Цветок и Рыцарь

Иногда я ненавижу тебя,

иногда я ненавижу себя,

но мне всегда тебя не хватает.

Дэвид Генри Хван «М. Баттерфляй»

I

У Шарлотты много чего есть

Рамона — не дура! И она подписывает. За следующие несколько недель ей нужно разгрести и передвинуть свое расписание. В конце лета она летит в Шарлотт, Северная Каролина, чтобы в Ассоциации профессионального женского реслинга записать на видео несколько матчей. Не Флорида, но все же! Все эти несколько недель Фрэнки пропускает групповые тренировки. И даже один из их общих боев неожиданно сдвигают по сетке, так что Рамоне вдруг приходится драться с одним из парней. Она совсем не обращает на это внимания. И то, что Фрэнки не упоминает о ее дне рождения, нисколько Рамону не трогает. Она не придает этому значения. Это неважно! Рамоне и без того есть чем заняться! Вместо того чтобы любоваться собственной подписью на бумагах PGWA и болтать по телефону с Розамунд, попивая протеиновый коктейль с яблоками и шпинатом, весь свой день рождения и еще последующие несколько дней она пытается дозвониться до «этих клоунов из «МакДональдса», которые просто отфутболивают ее один другому и обратно. А все потому, что ее лицо снова появляется на рекламных плакатах. Без ее ведома! С тех пор как Рамона продемонстрировала всему Сан-Бернардино свой аппетитный бицепс (то есть картошку!), «МакДональдс» неоднократно менял рекламу на билбордах. Они выпустили целую серию, где бургеры и наггетсы украшали разные части тела (ну, или наоборот, части тела украшали собой рекламируемый фастфуд, кому как) местных спортсменок. Спортсмены (кому как) там тоже были. В основном все они выступали за «Койотов Калифорнийского университета». Так Рамона и оказалась в компании футболистки и волейболистки, выигравшей или даже просто прошедшей в очередной чемпионат национальной ассоциации студенческого спорта. В честь этого события PR-отдел напечатал всю спортивную серию по-новой и вывесил, правда, не на билбордах, а всего-навсего на подъездах к окошку заказов для водителей. На билбордах красовалась вся университетская команда; и каким же дураком надо было быть, чтобы и правда думать, что хоть кто-нибудь из них питается картошкой и бургерами! Рамона не получила с этого ни цента. Ушлые юристы вежливо ей объяснили, что все ее изображения, сделанные во время той фотосессии, согласно условиям подписанного контракта, ей не принадлежат. Может быть, поэтому собственное лицо у придорожных забегаловок больше ее не радовало. Все это Рамона выяснила перед самым отлетом и к вечеру была слегка на взводе. Когда, трижды перепроверив собранную загодя сумку, ей все-таки удалось задремать, сейчас же проснулся и заныл телефон. Выскочив из-под одеяла, она еще некоторое время пыталась сообразить, почему за окном темно, а на экране мерцает входящий вызов. Нажимая «Принять», Рамона уже чувствует, что пожалеет об этом, но сердце все равно пропускает удар, а электрический голос Фрэнки издалека щекочет ей ухо: — Рамона! Ты мне нужна! — Да? «Неужели?» — зевая, Рамона забирается обратно в постель и инстинктивно натягивает одеяло на голову. Во тьме голос Франчески звучит, кажется, совсем близко. Кажется, если протянешь руку… — Да! Мне тут нужно твое… копье! Или что там у тебя еще есть?.. Глаза открываются сами собой. И почему-то Рамона совсем не злится. — Ты выпила? — Ой, начинается, Святая Рамона восстала из кипящего масла, чтобы нести в массы холестерин! — конечно, она тоже видела эти чертовы плакаты. — Это не твое дело! — Тогда зачем ты мне звонишь? — закусив губу, Рамона сдерживает улыбку. Как ни странно, на прямой вопрос она получает прямой ответ: — Потому что мне нужно, чтобы ты забрала меня из полиции! — Фрэнки произносит это