Начать всё заново

— …Я могу взять контроль над человеком, но не изменить его внешний облик.

— …Значит, второе я возьму на себя.

─── ◦⋅⚜⋅◦ ───

Мужчина спрыгнул с коня в сугроб, где некогда была тропа, и следом стащил за собой тело спящего. От соприкосновения со снегом заклинание усыпления тут же спало с жертвы, но тот из-за связанных рук и ног смог лишь сесть. Заметив подле себя подол чёрного одеяния, он медленно поднял взор. — Ты… — пробормотал мужчина, ещё спросонья не понимая, где находился, смотря на чёрную возвышавшуюся фигуру над собой. — Кто… Ты?.. Ткань одежды из-за тепла тела растопила снег, теперь пропуская сырость и холод, из-за чего жертва стала трястись от любого дуновения морозного ветра. А может, от страха. Люсьен смотрел. Высокомерие, азарт, предвкушение — всё смешалось перед одним лишь шансом, который менял абсолютно всё. …Всё та же дерзость — что в юности, что теперь — именно это увидел бы учитель в глазах своего некогда ученика. Он узнал бы, ибо хорошо помнил. Но он не видел — повзрослевшее дитя молчало, зная, что со скрытием же видимого глазам хорошо справится одежда. Взяв жертву за ворот дорогого одеяния, убийца поволок жертву в дом, будто не слушая брань и непонимание. — Отпусти! Немедленно! И объяснись! …Странное место — сначала встреча здесь с будущей убийцей чейдинхольского убежища, потом приезд сюда с ней же. Теперь он вновь вернулся сюда. Один… Имеется в виду без неё, но как же где-то подсознательно не хотелось признавать, что и ей в скором времени придётся сюда вернуться. Как же не хочется всего этого, как не хочется… Вопрос — почему именно это место? Будто бы там, где всё начиналось, там и закончится. — …Ох. — Люсьен выдыхает из-за обуявших мыслей — а может, криков, кои так и не прекратились, — продолжая тащить старика. …Где начиналось, там и закончится — ирония: это понял бы лишь один человек, который его сюда и привёл тогда, полгода назад. Да не до этого будет. Открыв дверь дома, Люсьен затащил за собой жертву, бросив её в центре крохотной комнаты. — …Ублюдок!.. Ну подожди, до тебя ещё доберутся, попомни мои слова! Люсьен запер дверь, как вдруг коротко огляделся. Ничего не изменилось, хотя могло ли? Но он. Он вдруг вновь уловил еле заметные сомнения в своём слуге, когда тот посмотрел на человека, что продолжал сыпать возмущениями, и никак не реагируя на смысл слов, будто не слыша. И знает ведь, что надо, а всё равно тянет время, и для чего? Стоило спросить, но он молчал. Хотелось… вкушать человеческие сомнения, людские эмоции. Роскошь. У Люсьена эмоций было мало. Не безэмоциональный до конца, но и проявления человеческих слабостей не дождёшься — и что за напасть. А действий всё не было. Молчит и смотрит, не двигаясь. Вряд ли сомнения были в вопросе: «Что я сейчас сотворю?», ибо кому, как ни ему, заниматься подобным? На пути для достижения целей всё равно плевать, особенно когда вопрос касается твоей жизни — в этом случае любой человек открывается с другой стороны. И сколько же разветвлений даже вопреки этому! Сомнения в будущем, в своих действиях, в «творении» конце концов, которое лежало в кармане, грея собой — именно не душу, а кожу через чёрную ткань. Столько всего, а понять не мог даже он — не сказать, что тоже плевать было, а всё равно трогало. Но ведь это был его знакомый. Помимо сомнений, — которыми, стоило признать, Люсьен в последнее время изобиловал, — Отец уловил ещё кое-что — это всё то же предвкушение и созерцание. В последнем случае именно молчаливая наблюдательность, словно Люсьен вспоминал, каким этот знакомый перед ним был в прошлом. Люсьен его хорошо помнил. Люсьен ничего не забыл. — Ну! Что?! А? — Запыхавшись, старик проследил, как фигура сделала пару шагов к нему. — Давай, скажи что-нибудь! — Ты постарел, Та́врий, — отозвался собеседник, повергнув узнаваемым голосом жертву в шок. — А как был многословным без толку, таким и остался. Пару десятков лет назад, когда Люсьен ещё числился в рядах Университета волшебства, Таврий Ре́йвиус был учёным там же. Частенько выходило так, что именно Рей, как его некоторые звали, оставлял Люсьена после лекций, чтобы в который раз попытаться донести, что всё, что было связано с некромантией, жёстко пресекалось. Скучно. Будто Люсьен этого не знал. Почему люди порой не смотрят в корень проблемы, а жало суют лишь к стеблям? Верно, так проще, до корней ещё добраться нужно, да и почва не всегда мягкая. Решив попробовать уболтать и так болтливого старика до смерти — тогда такой прямой смысл это ещё не имело, — Люсьен поведал ему о своём личном эксперименте, который не числился в архиве Университета. К чему стал рассказывать — не ясно, но вот… Захотелось, да и Люсьен был