winnable game

Казуха. В школе было тихо. Слабо мерцали под потолком тусклые лампы, откуда-то издалека доносились тихие шаги охранника, патрулирующего коридоры. Казуха дремал, но как только стукнула дверца железного шкафчика, открыл глаза. До окончательного своего пробуждения человек обычно бывает некоторое время погружён в забытье. Казуха в дремоте не отдавал себе отчёта, ни где он, ни кто находится рядом с ним. Он не старался припомнить, что было до того, как он уснул. Глядя на школьника перед собой, он мечтательно рассматривал складки на форменной рубашке, не понимая, откуда они там взялись, ведь длинный и тяжёлый день уже улетучился из его памяти. Пристальный пурпурный взгляд вынудил Казуху несколько раз моргнуть. Он сразу же вспомнил, что школьника перед ним зовут Куникудзуши, что это его лучший друг вообще-то, и что он заснул здесь, на первом этаже, потому что кое-кто задержался в своём клубе сегодня. Казуха, окончательно проснувшись, вздрогнул. Он откашлялся и тягучим, сонным голосом поинтересовался: — Как-то долго сегодня, нет? Куникудзуши ответил не сразу. Он поставил свой рюкзак на скамейку рядом с Казухой и торопливо принялся натягивать пальто. Казалось, все его мысли были сосредоточены на чём-то. Раньше Казуха бы сказал, что у его друга очередной «приступ», после которого он не всегда может вспомнить, что происходило до того, как фантазии унесли его в мир непонятный и пугающий. Но Казуха знал, что Куникудзуши получает лечение, и такие «приступы» случаются с ним всё реже и реже. А значит, дело было в другом. — Наверное. – наконец прозвучал ответ. – Задумался немного. Глаза у Куникудзуши казались стеклянными. По-видимому, он был чем-то взволнован. Молча, поспешно, привычными движениями он застегнул пуговицы на пальто и закинул рюкзак на одно плечо. Наконец, он взглянул на Казуху, и его мысль прорвалась наружу быстрым потоком слов: — Мне предложили отправить картину на конкурс. И я думал над тем, что лучше нарисовать. Он поспешил выйти из школы, и Казуха отправился вслед за ним. Он ждал, что Куникудзуши продолжит говорить, но тот вдруг замолк. Ненадолго воцарилось молчание. В тот год зима выдалась совершенно бесснежной, а потому вечера казались особенно тёмными и промозглыми. Чёрный сухой асфальт уползал дальше по улицам, разливалось над головой беззвёздное небо. Сверкали вдоль обочин тусклые фонари, проезжающие мимо машины на мгновение озаряли улицы, а потом всё снова погружалось в мрак. Казуха едва поспевал за другом, вышагивая большими шагами, срываясь почти на бег и без конца поправляя сползающую на глаза шапку. — Я могу чем-то помочь? – спросил он, подозревая, что Куникудзуши, даже если и нуждается в этом, не станет просить помощи сам. Ну и, конечно же, ему было любопытно. — Едва ли. – Куникудзуши в ответ только покачал головой. – Я и так знаю, что ты мне скажешь. Школьники свернули в тихий переулок. Машины здесь почти не проезжали, а фонари горели через один. Ни души не встретилось школьникам по дороге. Хотя поблизости, откуда-то слева, из-за домов доносился непрерывный гул, как будто рядом с переулком протекала бурная река. Это был гул голосов и грохот транспорта. По другую сторону чёрных зданий проходила широкая освещённая улица. Казуха не любил ходить там, ещё в прошлом году избрав для себя тихий переулок. Он бродил здесь один по дороге в школу, а на обратном пути не был против, что Куникудзуши составляет ему компанию. Как и сейчас, они редко разговаривали, и можно было сполна предаваться поэтическим размышлениям. Хотя, признаться честно, компания друга больше способствовала вдохновению, чем абсолютное одиночество. Казуха, справедливо или нет, хотел думать, что своим присутствием тоже помогал Куникудзуши размышлять. В конце концов, он был творческой личностью, а значит нуждался в одухотворённом подъёме. Разве не легче, когда кто-то помогает тебе вытянуться из ступора? Не все же такие Мюнхгаузены, способные сами себя вытаскивать из болота за волосы! — Уверен? – возразил Казуха с игривым вызовом. – А если нет? Куникудзуши сдался быстро. Он вздохнул, и из его рта вырвалось полупрозрачное облачко тёплого воздуха. Так и слышалось в нём усталое и смиренное: «как хочешь». — Что приходит тебе в голову, когда ты думаешь про красный цвет? Казуха, услышав вопрос, ни секунды не думал. — Клёны. – ответил он. Воображение уже рисовало двор «Рыжего клёна», шуршащие на ветру листья, пожухлую после жаркого лета траву и ленивый послеобеденный сон под одним из раскидистых деревьев, когда просыпаешься от того, что кленовый листик, опадая, щекотит лицо. Куникудзуши кивнул, подтверждая свою раннюю мысль: — Так и знал! – сказал он почти победно. Казуха тут же сконфузился. Ему ведь совсем не дали время подумать, вот он и ответил первое, что в голову пришло! Он эти клёны каждый день видит! Да и не только во дворе, ещё на картинах в доме. Даже рукава его детского хаори имели кленовый узор. — Но это не всё! – стараясь реабилитироваться, Казуха принялся бегло перечислять всё, что приходило в голову. – Есть ещё красные закаты, запрещающий сигнал светофора, даже кровь! И твоё лицо, кстати, тоже красное. Последнее предложение он произнёс как-то спонтанно. Хоть и думал об этом, он не собирался произносить вслух. У Куникудзуши была странная привычка не носить зимой шарфы и шапки, словно холод его совсем не волновал. Но ведь это было не так! На улице он всегда ходил, зябко ссутулившись, и прятал руки в карманах пальто. Его нос и щёки были красными от ветра, а сухие обветрившиеся губы наверняка болели, ведь он постоянно их облизывал. В те дни, когда шёл снег, путающиеся снежинки в его волосах не таяли ещё долгое время. Иногда он замерзал настолько, что даже его слова, продрогшие, тряслись и звучали тихо-тихо, так что приходилось подходить совсем близко, чтобы услышать. И всё же, странно было одно: несмотря на всё это, Куникудзуши оставался тёплым. Казуха до сих пор помнил тот вечер, когда его друг, поддавшись какому-то одному ему известному порыву, решил обняться прямо на улице. Он был тогда совершенно тёплый – Казуха помнил это так чётко, словно оно случилось минуту назад. Иногда, сам не зная почему, Казуха вспоминал этот момент перед тем, как заснуть. Школьники свернули из переулка и оказались в свете тусклого фонаря. Куникудзуши остановился первым, а Казуха, по инерции продолжая идти, остановился, сделав один лишний шаг. Куникудзуши коснулся пальцами своего лица. — Это ещё почему? – спросил он настороженно; его круглые, как у куклы глаза, словно вопрошали настойчиво: «Да что не так?» Казуха уклончиво пожал плечами. Он не собирался спрашивать – ни сейчас, ни когда-либо потом, – но Куникудзуши, должно быть, неудобно чувствовал себя в пальто, наглухо застёгнутом, но пропускающим пронизывающие февральские ветра. Юноша, который так заботился о своём внешнем виде, мог бы подобрать для этого пальто хотя бы шарф по моде. Разумеется, Казуха заметил. И тянущийся шлейф ненавязчивого парфюма, и аккуратно уложенные волосы, и следы смазанного крема на скулах, о которых никто из них никогда не заговорил бы вслух. С тех пор, как у Куникудзуши сломался голос, он изменился. С тех пор, как он начал принимать лекарства, Казуха едва ли его узнавал. В памяти, теперь, наверное, уже навсегда, Куникудзуши останется хмурым мальчишкой с пронзительным пурпурным взглядом, поджатыми в недовольстве губами и с яркими пластырями на содранных коленках. Тогда он был вспыльчивым, язвительным, иногда даже грубым, но всегда по-своему живым. Теперь же он научился улыбаться, стал собранным, спокойным... красивым. И совершенно ненастоящим. Раньше никому, кроме Казухи, не было до него дела. Теперь же, оборачивающимся вслед, когда Куникудзуши проходил по коридорам, хотелось свернуть шеи. Куникудзуши стал интересен окружающим, когда стал нормальным. Но ведь Казуха дружил с ним ещё до этого! Только он знал, что на самом деле случилось в тот день, когда загорелась трава на заднем дворе. Ему одному Куникудзуши рассказывал обо всём, что приходило в голову, пускай иногда это было совершенно нелепым. Никто больше не ел с ним сладкие вафли на скамейке у самого входа в парк. Казуха отчего-то чувствовал себя одураченным. Хотя бы потому, что больше не ощущал себя особенным. Он улыбнулся, но улыбка эта была горькой. — Замёрз, наверное. – он попытался произнести слова весело, но голос дрогнул. – Я вообще удивляюсь, как за всё время нашего знакомства ни разу не видел тебя простуженным. Казуха, не давая себе времени на размышления, стянул с шеи шарф и набросил его на плечи Куникудзуши. Произошедшее потом, он так и не смог себе объяснить. Куникудзуши вдруг застыл на месте. Казалось, он даже перестал дышать. Секунду. Две. И вдруг он, испуганно отпрянул. Глаза его округлились ещё сильнее, словно только что увидел нечто совершенно жуткое; приоткрытые губы подрагивали, а шарф, так и оставшийся безвольно висеть на плечах, почти соскользнул с одной стороны. Казуха, сам не зная, почему, испугался тоже. И отступил. Он держал руки согнутыми у груди, будто оборонялся. От смущения ли, от страха – его бросило в жар. На мгновение показалось, что Куникудзуши собирался его толкнуть, но потом стало понятно, что он всего лишь отступил на шаг назад. — Что? – спросил Казуха настороженно. – Тебе шарф мой не нравится? Куникудзуши не отвечал. Он так и стоял, как будто застыл на месте. Он смотрел на Казуху, и тому казалось, будто друг прожигал его насквозь. Его пронизывающий взгляд сильно смущал, как если бы Казуха стоял здесь раскрытый полностью, без одежды. И отвести встречи взгляд отчего-то не получалось. Наконец Куникудзуши вскинул подбородок – ожил – и, стянув с себя чужой шарф, бросил его в сторону Казухи. — Не нравится. – ответ был серьёзным. – Он мне не нужен. — Прости. – Казуха замялся; он не понимал, за что просит прощения, но ему казалоь, что произнести это будет правильно. – Я подумал... — Не извиняйся. – твёрдый тон Куникудзуши прервал Казуху. – И, бога ради, давай просто пойдём молча. Казуха кивнул, и школьники продолжили путь в абсолютной тишине. За торопливыми шагами друга едва получалось поспевать, а уж собственные мысли и вовсе ускользали, словно быстротекущий песок сквозь пальцы. Что сейчас произошло? Почему Куникудзуши вдруг так отреагировал? Сделал ли Казуха что-то, чего делать не должен был? Но ведь это всего лишь шарф, разве нет? Сначала Казуха подумал о том, что у Куникудзуши случился новый приступ. Но он никогда не вёл себя так. Приходя в себя, он был растерянным, словно только что проснулся. Он смотрел по сторонам, часто моргал и никогда не был так резок. Приступы, как правило, его смущали, и он старался поскорее перевести тему, забалтывая Казуху чем-то абсолютно посторонним. Теперь же они молчали. Тогда Казуха подумал, что, наверное, чем-то обидел друга. Может, была какая-то особенная причина, по которой Куникудзуши не носил шарфы и шапки? И теперь чувствовал себя оскорблённым? Но ведь Казуха ничего такого не знал! Если бы только ему объяснили... Почему вообще так получилось, что Казуха чего-то не знал о друге? Разве они не вывернули друг другу души ещё в начальной школе? Наконец они дошли до той развилки, где их дороги расходились в разные стороны. Куникудзуши остановился, и Казуха остановился тоже. За его спиной чернели и поскрипывали от ветра ворота «Рыжего клёна», перед ним – хмурился и поджимал губы лучший друг. Следовало сказать что-то, но даже просто открыть рот казалось чем-то невыносимым. Казуха держал руки в карманах, ковырял землю носком ботинка и пытался собраться с мыслями. — Ты ведь ни на что не обижаешься, да? – спросил он, наконец, и голос его дрожал. – Если я сделал что-то, что тебя разозлило, просто скажи, и я так больше не буду. Он отступил на шаг, стараясь сохранять дистанцию. Казуха не хотел принуждать Куникудзуши говорить, хотя и очень хотелось разобраться в произошедшем. Случившееся недавно с ними обоими в новинку и, если Казуха не будет знать, как себя вести, он снова может сделать что-то не так. Куникудзуши мотнул головой. — Ты ничего не сделал. – ответил он почти безразлично. – Ничего странного или неправильного. Все проблемы только в моей голове. Этот ответ Казуху не удовлетворил. Он не чувствовал, что ему соврали, но почему-то был уверен, что правда так и не прозвучала. — Тогда до завтра? – он попытался улыбнуться. Куникудзуши не ответил, только хмыкнул как-то неопределённо и, развернувшись, направился прочь. Сам не зная, почему, Казуха остался стоять на месте. Он перевёл взгляд на тёмное беззвёздное небо, где не было ничего, кроме сверкающего полумесяца. Когда Казуха снова посмотрел прямо перед собой, то увидел вдали, на плохо освещённой улице быстро удаляющийся силуэт. Это уходил Куникудзуши. Он свернул за угол и скрылся из виду. Прошла почти минута, прежде чем Казуха сообразил, что над воротами его дома загорелся фонарь – значит время было уже совсем позднее. Он ступил два-три шага, но немного в сторону, как бы не зная, куда идти. Так мог двигаться только человек, переживший смутное потрясение, но до сих пор не сознающий его. Наконец он очнулся и почти бегом отправился домой. *** Склонившись над учебником литературы, Казуха то и дело терял нить повествования рассказа, который тщетно силился прочесть. Слова путались, мешались, расплывались перед глазами. Но одна мысль возвращалась снова и снова, пока он беспокойно ёрзал на стуле и крутил между пальцами карандаш: Куникудзуши за что-то возненавидел его сегодня. И, возможно, он был искренен, когда говорил, что проблема только в его голове, но разве это не означало, что проблема всё же имела место быть? А вдруг Куникудзуши больше не хотел с ним дружить, просто не знал, как правильно об этом сказать? И потому отказался от шарфа сегодня, ведь посчитал, что доброжелательность ему навязывают? И просто не хотел чувствовать себя обременительно обязанным? К тому же, когда-то давно именно он предложил дружить, поэтому отказываться первым теперь казалось ему неправильным. Сложно было забыть тот день! Куникудзуши с самого появления в классе зарекомендовал себя как человек нелюдимый, отстранённый. Он не заводил знакомств, больше молчал и даже в драки ввязывался, только когда его задевали. Он был маятником – безмятежным в одиночестве, но беспокойным после любого воздействия. Ему одному, пожалуй, известно, что такого он разглядел в Казухе, если предложил дружить. Он ведь до конца дня не отставал! Увязывался на переменах, предлагал рисунки взамен дружбы и улыбался так горько, словно отказ бы его уничтожил. Что Казухе оставалось делать? Да, сперва он не был в восторге от такого друга, но потом узнал Куникудзуши лучше и даже проникся им. Казалось, для Куникудзуши дружба тогда представлялась игрой, формальной договорённостью. Казуха же искал эмоционального вовлечения. На это требовалось чуть больше времени, но какая разница. если оба они в итоге пришли к желаемому результату. Тогда этой игре выигрывали оба. Теперь Казуха чувствовал, что проигрывает. Он не заметил, как правила изменились. Вероятно ли, что Куникудзуши просто старался увеличить дистанцию между ними? Постепенно, ненавязчиво. Чтобы Казуха становился всё дальше и дальше, а общение бы медленно сходило на нет, пока не прекратилось бы вовсе. И тогда не было бы виноватых. И, пересекаясь в коридорах, они бы по старой памяти улыбались, но уже не чувствовали того привычного тепла, что заставляло их прежде держаться близко друг к другу. Раньше Казуха считал, что в его мире – мире тишины, незыблемости, поэзии, пыльных книг, слежавшейся листвы; среди тёмных коридоров «Рыжего клёна» – Куникудзуши, беспокойному и непостоянному, нет места. Возможно, когда-то так и было. Но теперь Казуха и не заметил, как мир Куникудзуши разросся настолько, что Казуху раньше вхожего в близкий круг, оттуда вытеснили. За размышлениями прошёл целый час. Казуха отложил учебник на край стола и вздохнул. Усталый, воображая, что постель и сон это одно и то же, он встал со стула, выключил лампу и, не раздеваясь, лёг на кровать. Уступая темноте, он закрыл глаза: но буря чувств, взволновавших его, не утихала ни на минуту. Казуха очень страдал. Впервые в жизни он был так недоволен собой. К его тщеславию (ведь раньше Куникудзуши, смотря на него, не отводил взгляда) примешивалась тайная боль. Как следовало поступить? Прежде Казуха не терял друзей и, не представляя, как это, надеялся, что избежит такого опыта и теперь. Ведь пока всё было нормально, разве нет? По крайней мере Кункудзуши, с удовольствие или из вежливой необходимости, до сих пор с ним разговаривал. И за это можно было ухватиться! Воображая варианты своих последующих действий, Казуха то засыпал, то снова просыпался. Он так и не нашёл покоя. Бессонница – это насилие ночи над человеком. Когда за окном забрезжил рассвет, глаза Казухи были открыты. Он слышал, как дедушка прошёл мимо его комнаты, но даже не пошевелился. Он думал. События грядущего дня возникали перед ним в хаотическом порядке и Казуха не представлял, за что нужно схватиться в первую очередь. При сильном душевном смятении мысль становится похожей на волну. Она бурлит, куда-то рвётся, порождая звуки, напоминающие глухой рокот моря. Прилив, отлив, толчки, водовороты, временами задержка у подножия утёса, град и дождь, тучи, в просветы которых прорывается луч, жалкие брызги пены, безумные взлёты, за которыми следует немедленное падение, кораблекрушение, мрак и гибель – всё, что можно наблюдать на море, есть и в человеческой душе. Такую бурю переживал и Казуха. И вот, когда терзания его достигли высшего предела, Казуха, на мгновение прикрывший глаза, услышал, как с тихим шелестом распахнулась фусума. В комнату вошёл дедушка. Казуха, не выспавшийся, взъерошенный, так и не переодевшийся с вечера, тут же подскочил. Перед глазами, омываемые солёными водами разума, расплывались все образы. Он и не заметил, что дедушка смотрел на него с беспокойством. — Не важно выглядишь. – тут же заключил он голосом твёрдым, но по родному настороженным. – Хочешь пропустить школу сегодня? Казуха так усердно принялся мотать головой, что почувствовал раздирающую виски боль. — Нет. – ответил он сонно. – Нет, я пойду. – повторил он так, словно от этого зависела жизнь. – Мне только нужно помыться сперва. Дедушка понятливо кивнул. — Чай с женьшенем тебя взбодрит. – сказал он и вышел из комнаты. Казуха с неохотой поднялся с постели, потянулся, чувствуя, как окаменели мышцы и подошёл к шкафу с одеждой. Он собирался сразу одеться в школьное после того, как примет душ, но только сейчас понял, что вчера вечером забыл погладить чистую рубашку, а брюки так и висели небрежно на спинке стула. Казуха вздохнул и открыл дверцу шкафа. С верхней полки на него тут же упало что-то красное – это был свитер, который Казуха обычно надевал только на Рождество. Он встряхнул его и присмотрелся получше: толстые нити, крупная вязка, торчащая из-под воротника бирка с рекомендациями по стирке... Казуха долго, с каким-то сонным непониманием, блуждал взглядом по свитеру. Как просто иногда совершается чудо! Нужно было прикрыть чем-то мятую рубашку, и с полки свалился свитер; хотелось наладить отношения с другом, и – счастье – свитер оказался красного цвета. Они ведь как раз разговаривали об этом вчера! И, пусть Казуха понятия не имел, чем может помочь по-настоящему, он мог просто одеться в красное и подождать, пока Куникудзуши посетит вдохновение. — Тебе от меня так просто не отмахнуться. – зачем-то произнёс вслух Казуха, и этим всё было сказано. Для него уже не существовало никаких препятствий. Кто не видел улыбки моря, непосредственно следующей за ураганом, тот не может представить себе картину такого умиротворения. Ничего не успокаивается быстрее, чем пучина. Это объясняется лёгкостью, с какою она всё поглощает. Таково и человеческое сердце. Минутой спустя Казуха уже был в ванной. Оперевшись на раковину, он уставился в зеркало. Из-за беспокойного сна он выглядел измождённым, под глазами у него пролегли тени. Казуха торопливо снял с себя одежду, в которой спал. Его кожа выглядела землистой – так сходил оставшийся ещё с прошлого лета загар, – а руки были худыми и жилистыми, будто он никогда в жизни не наедался досыта, что, конечно же, не являлось правдой. Казуха хотел выглядеть прилично, как хороший, старательный, достойный доверия человек. Вместо этого он походил на чудовище. Тихонько, нервирующе капал кран. Казуха включил воду в душевой лейке и забрался в ванну. Он старался не намочить волосы, чтобы потом не тратить время на их сушку, и быстро поскрёб себя жёсткой мочалкой: плечи и руки, грудь и живот, бёдра и лодыжки. Мыло пахло лавандой и чем-то ещё, напоминающим свежий воздух, когда стоишь посреди поля жарким летом. Казуха умывался им каждое утро, но только сейчас задумался, чувствуют ли этот запах окружающие? Например, Хейзо, потому что он сидел за соседней партой? Или Зуши, который постоянно тёрся рядом? Нормально ли спросить их об этом? Наверное, нет. Казуха выключил воду и вышел из ванной. По ногам тянулся прохладный воздух, и Казуха поёжился. Он поторопился одеться. Несколько минут, и он уже согревал продрогшие ладони о чайную чашку. Дедушка оставил на столе заварочный чайник, тарелку с ещё тёплым омлетом и пару конфет, в которых – Казуха знал это наверняка – была кокосовая начинка. Сам дедушка гремел мебелью где-то в соседней комнате. Казуха слышал шаги, слышал тихую, едва различимую ругань, обозначающую, что дедушка занят чем-то важным, слышал шорох открывающихся и закрывающихся фусума. Даже с учётом того, что Казуха поднялся с постели позже обычного, время было раннее. Он завтракал неторопливо, позволял себе погружаться в размышления и без конца засучивал длинные рукава свитера – слишком уж они мешались. Из дома Казуха вышел в привычное время, а в школе оказался, когда там было ещё пусто. Большинство кабинетов на нужном этаже были заперты. С потолка в коридорах подмигивали лампы, на доске объявлений кто-то повесил розового цвета брошюру, напоминающую, что день святого Валентина состоится уже в следующую пятницу. Казуха свернул по коридору налево. Дверь в нужный кабинет была открыта.

