать, и тот воспользовался предоставленной возможностью. — Так хорошо, что мы встретились теперь. И я рад, что у меня была возможность объясниться.

«Не хорошо. Лучше бы я тебя тогда совсем не видел. И лучше бы ты молчал».

Ккуникудзуши мотнул головой, напоминая себе, что накануне сам поддерживал все эти глупые разговоры о путешествиях. Тогда ему, правда, казалось, что это не больше, чем короткая вылазка. Вроде тех поездок в Киото с мамами на каникулах. Разве он мог предположить тогда, что Казуха собирался вот так оставить его? — Когда ты уезжаешь? — спросил Куникудзуши, прижимаясь к груди Казухи щекой. Он готов был делать, что угодно, пойти на любое для себя унижение, хоть на колени встать — лишь бы Казуха решил остаться. Лишь бы Куникудзуши не пришлось просить об этом напрямую. — Хочу как можно скорее. — ответил Казуха гладь Куникудзуши по волосам. — Но у нас ещё будет время, чтобы до отъезда встретиться снова. — У меня много работы в чайной. — возразил Куникудзуши. — И к поступлению готовиться надо. А с тобой и думать ни о чем не получается нормально. Ты лучше пиши, хорошо?

«Казуха так решил». — убеждал он себя. — «Если бы попросишь его остаться, он тебя возненавидит».

— Как скажешь. У тебя и сегодня много работы, верно? — Сяо переживёт, если я немного опоздаю. Куникудзуши обнял Казуху, посмотрел на него теперь снизу вверх, но по прежнему надеялся, что тот прочитает в глазах немую мольбу. — Нет-нет, не хочу тебя отвлекать. — улыбнулся Казуха. — Пойду домой, начну собирать вещи. Подготовлю «Рыжий клён» к тому, что меня не будет какое-то время. Знаешь, я всё же планирую заняться реставрацией, когда вернусь. Так что если что-то сломается сейчас, то ничего страшного. Переживаю только за могилы стариков. — Могу заходить туда иногда, если ты не против. — Правда? Очень обяжешь, Зуши, честно. Надо тогда как-то оставить тебе ключи от ворот. Я придумаю, куда их деть так, чтобы ты нашёл, и напишу об этом, ладно? — Да. Хорошо. Казуха ушёл с кухни и принялся собираться. Свои вчерашние вещи он хотел сложить и забрать с собой, но Куникудзуши убедил его, что в этом нет абсолютно никакой необходимости. Тот ведь мог уйти и в чистой одежде, а эту забрать потом, по возвращении. Казуха согласился. Одеваясь, он не переставал говорить о своём будущем путешествии, о планах, о том, что намеревается надоесть Зуши сообщениями и фотографиями. Чем более счастливым и воодушевлённым он становился, тем мрачнее становились мысли Куникудзуши. Он сидел на кровати, одной рукой играл с Тоши, позволяя ей кусать себя за пальцы. Он смотрел на Казуху и никак не мог понять, почему человек, всю жизнь привыкший делать всё, чтобы не обижать других, наконец-то решил поступать в угоду себе и жутко обидел этим Куникудзуши. Разве не мог он понять, что одних переписок будет мало? Что от одного только голоса в аудио сообщениях Куникудзуши готов будет скулить в подушку, потому что не сможет поцеловать губы, произносящие эти слова? Ему дали попробовать — дали прикоснуться к жаркому вечеру и сладкому утру, — а теперь так жестоко отбирали. Куникудзуши становился всё мрачнее и мрачнее, так что уже у порога Казуха снова спросил: — Ты уверен, что всё в порядке?

«Нет».

— Мне не каждый день в любви признаются. — хихикнул Куникудзуши. — Особенно пока я голый. Может, нужно чуть больше времени. Казуха улыбнулся и снова, уже в сотый раз за утро, прикоснулся к волосам Куникудзуши. — Интересно, насколько длинными они станут ещё через год. — Тебе они покоя не дают, да? — Красивые просто. Блестящие.

«Я не буду их стричь, если тебе нравится. Только не уходи».

Перестав трогать волосы, Казуха взял Куникудзуши за руку и поцеловал раскрытую ладонь, не спуская своего алого и довольного взгляда с темнеющих от тоски пурпурные глаз. — Это тебе на время. — пояснил Казуха. — Вернёшь потом, ладно? Вместо ответа, давя из себя улыбку. Куникудзуши кивнул. Он закрыл за Казухой дверь, повернул замок сначала один раз, а потом, услышав торопливо спускающиеся по лестнице шаги, повернул ещё раз. Он посмотрел на сумку, брошенную у порога, как-то абсолютно бездумно достал из неё чек с номером телефона и, сжав его в руке, направился к окну.

«Если Казуха посмотрит…» — подумал Куникудзуши. — «Если обернётся, чтобы посмотреть в окно…»

На улице день был уже в самом разгаре. Ярко светило солнце, сновали туда-сюда безликие прохожие, проезжали автомобили. Небо было безоблачно синим, его разделяла лишь белая полоса недавно пролетевшего самолёта. Едва-едва колыхались от ветра верхушки высоких деревьев, беспокойно копошились в зелёных ветвях сороки. Белая макушка Казухи вдруг тоже показалась на улице. Он торопливо вышел из дома, сжимая в руках коробку мобильника и, никак абсолютно не задерживаясь, пошёл вниз по улице. Не оглянулся. Не поднял голову и не посмотрел на Куникудзуши, так по-глупому ждавшего его всё это время. Куникудзуши тоже не стал смотреть. Он повернулся. От яркого солнечного света в глазах теперь мелькали тёмные пятна. Он сделал пару шагов наугад и случайно ударился ногой стоящую возле мольберта табуретку… …Минута ли прошла или десять — всё это время перед глазами Куникудзуши стояла тьма. Когда зрение наконец начало возвращаться, он обнаружил себя сидящим на полу. Вокруг были разбросаны вещи, мольберт был опрокинут, едва начатая картина — сломана. Даже книги, стоявшие раньше на полках, теперь разорванные, смятые, валялись на полу. Неужели, Куникудзуши всё это сделал? Он никак не мог вспомнить. Руки его были судорожно сжаты, так что ногти впивались ладони, и становилось больно. В одной ладони Куникудзуши держал зажатыми какие-то рваные клочки бумаги, в другой — канцелярские нож, которым обычно точил карандаши. Куникудзуши рассеянный взглядом бродил по комнате, а остановился на собственных ногах, усеянных синяками и царапинами. Это он он помнил: грубые прикосновения, жар, торопливый секс. Но было что-то ещё, нет? Что-то не похожее на грубость, что-то сопровождавшее словами. Куникудзуши никак не мог вспомнить. Он выдвинул лезвие из ножа на всю длину и занёс его над бёдрами.

«Раз, два…»