уверен, что Таврий не доложит об этом руководству. Так и вышло. Учитель услышал историю, как ученик захотел достичь невозможного, изготовить снадобье, что будет создано на основе конкретного человека, и которое будет способно полностью изменить внешний облик потенциальной жертвы эксперимента. Реакция Таврия тогда не заставила себя долго ждать — сначала сдержанный смех, а после речь, когда человеку пытаешься доказать, что задуманное неисполнимо, а в подсмысле оставляешь намёк, что он идиот. А реакция же Люсьена — всё просто, ученик, сидя за столом, лишь улыбнулся и так же спокойно покинул кабинет, лишь махнув рукой на прощание и кинув что-то наподобие: «Увидим». Через несколько месяцев Люсьен спонтанно покинул Университет, прихватив с собой все свои наработки, как зарегистрированных экспериментов, так и своих. Личных. Сейчас же Таврий больше не преподавал в Университете, доживая свой восьмой десяток, и осел в Храмовом районе, дом в котором ему достался от того же Университета за заслуги. Но ладно. Учитель на мгновение замер, забыв о всяком дыхании, и через седые упавшие на лицо пряди волос уставился на фигуру, что постепенно становилась для него знакомой. — Люсьен?! — молвил тот, будто боясь этого имени. — Ты… Кто? Теперь?.. — К чему тебе эта информация? — Смотря на него некоторое время, мужчина со вздохом стал приближаться к нему. — Неужели сейчас это важно? Послушай лучше, с чем к тебе пожаловал твой ученик, который бесследно исчез… — Убийца!.. — испуганно воскликнул Таврий, ответив самостоятельно на свой вопрос. Это верно — убийцу легко увидеть в толпе, а если и не увидеть, то почувствовать. Старик хотел отползти, но Люсьен наступил на ногу, надавливая. — Поздно, Таврий. — Люсьен наклонился так, что льющийся свет из окна осветил его лицо. — Я лишь хочу кое-что тебе показать. — Ты… Исчез, — вновь начал он, сдавшись. — Ты… Ушёл из Университета в… — В Тёмное Братство, верно. Таврий смотрел на лишенное всяких эмоций лицо, не понимая, узнавал он своего некогда ученика или же видел кого-то другого. Определенно, это был тот Люсьен, который ровно двадцать лет назад бесследно покинул Университет. Он оставил большую часть вещей, зато забрал все собранные им исследования, записи и результаты экспериментов. Университет сначала искал его, но со сменой руководства поиски прекратились. За несколько дней до его ухода в Университете произошло происшествие — одного из главных преподавателей убили в его собственной комнате. Дверь кабинета была открыта ключом, который был в единственном экземпляре — у профессора, а ключи он всегда носил с собой. Никто так и не выяснил, что произошло в ту ночь, но, судя по развернувшейся картине в комнате, перед смертью с ним вели диалог, а в крови нашли странный состав, который повлиял на всё тело — органы и нервную систему, — словно кто-то пытался что-то поменять в человеке. Несмотря на это, профессор умер от влияния извне. Таврий хотел спросить, имел ли Люсьен к этому причастность, — а он ещё тогда был более чем уверен, что имел, — но язык не поворачивался. И всё же дерзость в чёрных глазах буквально воспиталась до высокомерия, но было что-то ещё, то, у чего не было названия, — или человек напротив убийцы просто не знал, чем его назвать. Люсьен не был тем человеком, каким был при покидании стен Университета, осязаемое, но невидимое для людского взора изменение нельзя было списать на взращенную с годами мудрость или надменность — и чернота в глазах стала лишь гуще, плотнее. — Видишь, как меняются вкусы, хотя… — Люсьен вынул из кармана тёплый на ощупь флакон. — Вряд ли меняются они, меняются разве что отрасли, куда ты их направляешь. К примеру, слушай… Он приставил бутылек к уху старика. Таврий и впрямь вслушался, распознав гулкие удары, будто монотонный ритм сердца и что-то ещё — тихое размеренное дыхание. — Ты слышишь? Это жизнь! — восхищённо прошептал Люсьен, а глаза выдали первую эмоцию — воодушевление. — Моя жизнь для кого-то другого!.. — Ты… Не можешь… — пробормотал старик, понимая, чего добился его ученик и что он хотел сделать. — Это… противоестественно. — Вот уж не думаю. Скажешь это моему отражению, когда увидишь себя в зеркале. — Люсьен поднялся, продолжая удерживать его. — Хотя вряд ли ты до этого дойдёт. Ты забыл, кем я стал, Таврий. Это под силу мне, и только мне. — Н-но если т-ты… Значит… — Я добился того, чего хотел. Более того, если я и ты здесь, то, значит, мне нужен подопытный. ТЫ! Будешь не только моим испытуемым, но и тем, кого я выдам за себя! Ибо за мной уже идут. — Н-но подожди!.. — Хватит, Таврий. Уверен, за всю свою немалую жизнь ты достаточно наговорился. Люсьен надавил изнутри, и теперь голос зазвучал в голове.