«Там кто-то есть».– почему-то со страхом подумал Казуха.

В кабинете горел свет. И кто-то из одноклассников наверняка уже сидел за своей партой, скрестив ног, склонившись над книгой. И, когда Казуха войдёт, этот человек поднимет взгляд, скрестит руки.

«Мешаешься».

Захотелось развернуться и пойти обратно к шкафчикам, но Казуха заставил себя продолжать двигаться – неторопливо, как невеста к алтарю. Его уверенность в сегодняшнем дне таяла с каждым шагом. Рефрен «Там кто-то есть» менялся, пока Казуха не понял, что почти молится: «Пусть там никого нет». Почему он так боялся натолкнуться на одноклассников? Он и сам не мог себе этого объяснить. Он собирался дочитать тот рассказ, что не смог осилить накануне, но вообще-то компания никогда не мешала ему прежде. Казуха умел погружаться книгу с таким рвением, что едва ли замечал происходящее вокруг. В поэтическом клубе, например, зачитавшись, он приходил в себя только когда Хейзо насмешливо щёлкал ему по носу. Казуха нервно поправил свитер сделал последний – решающий – шаг. Кабинет пустовал. Ветер из приоткрытого окошка колыхал тонкую занавеску, на доске не было сегодняшней даты, а по полу – ещё влажному – тянулась полупрозрачная полоса света. Уборщица. Уборщица приходила, чтобы помыть полы и проветрить кабинет перед началом занятий. Может, что-то её отвлекло, и она ушла, забыв выключить свет. А потом появился Казуха. Вот настолько всё было просто. Казуха почувствовал себя спокойнее. Он выдохнул и, пройдя дальше в кабинет, сел за свою парту. Он занял себя чтением и не заметил, как постепенно стали прибывать и другие ученики. Один, другой. И получаса не прошло, как кабинет заполнился людьми, разговорами, грохотом стульев и тихим смехом. Никто не трогал Казуху, то ли не желая прерывать его занятие, то ли вовсе не замечая его. Он был как призрак, школьный дух, появляющийся в тишине, но сливающийся со стеной, когда вокруг возникают люди. Один лишь Хейзо стукнул ладонью по его парте, приветственно махнул рукой и, добившись в ответ растерянной улыбки, оставил в покое. А потом появился Куникудзуши. Он возник очаровательным видением, окружённый лучезарным ореолом, о котором сам наверняка и не догадывался. Он был, как и всегда, причёсан, красиво одет; с ясным взглядом и бледной, розоватой лишь на скулах, кожей. Вот, кто минувшей ночью точно выспался! Казуха заметил друга краем глаза, не отвлекаясь от чтения. Ему вдруг стало неловко за свой внешний вид и он смущённо улыбнулся, прячась за книгой. Он знал, что Куникудзуши подойдёт поздороваться, но совершенно не ожидал, что тот молча приблизится к парте и, опустившись на корточки, станет рассматривать Казуху. Только теперь, на близком расстоянии, Казуха заметил, что взгляд у друга тоже был сонный, расфокусированный, почти блуждающий. И он продолжал молчать. Казухе пришлось начать разговор первым. — Здравствуй. – его голос прозвучал чуть сдавленно. Куникудзуши протянул руку и коснулся пальцами рукава свитера. Сработало! Теперь он заинтересован и, думая о красном цвете для своей картины, невольно будет вспоминать и Казуху тоже! Так просто он не отделается. — Привет. – Куникудзуши ответил тихо, лениво. Казуха разглядывал друга сосредоточенно. Одной рукой он подпёр щёку, а пальцы другой держал в книге как закладку. Он ждал чего-то, но и сам себе не смог ответить, чего именно. А Куникудзуши всё продолжал лениво копаться пальцем в толстых нитях свитера. Казалось, он делал это просто от скуки, но на самом деле совершенно не был заинтересован.

«Знаешь, Казуха, я посмотрел на твой свитер, и мне в голову пришла идея».

Куникудзуши молчал, и каждое слово из него приходилось буквально вытягивать. — Как ты себя чувствуешь? — Сносно.

«А я ведь всю ночь думал!»

— Придумал, что хочешь нарисовать для конкурса? — Ещё нет.

«Спасибо, Казуха, ты настоящий друг».

Безразличие, с которым Зуши отвечал на вопросы, могло бы привести Казуху в бешенство, нее будь он так обескуражен. Да что же такое случилось с его другом? Да, он никогда не был особо словоохотлив, но тем не менее... — Когда мне не хватает вдохновения, я съедаю что-нибудь сладкое. – произнёс Казуха, потому что надо было что-то произнести. – Но тебе такое, наверное, не подходит.

«Просто никто не знает тебя так хорошо, как я».

Куникудзуши ничего не ответил. Он встал и пошёл дальше, к своей парте. Так закончился их бессмысленный утренний диалог. Казуха снова уставился в книгу, но больше не смог сосредоточиться на истории, которую читал. Все его мысли были обращены к тому, что только что случилось. Наверное, глупо было рассчитывать на успех вот так сразу, с первой попытки. Иначе всё было бы слишком просто! Если Куникудзуши задумал отступиться от дружбы, вряд ли бы чей-то свитер мгновенно изменил его решение – Казуха понимал это с самого начала. Но чтобы настолько безразлично? На такое он не рассчитывал. Казуха принялся размышлять. Могло ли быть так, что было уже слишком поздно? Это Казуха только вчера заметил, что их дружба начала таять, но Куникудзуши мог замыслить своё куда раньше, разве нет? И в таком случае положение вещей могло сложиться гораздо хуже, чем представлялось. Разумеется, никакой свитер тут не поможет! Но как тогда поступить? Перед следующим шагом, Казуха решил выждать немного. Если Куникудзуши так старательно желал отдалиться – хорошо. Казуха не станет препятствовать. Он посмотрит, насколько хватит его друга. А там, глядишь, и сам обратно приползёт. Если нет – у Казухи будет достаточно времени, чтобы придумать следующий ход. Урок литературы прошёл незаметно и оставил после себя только головную боль. Потом, кажется, была география, математика... Хейзо что-то рассказывал про проценты и вероятности, а Казуха, засыпая, клевал носом над тетрадью. Ни на одной перемене Куникудзуши не подошёл к нему, чтобы поболтать. Когда наступил обеденный перерыв, десятки школьников с гулом высыпали в коридоры. Казуха, гонимый этой стихийной волной, неуклюже лавировал среди школьников и старался идти достаточно быстро, чтобы никто не наступал ему на ноги. У спуска на лестницу Казуха услышал позади себя знакомые шаги и уже приготовился почувствовать тяжесть чужого тела на спине – какая нелепая привычка! Но как бы кстати она была сейчас! Куникудзуши, однако, заложив руки за спину, просто побрёл рядом.

«Неужели повзрослел?» – не без горькой иронии хмыкнул себе под нос Казуха, и его голову тут же озарила идея.