так, будто Рамоне это должно было быть очевидно с самого начала. — Ты приедешь или нет? И шоколадку мне купи! Умираю — есть хочу! В участок на другом конце города Рамона примчалась за полчаса. Фрэнки сидит себе, развалившись на стуле, рядом с одним из конторских столов и, увидев ее, посылает что-то вроде воздушного поцелуя с кончика указательного (Рамона очень надеется, что это был указательный!) пальца. Ее волосы в восхитительном беспорядке, этот небрежный узел на макушке, вместо аккуратной и сложной косы. — Парни, это она! Девушка с плаката! — сообщает Франческа комнате, откинув голову назад. Полицейских в участке в этот поздний час всего трое, один из них, тот, что сидит за столом, рядом с которым киснет Фрэнки, устало глядит на нее из-за монитора и стучит по клавиатуре. В углу кабинета оживает принтер. — Что происходит? Что случилось? — только и успевает спросить Рамона, прежде чем Франческа, тяжело соскребая себя со стула, поднимается на ноги и вдруг обнимает, положив голову ей на плечо. Пожалуй, она действительно выпила. — Спаси меня, — шепчет Фрэнки. — Я тебя ждала, — ну, просто чертова Дева В Беде! Тем временем бумаги из дальнего конца кабинета перекочевывают к Фрэнкиному тюремщику, и он подвигает их вперед по столу. — Порча коммерческого имущества, сопротивление при аресте. Подпишите. Отлипнув от Рамоны, Франческа закатывает глаза и, гримасничая, наклоняется над столом, глядя на офицера исподлобья: — Сколько раз повторять, я даже не думала сопротивляться. И вообще была милой, даже не побила никого. — Пиши уже давай, и идите отсюда на… улицу. — Ладно, — правая кисть у нее перебинтована, ручку ей держать неудобно. — А я рассказывала тебе… — Ради всего святого, поставь подпись, а! Фрэнки вздыхает: — Не хочет меня слушать, — и она глядит на Рамону из-под руки. — Я ничего не понимаю. За что вы ее арестовали? Что случилось? — Ваша… подруга, — пожевав губами, ответственный за Фрэнки коп подбирает слова, остальные тихонько посмеиваются, — разбила защитное стекло и разрисовала рекламный плакат… — Это! «Это» происходит стремительно. Достав из кармана черный маркер, двумя взмахами Фрэнки рисует усики у Рамоны над верхней губой и чуть отклоняется, чтобы полюбоваться своей работой. — Да. «Это», — подтверждает коп, устало на это взирая. — То есть сегодня я в брюках? — запоздало реагирует Рамона, придерживая Фрэнки за талию. — Черт! — восклицает Франческа, оглянувшись на копов, и, заглядывая ей в лицо, проводит точно такую же полоску усов у себя под носом. — Теперь я хочу померяться членами! — Короче! — перебивает их полицейский, хлопнув по столу. — Внесите чертов залог и катитесь на все четыре стороны! Недалеко от участка Рамону ждет такси. Когда они садятся в машину, Фрэнки кладет голову ей на плечо. — Спасибо. Что приехала. Пару миль они проезжают в благословенной тишине. Фрэнки почти касается губами ее шеи. — Знаешь, — говорит Франческа негромко, когда такси выруливает на хайвей, набирая скорость, — теперь я понимаю, что меня так бесит в этих твоих плакатах! Волосы! — Что с ними не так? — разочарованно спрашивает Рамона. — Я люблю твои волосы. А на этих плакатах ты — блондинка! Эта их «восхитительная блондинка» слишком хороша для моей Рамоны. — Ну спасибо! — Скромняжка! А с другими такая смелая, — голос становится вкрадчивым шепотом и пробирает до мурашек. И лицо ее так близко, ускоряется пульс… Рамона чувствует ладонь ее, прокравшуюся под куртку, на своей груди. — Моя шоколадка! — радостно взвизгнув, Франческа вытаскивает шоколадный батончик за краешек обертки у нее из кармана! Рамона про него совершенно забыла. — Ты чудо! — довольная, она щедра на титулы. Милостиво чмокнув Рамону в щечку, Фрэнки переключает все свое