— «И теперь за тебя буду говорить я и тот, кто живёт внутри меня».

И вдруг извращенная натура, сидящая где-то глубоко и подающая признаки жизни крайне редко, — ибо вряд ли нравилась даже хозяину, — выплеснулась наружу, из-за чего Люсьен улыбнулся, поддаваясь секундному ощущению удовольствия. Разрезав сзади путы на руках и ногах, он вновь встал перед ним, приказав снять себя одежду.

Влияние пронизывает тело до костей.

Отец жаждет и ждёт человеческого всхлипа.

— «Не жди, разорви, убей!»

— И проблем ты мне не доставишь, ибо…

Когда он закончил, Люсьен, даже не взглянув на свой шедевр, протянул учителю флакон.

— «Пей!»

Таврий взял пузырек и беспрекословно выпил.

— …Нового человека касте ты явишь!

Светлое, чьё-то милое дитя.

И проблем ты мне не доставишь…

…Ибо ты — это я!

С последним глотком старик выронил флакон. Проследив за откатывающимся пузырьком, Люсьен отошел назад, наблюдая за дальнейшим ходом событий.

И безумие овладевает человеком!

При виде картины, триумфа, успеха!

Не под силу устоять пред подобным, даже жизни в полвека.

Ибо ты — не только я, но и важная в моей истории веха!

Таврий тяжело задышал, упираясь руками в пол. Влияние спало с него, перестав быть нужным. — Что… Как…

— «Люсьен?»

— Я буду… Смотреть. — Ответ был для обоих, это был отрешенный голос, а Люсьен не шелохнулся, продолжая будто с упоением и неконтролируемым интересом наблюдать за изменениями в человеке напротив. — И ждать.

Страх — равное для обоих.

Один чувствует боль, второй —

Немеет, — с ужасом! — смотря на картину.

Неприятно даже ему, в страданиях коих,

Человек перед ним сгибается, в адских муках крича.

Сначала внутренности, ибо всё поддаётся изменениям. Каждое нарастание нового, каждое истлевание старого касается нервов и задевает их, а жертва каждый раз срывается на крик, не зная, что делать, отчего в конвульсиях просто хватается за голову. И звук, словно рвётся плоть, будто трещат кости — всё это слышно даже за громкими нотами криков.

Скребёт он древесину пола —

Ту самую, что пропитана чужой кровью,

Да только залито красным здесь —

Будет снова всё по-новой.

Будто алой пеленой сама судьба это место накрыла.

Затем внешняя оболочка — мышцы, черты тела и волосяной покров. Это выглядело так, словно из человека рвётся что-то чужеродное, будто сейчас он превратится в оборотня, зверя. Сухое, уже дряблое от старости тело меняет форму, приобретая знакомые очертания. Жертва вздёргивает голову, а Люсьен видит, как по телу словно проходит разряд за разрядом, меняя под своим натиском плоть и уплотнения мышц, как волосы меняют цвет и за мгновение отрастают до нужной длины, как голос, не срываясь и не убавляясь, меняет тембр на всё тот же известный, слыша который, Люсьен скалится и готов отвернуться, но всё равно смотрит. Тело новое, тело хорошо знакомое, ибо ТВОЁ! Это ты? Человек? Нет, это…

РЕЗУЛЬТАТ! — таково твоё имя!

Ни человек, ни личность —

Ничто ты — инструмент в моих руках!

И вызывает это всё у меня… Безразличность?

Словно только что не мне сама картина была страшна.

Успокоившись, фигура замирает и опускает голову — он тяжело дышит, и даже дыхание напоминает лишь одно! Но…

Но вопреки всему — ненависть!

— «К самому же себе?»

Нет, к НЕМУ! Не я это, пусть и точно так же он дышит,

Злоба, гнев, эта естественность!

Похожая на мою, в чужом теле которую я не приемлю!

— Встань.

Результат встал, вынуждая Люсьена приблизиться. Стеклянный взор прошёлся по результату с головы до ног, словно не удержавшись, Люсьен медленно обошёл его вокруг, не понимая, что думал.

А всё же… Восхищение!

Моё творение —

Верх достижений!

Каково же будет удивление выживших…

Особенно тех, кто будет карать «меня»!..

— Изумительно… — восторгался Люсьен, не в силах оторвать глаз. — Скажи что-нибудь… Ну, не слышу! Результат только разомкнул губы, опуская глаза на свои руки. — Что ты со мной сделал?.. Если бы удивление можно было показать ещё ярче, то у Люсьена это бы вышло. Даже у него.

Результат по той же причине учащенно дышит.

И это… Он чувствует тоже!