— Куникудзуши? – впервые за очень долгое время он назвал друга полным именем. Уже это точно не должно было остаться незамеченным. — Да? – по короткому ответу стало понятно, что и это не возымело нужного эффекта. — Я сегодня не буду обедать с вами. Мне нужно поговорить кое о чём с Син Цю. На самом деле разговаривать было не о чем. Но столовая – особое место, где собирается почти вся школа. Ещё свежо было в памяти Казухи было воспоминание о том, как Куникудзуши никогда не находилось места за шумными столами. Раньше, до того как они стали друзьями, Куникудзуши обедал, сидя на полу в самом углу столовой. Отказываясь обедать с ним теперь, Казуха надеялся напомнить другу какого ему было в одиночестве. Но реакция опять оказалась непредсказуемой. — Как скажешь. – ответил Куникудзуши, пожимая плечами. В дверях столовой их пути разошлись. Казуха побрёл к столу, где обычно сидели Син Цю с Чун Юнем. Сегодня им компанию составляла их одноклассница, имени которой Казуха не знал. То была невысокая девушка с тёмными волосами, при особом освещении отливающими синим. Они были собраны в косу и на затылке заколоты таким образом, что напоминали пышный бантик. — Это Сян Лин. – представил Син Цю одноклассницу, когда Казуха сел с ними за один стол. – А это Каэдэхара Казуха. Девушка бодро кивнула головой и, утерев рот салфеткой, протянула Казухе руку. — Очень приятно! – сказала она, улыбаясь. – Мне называть тебя Каэдэхара-кун? Казуха пожал протянутую руку и почувствовал, что ладонь у девушки мозолистая, а рукопожатие получилось очень крепким. Для своего скромного телосложения Сян Лин оказалась очень сильной. — Можешь звать просто по имени. – ответил он, улыбнувшись. Девушка кивнула и снова сосредоточилась на своём обеде. Син Цю тоже был занят едой. С особой тщательностью он разворачивал баоцзы и вытаскивал из них морковку, которую складывал на салфетке. Поистине завораживающий и скрупулезный процесс. Тем не менее он не замолкал ни на минуту. — Какая важность вынудила тебя составить нам компанию? Может, ты принёс благую весть? Надеюсь, что так, ведь слышать плохие новости за обедом – плохо для пищеварения. Чун Юнь, который ел мороженое, услышав эти слова только хмыкнул. Казуха же, подыгрывая, кивнул. — К сожалению, вестей у меня нет вовсе, но я слышал, что обедать каждый раз за одним столом – это тоже вредно. — Я думаю, что здесь большую важность имеет компания, в которой обедаешь. Разве обычно ты не делишь трапезу с друзьями? — Вы тоже мои друзья. — Отрадно слышать. На этом разговор исчерпал себя. Казуха принялся рассматривать столовую. Полная воздуха и света, с белыми стенами, она была гораздо больше, чем казалось снаружи. Деревянные прямоугольные столики, были расставлены в хаотичном порядке и порой, в холодные дни, когда никто не выходил обедать во двор, протиснуться через них казалось делом весьма затруднительным. Тем не менее, места хватало для каждого. В тот день первогодки средней школы сдвинули несколько столов вместе и теперь сидели там всей толпой; за соседним столом собрались девчонки и, переглядываясь, без конца хихикали. Словно принесённый ветром, до Казухи донёсся обрывок разговора его сегодняшних соседей. — ...у тебя нет права голоса, Юнь Юнь, — вкрадчиво, но с присущей только ему лукавостью говорил Син Цю. — потому что я купил тебе мороженое. — Думаешь, можно так просто меня купить? — Чун Юнь, хоть и был чем-то недоволен, на самом деле редко когда злился по-настоящему; его голос звучал скорее раздосадованно. В этот момент Казуха спиной почувствовал пристальный взгляд. Он обернулся и увидел, как там, на другом конце столовой, Куникудзуши тоже обернулся и посмотрел на него. Стоило взглядам пересечься, и оба тут же отвернулись. — Твоё внимание невозможно купить, Юнь Юнь. — продолжал насмехаться Син Цю. — Можно только оплатить. Казуха всерьёз задумался об этих словах. Он вдруг вспомнил о тайяки, которые Куникудзуши купил для него в пекарне возле своего дома; вспомнил трёхцветные данго в красивой коробке, и откровенные разговоры, закончившиеся сладостью; вспомнил, как они, прогуливаясь, сидели на скамейке у входа в парк и ели вафли. Куникудзуши тогда сказал, что это его способ отблагодарить Казуху за компанию. Да, в тот раз, они забрели далеко, почти в самый центр города. Был, кажется, декабрь, падал снег. В художественной лавке, куда они зашли, на блестящих витринах лежали красивые перьевые ручки. Куникудзуши спросил: «У тебя есть время?» Он добавил: «Я просто говорю спасибо, забей». Куникудзуши не покупал внимание Казухи, потому что Казуха пошёл с ним добровольно. Но он, действуя исключительно по собственным соображениям, решил, что это заслуживало оплаты. Возможно, пришло время, когда Казуха должен отплатить тем же. Он сообразил сразу и, отвлекаясь от размышлений, посмотрел на друзей. — Син Цю. — и тот сразу же обернулся. — Ты говорил, твои одноклассницы создали кулинарный клуб. Можешь меня с ними познакомить? Син Цю посмотрел на Казуху с лёгким недоумением, приподнимая тёмные брови. — Так вы ведь уже знакомы. — ответил он и указал рукой на сидящую рядом Сян Лин. Девушка вновь оживилась. Она быстро проглотила свой обед и положила ладони Казухе на плечи. Лицо её заискрилось от восторга. — Хочешь вступить? Да? Первый парень в нашем клубе, ну надо же! Учебный год, правда, уже кончается, но в старшей школе мы с удовольствием тебя примем! Она говорила без умолку, трясла Казуху за плечи и вцепилась в него пальцами так сильно, что, казалось, никогда теперь не отпустит. Казуха повернул голову и посмотрел на Чун Юня, всем своим видом прося о помощи. Тот только беспомощно развёл руками. — Извини, но я уже состою в клубе. — виноватый тон, приподнятые брови, поджатые губы — Казуха надеялся, что это поможет, но Сян Лин не унималась. — Если ты вступишь к нам, другие парни тоже последуют твоему примеру! И мы наконец-то перестанем быть дамским клубом! И, возможно, нам удастся добиться повышенного финансирования! — школьница впилась ногтями в Казуху. — Наконец-то мы сможем экспериментировать с чем-то кроме яиц и риса! Зацепившись за последнее предложение, Казуха ответил: — Ты оставишь меня в покое, если я принесу в ваш клуб несколько тыкв и дайкон? — Сян Лин перестала его держать, и Казуха поспешно добавил. — Ещё гороховые ростки и корень лотоса! Всего этого в «Рыжем клёне» было даже больше, чем просто достаточно. И гораздо лучше отдать это на нужды кулинарного клуба, чем по весне выкинуть излишки, потому что испортилось. К тому же, на Сян Лин это, кажется, произвело впечатление. Она немного отсела, расправила собравшуюся юбку и откашлялась. — Чем мы можем тебе помочь в таком случае? — Научите меня, пожалуйста, готовить. Какое-нибудь простое блюдо сойдёт. Омлет с рисом, например, или онигири. Казуха говорил спокойно, медленно, но совсем не смотрел на школьницу, что сидела рядом с ним. Всё его внимание было сосредоточено на Чун Юне и Син Цю, которые тихо посмеивались над только что случившейся сценой. — Сегодня? — Можно и сегодня, если получится. Сян Лин задумалась. — Для рисового омлета мы найдём всё необходимое, но для онигири нужна начинка. Казуха ответил не сразу. Некоторое время он просто сидел, рассмотривая школьников, разбредавшихся из столовой — обеденное время подходило к концу. Затем он снова обернулся туда, где сидел Куникудзуши и, не застав его на месте, наконец ответил. — Научите самому главному, а с начинкой я разберусь потом сам. — Тогда приходи на третий этаж после занятий. Мы собираемся в кабинете трудов. Там как раз есть всё необходимое. Казуха кивнул и лениво встал из-за стола. Остальные тоже потянулись за ним. Какое похвальное стремление! – начал говорить Син Цю, поспевая за Казухой большими шагами. – Хотя, признаться честно, я думал что в преддверии дня всех влюблённых ты попросишь Сян Лин научить тебя готовить шоколадки. Это на самом деле не так сложно, как кажется! – поддерживала школьница. Казуха шёл, размышляя о многом. Он чуть не признался вслух: «Зуши не нравится сладкое», но вовремя остановил эту мысль. К тому же, разве шоколад дарят не влюблённым? Нет, прямо сейчас Казуха преследовал совсем иную цель. Как вы знаете, я живу один с дедушкой. – ложь сама сорвалась с языка. – Он, в конце концов, не молодеет. Хочу помогать ему всеми посильными способами. На самом деле, Казуха не обманывал до конца. Умение готовить – это навык, который всегда пригодится ему в будущем. И да, не всегда же дедушка будет готовить для него завтраки! Но отчего-то – сам не зная причины – Казуха никак не мог признаться вслух, что хочет угостить Зуши онигири, которые приготовил сам. Очень благородно с твоей стороны. – кивнул Син Цю. – Может, нам всем стоит взять с тебя пример и тоже научиться паре простых блюд? В таком случае учитесь у Казухи и приносите нам взнос продуктами! – возмутилась Сян Лин. – Целый год пыталась вас к себе затащить, ну надо же! Казуха, не хочешь побыть нашим маскотом на фестивале в следующем году? Казуха не отвечал, и очень быстро разговор повернул совсем в другое русло. На третьем этаже друзья и вовсе разошлись по разные стороны коридора. Казуха отправился на урок японского. После обеда день всегда тянулся медленно. Казуха сидел за свое партой, подперев рукой голову, уставившись на меловою доску и не желая лишний раз шевелиться. Бессонная ночь наконец дала о себе знать, и сопротивляться желанию закрыть глаза становилось всё труднее. Голос учителя тоже как будто убаюкивал. Слова были нечёткими, плавными, текучими словно разбавленная водой тушь на плотной бумаге. Казуха плыл мыслями по этой туши, пока вдруг на него не нагрянуло воспоминание: дождливый день, пасмурное небо, тихие разговоры за закрытой фусума, касание рук, предполагающее грубость, но по итогу получившееся очень мягким.

«Я сильнее, знаешь ли».

Сложно было теперь сказать, являлось ли воспоминание действительным, или то было пограничным состоянием между реальностью и сном. Уроки закончилсь в четыре. Казуха торопился уже оказаться в кулинарном клубе. но сперва у него было одно неотложное дело. Выискивая взглядом знакомую тёмную макушку, он нагнал друга только на первом этаже, у шкафчиков. — Куникудзуши! – позвал Казуха; на этот раз он произнёс имя громче, но ему все равно казалось непривычным это длинное, почти суровое звучание. – Я задержусь сегодня, так что тебе не обязательно меня ждать. Можешь идти домой. Куникудзуши, застегнув только первую пуговицу пальто, замер, словно не понимая. Он простоял так, застанный врасплох, ещё несколько секунд,а потом расстегнул пуговицу обратно. — Мне не сложно. – ответил он. – Ты же подождал меня вчера. — Просто иди домой, ладно? Казуха не мог рассказать другу, почему задерживается, иначе это перестало бы быть сюрпризом. Ну кому бы понравилось, если бы ему сказали, что хотят угостить вкусным обедом, но сначала вынуждены тренироваться, чтобы этот обед вообще получился? Да и к тому же, разве Куникудзуши не был сыт по горло невкусной домашней едой? Хотелось превзойти хотя бы его странного вида школьные обеды. Казуха был готов к тому, что Куникудзуши окаже сопротивление Честно, он даже придумал несколько фраз правдоподобной лжи, чтобы вынудить друга пойти домой, а не увязываться за ним. К удивлению, ничего из этого не пригодилось. Куникудзуши только согласно кивнул и снова принялся застёгивать пуговицы на пальто. Удивительно даже. Он что, нисколько не расстроился? Казуха в задумчивости развернулся и пошёл обратно к лестницам. Как странно: он так давно не задерживался в школе один, без друга. Только на прошлое Рождество, кажется, когда приезжали родители; когда Казуха не хотел возвращаться домой; когда он нашёл забытую кем-то сказку о кицуне. Книга до сих пор лежала на полке между томиком японской поэзией и шекспировским «Гамлетом». Как давно это было! Казуха тогда с психу подстригся очень коротко, и до сих пор об этом жалел – волосы всё ещё не отросли достаточно, чтобы их можно было собирать в хвостик. Ещё и Зуши, который постоянно норовил взъерошить пальцами и без того торчащие в разные стороны огрызки. Что за садистические замашки, в самом деле. Казуха заправил за правое ухо особенно непослушную прядь и открыл двери кулинарного клуба. Сразу, с порога, он увидел Син Цю, сидящего на подоконнике и читающего книгу. Чуть поодаль от него Чун Юнь, недовольный и хмурый, стоял, скрестив на груди руки. Сян Лин же, нисколько не уставшая за весь день, беспокойно расхаживала вокруг разделочного стола и проверяла продукты. Больше в клубе никого не было, о чём Казуха тут же поинтересовался. — Где же остальные? Не отвлекаясь от своего занятия. Сян Лин махнула рукой: — Как узнали, что к нам сегодня заявятся мальчишки, так сразу же разбежались. — Можно, я тоже пойду домой? – спросил Чун Юнь и посмотрел на Казуху с таким умоляющим выражением, словно от него тут что-то зависело. — Нельзя. – отозвался из-за книги Син Цю. – Разве мы не договорились ещё во время обеда? Или ты, Юнь Юнь, отказываешься держать своё слово? — Не помню, чтобы я соглашался. Я вообще молчал! — Молчание расценивается как согласие, это все знают. Чун Юнь растерянно прикусил губу. Возразить