внимание на борьбу с оберткой. «Вот значит как. Ладно», — думает Рамона и, склонив голову, разворачивает к себе ее лицо. Губы приоткрыты. Это не просто приглашение, намек или мольба, это явный ультиматум, требование поцелуя. И Франческа принимает ее правила, смежив веки. Рамона сейчас же подается вперед и немного в сторону. — Нет! — вопит Фрэнки, но уже поздно! Рамона уже отхватила половину шоколадного батончика и торопливо жует, сквозь смех запихивая его себе в рот. — Ты это не ешь! Мое! — она действительно пытается выхватить у нее изо рта кусочек шоколада, хохот, крошки брызгают во все стороны, пока они борются за остатки шоколадки в обертке. — Надо делиться! Делиться!.. Для человека, у которого за спиной двух пассажирок только что отбросило назад во времени лет эдак на пятнадцать, водитель ведет себя слишком невозмутимо. К счастью, ехать осталось совсем недолго. Войдя в квартиру, Фрэнки избавляется от шлепанцев и оставляет на полу огромную мужскую рубашку, размера на три больше нее, которую носит как пыльник, тянет Рамону за собой. При этом самая соблазнительная женщина в мире похожа на утомленного детсадовца, вернувшегося домой после слишком долгой прогулки. Вместе они падают на кровать. Единственное освещение в комнате — призрачный свет фонарей на парковке. В ночной темноте Фрэнки кажется ненастоящей, Рамониной фантазией перед сном. Но стоит протянуть руку, чтобы включить свет, как она прижимается всем телом, давая понять — сейчас шевелиться нельзя. Россыпь мелких торопливых поцелуев — рябь дождя на поверхности воды. Осторожно, чтобы не потревожить, Рамона гладит ее по волосам. Долго. Пока не замечает, как следит за ней внимательный черный глаз. Франческа, настороженный дикий зверек в ее объятиях, прячется за волосами. Рамона чувствует нежное прикосновение к своему плечу, Фрэнки вырисовывает узоры, соединяя родинки. Иногда она делала так… раньше. В другой жизни. — Ты завтра уезжаешь? — Да. Фрэнки судорожно вздыхает, Рамона чувствует бинт на ее раскрытой ладони. — Тебе больно? — бережно взяв ее за руку, касается пальцев губами. Фрэнки вздрагивает. Рамона чувствует, как вздрагивают ее плечи. Прерывистое дыхание щекочет подмышкой. Она… плачет? Долгую секунду Рамона не может в это поверить. Она видела разную Франческу: смеющуюся, сонную, рычащую от ярости, кричащую, усталую, улыбающуюся, недовольную, язвительную, ласковую, скорчившуюся от боли, звенящую от восторга, даже стонущую от страсти теперь видела, а плачущую — нет. — Прости, — выскользнув из объятий, Фрэнки садится на край постели, прячет лицо, пытаясь смахнуть незваные слезы. — Я… сейчас, сейчас все пройдет. Рамона молча обнимает ее со спины, обхватив своими ее бедра. Больную ногу приходится спустить на пол. Так сидеть не очень удобно, но это неважно. — Я тебе расскажу кое-что, — говорит она тихонько. — Когда я была совсем маленькая, мама иногда ездила на дорогую автомойку. Там было все такое — по высшему классу! Лавка с безумными безделушками, вроде хрустальных пресс-папье или фарфоровых китайских статуэток. У прилавка с закусками стоял старик в атласном жилете, при бабочке. Обращаясь к покупателю, он всегда слегка кланялся и обязательно говорил: «Да, сэр». Мне казалось, что он хозяин, хотя он был простым буфетчиком. Рамона касается губами ее виска и говорит, говорит, чувствуя ее прерывистое дыхание: — А еще там был длинный коридор со стеклянной стеной, через которую можно было смотреть, как моют машину. Обычно сотрудники забирали ключи, а от тебя требовалось только пройти внутрь и купить у старика этих самых безделушек или напитков. Но мама всегда оставалась в машине. Она отправляла меня внутрь, и заезжала на мойку сама. Я выходила к столикам, которые