Ведь Владыка Ужаса всегда видит и слышит…

И он ощущает, как от «этого» бежит холод —

По ТВОЕЙ непривычной для этого коже!

Непреднамеренно Люсьен сделал несколько шагов назад, искоса смотря на самого себя. И вновь это…

— «СТРАХ! Ты боишься!»

Голос грохочет внутри, сотрясая сознание и будоража его еще сильнее. Люсьен же на секунду теряется — взор забегал из стороны в сторону, ибо поймали, заметили! Буквально надавили на то, что так долго скрывалось.

Кого ты боишься, от кого хочешь бежать?

Страх может сжирать, постепенно твоё же «я» истребя.

Результат боится —

Ему не нужно подражать…

И впрямь страшишься? Неужели самого же себя?

Но в лице напротив не было тебя — пусть это и был именно ТЫ! И вот страх… В который раз Люсьен ловил себя на мысли, что никого так не боялся, как самого себя. Назревал вопрос, когда это началось, когда было замечено? Слишком давно… Страх себя, своих поступков и мыслей часто менялся — он буквально воспитывался, да, в точности так же, как и дерзость в глазах до высокомерия. Он тянулся за своим хозяином, рос, он учился. Это как воспитанник, который перенимал навыки наставника, молча в стороне наблюдая и изучая, а после, вытянувшись и выучившись, обратил всё выученное против учителя, хозяина. …Вначале боязнь своих мыслей — было бы интересным опытом создать снадобье, способное полностью изменить внешний облик человека, подчинить его себе, своему внешнему облику! — это ведь противоестественно, как выразился учитель, далее страх поступков, когда мысли овладевают тобой, проникая глубже и досаждая даже во снах своими извращёнными идеями и замыслами, а ты поддаёшься и… Поступаешь. И не потому что надоело просыпаться в холодном поту посередь ночи, а потому что так хочется именно тебе! Это интересно, это поучительно, это ново в своём некотором смысле, а потому и вряд ли выполнимо. А делаешь тогда зачем? Потому что если сделаешь, то испытаешь неподдельное восхищение собой же! Да вот кому-то на это всё равно — Люсьен, достигнув некогда желаемого, так и не испытал того, чего стоило ожидать, хотя… Если бы своё же творение не вызывало отвращения, то и тогда ничего бы не изменилось. Восхищение собой — слабость? Нет, просто не для всех. И вот страх себя — впервые осознав и вкусив эту мелочь, Люсьен понял, насколько она… Разносторонняя. Она может как пугать, так и, на удивление, радовать, останавливать, так и дарить стимул идти дальше. Каждый раз, когда думаешь, что подчинил себе эту «мелочь», находится новая и новая ситуация, когда всё та же «мелочь» искажается и буквально выплёвывает что-то новое. Боязнь своих деяний и возможностей, страх заслуг. Страх себя, ибо ты — не только ты, и внутри грохочет его голос, а хозяин ворочается в теле, будто червь копошится в яблоке. Он — часть тебя, а оттого страх его един со страхом себя. Так вот — боязнь себя и того, на что ты способен, — страх пугал, как бы странно ни звучало, он вводил в ступор, но не давал иного выбора, кроме одного — научиться жить с ним, ибо это ты же его и породил, и если не в силах искоренить, — а кому-то выкорчевать его не представлялось возможным по ряду причин, — то остаётся только терпеть и нести. Одно другому не уступает — что то, что другое — достижение. Взяв себя же под контроль, Люсьен посмотрел на результат перед собой уже полностью осознанным взором. Человек, не сдержавшись, взревел, словно зверь. — ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?! — Молчать! Тон моего голоса омерзителен, если им начинают орать или молить. Так что ты замолчишь и говорить будешь только тогда, когда нужно. Результат опустился, хватаясь за голову и не желая видеть человека напротив, но его голос уже проник внутрь, играя нервами, будто струнами.

— «Ты будешь подчиняться мне! Ты — мой голос, моё лицо и тело. Ты — Я! Ты не только моя внешняя оболочка, но и внутренняя, и я заставлю тебя принять изменения ещё того, кто сидит внутри меня!»

Жертва встряхнул головой, желая выкинуть голос.

— «Я ЗАСТАВЛЮ!»

Голос вновь прокатился по телу, а Люсьен надавил, пытаясь сломить его волю. И сломил. Результат вновь замер и тут же поднялся.

— «Итак…»

— «Он под моим контролем».

— «Отлично, не могу больше на "это" смотреть».

Сняв с себя робу, Люсьен кинул её «результату», а следом тесьму для волос. Наблюдая, как он одевается, Люсьен открыл дверь и выглянул наружу, посмотрев на утреннее небо.

— «Они близко».

— «Отлично. Уходим».