ему было нечего, хотя и видно, что подобный расклад совершенно его не устраивал. Казуха виновато вздохнул и сделал несколько шагов вперёд. Он засучил рукава свитера и подошёл к раковине в углу, чтобы помыть руки. За спиной тут же раздался восторженный писк: — Казуха! – радовалась Сян Лин. – Ну надо же, я девчонкам всегда напоминаю про гигиену, а ты сам! Без подсказки! Точно не хочешь вступить, да? Казухе было неловко. Он понимал, что Сян Лин нахваливала его только потому, что хотела затащить в клуб. Да он и бы не против на самом деле, но у него совершенно не было на это времени. Пытаясь сменить тему, он посмотрел на Син Цю и спросил: — А ты так и будешь там сидеть? Разве не хотел тоже поучиться? Син Цю улыбнулся и развёл руками. — Я теоретик, друг мой. Лучше запомню, если буду смотреть. Чун Юнь, услышав эти слова, только хмыкнул. Казуха попытался разговорить его, потому что отчасти чувствовал себя виноватым, но школьник продолжал хмыкать и временами только поддакивал. Более того, он явно был не в духе, так и продолжал стоять у стены со скрещенными руками, а потом и вовсе отвернулся к окну. Ничего от него не добившись, Казуха заговорил С Сян Лин и Син Цю о еде, но разговор тоже клеился с трудом. Онигири готовили почти что в тишине. Изредка Сян Лин давала указания, несильно била бамбуковыми палочками по пальцам, если что-то было не так, и многозначительно кивала. Атмосфера стала слишком серьёзной. Вероятно поэтому Син Цю и держался подальше от готовки, зная свою одноклассницу лучше, чем Казуха. Домой стали расходиться уже после шести. Выходя из школы, Казуха чувствовал себя подавленным. Разумеется, это было мало связано с его скромными успехами в готовке (он сварил рис неправильно, из-за чего слепить онигири получалось едва ли - постоянно разваливались). Но отчего-то вернуть прежнее весёлое расположение духа не получалось. В комнате на письменном столе Казуху ждали новеллы Акутагавы Рюноске, которые он начал читать пару дней назад. И, ступая по отблескам фонарей на мокром асфальте, Казуха сам не заметил, как его мысли приняли совсем иное направление. Он задумался о книгах. *** Ветер поднимал клубы сухого снега, выпавшего ночью. В небе что-то завывало. Казуха вышел за ворота и посмотрел вверх. Высоко в небе плыл маленький белый диск солнца, пролетали крикливые птицы и тянулись легкие полупрозрачные облака. Путь до школы Казуха не помнил. Он шёл почти механически, не задумываясь: останавливался там, где необходимо было остановиться и ускорял шаг на участках, где двигаться следовало быстрее. Сегодня он снова надел красный свитер, но сделал это не из тайных помыслов, а потому что утро действительно выдалось морозным. От холода пальцы почти болели, и не помогали даже перчатки. Хотелось скорее оказаться в школе. Едва оказавшись во дворе, среди толпы таких же замёрзших школьников, лениво плетущихся к крыльцу и втягивающих головы в плечи, Казуха вдруг услышал, как его громко окликнули по имени. Он от неожиданности вздрогнул, обернулся, и, едва заметив перед собой Куникудзуши даже не успел понять, как его тёплые руки обрамили лицо. — Объяснись немедленно, Каэдэхара! — громко, очень громко потребовал Куникудзуши. Казуха стоял с широко распахнутыми глазами, заставший. словно животное, загипнотизированное светом автомобильных фар. От прикосновения ему вдруг стало тепло - почти жарко, - и он не понимал, почему. А КУникудзуши выглядел недовольным: тёмные брови сведены к переносице, губы поджаты, а взгляд острый, словно лезвие катаны. — Что-то случилось? — испуганно поинтересовался Казуха, и в следующее мгновение его отпустили. — Ты мне скажи! Почему ты не пошёл со мной домой вчера? Мы поссорились? Ты злишься? Казуха хлопал глазами. Почему вдруг Куникудзуши решил, что они поссорились? Из-за того, что они не пошли домой вместе вчера? Но ведь такое уже случалось однажды! Не так уж это и важно, нет? Казуха принялся мотать головой так, что шапка сползла до самых глаз. — Нет! — заверил он. — Совсем нет! Я ведь сказал, что мне нужно задержаться. Не хотел, чтобы ты торчал просто так в школе. Куникудзуши отступил на шаг и скрестил на груди руки. — Допустим. - кивнул он, и Казухе показалось, что голос друга звучал примирительно. — Почему ты больше не зовёшь меня “Зуши”? Казуха виновато улыбнулся и отвёл взгляд. Так всё же заметил, ну надо же! И ему это даже не безразлично! — Я подумал… — он прикусил губу, задумавшись. — …это ведь детское прозвище, разве нет? Тебя оно не смущает? — Нет. — ответил Куникудзуши решительно. - Ещё раз назовёшь меня полным именем, и я откушу тебе нос. Казуха, услышав такую угрозу, не удержался от смеха. Хотя, где-то глубоко внутри, ему всё ещё было немного неловко. — Что ж, ладно. Нос мне ещё нужен. Оставшийся путь до школы они прошли вместе. Куникудзуши больше ничего не говорил, но и рассерженным не выглядел. Казуха выдохнул. Ему хотелось объясниться с другом, рассказать о непонимании, которое возникло между ними в последние дни. На языке вертелось признательное: “Знаешь, я уж было решил, что ты больше не хочешь быть моим другом. Я рад, что ошибался”. Но Казуха ничего не сказал. Куникудзуши так привычно молчал рядом, что прерывать это мгновение не хотелось. Они заговорили только когда уже поднимались по лестнице. — Ты придумал, что нарисовать на конкурс? — поинтересовался Казуха. Куникудзуши ответил не сразу. Он молчал почти минуту, а потом вдруг начал часто моргать. — Нет. Тебе настолько интересно? — Ты ведь сказал, что нужно определиться до конца недели, а сегодня уже пятница. — У меня есть несколько мыслей. — ответил Куникудзуши, закашлявшись. - Но я пока выбираю. Какое-то время друзья молчали. В коридоре на третьем этаже Казуха столкнулся с Син Цю. Предусмотрительно отведя его на пару шагов в сторону, чтобы Куникудзуши не слышал, завязал разговор. Ему неловко было иметь тайны, к тому же такие нелепые, но иначе сюрприза бы не вышло. Мысленно он пообещал себе обязательно рассказать обо всём, когда придёт время, и улыбнулся. — Скрываешь от друга свои вечерние дела? — Син Цю тоже улыбнулся, хихикнув, и тут же сменил тему. — Сян Лин интересуется, сможешь ли ты зайти в клуб во время обеденного перерыва. Подумав, Казуха кивнул. — Но вечером я не смогу задержаться. У нас ведь и свои клубные собрания сегодня. — Это ты ей сам скажи. - Син Цю развёл руками. - Но желательно, чтобы в этот момент поблизости не было ножей и чего-то горячего. Она всё ещё надеется тебя переманить. На этом разговор закончился, и Казуха вернулся обратно к Куникудзуши. Не давая ему шанса первым сказать хоть слово, тут же предупредил: — Сегодня меня снова не будет с вами за обедом. Но это правда важное дело! Куникудзуши в ответ кивнул. — Как скажешь. Занятия выдались очень напряжёнными в тот день. Приближались итоговые экзамены. К тому же то был последний год средней школы, а потому учителя давили сильнее обычного. Нагрузки стало чуть ли не вдвое больше. На литературе, истории или английском, там, где приходилось просто говорить, Казуха чувствовал себя легко и ни о чём не беспокоился. Но остальные предметы по большей части посвящались вычислениям, формулам и постоянным величинам, а это был умопомрачительный труд. Так что Казухе было, о чём побеспокоиться. На биологии работали в группах. Казуха придвинул свою парту поближе к Хейзо. Куникудзуши тоже к ним присоединился. Работа нашлась для каждого: Хейзо искал нужную информацию в учебнике, Казуха делал записи, а Куникудзуши нарисовал в каждой тетради подробные схемы пищеварительной системы ракообразных. Казуха смотрел на друзей и дивился тому, что видел: постоянно конфликтующие, не способные найти общий язык, они как будто наконец забыли все обиды. Зуши, правда, продолжал называть Хейзо пончиком, а тот в ответ не скупился на ехидные замечания. И тем не менее, они словно бы притёрлись друг к другу. Казуха, однако, не понимал, нравится ли ему это сближение или нет. После звонка он торопливо сгрёб учебники в рюкзак и поспешил в кулинарный клуб. Сян Лин уже ждала его, выставив на рабочую поверхность рисоварку. — Не знал, что она у вас есть. — бросил Казуха торопливо, оставив в углу рюкзак и подойдя к раковине, чтобы помыть руки. — Есть! — ответила школьница бодро. — Но, как по мне, это слишком простой путь. Хотя тебе может пригодиться. Обеденный перерыв прошёл быстро. Благодаря рисоварке у Казухи получилось сделать правильный рис, однако готовить из него времени не осталось. Осталось только съесть его просто так. В конце концов, обед он всё равно пропустил. В четыре уроки закончились. Уже пять минут спустя Казуха сидел на диване в литературном клубе и смотрел за тем, как Хейзо разливает по фарфоровым чашкам чай. Он сидел с прямой спиной и сомкнутыми коленями и размеренно вдыхал запах мятного чая, расползающийся по кабинету. Казухе всегда нравилось здесь — в окружении запаха мятного чая, перичных духов, которыми пользовалась Фишль, мягкого света, льющегося из окна и зелёных растений, которые они вырастили сами. Здесь Казуха мог отдыхать, мог говорить о книгах всё, что вздумается, не встречая осуждения. Если споры и возникали, то никто не пытался силой навязать другим свою точку зрения. Каждый оставался при своём мнении, зато разговоры никогда не утихали. Казуха вспомнил, что в его бенто, к которому за обедом он так и не притронулся, было несколько конфет на десерт. Он решил поделиться ими с остальными, раз уж никто не отказался от чая. Казуха поднял рюкзак с пола, расстегнул замок и почти сразу заметил в нём два учебника биологии вместо одного. Он вытащил оба и недоумённо посмотрел на них. — Это твой, Хейзо? — поинтересовался он. Хейзо отставил в сторону чайную чашку, залез в свою сумку и ответил, что его учебник на месте. Значит, второй принадлежал Куникудзуши. Казуха встал с дивана и, бегло предупредив, что через пару минуту вернётся, вышел за дверь. Перескакивая ступеньки через одну, он спустился на третий этаж, неуверенно — потому что не услышал доносящихся голосов — постучал в закрытую дверь художественного клуба и открыл дверь. Глазам предстал залитый бронзой заходящего солнца кабинет. Яркие полосы растекались по стенам, ласкали прикосновениями приставленные к ним мольберты и холсты. Кружащая в свете пыль, казалось, исполняла виски и реверансы. Сидящие за работой школьники почти синхронно обернулись и посмотрели на вошедшего. Казухе стало неловко. — Здрасьте. — кивком головы он поприветствовал сразу всех, а после протиснулся в кабинет. Куникудзуши стоял возле куратора; Казуха увидел его впервые. Странно, ему казалось, за столько времени он уже привык ко всем учителям, но готов был поклясться, что этого человека видел впервые. Светловолосый и не японец! Как много общего нашёл с ним Казуха с одного только взгляда. Он моргнул и переключил внимание на Куникудзуши. — Я случайно прихватил и твой учебник тоже. Открыл сейчас рюкзак и заметил. Куникудзуши кивнул, сделал шаг по направлению к Казухе и протянул руку, чтобы взять книгу. — Мог бы и потом отдать. - он буквально выхватил её из рук и добавил. — А теперь проваливай отсюда. Он почти смеялся, и потому Казуха не принял слова друга за грубость. Он выскользнул за дверь, думая только о том, что действительно мог отдать книгу позже. Они ведь пойдут домой вместе! Размышляя о том, почему ему не сиделось спокойно в клубе и о том, что чай уже наверняка остыл, Казуха не услышал, как хлопнула за спиной дверь и раздались торопливо приближающиеся шаги. Когда плеча коснулась настойчивая ладонь, Казуха вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла незнакомая девушка. Кончик её носа был испачкан чёрным карандашом. У неё были длинные чёрные волосы, неубранные и лезущие в лицо; огромные круглые очки, из-за которых глаза казались больше, а ещё неопрятные, испачканные в краске рукава рубашке. Казухе она не понравилась ещё до того, как открыла рот. — Вы с Райден одноклассники, да? - даже говорила она противно, косноязычно как-то. Казуха кивнул. — Мы друзья. — отчего-то он почувствовал необходимость это уточнить. — Он мой лучший друг. Девчонка прищурилась и как-то оценивающе осмотрела Казуху с головы до ног. Он почувствовал себя в крайней степени неуютно. Хотелось сказать: «Прекрати таращиться», но в очередной раз он напомнил себе, что окружающие знают его как вежливого и спокойного человека. —Значит ты можешь мне помочь! — продолжила она, поправив очки на носу. — Ты точно знаешь, какие сладости ему нравятся! Казуха мотнул головой. — Никакие. Он не любит сладкое. Говорит, от него зубы попортятся — Но так ведь не бывает! — почему-то девчонка начала спорить. — Всем нравится что-то сладкое! Если не шоколад, то конфеты? Печенье? Зефир? Кислый мармелад? Что-то ведь должно быть! — Зелёный чай. — Казуха ответил, сам не зная почему. — Горький зелёный чай. Травяной. Голос его при этом сделался твёрдым, совершенно неприветливым. С каждой секундой он испытывал всё большую неприязнь к незнакомой школьнице, а она ведь даже не назвала своё имя! Почему? Как будто бы и не было на то никакой причины, но Казухе было неприятно, что какие-то незнакомые люди распрашивают его о Зуши.