стояли под навесом с другой стороны, смотрела, как подъезжает наша машина, и эти парни в фирменных майках бросаются к ней. Один из них подает маме руку. Она покупала мне мороженое, и мы вместе смотрели, как они копошатся вокруг машины, вытрясают коврики и все такое. Я никогда не обращала внимания на мамин опухший нос и красные глаза. Она возила меня на мойку, чтобы поплакать. Вот так. — Я хочу, чтобы тебе для этого не нужна была мойка, — добавляет она после паузы. — Ты же знаешь, что она тебе не нужна? Фрэнки молчит, прислонившись к ней, смотрит в ночь за окном и едва заметно кивает. — Это так… Все в порядке, — говорит она, повернув голову. Приблизившись, Рамона носом повторяет путь слезинки, скатившейся по щеке к уголку ее губ. И вдруг отстраняется. — Думаешь, это сотрется? — спрашивает Рамона, проведя пальцем вниз по ее тонкому носу и повозив под ним там, где маркером начирканы усики — под носом у нее мокро. — Не знаю. Надеюсь, что нет! — отвечает Франческа, фыркнув и хлюпая носом, который она вытирает своими бинтами. — Тогда у тебя не выйдет произвести впечатление на шарлоттских девок, моя прекрасная Усатая Картофелина! Рамона решает не акцентировать внимание на слове «моя» и просто молча наслаждается звуками ее голоса. На парковке слышен звук работающего двигателя, кто-то хлопает дверцами, голоса нарастают. «Да я, блять, любила тебя!» — выкрикивает женский голос с южной экспрессией. Его перекрывает мужской. Обнимаясь в темноте, невидимые для мира, они тихонько смеются, передразнивая чужую неважную ссору с непомерным списком глупых претензий друг другу. — Черт, скоро твой самолет… — наконец шепчет Фрэнки. — Да плевать, — в этот момент Рамона действительно так считает. — Нет, не плевать! — высвободившись, чтобы взглянуть ей в лицо, Фрэнки садится на колени возле кровати. Они глядят друг на друга близко-близко, и нет ничего на свете, кроме глаз ее. — Знаешь, мне всегда нравилось, — говорит Фрэнки тихонько, — что ты — звезда. Что все тебя любят… Потому что я верила, что ты — любишь меня. Я думала, что все они тебе не нужны, только я знаю тебя на самом деле, — губы их соприкасаются. — Это неправда. Она улыбается Рамоне, касаясь ее щеки, прежде чем подняться: — Пойду. — Эй, ты никуда от меня не денешься, — возражает Рамона, откинувшись на кровати и выбросив руку, чтобы поймать ее. Это не удается, Фрэнки ищет свою рубашку в темноте на полу. — Это еще почему? — Ты все время напоминаешь мне о моей клятве, — заявляет Рамона, тоже вставая. — Я не… — Но ты тоже поклялась мне. Ты сказала: «Я клянусь тебе в том же, добрый сэр Рамона!» А значит, мы связаны. Франческа позволяет ей обнять себя сейчас. Они стоят в неуверенном сумраке близящегося утра, неуверенный поцелуй перед близящейся разлукой. — Ты плакала из-за меня? — спрашивает Рамона. Наверное, голос ее звучит слишком громко, слишком грубо, слишком осязаемо в этой эфемерной комнате в этот эфемерный момент, потому что все разбивается на осколки. — Мир не вращается вокруг тебя, — говорит Фрэнки, оттолкнув ее руки. С рассветом тьма в ее глазах сгущается. Надевая рубашку, она делает несколько шагов к двери, Рамона не успевает придумать, что делать сейчас и делать ли что-нибудь. — Говорят, — остановившись перед дверью, Фрэнки смотрит себе под ноги, лица ее не разглядеть, — говорят, что двое счастливы, когда один любит, а второй позволяет себя любить. Я хочу сказать, что люблю тебя. Всю жизнь любила. — Я… — Я знаю. Я знаю, что ты тоже меня любишь. И почему-то это пиздец как больно, — несколько долгих секунд она молчит, опершись о косяк перед дверью, словно эти слова слишком тяжелые, чтобы просто их высказать, словно ей не хватает опоры. — С тех пор как ты появилась в моей