Уже сделав шаг на выход, Люсьен замер, обернувшись к нему, и снял с себя ремень с ножнами и кинжалом. — Лови. — Он кинул результату оружие. — Пригодится. Поймав кожаный пояс с ножнами, он ловко нацепил его на себя. Наблюдая за ним, Люсьен поджал губы, явно задерживаясь в доме. Жалость. Не к человеку, а к результату. Такое творение должно было прожить дольше, чтобы и пользы от него было больше.

— «Нам пора».

Люсьен непреднамеренно кивнул, но вновь посмотрел на него. — Прощай, Рей. И вышел из дома. Добравшись до лошади, параллельно сметая полосу, оставленную жертвой, Люсьен вынул из сумки заранее подготовленную робу и накинул на себя, продолжая смотреть на дом.

— «Сейчас отъедем на некоторое расстояние, чтобы… вещать».

— «Я могу "вещать" из любой точки мира, Люсьен, ты знаешь это».

— «Знаю».

Запрыгнув на лошадь, Люсьен дал приказ о движении, направляя лошадь по новой дороге в чащу леса.

— «И ты веришь мне?»

С неба посыпались редкие хлопья снега, а ветви на пути покачнулись от ветра, так, словно призывая не верить вопросу, охватывающему слишком многое.

— «Верю».

Не верил. Давно. Слаба была вера не в то, что всё пройдет хорошо, — и именно он был заинтересован в этом, — а в самом нём. В него.

…Но когда это появилось?

Слуга обязан исполнить то,

Что ему велено — извести светлую душу!

Но теперь он отказывается её погубить.

И нет желания унять души холодную стужу.

Но что делает она? — оберегает!

И ненавистен мне такой отклик!

Я чувствую влияние —

Оберег света! —

И теперь гнев мой против обоих лишь больше!

Контроль однажды будет взят…

Не смотрю я сквозь время, как она, но знаю.

И от этого не убережёт,

Даже всевидящая Мать…

ИБО ПОД МОИМ КОНТРОЛЕМ БУДЕТ ТОЖЕ!

─── ∘◦✧◦∘ ───

Позже он вернулся сюда. Люсьен знал, что теперь дом был пуст — он видел, он наблюдал.

И кто бы мог подумать, что истинное лицо «жертвы» смотрит?

Жертва — в лице убийцы! — как сказал бы один.

Кто бы мог подумать, что плод своих достижений —

Можно так приспособить?

Чьи желания, мысли и цели возможно так глупо разбить.

Люсьен приблизился к дому, остановившись на выбитой следами тропе. Внутри многие мысли перемешались, человек догадывался, что он увидит, когда откроет дверь пыточной. СЕБЯ! Своё некогда узнаваемое лико, но… Нет. Это был не он. Хватит путать. Если бы сама судьба стояла сейчас рядом с ним, то тоже смотрела бы на дом с пусть и скрываемым, но отвращением, ибо она-то видела, что там. А вот если бы посмотрела на Люсьена, то не увидела бы ничего. Взор — почему-то — изучал соломенную крышу, стены, сам дом, словно он думал не об этом. Спокойствие и… безразличие. Теперь! Теперь именно оно, ибо твоя копия мертва, твоя копия тебя спасла, твоя копия… Она была! Её видели, её поняли и услышали, более того — её не узнали! Узнали, но не того, кого стоило! Вернее, не стоило. И всё это радовало, понятие «мне противно» вымещалось и меркло на фоне одного: — Я жив. — И усмешка озаряет бледное лицо — не победная, не радостная, а просто… Верующая. Теперь он был уверен, что к нужному человеку он вернётся, что план — его, новый план! — будет воплощён в жизнь, а о новой войне можно будет подумать потом. …И что новое будет воздвигнуто на заре новой эры для Тёмного Братства.

— …В общем, оно как вышло: мне сообщили, что меня хотят убрать, а я пошла на крайние меры — убила девушку, чем-то похожую на себя. До сих пор корю себя за это… Дело было в таверне, я завела её к себе в комнату, велела одеться в мою одежду и убила, подложив письмо своей тёти. Может, глупо это, но я тогда мало соображала, что к чему. Забрав её вещи и все свои, я покинула дом через люк на потолке. Через несколько минут в мою комнату ворвались, но застали лишь, хах, «мой» труп. Как потом я выяснила — поверили…

Вспомнив об этом, Люсьен еле заметно усмехнулся, продолжая смотреть на дом. Пару месяцев назад эту историю ему поведала сама Клара уже от своего лица. Стоило признать, где-то были сходства с той историей, какую Люсьен вершил сейчас. И вот, продолжая думать о ней, Люсьен покосился на будто бы только сейчас замеченное им живое существо. Верса, заметив знакомого человека, посмотрела в сторону него, заинтересованно вздёрнув уши. — Иди сюда. — Люсьен подошёл к забору, махнув на себя. Лошадь без раздумий направилась к нему, при приближении боднув его сырым носом. Дотронувшись до неё, Люсьен уловил до приятного ощущения знакомую ауру, исходящую от тела, — неужели Мать вмешалась в жизнь Клары раньше? Вряд ли в склепе уже всё закончилось. Хотя логично — всевидящая ведь. Люсьен до конца убедился в этом после разговора с ней. Взгляд снова устремился на дом. Уже без раздумий оставив лошадь, Люсьен подошёл ко входу и отворил и так приоткрытую дверь. Знакомый скрип несмазанных петель и звук сапог на пороге отозвался по комнате эхом. Тело, висящее на крюку, будто приветствуя гостя, медленно повернулось к нему, вызвав у вошедшего реакцию ужаса.