«Хочешь знать, что ему нравится? Сама спроси! А я посмотрю на то, как тебя смерят холодом и оставят вопрос без ответа. А знаешь почему? Потому что Зуши не любит, когда у него спрашивают о всяких глупостях!»

Казуха улыбнулся и, отходя на шаг, тихо ответил: — Извини, меня ждут. Нужно идти. Он вернулся обратно в литературный клуб. В тот день обсуждали любовные романы — Казуха как раз застал друзей за обсуждением “Любовника леди Чаттерлей”. Разгорались серьёзные споры о том, этично ли заводить отношения с другим человеком, когда ты находишься в браке. Даже с учётом того, что муж главной героини сам настаивал на этой близости. Фишль назвала это нарушением обязательств, Хейзо же возразил, что не видит в этом ничего предосудительного. «По крайней мере никто никого не обманывает». Казухе сказать было нечего, и он лишь внимательно слушал всю дискуссию, изредка вставляя комментарии о том, что в книге, на его взгляд, слишком много непристойностей. Каждый раз, когда он открывал рот, споры тут же прерывались, и все взгляды тут же обращались в его сторону. Син Цю вздыхал и говорил, что «Казухе, наверное, лучше знать». И после этого разговоры возобновлялись с новой силой. Поэтический вечер в тот день выдался крайне странным. Казуха, возможно впервые в жизни, был рад наконец пойти домой. Он ничего не понимал. Наверное потому, что был слишком голоден, чтобы думать — так он решил. Когда он спустился на первый этаж, Куникудзуши уже ждал его: в пальто, застёгнутом наглухо, нахохлившийся, словно зяблик, но по прежнему без шарфа и шапки. Казуха решил оставить своё замечание при себе, прекрасно помня, чем это закончилось в прошлый раз. Вместо этого, будто заведённый, он в очередной раз спросил: — Так что в итоге с конкурсом? В ясном свете белых мерцающих ламп Куникудзуши выглядел непринуждённым, отдохнувшим, словно не было этого долго дня, не было бесконечных уроков, вычислительных таблиц на математике, практических работ на биологии и мучительных текстов на уроке английского. (Что ж, в то же время у Куникудзуши действительно не было урока по варке риса вместе обеда, и его занятия в художественном клубе не требовали эмоциональной вовлечённости, потому что обычно там царила тишина.) Его одежда, правда, была помятой, под глазами пролегла усталость, на пальцах остались следы красной краски. Казуха потому и спросил о конкурсе. Куникудзуши в ответ принялся часто моргать. — Вообще-то, — сказал он задумчиво. — Я собирался попросить тебя о помощи. — Меня? Зуши, я ведь не художник. — Тебе и не надо рисовать. Можешь прийти в наш клуб в понедельник и посидеть со мной немного? — Ты собрался рисовать меня? - Казуха улыбнулся; он понадеялся. что этот вопрос хоть немного смутит Куникудзуши, но тот ответил сразу, тоном не терпящим двусмысленности. — Нет. Но ты наталкиваешь меня на мысли. Это может быть полезно. — На мысли? Какие? Куникудзуши в ответ только пожал плечами. — У меня слишком голова болит, чтобы говорить об этом. Они вышли из школы и тут же, заворожённые, остановились. Снега не было всю зиму, но почему-то именно сейчас он решил случиться. На улице было холодно, от сугробов отражался яркий, слепящий глаза, свет, где-то в конце улицы слышался собачий лай. Деревья стояли тёмными немыми глыбами. В стороне, там где блестели вечерние фонари, было видно падающие снежинки. Натянув шарф до самых глаз и засунув руки поглубже в карманы, Казуха неуверенно зашагал вперёд. Скрип снега под ногами показался оглушительно громким. — В понедельник у меня тоже клубные встречи. — сказал он, выдыхая в шарф тёплый воздух. — Ну так пропусти. Казуха чуть замедлил шаг и посмотрел на друга. От холода на лице Куникудзуши проступали оранжево-розовые пятна. — Не могу. — ответил он и остановился вовсе. Пусть думает, что хочет, но Казухе на это зрелище даже смотреть было холодно. Он стянул с себя шарф и снова, как и пару дней назад, набросил его на плечи друга. — Если у тебя случится менингит, я приду на твои похороны и скажу, что так тебе и надо. — на этих словах Казуха сделал три больших шага в сторону, чтобы Куникудзуши не смог отдать ему шарф обратно. К его удивлению, тот молча повязал шарф вокруг шеи и поспешил догнать Казуху. — Тогда приходи ко мне завтра. — сказал он, словно бы примирившись со всем сразу. — В гости? — Да. Если ты не против, конечно. И если у тебя нет никаких других дел. Казуха задумался, но не потому, что его суббота была забита чересчур важными делами. Он представил себе частные сектор, одинаковые домишки с низкими заборчиками, чистые дворы и большие кухни, из которых всегда пахнет чем-то вкусным. Признаться честно, он очень хотел побывать у Куникудзуши дома, но считал, что напрашиваться как-то невежливо. А тут такой случай подвернулся! — Ладно. — произнёс он, стараясь, чтобы слова не звучали слишком радостно. Хорошо, я не против. А во сколько? Я помню, ты любишь поспать в выходные. Теперь задумался уже Куникудзуши. — К двум? Как раз после обеда. — Хорошо. — Казуха стал представлять, что принесёт завтра для семьи Райден. Куникудзуши принёс трёхцветные данго, н он не любил сладкое, так что десертом его было не пронять. С другой стороны, он явственно помнил, что одна из матерей Зуши была сладкоежкой. Так что же теперь делать? Наверное, стоило спросить дедушку. Наконец они дошли до развилки. К тому времени снега выпало так много, что пробираться через него приходилось с трудом. — До завтра. — Казуха улыбнулся и посмотрел на друга. Куникудзуши жался щекой к тёплому шарфу. Лицо его выглядело серьёзным. — Если опоздаешь, я отведу тебя в комнату к Эи, и там оставлю. *** Казуха снял куртку и повесил его на крючок у двери. Он не знал, чего ожидать, но хотел, чтобы всё поскорее закончилось. Одиночество дома Райден потрясло его ещё снаружи: пусть все дома действительно выглядели одинаково, но здесь отчего-то ощущалось осоо отчуждение. Низкий забор белого цвета, пустой двор, сухие сморщенные деревья и чёрный — совершенно формальный — коврик у входной двери — всё это совершенно не выглядело гостеприимно. А внутри пугало ещё сильнее. Свет в прихожей был приглушённый, как будто вечный сумрак населял коридоры. Полы были устланы холодным мрамором, длинное узкое зеркало напротив стойки для шляп отражало унылые силуэты вошедших, а каждый шаг отдавался глухим эхо. Казухе стало удивительно, что когда-то он имел неосторожность завидовать Куникудзуши и дому, в котором он жил. Не удивительно, что он всё время был таким тихим и сосредоточенным — казалось, в таком пустом, пугающем доме по-другому не выжить. Ещё более удивляло то, что он пришёл сюда по собственной воле. Из прихожей было лишь три пути: прямо она упиралась в просторную гостиную, направо уходил длинный коридор, а за спиной только что наглухо закрылась тяжёлая белая дверь. Улыбнувшись, Казуха почувствовал, что губы его дёрнулись. — Как тут много места. – сказал он, не зная, что ещё нужно говорить. Куникудзуши в ответ неопределённо хмыкнул. Он повесил пальто на крючок рядом с курткой, торопливо провёл по нему ладонью и добавил: — Моя комната — первая дверь по коридору. Иди туда. Я оставлю чай на кухне и тоже приду. Казуха сделал два шага вперёд и свернул в длинный коридор, который на первый взгляд напомнил ему фойе неприветливого отеля. Хотя, может это просто его разыгравшееся на нервной почве воображение? Казуха никогда не был в отелях, так что не мог ничего утверждать наверняка. Единственное, что он мог сказать с точностью: обстановка казалась такой дорогой и выверенное, что само присутствие посторонних как будто оскверняло покой полупустого дома. Хотелось извиниться даже перед горшком с фикусом, что стоял на журнальном столике в конце коридора. Сделав всего один шаг, Казуха испуге остановился. Из комнаты на другом конце коридора вдруг вышла высокая женщина. У неё был суровый вид, длинные тёмные волосы, заплетённые в тугую косу и небрежно накинутая пурпурная юката с широким поясом. Разумеется, это была мама Куникудзуши. И, судя по тому как она выглядела, Казуха без труда догадался, какая именно. Он замер всего на мгновение, а потом сразу же учтиво поклонился. Голос его дрожал, когда он заговорил: — Здравствуйте! Меня зовут Каэдэхара Казуха! Я одноклассник вашего сына! — слова прозвучали скороговоркой; не зря Казуха тренировался произносить их всё утро. Хотя, признаться честно, он надеялся, что ему получится избежать неловких встреч. Женщина на другом конце коридора молчала. Она была как изваяние — недвижимая, монументальная, как будто даже вечная. Казуха было подумал, что в тусклом свете перепутал и сейчас смотрел не на человека, а на торшер, которому тени придали причудливые очертания. Но тут из кухни высунулся Куникудзуши. — Ты чего там бормочешь? — спросил он, а потом, заметив мать, сразу понял. — Господи, Эи, ты чего вылезла? Казуха, она боится тебя больше, чем ты её. Иди в комнату, не обращай внимания. Казухе ничего не оставалось. Он ещё раз учтиво кивнул и скрылся за первой же попавшейся дверью. Первое, что он увидел — мольберт посреди небольшой светлой комнаты и просторное окно без занавесок, откуда тянулся тёплый, рассеянный свет. Прямо перед окном расположился небольшой письменный стол с компьютером, а по правую руку от него — узкая кровать, над которой лесенкой висели три книжные полки. Всё свободное место на стенах занимали рисунки: полноценные работы, быстрые чёрно-белые скетчи, акварельные пятна и угольные линии — смотря на них, можно было подумать, что попал Куникудзуши прямо в голову. Хотя, не мудрено, если в его голове творились вещи посложнее сакур, пиратских кораблей и натюрмортов с фруктами. Казуха, исполненный любопытства, дотянулся до книг с нижней полки. Почти все они были посвящены истории искусства, повествовали о различных техниках рисования или являлись биографиями великих художников. Из художественных книг здесь находились только те, что необходимо было читать по учёбе. А на самой верхней полке, там, куда дотянуться можно было только встав с ногами на кровать (Казуха ни за что не стал бы этого делать), можно было различить яркий форзац толстого медицинского атласа. Удивительно, но из всего имеющегося хотелось почитать именно его. Казуха услышал скрип двери и обернулся. Куникудзуши стоял на пороге с подносом, на котором он принёс чашку с блюдцем, маленький заварочный чайник и несколько порций воздушного белого зефира. Он вхдохнул. Так и знал, что тебя заинтересуют только книги. Куникудзуши прошёл дальше, поставил поднос на рабочий стол, а потом развернул мольберт так, чтобы свет из окна падал как раз по левую руку. — Я мало, что смыслю в рисовании. – Казуха принялся оправдываться. — Могу только сказать, что твои рисунки мне нравятся. — У тебя ужасный вкус в таком случае. Казуха ещё раз окинул взглядом всю комнату. Он не видел многое, но готов был поклясться, что спальня Куникудзуши — единственное живое место в этом странном, монументальном доме. Ну, может быть, ещё кухня, если еда в неё настоящая, а не мраморная. Казуха присел на край кровати и посмотрел на поднос с чаем. — Здесь только одна чашка. — заметил он. — Я буду занят. — пояснил Куникудзуши тут же, словно только и ждал этого вопроса. — Как мне пить чай, по-твоему? — Действительно. — Казуха налил немного чая из заварника и почувствовал слегка сладковатый сливочный запах. Он сделал глоток. вкус ему тоже понравился. — А тебе никак не помешает, что я буду двигаться? Я не смогу пить чай неподвижно. — Нет. Делай, что хочешь. — Куникудзуши вдруг замер, задумался. В следующую секунду он сорвался с места, открыл дверь в комнату и громко произнёс. — Тоши! Тащи сюда свою мохнатую жопу. Несколько секунд ничего не происходило. Затем в коридоре послышался громкий топот кошачьих лап, а в следующее мгновение в дверь протиснулся пушистый белый кот, сопроводив своё появленние протяжным мяуканием. Он прижал голову к ногам Куникудзуши и громко замурлыкал. — Глупейшее животное. — произнёс Куникудзуши не без улыбки, почесал кота между ушами, и приподняв, вручил Казухе. — Вы вроде бы знакомы. Казуха прижал кота к груди. Как давно он его не видел! За это время из маленького писклявого котёнка Тоши вырос в большого кота с блестящей белой шерстью и круглыми жёлтыми глазами. Он мурчал, обнюхивал Казуху мокрым носом и лапой пытался зацепить светлые волосы. — Тебе разрешили его оставить? На самом деле? — Куда бы они делись? – Куникудзуши пожал плечами и поспешил предостеречь. — Не жмись так сильно, котяра линяет жутко. Казуха позволил коту спрыгнуть на кровать. Он тут же лёг на спину и, демонстрируя живот, ещё раз мяукнул, словно приглашая почесать его. Это была ловушка. Стоило протянуть руку, Тоши вцепился в неё лапами и принялся игриво покусывать пальцы. — Не страшно. — Казуха поморщился, но руки не одёрнул. — Тоши всё равно хороший котик, правда? Словно отвечая на вопрос, Тоши лизнул укушенное место, а потом снова вонзился туда клыками. Он удовлетворённо урчал, радуясь тому, что смог обмануть свою жертву. Казуха не знал этого, но вся семья Райден уж привыкла не чесать живот хитрому животному. — Казуха... — Куникудзуши не сводил глаз с развернувшейся перед ним сцены. — Это кошка вообще-то. Не кот. — Правда? — Казуха принялся хлопать глазами, смотря на кошку. — Мадам, приношу вам свои глубочайшие извинения. Если так нужно, чтобы искупить вину, можете продолжить грызть мою руку. Он улыбался. И не заметил, когда Куникудзуши улыбнулся тоже. Зато услышал, что голос его вдруг сделался игриво-насмешливым. — Не знаешь, чем кошки от котов отличаются, да? — спросил он, раскладывая мягкие мелки перед мольбертом. — У тебя самого-то в штанах что? Или ты поэтому так сильно стесняешься на медосмотрах? Казуха дёрнулся. На щеках тут же вспыхнул стыдливый румянец. Ну почему? Почему Куникудзуши продолжал припоминать ему тут несчастный медосмотр? — Зуши! — взмолился он, голос сделался тонким, обидчивым. Хотя Казуха и не думал обижаться на самом деле. А Куникудзуши тем временем едва удерживался от смеха. — Не ври мне, Казуха! — продолжал он. – Признавайся. Или я заставлю тебя раздеться. — Ужасно! Не дразнись так! Это неловко. — В этом весь смысл, знаешь ли. Казуха смущённо рассматривал свои носки. Он взял с подноса зефир и принялся откусывать его маленькими кусочками, стараясь скрыть предательски расползающуюся по лицу улыбку. Он нисколько не злился. — Ты так и не сказал мне, что именно собираешься рисовать. – наконец Казуха придумал, как перевести тему. Куникудзуши в этот момент повязывал фартук вокруг талии. Он выглядел почти профессионально. С критическим прищуренным взглядом, резкими и точными движениями. Он точно знал, что собирается делать. И не забывал о том, что времени у него оставалось мало. — Я покажу, когда закончу. — Куникудзуши отмахнулся; взяв один из мелков в руку, он расчертил насколько отрывистых линий на бумаге, при этом не бросив ни единого взгляда на Казуху. Может, он и правда находился здесь лишь для компании, и Куникудзуши собирался рисовать что-то другое? Портрет! Какая глупость. Чтобы победить в конкурсе, Куникудзуши нужно нарисовать что-то симпатичнее своего одноклассника. Да и к тому же, у Казухи только глаза красноватого цвета — на этом всё. Наверное, он и правда ошибся. — Мне можно разговаривать? — поинтересовался Казуха, когда из непринуждённой тишина вдруг обернулась в давящую. — Или тебя это отвлекает? Куникудзуши поджал губы, сосредоточив всё внимание на рисунке. — Делай, что хочешь, Казуха. Хоть спи. Куникудзуши. Привыкший спать в выходные до обеда, в то утро Куникудзуши проснулся рано. К его удивлению ночь прошла безмятежно — сны не терзали воображение, не сдавливало нутро глухое к разуму желание, и даже бессонница отступила. Проснувшись, Куникудзуши почувствовал только, что затекла правая рука, потому что он заснул на правом боку да так и проспал всю ночь. На шее его по-прежнему был завязан шарф, который Казуха дал ему накануне. Куникудзуши проходил с ним весь вечер. Встав с кровати и посмотрев на себя — растрёпанного, заспанного, в растянутой домашней футболке, прикрывающей тощие бёдра лишь на половину и с шарфом, тянущимся почти до колен — Куникудзуши даже порадовался, что проснулся рано. Ему понадобится очень много времени, чтобы привести себя в порядок. Да и в комнате не мешало бы прибраться немного. Но не так тщательно, будто он специально готовился к приходу гостей, а слегка небрежно — будто в его комнате всегда чисто, а весь беспорядок обычно ограничивается карандашами на столе да примятой кроватью. Куникудзуши с трудом верилось, что вчера он так легко пригласил Казуху к себе. Он совершенно не думал, когда говорил. В тот момент все его мысли были сосредоточены лишь на шарфе, который Казуха, следуя какому-то лишь ему понятному упрямству, снова набросил ему на плечи. Они тогда стояли так близко, и все фантазии, пьянящие голову, сливались в белое пятно, и трепыхалось в беспокойстве сердце. Куникудзуши сглотнул вставший в горле ком. Ему было бы проще, если бы Казуха просто протянул шарф и попросил надеть его. Но он сам повязал его. Ещё и сказал что-то нервное — Куникудзуши не расслышал. Но он с отчаянной ясностью помнил, что позвал Казуху в гости. А всё, что он говорил потом, он говорил медленно, тщательно подбирая слова и не желая сказать лишнего. Нет, он совсем не жалел о приглашении. Но он определённо не был к этому готов. Куникудзуши, обсудив с Альбедо свои скетчи, действительно пришёл к нужной идее. И ему на самом деле требовалось помощь в этом. Но вот так… Всё это было слишком внезапно. Утро Куникудзуши провёл в ванной, стараясь сделать так, чтобы его лицо не выглядело измотанным и помятым, а волосы не торчали в разные стороны. Он прибрался в комнате, заправил постель, раздвинул оконные шторы, впуская свет. Даже заранее выставил мольберт, чтобы казалось, будто сегодня его интересут только творчество, и ничего иного. В первую очередь он пытался убедить себя в этом. В то утро Куникудзуши, испытывая немыслимое волнение, даже позавтракал плотнее обычного. В нервном исступлении он жевал тосты с сыром, пил обжигающе горячий чай и всё равно, встав из-за стола, чувствовал, что его живот полон тревоги, а не еды. В половине второго дня, устав наворачивать круги по комнате и переставлять предметы с места на место, Куникудзуши набросил пальто поверх домашней одежды и вышел на улицу. Снег не утихал со вчерашнего вечера. Улицы были белыми и пустыми, и нигде не обнаруживалось даже человеческих следов — сплошная снежная гладь. Не выпадавший всю зиму, снег, казалось, стремился наверстать упущенное за одну ночь. Казалось даже, что у него это получилось. Куникудзуши дожидался Казуху у входа в частный сектор. Когда тот появился, то был немного удивлён — совсем не обязательно было его встречать. Куникудзуши на это только развёл руками и ответил, что дома здесь все одинаковые. Казуха бы заблудился в одиночку. Своё пояснение он сопроводил нервным смехом, которое Казуха, наверное, понял превратно. Он хмыкнул и угрюмо ответил, что не такой уж и глупый. Куникудзуши, дрожа от волнения и холода, спросил тогда, что это Казуха нёс в руках. (У него были две небольшие коробки и, если логотип чайной Куникудзуши узнал сразу, вторую коробку опознать не смог.) — Зефир и шоколадные пирожные. — ответил Казуха. — Я знаю, что ты не любишь сладкое, но твоей маме оно ведь нравится, верно? А чай для тебя. Для вас всех. Это молочный улун. Потому что ты любишь зелёный чай и молоко. Вроде бы. Поправь меня, если это не так. Куникудзуши ограничился коротким ответом: — Да. — он кивнул. Ему на самом деле нравился и зелёный чай, и молоко. И, самое главное, ему нравился Казуха, который всё это принёс. Он мог бы даже попросить Куникудзуши съесть зефир. И он бы съел. Потому что еда не была важна. Ничего не было важно, кроме Казухи и конкурса рисунков. То, что Куникудзуши собирался нарисовать, могло бы стать настоящим откровением. Даже Альбедо это отметил. Он сказал: «Если тебя не смутит, что на это будут смотреть другие, я тебя поддержу. Но идея на самом деле неплохая. Особенно с учётом того, что скоро день влюблённых». Куникудзуши не сильно переживал о том, что подумают остальные, когда увидят его рисунок. Он был почти полностью уверен, что они вообще ничего не поймут. Однако ему казалось, что посмотреть Казухе прямо в глаза и сказать: «Знаешь, иногда я представляю, что мы целуемся» мыслилось Куникудзуши более выполнимым. У него был замысел рисунка. Но до сих пор не было конкретной идеи. Друзья вошли в дом, и их лица тут же опалило тепло. Казуха вздрогнул. — Как тут много места. – заключил он, осматриваясь. Куникудзуши едва ли расслышал. Он повесил пальто на крючок рядом с курткой, торопливо провёл по нему ладонью, стряхивая на пол ещё не растаявшие снежинки, и добавил: — Моя комната — первая дверь по коридору. Иди туда. Я оставлю чай на кухне и тоже приду. Куникудзуши поспешил спрятаться и, едва оказавшись на кухне, с облегчением выдохнул. Он поставил коробки с чаем и сладостями на стол, открыл их непослушными дрожащими пальцами. Он собирался принести Казухе сладкое, чтобы чем-то занять его. Куникудзуши боялся, что просто сидеть и смотреть на то, как кто-то рисует, может быть скучно. Едва он поставил на поднос заварочный чайник, услышал доносящийся из коридора голос друга.

«Почему он всё ещё там?»