жизни, не было ничего более прекрасного. Но с той минуты, как ты села в ту машину к своей матери, — рука ее сжимается кулаком, — в моей жизни не было ничего более отвратительного. Я так тебя ненавидела… Так что я не знаю, чего хочу, не знаю, что мне теперь чувствовать. Сделай что-нибудь Рамона! Помоги мне понять! — вдруг выкрикивает она, обернувшись. — Я, правда, люблю тебя… Я всегда буду с тобой!.. — Ты это уже говорила, и ты соврала. — Я пытаюсь! Черт! Я пытаюсь делать то, что ты хочешь! Целовать, когда ты хочешь, когда не хочешь, не прикасаться к тебе! Драться-не драться! Любить тебя, не любить! Я не понимаю! И каждый раз угадываю неверно. Это что — лотерея? Как я должна понять, что тебе нужно? Ты ничего мне не рассказываешь, только злишься! Я даже не знаю, где ты живешь! Чего ты от меня хочешь? — Воды. — Что? — Дай мне воды. И она действительно пьет. Просто пьет чертову воду. И все. — Я не знаю, чего хочу, разве это не очевидно. Может, когда-то у меня и был план, но он не сработал, а нового нет, — говорит Франческа, вкладывая опустевший стакан ей в руку. — Передавай от меня привет шарлоттским задницам в спандексе. Дверь за ней захлопывается. А потом будильник звонит. Когда Рамона занимает свое место в самолете, черные усы все еще украшают ее верхнюю губу. Они не стираются! Выглядит это так, будто ей десять и она играет в индейцев. Жаль, что нельзя прямо сейчас перейти к лучадорам, мрачно размышляет она, бездумно пролистывая контакты в телефоне. Зиг и Глория в общем чате желали ей удачи. Глория даже успела черкнуть пару комплиментов ее роскошным усам в ответ на фотку, скинутую из зала ожидания. Выше в чате есть несколько кадров с последних шоу. С Фрэнки тоже. Открыв фото в редакторе, Рамона утешается тем, что дорисовывает пышнючие усы, переплетающиеся кончиками, им обеим, находя в этом странное удовлетворение, и подписывает: «усами меряемся». Отсюда она перебирается в галерею и пролистывает на пару месяцев назад. Бэкстейдж со съемок. Ну, не совсем бэкстейдж, просто любительское видео, которое она украдкой сделала в перерыве, пока Фрэнки болтала с Зигом, обсуждая отснятые материалы. Он снова взял на себя камеру, монтаж и продакшн, и за очень скромные деньги по текущим расценкам. Промоушн обещает оплатить часть расходов, если им понравится результат, тогда Зиг получит премию. Это черновик титантрона для Бешеной Винни, где она делает то, что отличает ее от остальных. Идею предложила Рамона, потому что слышала, как Фрэнки говорила об этом, но к реализации она отношения не имеет, это уже за гранью ее возможностей. Идея в том, что Бешеная Винни тренируется, используя в качестве снаряда огромную шину от фуры. Шина весит фунтов сто пятьдесят, даже, наверное, больше. Рамона попробовала — это то еще испытание. Винни не в полном образе (кожа должна блестеть от пота, работа мускулов, естественное выражение лица!), но ее полосатые штаны и ботинки на шнуровке — узнаваемый элемент. Волосы у нее забраны в высокий хвост и уже растрепались. То как она работает… как двигается… как распределяет дыхание… как бьется, вздувается жилка у нее на виске… Рамона просто делает несколько снимков со стороны. Искусства ради. — Чувствую себя Кантеном Дюпьё, — говорит Зиг на видео, показывая Франческе что-то на экране ноутбука, куда уже сброшена часть материала. — Сделай из нас Роберта и Шейлу! Хочешь, чтобы я вылила на землю стакан воды или прочла монолог о великой беспричинности? Они оба смеются, потому что понимают, о чем говорят. А все остальные — нет. Так нечестно! Глория глядит в камеру (на Рамону) и произносит одними губами: «Бесит!». А потом Франческа тоже издалека глядит на нее (на Рамону) и тоже артикулирует что-то беззвучное. Два слова.