— «Тебе не нравится?»

Голос внутри выдал нотки… Восхищения. — Это…

Лоскуты оболочки белой и чёрной ткани —

На фоне таких же волос.

Ты смотришь на то, что демонстрирует тебе свою красоту!

Оно медленно поворачивается, на тебя глазея,

Да только пусты глазницы изуродованного творения!

…Это истинная картина того, что остается после таких карателей, как Чёрная Рука. А потому…

…А потому картина трескается, являя настоящий,

Исписанный КРАСНЫМ холст!

Видишь ты кровь, изуродованное тело, СЕБЯ!

На полу в луже крови плавает органов горсть.

ТВОИХ! Ибо это ты! Место, занятое другими, ждало только тебя!

Хотя чего ещё он мог ожидать от Руки? В прямом смысле голое без кожи тело висело в перевёрнутом положении над полом. Лужа крови под ним практически полностью свернулась, красная роса с тела больше не скатывалась. Из открытого мяса выступали кости. Всматриваясь в тело, уже будучи перед ним, Люсьена вдруг захлестнула одна мысль, несмотря на вес и смысл которой, он никак на неё не отреагировал. …Можно было увидеть, как ты выглядел изнутри… Асимметрия лёгких и вид остальных органов — их цвет, положение, запах, — нахально выглядывающее из-под лёгких сердце… Вместо реакции рука сама потянулась к плоти, «ныряя» под лёгкие и нащупывая уже холодный орган. На секунду оскалившись, Люсьен вырвал сердце, всё так же равнодушно рассматривая. И вот, возвращаясь к реакции ужаса при входе в дом, — вызвана она была осознанием и знанием лишь одного: это твоё место. Это мог быть ты. И неужели сейчас было уместно это «от такого творения должно быть больше пользы»? Смотря на сердце — своё сердце! — в руках, Люсьен понял: как бы ни было жаль второго от противопоставления времени, потраченного на эксперимент, и времени, сколько «результат» просуществовал, — всё же творение, некогда не имеющее смысла, обрело его лишь в последний момент. Может, поэтому эксперимент раз за разом и проваливался? Потому что не было ему применения? Может и так. Вероятно, шанс видеть своё сердце выпадает далеко не каждому. И это мягко было сказано. Смотря на него, Люсьен вряд ли что-то чувствовал — обычный, ничем не отличающийся от прочих орган. Но вопреки этому вторая рука непреднамеренно коснулась груди — внутри билось в точности то же самое — живое. И «в точности то же самое» в этом случае играло совсем другими красками. Рука, что легла на грудь, сжала ткань одежды вслед за рукой, что сжала сердце. Из органа брызнула кровь, капая на пол и стекая по запястью к локтю — уже холодная, не такая яркая и отдающая запахом старого, проржавевшего железа. Не пульсирующее, уже потускневшего цвета плоти, но всё ещё по-своему красивое сердце, когда его разжали, покрылось мелкими складками, ибо вытолкнув из себя остатки жидкости. Люсьен вновь посмотрел на выражение лица трупа — вернее, то, что от него осталось, — и будто специально «вложил» сердце обратно на своё законное место. Каково же зрелище — ученик стоял подле трупа своего некогда учителя, который не поверил в него. Хотя мог ли? Впрочем, в качестве подопытного для такого дела выбрать Таврия оказалось неплохим решением. Весьма красноречивым. Решив больше не задерживаться, Люсьен покинул дом. Но во всём этом его волновала совсем иная душа, которая… Должна ли была вообще волновать, а всё равно волновала, резала и истязала! Остановившись, Люсьен посмотрел на Версу, выдавая еле заметную эмоцию сожаления. Ну вот и что она могла чувствовать? Вроде бы не должно подобное волновать, до этого же так не волновало, но оно всё равно продолжало трогать и вынуждать останавливаться и задумываться. Даже при прекрасном знании того, что будет дальше, даже при мысли, что она справится, — и Мать дала ясно понять, — а всё равно терзало. Люсьен не умел думать о чужих чувствах, он не умел заботиться, он разучился, а может, никогда и не умел. Вначале, когда подобные мысли его настигали, он гнал их, говоря себе, что это слабость — чувствовать, — убийца не должен поддаваться на это, он не должен. Он не должен? Не должен ли? Но после мнение поменялось. И почему же? Пример. Банальная наблюдательность, которая была и раньше, но изменилось само направление этих рассмотрений, ведь, как стоит заметить, при созерцании, вероятнее всего, человек заметит лишь то, что его волнует и что ему нужно, — заметит то, что его и привело к наблюдению. И разве это не так? Да, бывают исключения в виде нахождения чего-то нового при наблюдении, или же когда человек прибегает к подобному без цели, но в общем это так и выходит, как сказано, вероятнее всего. Так вот, наблюдения — вслушивание в разговоры, наблюдение со стороны. Убийца — живое существо, поэтому ему присуще чувствовать. Он может скрывать