Куникудзуши выглянул из кухни. — Ты чего там бормочешь? — спросил он. Его глазам предстал Казуха, вытянутый как струна и сложивший в почтении руки. Он смотрел на застывшую в конце коридора Эи. Та тоже вытянулась, напряглась. Она понятия не имела, как вести себя с незнакомцами и, пускай Куникудзуши накануне предупреждал родительниц, что приведёт в гости друга, всё равно имела неосторожность выползти. Куникудзуши смотрел на них, не знающих, что делать, и ему стало смешно. — Господи, Эи, ты чего вылезла? — вздохнул он, а потом поспешил успокоить друга. — Казуха, она боится тебя больше, чем ты её. Иди в комнату, не обращай внимания. Казуха поспешно поклонился и скрылся за дверью. В этот момент и Эи оживилась. Она собиралась вернуться в свою спальню, но Куникудзуши жестом подозвал её пройти за ним на кухню. — Казуха принёс пирожные. — сказал он, указывая на коробки. — Можешь съесть хоть все, только нам не мешай. Эи не нужно было просить дважды. Едва Куникудзуши закончил говорить, она уже наливала чай в чашку. Можно было идти в комнату. Что происходило потом, сказать было сложно. Куникудзуши точно помнил, что они разговаривали. Помнил, что Казуха играл с кошкой, что сказал что-то очень лестное о рисунках, что в какой-то момент заткнул свой рот зефиром и больше ничего не говорил. Честно говоря, Куникудзуши не сильно обращал внимание, и это его успокаивало. Казуха ведь находился в его комнате! Сидел на его кровати! И дверь была закрыта! Так много поводов для волнения, разве нет? Но Куникудзуши вынудил себя сосредоточиться на важном. И был рад, что у него получилось. Дрожащей в нерешимости рукой он провёл несколько линий на бумаге. Пастель осыпалась даже от лёгкого нажима, и порой рисунок получался не таким, как было задумано, но Куникудзуши всё же выбрал именно этот материал для своей работы. Хотя Альбедо предлагал взять масло — плотные, широкие мазки, фактура, да и к тому же больший шанс, что финальный вариант не повредится. Вот только масло сохло слишком долго. А времени у Куникудзуши оставалось мало. К тому же он хотел приложить к своей задумке как можно больше тактильности: прикасаться пальцами к ярким линиям, испачкаться в красном, размещать ребром ладони несущественный фон — Куникудзуши видел больший интерес в процессе, а не в конечном результате. На победу в конкурсе ему было плевать. Хотя, конечно, она стала бы неоспоримым бонусом. В первую очередь Куникудзуши схематически отметил красной пастелью главные точки общей композиции — их вышло восемь. Затем тёмным цветом, рисуя быстрыми, отрывочными движениями, обозначил фоновые предметы. Логично, что начинать надо было с них, но так не терпелось уже приступить к самому главному! На время Куникудзуши с головой окунулся в работу. Сколько это длилось? Час? Два? Может, ещё чуть больше. Вдруг ощутив, что стало как-то тихо, Куникудзуши отвлёкся от рисования. Он моргнул несколько раз, отошёл от мольберта на пару шагов и посмотрел на пастельные штрихи издалека. Только удовлетворившись промежуточным результатом, он перевёл взгляд на Казуху. Тот, растянувшись на кровати, положив под щёку обе руки, тихо посапывал. Тоши, тоже утомившись от игр, спала рядом. Она свернулась клубком, спрятала нос в лапах и лежала на подушке прямо над головой Казухи. Настолько прелестная картина, что в реальность увиденного верилось с трудом. Куникудзуши закрыл ладонями глаза, надавил так сильно, пока не заплясали в темноте цветные пятна, и только потом посмотрел на кровать снова. Действительно, Казуха спал. Его рот был слегка приоткрыт, подрагивали белёсые ресницы. Создавалось впечатление, будто ему что-то снилось, но сон не был беспокойным. Какая упоительная беспечность! Взгляд Куникудзуши беззастенчиво блуждал по спящему телу, цепляясь то за растрепанные волосы, то за сбившуюся кофту, открывающие острые ключицы, то за поджатые колени. Если бы только Казуха знал, что его будут так рассматривать, он ни за что не позволил бы себе уснуть. На его беду, он слишком верил в невинность Куникудзуши. Он даже не подозревал, наверное, что девчонки в школе зачастую были от него без ума. Куникудзуши раньше тоже не придавал этому значения, но, как только его голову стали волновать мысли подобного характера, он стал замечать их за остальными. Например, та девчонка из художественного клуба, которая выскочила из кабинета вслед за Казухой. Что она от него хотела? Какой интерес вынудил её так торопиться? Обратно в кабинет она вернулась взволнованной. Нормально ли, если Куникудзуши спросит? Он медленно подошёл к кровати и опустился на колени. Подбородком Куникудзуши касался края матраса и едва ли дышал, боясь, что любой звук может разбудить Казуху. Он ведь не делал ничего странного, просто наблюдая, да? Куникудзуши чувствовал тёплое ровное дыхание, улавливал едва слышное сопение. Над головой Казухи прерывисто мурчала Тоши. Настолько успокаивала Куникудзуши эта картина, что и его самого потянуло в сон. А может, он уже спал, и всё увиденное ему только снилось? Он протянул руку и аккуратно коснулся пальцами лица Казухи, убирая с щеки растрепавшиеся пряди волос. Бледное послеобеденное солнце билось в закрытые окна, кидало на стену полупрозрачные блики. Отражения этих брызг рассыпались по бледному лицу подобно мириадам веснушек. Не сильно отдавая отчёт своим действиям, Куникудзуши с лёгким нажимом провёл по ним большим пальцем, словно пытаясь смахнуть. Он почувствовал, что кожа под его прикосновениями была немного шершавой и обветренной.

“И шарф не помог!”

Смеясь над собственными мыслями, Куникудзуши, наверное, хмыкнул как-то особенно громко. Казуха тут же зажмурился, а после открыл сонные, заспанные глаза. Куникудзуши по-прежнему касался рукой его лица. И как же, чёрт возьми, это было неловко! Не придумав ничего лучше, Куникудзуши хмыкнул ещё раз, и надавил пальцами на щёку сильнее. — Наконец-то проснулся! — сказал он громко, строя почти неподдельное недовольство. — Тебя и с оркестром не разбудить! Казуха, опираясь ладонями на матрас, поднялся и сел. Волосы его торчали в разные стороны, на лице остался след от подушки. Сонный взгляд блуждал по комнате — видимо, он забыл, где именно уснул. —Я спал? — спросил он, и даже голос его был тягучий, сонный. — Показалось, что буквально на секунду глаза прикрыл. Куникудзуши продолжал сидеть на коленях перед кроватью. Он смотрел на Казуху не скрываясь и — какое же это благословение! — радовался, что друг ещё не до конца проснулся, чтобы понять произошедшее. — Да, гений. — хмыкнул Куникудзуши; он сел рядом с Казухой на кровать и сжал его щёки одной рукой, чувствуя, как пальцы упираются в зубы. — Прямо на моей кровати отрубился. Вся подушка теперь в твоих слюнях. Извиняйся давайся. Куникудзуши улыбался, надеясь, что Казуха догадается — это всего лишь дурацкая шутка. Но округлившиеся глаза друга говорили об обратном. Он моргнул — медленно, непонимающе, будто снова проваливаясь в сон. И сказал неразборчиво, насколько позволяли сжимающие его лицо пальцы. — Прости. Куникудзуши сжал хватку сильнее и приблизился к Казухе почти вплотную. Они едва-едва касались друг друга кончиками носов. — Что? Я не расслышал. Казуха дёрнул головой, освобождаясь. — Прости, я не думал, что засну! — почти прокричал он, а потом добавил тише. — В последние дни я просто плохо спал. Куникудзуши отвернулся. Выносить такую близость казалось ему невозможным испытанием. — Меньше надо за книжками сидеть. — пробурчал он. — Да, наверное. — Казуха потёр глаза и зевнул. — Ты закончил рисунок? От улыбки в его тоне ноюще и горько тянуло под рёбрами. Куникудзуши поднялся с кровати и отступил, прячась за мольбертом. — Ещё нет. — ответил он, притворяясь, что задумчиво смотрит на картину. — Но ты уже достаточно мне помог на самом деле. Казуха повертел головой ещё немного, критически оценивая обстановку. Потом его взгляд зацепился за Тоши, которая, не потревоженная, так и спала, свернувшись, на краю подушки. Казуха почесал её между ушей. — Можно идти домой? — поинтересовался он. — Как хочешь. — Куникудзуши отмахнулся. — Но можешь остаться. — голос его дрогнул. — Оставайся. Ты проспал почти всё время, а так не интересно. — Разве что ненадолго. Казуха согласился. Куникудзуши не думал, что он согласится. И от этого он вдруг почувствовал себя паршиво, но в то же время ему стало до одурения хорошо. Когда он попытался вдохнуть поглубже, кислород больно ударил в голову. Перед глазами поплыло. Он решил ничего не отвечать и занялся тем, что, не снимая рисунка, собрал мольберт и отставил его к стене, так чтобы Казуха ничего не увидел. Поломавшиеся кусочки пастели он собрал обратно в коробку. Когда он открыл ящик стола, чтобы оставить коробку, среди грязных кистей и полупустых тюбиков с краской, Куникудзуши увидел свою баночку с лекарствами. Точно же. Вчера, вернувшись домой, в каком-то приступе обессиленного отчаяния, он смахнул лекарства со стола в ящик да так и оставил их там. А сегодня забыл выпить таблетку. Словно под гипнозом Куникудзуши смотрел на таблетки долгие несколько секунд, а потом с шумом задвинул ящик обратно в стол. С этим он может разобраться и позже. Может, именно потому, что он забыл о лекарствах, в голове было так звеняще и пусто? А вовсе не из-за Казухи. Тот, продолжая почёсывать спящую кошку, вдруг спросил: — Ты знаешь, что нравишься одной девочке из твоего клуба? Куникудзуши повернулся спиной к столу. — Разве? — он был действительно удивлён, услышав нечто подобное. Сначала ему даже показалось, что Казуха задумал пошутить в ответ. Но тот выглядел таким же серьёзным, как обычно. — Да. — словно подтверждая свои слова, он кивнул. — После того, как я отдал тебе учебник вчера, она догнала меня в коридоре и спросила, одноклассники ли мы. — И что? — Я сказал ей, что ты мой друг. Тогда она спросила, какие сладости ты любишь. Думаю, она хочет подарить тебе шоколад на день святого Валентина. Куникудзуши поморщился. — Глупость какая. — Почему? — Потому что я не люблю сладкое. — Да, но… это ведь просто традиция. Способ сказать, что тебе кто-то нравится. — Можно сказать словами. - Куникудзуши снова сел на кровать, но уже не так близко к Казухе, как в прошлый раз. - Это почти одно и то же. — Словами иногда страшно. — А почему с шоколадкой должно быть не страшно? Казуха пожал плечами. — Потому что большинству людей нравится шоколад. И они его принимают. — Тогда это нечестно. Ты не оставляешь человеку права отказаться. Если бы кто-то принял от меня шоколад, но сказал: «Прости, ты мне не то чтобы нравишься», я бы забрал шоколад обратно. В качестве утешения. Казуха в ответ засмеялся. — Наверное, в твоих словах есть смысл. Но это всё равно неважно, потому что сладкое ты не ешь. Ты откажешься, даже если человек, который подарит тебе шоколад, будет тебе симпатичен. — Не знаю. — Куникудзуши откинулся немного назад и, заложив руки за голову, лёг на кровать; побеспокоенная кошка недовольно мяукнула и, потянувшись, прыгнула с подушки на подоконник. — Человек, который мне нравится, ещё не дарил мне шоколад. Так что не знаю, отказался бы я. Казуха придвинулся ближе. В его глазах загорелся живой интерес. — А тебе кто-то нравится?

«Да. Ты. Что собираешься с этим делать?» - Куникудзуши улыбнулся своим мыслям.

— Нет. — ответил он. — Мы же говорим условно, верно? — Верно. — К тому же, человек, которому я нравлюсь, вероятно будет знать, что я не люблю сладкое. И подарит мне что-нибудь другое. — Или скажет словами. — Да. — подтвердил Куникудзуши. — Почему мы вообще об этом заговорили? Казуха снова забрался на кровать с ногами и, поёрзав немного, устроился рядом с Куникудзуши. Они лежали слишком близко друг другу, но Казуха, жавшийся к краю, всё равно мог свалиться на пол в любую минуту. Куникудзуши потянул его за край футболки, принуждая подвинуться ещё ближе. Теперь дистанция между ними стала совсем призрачная. — Потому что существует девочка, которой ты понравился. — ответил Казуха тихо; почему-то говорить теперь хотелось вкрадчиво, шёпотом. Куникудзуши тоже ощутил это желание. — Мне было любопытно, обратил ли ты внимание. Просто обычно тебя почти ничего не интересует. — Я не знал. — Куникудзуши прикрыл глаза и мотнул головой. — Какая разница вообще? Не хочу об этом говорить. — Как скажешь. Казуха, первым не выдержав близости, повернулся и лёг на спину. Руки он сцепил в замок на животе и замолчал. Тогда Куникудзуши и решил спросить: — Тебе не напрягает, что я странный? Только честно. Казуха задумался. — Первое время, разве что… Потом я узнал тебя получше. К тому же, последнее время ты почти что нормальный. — А если я перестану быть нормальным? Казуха повернул голову. — Что-то случилось? - спросил он, и прозвучало это почти что встревоженно. — Нет. — Куникудзуши поспешил его успокоить. — Это я на будущее интересуюсь. — Я слишком к тебе привык. К тому же, сам понимаешь, я не тот, кто станет уходить, не попрощавшись. Казуха не двигался, смотрел в потолок, дыхание его не сбилось. Но Куникудзуши всё равно почувствовал, что они коснулись не самой приятной темы — что-то было в этом: в воздухе, быть может, или в мгновении, на которое Казуха поджал губы. — Из-за родителей? — Ага. — Казуха почти выдохнул. — Тогда ты продолжишь меня терпеть, даже если я сделаю что-то жутко странное? — Например? — Если, скажем, наши взгляды на некоторые вещи будут слишком уж отличаться…

«Если ты не чувствуешь того же, что и я. Не будет ли это тебя смущать?»