«Бесите обе»

или

«Люблю тебя»

или

«Без причины»

или

…

Рамона не знает и снова отматывает видео. Франческа стоит слишком далеко, понять невозможно. — Умеешь читать по губам? — ни с того, ни с сего спрашивает она свою соседку, занявшую кресло у иллюминатора. — На твоих написано, что тебе нужно это. — Солнцезащитный крем? — Неожиданно, настолько, что Рамона даже поднимает глаза, чтобы на нее посмотреть. Симпатичная. Загорелая. С дредами, уложенными в корону на макушке. Грудь красивая. Наверняка, сёрфит. — Нет, правда. Проверенный способ. Чтобы не ходить в школу, я раскрашивала себе такими маркерами всякое, лицо тоже, и доводила матушку до истерики. Пока она не нашла средство. Нужно втереть, подождать немного — потом смоешь. — Ну давай, — говорит Рамона, разворачиваясь к ней и придвигаясь ближе, вместо того, чтобы взять тюбик с кремом. — Я? — Тебе виднее, как с ним обращаться. — Мы даже не знакомы! — Рамона. — Клэр. Рамона нарочно зажмуривается, приподнимает подбородок, переводя ход. Сёрфингистка фыркает, но сейчас же Рамона ощущает прикосновение нежных пальчиков к своей верхней губе и чуть приоткрывает глаза, чтобы полюбоваться ею из-под ресниц, когда нарочно коснется ее пальца губами. Солнцезащитный крем на вкус не то чтобы хорош — хороша Клэр, когда, взвизгнув от неожиданности, заливается смехом, в отместку шлепнув ей на нос побольше крема. Рамона картинно вздыхает и вбивает крем в кожу подушечками пальцев. — Надеюсь, сработает. Ох ты ж… ну почему, почему, так легко со всеми на свете, но только не с… Фрэнки?! — Слушай, а знаешь такой фильм — «Шина» или «Покрышка», что-то вроде того? — Думаю, да. Этого, как его… Короче, чувак с французской фамилией. И что с ним? — Я вот не знаю. О чем он? Расскажи. — Ну, это же прикольный авторский трэш! Такое не пересказывают. Весь смысл в опыте просмотра. Это надо смотреть с друзьями. — Значит, посмотрим вместе. — Мы уже подружились? — Мы знакомы минут пятнадцать, а ты уже мазала меня солнцезащитным кремом, думаю, стадию дружбы мы благополучно миновали. Девчонка смеется: — Иди смывай! — Да, насчет нее, — говорит Клэр, кивая на забытый в кресле телефон, когда Рамона встает, чтобы пойти в туалет. — По-моему, она говорит: «спасибо».

«Спасибо»!