это, он может плевать на это, он может пытаться искоренить это, но он никогда не будет не обращать внимания на всё так же это — будто убийца не человек. Наблюдая за чейдинхольской семьёй, Люсьен понял, что, несмотря на свою природу, они чувствовали. Может, каждый по-своему, но это было заметно, пусть и еле-еле. А вытащить подобное наружу порой очень и очень сложно. Но в конце концов именно Клара дала понять, что чувствовать — это далеко не слабость, и любой имел право хотя бы вкусить и понять, что это. У неё это проявлялось в чём-то донельзя банальном, в страхах кошмаров былой жизни, которые ей порой снились, и о которых она не боялась вслух говорить даже Люсьену, в нервности перед контрактами и трудностями на них, или же в чём-то более важном для кого-то конкретного. Его. Только его. Он знал, что она чувствовала, но не говорила. В точности так же, как и он. И здесь они тоже опять-таки были чем-то похожи, пусть и в корн друг от друга отличались. Забавно, что, став убийцей, по прошествии недель и месяцев она лишь чаще ставила под сомнение этот же вопрос — имею ли я право чувствовать? Более того, нередко можно было заметить, как она же и подобного «чувствования» сторонилась, но всё равно каждый раз сдавалась. А может, мужалась из раза в раз говорить о том, что её волновало. Не каждый человек сможет озвучить то, о чём думает и что чувствует. Люди, меры, зверолюды — вся эта ходячая живая плоть сама по себе страшна, но не вся. Стоило признать — не вся, даже учитывая то, что ВСЯ она была способна на страшные поступки, хотя зло — понятие весьма абстрактное, оно у каждого своё. Не стоило обобщать. Что она могла чувствовать после того, что увидела? И подобные мысли именно сейчас нужно было гнать! Нужно, ибо не было смысла думать, а если думать — то лишь с умыслом вновь резать и так по слишком восприимчивому, чтобы потом и вовсе сорваться. Не стоило, ничего изменить было нельзя ещё тогда, у моста, когда он смотрел на отдаляющуюся фигуру. Сейчас можно было следовать лишь заданному курсу. Своему. Личному. Вырвав себя из сгустка мыслей, почти поглотившего его, Люсьен обернулся, рассматривая хижину. Мысль, что с этим местом что-то нужно было делать, не покидала его с того времени, как он прибыл сюда. И он знал, что нужно было делать, ибо подобное скормить можно было лишь одному явлению. Лишь оно не оставляет после себя улик. Но было одно «но». Люсьен вновь обернулся на возню позади себя, наблюдая, как Тенегрив через забор доставал Версу, пытаясь дотянуться носом до сумки на её седле. Приблизившись к ним, Люсьен устало усмехнулся, наблюдая за ними, как вдруг огляделся. Ему хотелось верить, что она его слушала. Ему хотелось верить, что она с ним согласится. Из мыслей вывел толчок в плечо — Верса вновь боднула его, ожидая хоть какой-то ответной реакции. Уставившись на неё, Люсьен коротко глянул на небо и вновь на лошадь, решив уточнить: — Ты? Верса в ответ словно кивнула, вновь замерев. — Значит, договорились? Лошадь по её велению встрепенулась, будто ответив, и снова отвлеклась на Тенегрива. Посмотрев на дом, Люсьен кивнул своим мыслям, решив поступить так, как хотел.

— «Что ты будешь делать?»

Люсьен подошёл к сумке на седле Тенегрива, открыв её, — вся она была доверху забита бутылями с маслом.

— «Хватит с этого места кошмаров».

…Но это ещё не всё.

Впервые за несколько часов стены убежища сотрясает грохот Чёрной двери. С порога вошедший видит впереди лежащее тело, из-за внимания на которое действия стали менее резкими. В конце концов, замерев на несколько секунд, Люсьен всё же решает идти дальше, приближаясь к телу хозяйки убежища. Он знал. Он смирился. Ему пришлось это сделать. У него не оставалось выбора ровно так же, как и у этого убежища. Люсьен остановился прямо около пятна крови, впитавшегося в ковёр, как вдруг задумался. Он вспомнил, как нашёл Очиву и Тейнаву в аргонианском племени близ с границей Аргонии — это было то самое племя, в котором тренировали ящеров, родившихся под знаком Тени, чтобы по достижению совершеннолетия отдать в Тёмное Братство. Тогда они были ещё совсем маленькими, одиннадцатилетними по тамриэльмкому летоисчислению разбойниками, как их часто называли. Но вот к Люсьену быстро привыкли, казалось, прошло пару дней, пока убийца пережидал аномальные шторма в племени, что приняло его, ибо знало, кем он был. Люсьен же за эти несколько дней, наблюдая за нахальным поведением двух близнецов, понял, что они станут неплохим пополнением для одной из семей Тёмного Братства. Так сложилось, что именно в год их совершеннолетия Люсьен стал Уведомителем чейдинхольского убежища, что отбросило всякие сомнения и препятствия брать этих двоих к себе.