— О, это совсем не страшно. До тех пор, пока есть вещи, в которых мы схожи. — А такие есть? Казуха поднял руку и принялся по очереди загибать пальцы. — Мы оба видим мир чуть более творческим, чем он есть на самом деле. И оба не любим математику. Знаем друг о друге то, что больше никто не знает. Разве этого не достаточно? — Может быть. Казуха был прав в каждом слове. Между ним и Куникудзуши действительно существовала особая связь. Слишком явная, чтобы отрицать её, и слишком неправильная, нелогичная, чтобы продолжать называть это просто дружбой. Единственное, о чём Куникудзуши не мог знать наверняка, равно как и не мог об этом просто спросить: чувствовал ли Казуха хоть сотую часть этой связи? И считал ли её действительно важной? — Знаешь, пару дней назад мне показалось, что ты больше не хочешь со мной дружить. — вдруг сказал Казуха. — Но теперь ты спрашиваешь о таких вещах, и я понимаю, что зря волновался. Куникудзуши почувствовал, как скрутило тревогой нутро. Он тут же вспомнил, как Казуха называл его полным именем; что однажды не пошёл с ним домой после школы — очевидно, в этом был какой-то смысл. Куникудзуши понимал этого с самого начала. Но чтобы так? — Почему ты решил, что я не хочу? — спросил он настороженно. — Не важно. Я в любом случае ошибся. — И ты на самом деле волновался из-за этого? В груди защемило, потянуло болезненной, острой нежностью, когда Казуха наощупь отыскал руку Куникудзуши и сжал его пальцы в своих. — Да. — признался он снова. — Я подумал, что снова потерять кого-то, к кому так привязался, будет даже больнее, чем в первый раз. Куникудзуши выпрямил спину, сел. Выносить такие чувства больше не было в его силах. Он развернулся, перекинул одну ногу через Казуху и оказался на его бёдрах. Руками он сжал голову друга. — Ну ты и нытик, Казуха. — Куникудзуши наклонился совсем близко, выдыхая улыбчивые слова в самое ухо. — Распустил сопли, надо же. И где? У меня на кровати. Как ему в голову вообще пришла подобная глупость? Что Куникудзуши, первый предложивший дружбу, вдруг так просто куда-то денется? Куда? И что бы с ним стало, если бы он лишился единственного человека, который с ним хотя бы разговаривал? Об этом Казуха не подумал? Нет? Переходя в новую школу, Куникудзуши полагал, что ему всё равно. Но Казуха, даже ничего особо не делая, вынудил его полюбить это место. Лёгкими полуулыбками, пожеланиями доброго утра и вечерними прогулками до дома Казуха вынудил прикипеть к себе. И будь Куникудзуши проклят, если последние три года не стали лучшими в его жизни. Казуха не пытался вырваться. Пальцами он обхватил запястья Куникудзуши. Чёрт, какие же у него были холодные руки. — Опять издеваешься. — вздохнул он. Вместо того, чтобы рассказать о своих чувствах, Куникудзуши криво ухмыльнулся. — Это мой дружеский долг, знаешь ли. — уверенно произнёс он. — Встряхнуть твои мозги и поставить их на место. Если они у тебя, конечно, имеются. Иногда я смотрю на тебя и думаю, что в твоей голове ветер гоняет по кругу кленовый листочек. На этих словах он поднял руки, обращая их ладонями к Казухе. — Честно говоря, у меня такие же ощущения, когда я делаю домашку по математике. *** Весь следующий день Куникудзуши провёл за рисованием. Время от времени он немного отходил от мольберта, разминал натруженные пальцы и, критически осматривая проделанную работу, снова брался за пастель. Подушечки его пальцев быстро окрасились красным - ими он прикасался к особенно ярким линиям, разглаживая их, придавая мягкости. Теперь он стал смелее, а движения - отточеннее. Тёмной пастелью Куникудзуши размашисто рисовал всё, что не имело значения, а затем, возвращаясь к красному цвету, скурпулёзно вытачивал каждую деталь. Только под вечер он, наконец, прекратил работу. Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленками и как бы ужасно озябший Куникудзуши отошёл от картины и остановился у окна. С минуту наблюдал исступленно, как медленно падал, кружась в воздухе, снег. Затем повернулся, прошёл ещё немного, лёг на диван и болезненно, со слабым выдохом, потянулся. Так пролежал он до утра. Он снова не принял таблетки. В понедельник Куникудзуши был рассеян. На истории он почти не слушал слов учителя и вышел из кабинета с тетрадью, разрисованной кленовыми листьями. На геометрии он не смог с первого раза назвать нужную для задачи формулу. Во время обеденного перерыва, идя в столовую, Куникудзуши несколько раз столкнулся со школьниками, потому что не замечал их. Казуха тогда взял его под руку и оттаскивал в сторону каждый раз, когда возникала необходимость увернуться от очередного столкновения. Во вторник, это было уже вечером, Куникудзуши, потирая глаза стоял перед рисунком на мольберте. Оставалось добавить совсем немного штрихов, но ничего толкового в голову не приходило. Все мысли, хотел он того или нет, сводились к Казухе. В груди у него не утихали чувства, но теперь, казалось, они отличались от тех, что волновали его ещё неделю назад. Хотя бы потому, что теперь они его совершенно не тяготили. С чего он вообще решил, что Казуха его возненавидит, если узнает? Он ведь всегда был таким понимающим! С тех пор, как познакомились, они ведь почти не расставались друг с другом! И разве изменилось бы хоть что-то, если бы Куникудзуши признался в том, что чувствует? Нет! Они бы всё так же ходили со школы вместе, касались друг друга локтями и коленями, когда сидели за столом во время обеда. Они бы продолжали дарить друг другу подарки на дни рождения и рассказывали бы тайны, сидя в комнате за закрытой дверью. И один раз — всего один, разве нужно больше? — Казуха бы позволил себя поцеловать. И тогда Куникудзуши перестал бы постоянно об этом думать. Пока фантазия рисовала эти образы, Куникудзуши расхаживал по комнате с самым счастливым видом. Глаза его были устремлены в пол, голова немного наклонена вперёд. Он обнимал себя руками и кусал губы. Что ж, раз так, тогда он точно всё расскажет! И, если так надо, расскажет в день всех влюблённых. В среду Куникудзуши проснулся до будильника. С закрытыми глазами он прислушивался ко всякому звуку: уютный молчаливый дрейф, нарушаемый лишь подводным течением действительности (на улице лаяла собака, с крыши капала вода и с размеренным стуком ударялась об оконный карниз). В доме же было тихо. Совсем скоро Куникудзуши понял, что дремота отступила. Он открыл глаза и потянулся. Босыми ногами коснувшись холодного пола, он медленно, никуда не торопясь, подобрался к окну. Хлопья снега неспешно кружились на фоне чёрного неба, опускались на землю и сразу же таяли. Вдоль по улице тянулась лужа — на поверхности дрейфовали тонкие льдинки, цепляясь за холодные остатки предрассветного утра. Птицы клевали сморщенные ягоды, показавшиеся из-под сугробов. Исполненный решимости, Куникудзуши отошёл от окна и включил компьютер на столе. Он хотел узнать, как приготовить шоколадные конфеты. Тем же вечером, возвращаясь со школы домой, Куникудзуши собирался купить нужные ингредиенты. Но сначала, чтобы не вызвать подозрений, следовало проводить Казуху до дома. Если бы они зашли в магазин вместе, он бы точно догадался, что Куникудзуши собирается делать. И что тогда? Сказать: «Я собираюсь признаться, что ты мне нравишься, но подожди, пожалуйста, ещё пару дней?» Ужасно. Почти всю дорогу они шли молча. Лишь только остановившись на развилке, Казуха, улыбаясь, наконец произнёс: — Вижу, мой шарф тебе понравился. Куникудзуши почувствовал себя пойманным врасплох. Ему стало неловко. Знал бы Казуха, что Куникудзуши не снимал этот шарф даже дома! Не улыбался бы тогда так беспечно. — Всё собираюсь тебе его вернуть, но постоянно забываю. — на этих словах он медленно, нехотя потянулся рукой к шарфу, намереваясь его снять. Казуха тут же поднял руки, обратив их ладонями к Куникудзуши, словно ограждаясь. — Не надо. — сказал он поспешно. — Можешь оставить себе. Я непротив. У меня ещё много шарфов. Тем не менее стоял он без шарфа вовсе, о чём Куникудзуши тут же поспешил сообщить. Внутренне он радовался, что шарф отдавать теперь не нужно, но внешне старался сохранить безразличие. — Так сегодня вроде и не холодно. — ответил Казуха и, снова улыбнувшись, махнул на прощание рукой. Куникудзуши остался один. Под ногами, отражаясь фонарями в лужах, блестел чёрный асфальт, сияли над головой звёзды. День и правда выдался тёплым. А он в шарфе. Как же это глупо! Хмыкнув, Куникудзуши развернулся и побрёл обратно в сторону школы. Нужный магазин находился в той стороне. За приготовление конфет Куникудзуши взялся только вечером в четверг. Сначала он разломал в миску несколько плиток шоколада. Рецепт, который он нашёл в интернете, предполагал, что конфеты будут готовить из дропсов, но, когда Куникудзуши спросил о них у продавщицы, та только развела руками — раскупили. Что ж, никто и не говорил, что будет легко. Следующий шаг — сливки. Посмотрев на микроволновку, Куникудзуши скептически вздохнул и решил, что подогреть их на плите будет решением более правильным. По крайней мере в этом случае он сразу заметит, если сливки начнут сворачиваться. Когда и этот этап оказался пройден, оставалось влить тёплые сливки в миску с кусочками шоколада и сливочным маслом. Куникудзуши аккуратно размешивал получившуюся смесь, чувствуя, как лениво и вязко расползается по кухне сладковатый запах. Наверное, на этот запах и пришла Эи. Сначала она остановилась прямо в проходе — Куникудзуши, занятый рецептом, не услышал как она подошла ближе. И, только когда длинная тёмная коса мелькнула перед самым носом, вздрогнул. Миску с растопленным шоколадом он держал левой рукой и прижимал её к груди. Правой продолжал помешивать, разбивая все не подтаявшие кусочки. Эи обошла стол по кругу и заняла стул прямо напротив Куникудзуши. — Это не для тебя. — сказал он, предостерегая. — Но, если останется что-то лишнее, можешь съесть. Эи в ответ моргнула. Куникудзуши не ожидал, что после этого она заговорит. — Это для того мальчика, который заходил к нам на выходных. — в её словах не было вопроса, говорила она уверенно. — Тебе-то откуда знать? — Больше друзей у тебя нет. Когда с размешиванием было покончено, Куникудзуши отставил миску на подоконник. Теперь смеси предстояло немного загустеть, прежде чем из неё можно было начать лепить конфеты. Куникудзуши вздохнул и вытер руки о полотенце. — Мне не нужны другие друзья. — ответил он. — Только Казуха. Эи с интересом рассматривала обёртки от шоколада и, казалось, разговор на этом исчерпал себя. Ничего нового. Словоохотливой в этой семье была только мама. И как она их вообще терпела? Куникудзуши вытер со стола, убрал грязную посуду в раковину и достал кондитерский мешок, который должен был пригодиться ему чуть позднее. — Если голодная, — заговорил он вновь, обращаясь к Эи. — Я пожарю тебе тофу. Но мама предупреждала, что вернётся с ужином сегодня, так что сильно не наедайся. Он сказал это просто так, из какой-то странной необходимости, будучи уверенным, что ответа не последует. Но Эи отозвалась почти сразу. — Поужинаем все вместе. — она мотнула головой. — Расскажи про того мальчика. У него хороший вкус. —Вкус? — переспросил Куникудзуши, и сразу же вспомнил, что Казуха приносил шоколадные пирожные. — Ах да. Знаешь, я, конечно, сказал, что ты можешь съесть всё, но не думал, что ты сделаешь это сразу же. И как в тебя вообще влезло? Эи в ответ только пожала плечами, словно это её вообще не волновало. — Я не против, если он будет заходить чаще. — Думаешь, он каждый раз тебя кормить станет? Ты его напугала. Куникудзуши тоже сел за стол, но повернулся к Эи боком. На кухню с громким мяуканьем вошла Тоши и принялась тереться обо все углы. Эи обратила на неё внимание, выдержала многозначительную паузу и потом произнесла: — Только Мико не хватает. — Где она, кстати? Задерживается. — Наверное, забирает ужин, который нам обещала. Теперь уже Куникудзуши замолчал. Он не ответил, когда Эи попросила рассказать про Казуху и был рад, что она не стала спрашивать снова. Рассказывать ему всё равно было нечего. Точнее, ни одно из слов, которое он мог бы произнести, не описало бы Казуху таким, каким он был на самом деле. «Любит читать, живёт в традиционном доме, учится лучше всех в классе, со всеми дружит» — ничего из этого не описывало Казуху по-настоящему. Куникудзуши знал его совсем с другой стороны. Он видел, как Казуха, пряча лицо за учебником, закатывал глаза и вздыхал. «Нудятина жуткая» — так он говорил. Его традиционный дом был местом жутким и, как бы Казуха его не любил, иногда он не желал туда возвращаться. Один раз даже расплакался из-за этого! И только Куникудзуши мог видеть его слёзы. Казуха писал стихи, но, если Куникудзуши знал правильно, никому их не показывал. Пусть у него было много друзей, но от каждого из них он с опаской ожидал насмешек. Казуха всегда соблюдал школьные правила, но, если Куникудзуши ввязывался в драки, каждый раз прикрывал его и уводил из коридора до того, как там оказывались учителя. Каким таким словом мог Куникудзуши описать всё, что значил для него Казуха? Он вздохнул и посмотрел на Эи, которая пыталась сложить оригами из шоколадной обёртки. — Если мама придёт раньше, чем я закончу, — сказал он. — не пускай её на кухню. — Почему? — Бросится помогать. А я сам хочу. Эи понятливо кивнула. *** В пятницу Куникудзуши начал узнавать себя заново. Оказывается, даже ему не чужда была робость, когда речь заходила о делах сердечных. Он мнил себя самоуверенным и был убеждён, что ему любое море по колено. Куникудзуши представлял, как подойдёт к Казухе прямо с утра и, не запинаясь в словах, скажет всё, что запланировал. Однако, стоило увидеть в коридоре знакомую белобрысую макушку, Куникудзуши развернулся и пошел совсем в другую сторону. Он избегал встречи с Казухой всё время до начала уроков. Сначала он отправился к Альбедо, чтобы оставить у него законченный рисунок для конкурса. Дверь в кабинет была открыта, но куратора там не оказалось - только пустые мольберты, подпирающие стены, скрипучий пол и ехидно посматривающая гипсовая голова в дальнем углу. Куникудзуши положил рисунок, свёрнутый в трубочку, на стол и простым карандашом подписал в самом углу свою фамилию. С одной стороны, он был рад, что не придётся обсуждать рисунок с Альбедо — слишком неловко. С другой же, всё равно стоило зайти в клубную комнату после занятий, на случай, если от него потребуется что-то ещё. В классе Куникудзуши оказался только после звонка. Когда он, смотря в пол и сжимая в пальцах лямки рюкзака, доплёлся до своей парты, то заметил, что Казуха со своего места обернулся и приветственно помахал ему. Куникудзуши чуть не сел мимо стула. Ноги заплетались, мысли смешались в одну, и яростно заколотилось сердце. Он, не отрываясь, смотрел на Казуху весь урок. Тот забавно хмурил брови, листая учебник, задумчиво грыз карандаш, ерошил волосы, шептался с Сиканоином, когда учитель отворачивался к доске, и совершенно не имел понятия, что человек, которого он называл другом, таращится на него с таким исступленным упрямством. Ещё Куникудзуши выяснил, что он, оказывается, до ужаса труслив. Во время следующей перемены, когда снова представился случай поговорить наедине, он вдруг передумал признаваться. Вдруг Казухе уже нравился кто-то другой? Или парни вообще не интересовали его в таком смысле. Казуха всё утро с улыбкой принимал шоколад от девчонок, так что, наверное, в них он был заинтересован сильнее. Да и что вообще Куникудзуши мог им противопоставить? Лицо у него было не такое милое, голос не такой высокий. Не мог он, как девчонки, кокетливо прикрывать улыбки, смеясь. И отводить взгляд в притворном смущении не умел. Следующие два урока протянулись в мысленном самоистязании. На обеденный перерыв Куникудзуши даже не надеялся. Сиканоин всегда сидел с ними за одним столом, и вот уж чьё присутствие точно не способствовало откровениям. Но Хейзо отстал от них в коридоре на первом этаже да так и не появился. Тогда Куникудзуши решил, что это наверное, знак. Идеальный момент для признания! Они сели за столик и, едва Куникудзуши открыл рот, Казуха со стуком поставил перед ним жёлтую коробочку. — Это тебе. — сказал он решительно; в его руках была ещё одна, точно такая же коробочка. Куникудзуши хлопал глазами и тупо смотрел на бенто перед ним — разумеется, это было именно бенто. Но почему два? И почему одно из них Казуха отдал Куникудзуши? Обрывки мысли, разрозненные, шумные никак не могли собраться воедино. Куникудзуши открыл коробочку и увидел внутри два немного кривоватых треугольных онигири в одном отделении и нарезанное соломкой яблоко в другом. — Обед. — пробормотал он тихо. — Мне? — Да. — Казуха кивнул и подсел ближе; коленки соприкоснулись. Если Куникудзуши и пытался думать до этого, последние попытки только что размещались от этого лёгкого соприкосновения. — У м-меня точно такое же. — Казуха показал своё бенто. — Я просто подумал, что ты часто без обеда, поэтому… Там в одной тунец, а в другой угорь. Но я сейчас уже не скажу, где что. Я их сам сделал! Тренировался и увлёкся, так что получилось много. Вот и решил для тебя тоже принести. Казуха говорил быстро, спотыкаясь в словах и нервничая, но Куникудзуши не заметил ничего из этого. Он услышал только, что Казуха сделал обед сам. И кривоватых онигири сразу же превратились в его мыслях в онигири идеальной формы. Куникудзуши взял в руку один рисовый треугольник и откусил. — Круто. — сказал он, даже не распробовав. — И вкусно. Для него никогда не делали чего-то подобного. Честно говоря, все разы, когда он ел вкусную домашнюю еду, можно было пересчитать по пальцам. Такой странный, простой и забавный в своей наивности жест странным образом заставил сердце Куникудзуши совершить кульбит. Наверное, это был ещё один подходящий момент, чтобы признаться. Как минимум, сказать, что тоже на днях упражнялся в кулинарии и сделал несколько конфет. Почему? Потому что Эи их любит, кончено же! И Казуха, вроде как, тоже сладкоежка, так что… Нет, это слишком уклончиво и в то же время слишком подозрительно. Куникудзуши опять погрузился в мысли и не заметил, какой счастливой улыбкой расцвёл рядом с ним Казуха. — Рад, что тебе нравится. — сказал он. — Хотя мне вчера показалось, что я немного переборщил с рисовым уксусом. Куникудзуши откусил ещё и протестующе замотал головой. — Если бы меня каждый день так кормили, — сказал он, торопливо проглатывая рис. — я бы выглядел как Пончик. И ни о чём бы не жалел. Правда вкусно. Тогда, если захочу научиться готовить что-то ещё, обязательно принесу тебе попробовать. Куникудзуши с набитым рисом ртом только кивнул. И именно в этот момент он решил, что его вполне устраивает нынешнее положение вещей: Казуха сидел рядом, он угощал его обедом, болтал ногами и говорил сразу обо всём - так что ещё нужно было Куникудзуши? Лучше стать уже не могло, но для того, чтобы всё испортить, достаточно было лишь трёх слов. Оно того не стоило. Когда с едой было покончено, Куникудзуши решительно встал из-за стола.

«Вот что». - сказал он себе. - «Хватит думать о всяких глупостях. Ты уже в достаточной степени счастлив».