— «Ты помнишь, что нужно сделать?»

Уже сидя перед телом, Люсьен, вопреки его голосу, посмотрел в тоннель впереди себя и поднялся, направившись туда.

— «Помню. Но сначала мне нужно другое».

И он молчит. Он не говорит, не взывает, не останавливает, а лишь ждёт. Ожидает. Непонятны порой человеческие желания, а банальная мягкость может быть даже в таком, как Люсьен. Верно ведь? За этим он идёт в кабинет своего учителя? Мёртвого, а из двух наставников ученик всегда бы выбрал второго — дело не в схожести, не в характере, а… Люсьен приоткрывает тяжёлую дверь кабинета, практически вступив в расползшийся ковёр крови. В отличие от прочих мертвецов, внешний вид мёртвого в прямом смысле вампира не выдавал этого. Он словно… Просто спал, но и здесь промах — вампиры не спят. Что могло быть самым страшным в ситуации, в которой сейчас находился Люсьен и Винсент при жизни? Это известие. Осведомленность. Та, которую Люсьен возненавидел, признавая своё же поражение перед ней. И он ничего не мог с этим сделать. Что ещё страшнее — Винсенту он так и не сказал, почему так и никак иначе. …Волновало. Интересовала судьба лишь тебе ближних, беспокоила лишь она, но в результате весь изначальный план по спасению всего и всех оказался просто ненужным! Бесполезным перед волей Отца! Но гнев вызывало то, что Люсьен успел подготовиться к выполнению своего плана. В чём же минус? Всё бы ничего, но пришлось подставить под нож своё убежище, прекрасно зная, из-за кого это произойдёт! Ты всем обладал для того, чтобы остановить этот хаос, но ничего не смог сделать. Перекрыли пути, точно кислород. Подумав об этом, Люсьен закрыл глаза и от собственного же бессилия сел на пол, облокотившись на боковину стола. Возвращаясь к мысли о том, что ученик всегда бы выбрал второго учителя, возможно… Схожесть и характер всё же имели место быть. Если вспомнить историю зарождения их дружбы, то… Нет, Люсьен бы не вспомнил. Он лишь помнил тот день, когда один контракт изменил слишком многое в его жизни — и не только в его. В тот день он впервые увидел ту книгу, которая практически сразу исчезла, в тот день в него вселился он, и Люсьен впервые услышал его голос внутри себя. В тот день Грива стал Тенегривом, а Винсент — лишь он после возвращения Люсьена в убежище, когда все хватились своего Палача, заметил существенные изменения в своём ученике. Может, заметил потому, что слишком хорошо знал. Кажется, это был четыреста двадцать первый год — всё произошло как раз-таки тогда, когда Братство трясли Кровавые метки. Винсент был тем, кто сразу при его появлении в семье стал приглядывать за ним, сначала Люсьена это настораживало, потом, вдумавшись и присмотревшись, он осознал, что злого умысла в этом не было. Умысла вообще никакого не было. Причины такой наблюдательности за собой он так и не выяснил. Пытался, но Винсент так ничего и не сказал. А, вероятно, причины-то и не было? Неясно почему, старый вампир стал делиться всеми своими навыками и хитростями, именно от него Люсьен научился многому тому, что знал. Знал бы он, что, возможно, именно благодаря ему Люсьен сейчас жил. Без него вряд ли бы вышло создать то творение, которое не давало покоя Люсьену свыше двух десятков лет, половину его жизни. Именно после нескольких лет перенимания навыков у Винсента Люсьен окончательно убедился, какой же пустой тратой времени были эти два года в Университете, но и он же каждый раз понимал, что именно Университет привёл его туда, где он был теперь. Да, Анни́рис бы, узнав об успехе в этом личном эксперименте, точно обрадовался, ибо он был вторым, кто узнал про него. Вспомнив о нём, Люсьен на секунду замер и после некоторых сопоставлений событий последних дней понял, у кого находилась его вещь. Это вызвало слабую ухмылку — такой мелочи, на его удивление, он был рад, рад, что его кольцо так и осталось у Клары.

— «Нам пора, Люсьен».

Люсьен не отвечает, лишь молча закрывает глаза, до этого смотря в потолок, и даёт себе несколько минут покоя, пусть и не такого, какого теперь достиг его второй учитель.