Правда, при этом он совершенно не испытывал радости. Даже напротив. Нельзя запретить мысли возвращаться к определённому предмету, как нельзя запретить морю возвращаться к своим берегам. В коридоре Казуха столкнулся с Хейзо и они, разговорившись, шли немного впереди. Казуха отстал от них на пару шагов. Его взгляд - или это была новая навязчивая мысль - зацепился за приоткрытый замок рюкзака. И этого было достаточно, чтобы Куникудзуши опять помимо воли возобновил свой мрачный монолог, в котором он один и говорил и слушал, высказывая то, о чём ему хотелось умолчать, выслушивая то, чего ему не хотелось бы слышать. В тот момент Куникудзуши подчинялся той таинственной силе, которая приказывала ему: «Действуй!» И он действовал. Достал из сумки уже успевшую немного помяться коробочку с конфетами, догнал Казуху и, стараясь остаться незамеченным, сунул подарок в раскрытый замок. Казуха, правда, почувствовал шевеление за спиной и обернулся. Куникудзуши с шумом застегнул раскрытую молнию и громко сказал: — Следи за своими вещами, блин! Чуть всё не вывалилось. Казуха в ответ только непонимающе хлопал глазами, а Хейзо, идущий рядом с ним, коротко хихикнул. Куникудзуши решил, что назад пути уже нет, а значит и зря тратить силы на душевные метания больше не стоило. Он выдохнул. У него невыносимо заболела голова. Сосредоточение мира в одном человеке, претворение его одного в сакральный образ — вот любовь, которую знал Куникудзуши. Как печален он был и в то же время как невыносимо счастлив, переживая сегодняшний день. Ему достаточно было одной лишь улыбки, предназначенной не для всех, чтобы встревожилась душа. На уроке японского Куникудзуши удостоился такой улыбки. Голова у него всё ещё болела и он, опираясь лбом на холодную ладонь, лениво царапал в тетради задание с доски. В классе было тихо, лишь скрип карандашей да шелест бумаги нарушали безмолвие. Наверное, Казухе стало скучно. Он обернулся, махнул рукой, как бы обращаясь к Куникудзуши и состроил одну из своих самых обворожительных улыбок Что можно было противопоставить этому? Ничего. Куникудзуши отвернулся. Пульсирующая в висках головная боль стала совсем невыносимой, словно ударялись сотни тяжёлых молотков. Перед глазами потемнело. Куникудзуши закрыл лицо руками, попытался глубоко вдохнуть, а потом медленно выдохнул. Конечно. Он ведь уже неделю не принимал лекарства, так что нечто подобное было неизбежно. Откуда-то слева послышался звон, будто ударили по гонгу в новогоднюю ночь. Сзади гудели трубы. Куникудзуши ладонями надавил на глаза, и всё вдруг затихло. До конца занятий он продержался с трудом. Из-за дня святого Валентина отменили все клубные собрания, так что Казухе не нужно было собираться своим дурацким поэтическим кружком. Однако Куникудзуши чувствовал необходимость ещё раз попытать счастья в кабинете Альбедо. Он сказал: — Идём со мной. — и поспешно добавил. — Если хочешь посмотреть на картину, конечно. Казуха согласился. Куникудзуши решил — он убедил себя в этом, — что друг просто не хотел идти домой в одиночестве. Дверь художественного клуба оказалась закрытой. — Утром его тоже не было. — сказал Куникудзуши, на всякий случай подёргав дверную ручку. — Но тогда дверь была открыта. Так что, наверное, он где-то в школе. — Может, сходим до учительской? — предложил Казуха. — Вдруг он там? Куникудзуши кивнул в сторону свободной скамейки. — Лучше здесь подождём немного. Не появится — пойдём домой. Казуха кивнул, и школьники сели как раз прямо напротив закрытой двери. Откуда-то из коридора доносились тихо посмеивающиеся голоса, тяжёлый топот, снова смех, а потом какой-то вкрадчивый шёпот — ни слова не разобрать. Но Куникудзуши вдруг почувствовал себя неловко. Может, он вообще единственный, кто это слышал. Собираясь спросить об этом, он повернул голову в сторону друга, но тут же осёкся. Казуха поставил рюкзак на колени и, перебирая подарки, принялся копаться в нём в поисках шоколада. Голова у Куникудзуши по-прежнему раскалывалась от боли, клонило в сон и немного подташнивало, но сложно было сказать, усилились ли эти ощущения или, наоборот, отступили, когда Казуха, из всего многообразия шоколада в рюкзаке, вытащил ту самую коробочку. Что это, если не очередной знак? Куникудзуши стал в нетерпении ёрзать на скамье, сжал пальцы в кулаки и, заговорив, попытался придать своему голосу всё безразличие, на какое был способен. — Помнишь, кто подарил это? – спросил он. Казуха долго возился с лентой на крышке — никак не получалось развязать. Он торопливо цеплялся за узелок ногтями, тянул края и от усердия даже прищурился. Тонкая кожа в уголках глаз образовала маленькие морщинки, придавая его лицу ещё больше безмятежного очарования. — Не помню. — последовал ответ, когда, наконец, ленту удалось снять. — Честно говоря, я даже не думал, что шоколада окажется так много. Все лица слились в одно. Куникудзуши в притворном осуждении покачал головой. — Услышь это твои воздыхательницы, они бы дружно обиделись. Следи за словами. Казуха отмахнулся. — Моих воздыхательниц тут нет. Он взял одну конфету из коробки и отправил её в рот. Куникудзуши затаил дыхание. В каждом подрагивании ресниц, во всяком тихом звуке, в любом из мириады блестящих огоньков в алых глазах, он пытался найти ответ на мучивший его вопрос: понравилось ли? Казуха вынес вердикт очень строго. — Горько. — сказал он, поморщившись, и торопливо облизнул губы. — В самом деле? — переспросил Куникудзуши и, словно не зная ответа, словно не съев кучу такого же шоколада минувшим вечером, тоже взял из коробки одну конфету. — Кажется, тебе не нравится. В тот момент в Куникудзуши говорило отчаяние. Оно подтачивало его душу, разъедало часть за частью, как летучая пыль и яркое солнце разрушают картину, вынуждая краску трескаться. Захотелось расплакаться. И не потому, что Казуха так нелестно отозвался на его труды, а потому, что он действительно — в самом деле — потратил на эту чушь весь вечер, хотя мог просто пойти спать пораньше и выспаться. И, может, приступы бы не волновали его в таком случае. Конфета медленно таяла на языке. Казуха поспешил пояснить: — Это вкусно. — он ещё раз облизнулся. — Просто немного не то, что ожидаешь от валентиновского шоколада. Гнетущее отчаяние тут же рассеялось, словно пушинки одуванчика на ветру. Куникудзуши почувствовал, как на его лице заискрились разноцветные лучики весеннего солнца. — Кто-то определённо хотел выделиться. — произнёс он весело. — Жаль ты не запомнил, чей подарок. Настроение скакало, словно в припадке. Потому, наверное, и голова разболелась. К тому же, сколько нервов потратил Куникудзуши на то, чтобы пережить этот день! И к чему он в итоге пришёл? Боясь ответа — любого ответа — он вовсе отказался от желания признаваться. С минуту Казуха рассматривал чуть подтаявшие конфеты в коробке. Он улыбался. Усталой улыбкой, благожелательной, почти благодарной. Не заметно было, чтобы он по-настоящему задумался, и от того Куникудзуши стало не по себе. Неужели догадался? — Да уж, наверное. — наконец вздохнул Казуха; он быстро посмотрел на запертую дверь художественного клуба, а после обратил взгляд на друга. — А тебе как на вкус? — Сносно. Казуха протянул коробочку; конфеты скатились в один угол. — Хочешь забрать? — Нет уж, Казуха, это твой подарок. — Куникудзуши замотал головой. — Передаривать невежливо. — Я не передариваю, а делюсь! Знаешь же, день такой... – он так старательно подбирал слова, что даже нахмурился; принуждённо улыбнулся. – ...грустно будет, если ты совсем не попробуешь ни одной шоколадки. Куникудзуши вздохнул. Распирало грудь зудящее, почти навязчивое желание подсесть к Казухе ближе. Он бы наверняка не был против, если бы Куникудзуши положил голову ему на плечо, прикрыл глаза и наконец признался, что кучу времени провозился с этим дурацким шоколадом. Разве так сложно было съесть несчастные конфеты и сказать, что Зуши хорошо постарался? Хотя бы из вежливости. Куникудзуши подцепил из коробки ещё одну и почувствовал, как прилипает к пальцам тёплый шоколад. Он не задумывался ни на мгновение, когда поднёс конфету к губам Казухи и устало произнёс: — Давай, ешь. Если проглотишь, куплю тебе любой напиток из автомата. Казуха вытаращил глаза, попытался отстраниться. Но школьники сидели достаточно близко друг к друг, так что Куникудзуши просто вытянул руку чуть сильнее, оставляя на приоткрытых розоватых губах шоколадный след. Он чувствовал себя неловко. Он хотел засмеяться, сказать: «Ну и лицо у тебя, конечно», переводя всё в шутку. Больших трудов стоило молчать. Куникудзуши вдруг подумал о том, показался бы ему горький шоколад слаще, если бы они поцеловались прямо сейчас, пока на его языке ещё не растаяла конфета. Если так, он бы съел всё, что лежит в рюкзаке Казухе, слизывая шоколад с перепачканных губ. Мгновение, и ни о чём, кроме этого, думать больше не получалось. Казуха прикрыл глаза, будто происходящее его нервировало. — Хорошо, давай. — сказал он, и попытался взять конфету из рук. Куникудзуши несильно ударил его по пальцам. — Нет уж. — возразил он. — Так ешь. Казухе не оставалось ничего, кроме как подчиниться. На щеках у него пятнами появился стыдливый румянец, когда он немного приоткрыл рот и позволил протолкнуть в него конфету. Он отвернулся и обидчиво бросил: — Надеюсь, руки у тебя хотя бы чистые. Куникудзуши, чувствуя себя отомщённым, улыбнулся. — Я облизываю пальцы и грызу ногти, пока ты не видишь. — Кошмарно. — ребром ладони Казуха вытер перепачканные шоколадом губы. — С тебя тыквенный сок. — Тыквенный сок? В феврале? Ну ты и извращенец. — Возможно. Но это не я людей шоколадом с рук кормлю. — Было забавно посмотреть на твоё лицо. В этот момент хлопнула дверь, ведущая на лестницу. И в тишине пустого коридора раздались торопливо приближающиеся шаги. Альбедо наконец-то появился. —Ты! — обрадовался он, увидев Куникудзуши. — Отлично. Я боялся, что не зайдёшь. Хотел, чтобы ты посмотрел на свою картину ещё раз. — Альбедо вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь. — Поскольку ты рисовал на бумаге, я решил, что всю композицию надо как-то укрепить. Я сделал паспарту и с изнанки прикрепил лист картонной подложки. Куникудзуши посмотрел на Казуху и кивнул в сторону кабинета, приглашая тоже взглянуть на картину. Они вместе вошли в кабинет. Рисунок на плотной подложке стоял на полу, прислонённый к стене. Теперь со всех сторон его обрамляла красная, в тон основной композиции, рама. — Ой. — удивился Казуха, как только увидел картину; он опустился перед ней на корточки стал рассматривать, едва не утыкаясь носом. — Это очень красиво! Хотя я и не до конца понимаю, что это. В таком положении понять картину действительно было трудно. Всё, что видел Казуха — множество наложенных друг на друга набросков, словно вырванный из скетчбука лист. Здесь безликие силуэты шли по улице, там — беседовали за чашкой чая. Временами попадались кусочки, обозначенные красным: развевающиеся на ветру кленовые листья, закладка в книге или крыши далёких домов. По отдельности они не представляли из себя совершенно ничего. Чтобы увидеть картину целиком, стоило отойти подальше. И тогда все красные обрывки складывались в общую картину — в длинный силуэт с растрёпанными волосами, собранными в кривой хвостик. Но Казуха находился слишком близко, чтобы это заметить. Куникудзуши, стоявший за его спиной, видел картину именно такой, какой она и должна быть. Он посмотрел на Альбедо, потом снова на Казуху. — Это то, как я себя чувствую последнее время. — ответил он, не соврав ни единым словом. Альбедо улыбнулся призрачной улыбкой. — Господи боже. — сказал он, хлопнув себя по карману брюк. — Я, кажется, забыл телефон в учительской. С этими словами он поспешно вышел, оставив школьников наедине. Куникудзуши криво ухмыльнулся; Казуха же вряд ли придал этому значения. — Тогда это ещё и очень чувственно! — добавил он, а потом поднялся. — Вот только для чего тебе нужен был я? — Для компании, очевидно. — Куникудзуши развёл руками. — Если ты насмотрелся, давай уже пойдём домой. Казуха согласно кивнул, и школьники оставили позади художественный клуб. Они неспеша шли вдоль коридора по лестнице. Казуха, кажется, что-то ещё сказал про картину, но Куникудзуши не расслышал. Он задумался о том, что Альбедо оставил их наедине специально — какой удобный был момент для признания! Можно было отвести Казуху подальше от картины и дать посмотреть на неё под другим углом. Но Куникудзуши вместо этого наоборот поспешил убраться подальше. Наверное, он хотел, чтобы Казуха сам догадался отойти на пару шагов. Но он не искал скрытых смыслов, там где не предполагал их обнаружить. — Знаешь, я передумал. — вдруг сказал Казуха, когда они уже спускались по лестнице. — Не хочу тыквенный сок. Лучше просто воды. Как-то слишком сладко во рту от конфет. — Воды так воды. — согласился Куникудзуши. Он шёл на пару ступеней впереди, и вдруг резко остановился. Идея, посетившая его голову, казалась слишком — до безобразия — заманчивой. Раз уж Казуха не замечал подтекстов, нужно было ударить его прямо в лоб. И никакие слова для этого были не нужны. Куникудзуши резко развернулся, поставил одну ногу на ступень выше, не давая ему пройти, и быстро, до того, как каждый из них опомнился, поцеловал в щёку. — Ой. — тут же дёрнулся Казуха, закрывая ладонью место поцелуя. Глаза его сделались круглыми, почти испуганными, а лицо стремительно стало покрываться красным. — Т-ты это зачем сделал? Зрелище, представшее перед Куникудзуши, заслуживало того, чтобы повернуть время вспять, а потом повторить всё заново. — Ну знаешь, день ведь такой. — сказал он, подражая словам, которые недавно произнёс Казуха. — Грустно будет, если тебя так никто и не поцелует. Он сжимал кулаки, держался изо всех сил, чтобы не расплылась по лицу смущённая улыбка. И всё же, договорив, отвернулся. Он почувствовал, как лицо наливалось жаром, и не хотел, чтобы Казуха увидел. Если и так он ничего не поймёт, то пусть лучше считает произошедшее глупой шуткой. — В следующий раз предупреждай, пожалуйста. — пробормотал Казуха еле слышно; голос его дрожал как сухой кленовый лист на ветру.

«Расплачется он сейчас там, что ли?»

— В следующий раз? — хмыкнул Куникудзуши, представляя, что будет метить не в щёку, если однажды снова представится такая возможность; он прикусил губу и продолжил спускаться по лестнице. — Хватит с тебя и этого. Покраснел ярче моей картины, боже. Как девица из твоих книжек дурацких. Он был не в состоянии более трезво мыслить, а потому на всякий случай замолчал. Объятый трепетом, он затаил надежду. На что? На что-то неясное. Куникудзуши не осмеливался ничего обещать себе, но и не хотел ни от чего отказываться. Если бы Казуха сейчас сделал хоть что-то, если бы сказал хоть слово, Куникудзуши бы согласился, даже не дослушав. Лицо его то бледнело, то краснело, по всему телу пробегала дрожь. За ту невыносимо долгую минуту, что они спускались по лестнице, Куникудзуши несколько раз успел подумать о том, что просто бредит. И никто никого не целовал на самом деле. Тогда он прикасался пальцами к губам и напоминал себе о поцелуе. Нет, всё же это на самом деле было правдой. Только оказавшись на первом этаже, Казуха, вздыхая как уставший родитель, решил нарушить возникшее неловкое молчание: — Счастливцем будет тот человек, которого ты однажды полюбишь. — сказал он; лицо его при этом всё ещё было смущённым и красным. Куникудзуши старался не задерживать взгляд надолго. — Это ещё почему? — Потому что ему не придётся терпеть твои выходки. — О, так ты меня, оказывается, терпишь. — он улыбнулся. Казуха улыбнулся тоже. Он подошёл к Куникудзуши совсем близко, запустил пальцы в его волосы и растрепал их. — Исключительно по доброте душевной и непомерной склонности к человеколюбию. Куникудзуши сконфуженно отмахнулся. Он открыл свой шкафчик и сверху на обуви увидел плитку шоколада в яркой зелёной обёртке. — Это ещё что. — сказал он недовольно, держа шоколад так, будто ему в шкафчик подбросили вонючую бомбу. Казуха присмотрелся к обёртке и зашёлся громким смехом. — Шоколад со вкусом зелёного чая. — Забери. — Куникудзуши протянул руку, в которой держал шоколад. Ему отчего-то стало стало слишком неприятно. — Ну уж нет. — Казуха отступил, но смеяться не перестал. — Сам сказал, что передаривать нельзя. — Тоже верно. Куникудзуши осмотрелся по сторонам, увидел урну у входной двери и швырнул туда шоколадку. Ударившись о край мусорного ведра, шоколадка с грохотом упала на самое дно. — Это грубо. — заключил Казуха, помотав головой. — Это честно. — возразил Куникудзуши.