На новом месте пустая голова после бессонной ночи не дает ей слишком много думать и слишком много нервничать. А потом Рамона вливается. В офисе PGWA она немедленно забывает о Клэр и ее номере в Рамонином списке контактов. Ее новое расписание состоит из тренировок, тренировок, тренировок. Назначены даты съемок: бои, промоушн-материалы. Иногда она ходит в бассейн, на бейсбол с Кейт или в кино. А перед отъездом планирует поездку в Берлингтон, там находится Mid-Atlantic — еще один крупнейший инди-промоушн женского дивизиона на восточном побережье. Но все же в основном ее время крутится вокруг спортивного зала и номера в отеле — ничего нового. В Шарлотт располагается Национальный центр Уайтуотера, который предлагает всем желающим «широчайший спектр спортивных активностей на свежем воздухе». На более чем 1300 акрах земли на реке Катоба вы можете посвятить себя скалолазанию, катанию на горном велосипеде, рафтингу и гребле, ну и конечно, пешему туризму на пересеченной местности. Какая жалость, что Клиффсайднапрочь отбил у нее любовь к походам. Ходить или бегать Рамона предпочитает исключительно там, откуда в любую минуту может добраться до дома и отгородиться от природы и ее благословенных даров крепкой дверью. Хотя Кейт продолжает соблазнять ее греблей. Возможно, Рамона и соблазнится. Обычно по вечерам, отработав программу дня, она отправляется поужинать в какой-нибудь ресторанчик неподалеку и, сделав круг по прилегающим маленьким улочкам, возвращается обратно в отель, глазея на магазинчики. В отличие от матери ей всегда нравились маленькие домики, маленькие городки. Где все и всегда было неизменным, незыблемым, как аксиомы мироздания. Шарлотт — большой город, он напоминает рыхлую кучку крупы, рассыпанную хозяйкой по столу, чтобы перебрать хорошенько, но маленькие тихие улочки здесь, к счастью, тоже есть. На небоскребы делового центра, маячащие вдали, можно просто не обращать внимания. Что-что, а уж это она умеет, криво улыбается Рамона своим мыслям, спускаясь по Сентрал-авеню. Деревянное зданьице пресвитерианской церкви, такое крохотное, что его удалось наполовину спрятать под брезентом, которым обычно владельцы накрывают свои не в меру дорогие автомобили. Интересно, это что-нибудь значит? Она посылает Зигги фотку зачехленной церкви, и получает ответ: «Укрылись от гнева божьего». Почти напротив находится тату-салончик «Седьмой грех». Стилизованная семерка над входом здорово напоминает церковный крест. «Белый кролик» — магазин женского белья. Белый здесь присутствует только в названии, фасад расписан радужными граффити. Каждый раз Рамона делает заметку зайти туда, но почему-то предпочитает глазеть снаружи. Хотя, какого черта! Небесно-голубой приземистый «Lunchbox Records» прячется в стороне от дороги. Сюда Рамона заходит убить время, перебирая пластинки. Комиссионка. На крыльце в кресле-качалке раскачивается тряпичный игрушечный зайчик. А за неприметной мужской парикмахерской беленый зал игровых автоматов с большими зеркальными окнами. Внутри всегда царит полумрак и какофония из простеньких игровых джинглов. Здесь есть барная стойка и по желанию могут сварганить сэндвич, но Рамона ходит сюда не за этим — у нее 1.500.000 очков и четвертое (пока!) место в винтажном (теперь уже) пинболе 1997 «Medieval Madness». Именно такой совсем новенький когда-то стоял в игровом зале в Вентуре, куда они с Фрэнки по настроению ездили просаживать ее карманные деньги или просто обыгрывать друг друга, забиваясь на какой-нибудь кретинский спор, который решать было совершенно необязательно. Во что еще они могли бы сыграть, если не в «Средневековое безумие»?! Одна из основных целей игры — «разрушить» шесть замков, разбив моторизованный подъемный мост и решетку на воротах. Разрушая очередной замок, Рамона привычно слегка наклоняется вправо, сама этого не замечая. Уступая место у автомата, Франческа обычно клала подбородок ей на плечо, чтобы наблюдать за игрой. Так она говорила. Но, на самом деле, просто в самый неподходящий момент дула Рамоне в ухо, чтобы сорвать назревающий джекпот. Рамона злилась и дергала плечом. Но все равно позволяла ей быть там, стоять так близко. В пинболе все просто. Поражаешь цель — получаешь очки. Главное чувствовать ритм. Такие задачи ей всегда нравились. Кикбоксинг. Пинбол. Реслинг. Фрэнки играла, как и дралась. До определенного момента сохраняя видимое спокойствие. Она с легкостью проигрывала, сдавая Рамоне партию. Но изредка все же срывалась, могла наподдать ни в чем не повинному автомату от досады. Пару раз она так саданула по стеклу, за которым скрывалась пинбольная жизнь, что оно просто обязано было треснуть под ее напором и рухнуть на несчастное королевство расколотым небом. Против такого и сам Мэрлин был бы бессилен. Уж Рамона-то знает как это, когда небо падает тебе на голову. «Я не знаю, что мне теперь чувствовать…» А я? Посылая в полет пинбольный шарик, она успевает подумать, что Фрэнки всегда приходилось провоцировать ее на выражение чувств. В том старом игровом зале был один парень. Он сидел у входа на размене монет и каждый раз спрашивал: — Свидание, голубки? И Фрэнки каждый раз ему отвечала: — Отвали. И только однажды, один единственный раз, это сделала Рамона, когда Франческа вместо своего обычного ответа спросила: — А что, если да, и что, если нет, сладенький? — Отвали! — рявкнула пятнадцатилетняя Рамона. А потом Рамона врезала тому парню у нее в кухне. Как его звали? Фрэнки называла это «убийством великана». Фрэнки всегда вертела ей, как хотела. «Рамона, сделай что-нибудь?» Что, мать твою?! «Разжигая безумие троллей» Рамона думает о бейсболе. То есть не совсем о бейсболе, а о том, как Кейт, которая тоже снимается сейчас для PGWA и тренируется вместе с Рамоной, и которая позвала ее на матч, коснулась своим ее колена. Смотрела она на поле, внимательно наблюдая за игрой, но колено ее было жарким, а прикосновение уверенным и недвусмысленным, хотя и более сдержанным, чем, если бы это сама Рамона решила проявить подобную инициативу. Забыв отодвинуться, Рамона следила за игрой, а мысль ее, стремительно перелетая, как бейсбольный мяч, от одного к другому, пыталась отыскать ответ на вопрос, в чем же дело. И дело уж точно не в том, что Кейти ей не нравится, это не так. Дело в том, что где-то там есть… кто? Кто, Рамона? Давай будем честны:

несостоявшаяся жена, которая посмеялась

над твоим нелепым скороспелым предложением

девочка, в которую ты была всю жизнь влюблена

Бешеная Винни

Женщина-Койот

несоперница-нелюбовница-неподруга,

которая держит тебя

на коротком поводке

и водит

за нос

Гвиневра

Фрэнки

Или все дело в том, что это Кейт делает первый шаг, а она никому не позволяет перехватывать инициативу. Никому, кроме Фрэнки. Все остальные ситуации ей просто необходимо контролировать от и до. К счастью, Кейт не стала дожидаться развития ее мысли и вместе со всеми, завопив: «Хоумран!» — вскочила с места. Рамона думает о Кейт, когда пинбольный автомат присваивает ей титул: «Рыцарский чемпион». Думает о том, что никогда даже не пыталась выстраивать хоть какое-то подобие отношений. Она этого не умеет. Она умеет стрелять телефончики у скучающих красоток, вроде этой Клары в самолете. «Защитник девиц». Откуда у нее взяться отношениям с Фрэнки? Каким-то немыслимым образом, они мучают друг друга, и как бы ни старалась, Рамона не может ни исправить этого, ни отпустить. «Повелитель троллей». Вот только правильно ли это? Рамона злится, выбивая многобольное безумие и обрушивая всю свою ярость на несчастный замок, пока он не падет в шестой раз. «Разрушитель замков»! Последняя из целей достигнута, ей предстоит «Битва за королевство»! Рамона прижимается к автомату бедром, как к любовнице. Некоторые считают, что это помогает. Но не в этот раз. В этот раз ей не стать королем. — Мэм, мы закрываемся, — произносит у нее за спиной хозяин. С трудом вынырнув из мира игры, Рамона замечает компанию подростков в дверях, опустевший зал, чистую стойку бара. Шарик улетает за пределы поля. — Черт!.. Почему? — спрашивает она. — Еще рано. — Извините, мэм. Сегодня мы закрываемся. Ничего не поделаешь. Владелец зала игровых автоматов запер дверь и повесил табличку «Закрыто» прямо у нее за спиной. Людей было довольно много, они собирались у домов, о чем-то говорили, активно жестикулируя, по одному или группами направляясь на запад. Оглядываясь по сторонам, лавируя между прохожими, Рамона пошла вниз по улице, рассчитывая по пути сесть на автобус, чтобы уехать к центру. Но автобусы не ходили. По крайне мере, ей не встретилось ни одного. Выбравшись на 10-ю улицу, она почувствовала легкий запах гари, но ни дыма, ни пожарных машин видно не было. Люди сбивались группами, стояли на обочинах или поодиночке, торопливо перемещались по улицам, ускоряя шаги. Время от времени они начинали что-то выкрикивать, отдельные крики сливались в скандирование, как ручьи сливаются в речку. Мимо неторопливо двигались полицейские машины. Как вдруг, словно кто-то нажал кнопку «старта», люди одновременно двинулись на проезжую часть и, обступив полицейскую машину, принялись стучать ладонями по капоту, по крыше, дверцам и лобовому стеклу. Мегафон булькнул и захлебнулся в толпе, словно ему перекрыли кислород. Появились плакаты, передаваемые из рук в руки. «Справедливость для Феррелла!» «Керрик — виновен!» Раскачивая по пути машины, под вопли перепуганных сирен люди сплошным потоком двигались по дороге, сцепляя локти. Черт побери, во что она вляпалась?! Здесь и там по обе стороны улицы в глаза бросались опущенные жалюзи, решетки и роль-ставни запертых магазинчиков. Полицейские в касках, с дубинками группами по четыре и больше выскакивали из переулков, пробирались из заблокированных машин к тротуарам через толпу. Один из владельцев какого-то мелкого бизнеса возился с замками, на него засвистели, выкрикивая оскорбления. Мужчина затравленно оглянулся и, увидев, что к нему направляются несколько человек, побежал к полицейским. Насильственных действий никто не предпринимал, но тревожный голос толпы походил на слитный гул осиного гнезда, являющегося всего лишь видимой глазу надстройкой, в то время как истинные размеры в полостях прогнившей постройки не удается выявить никому, до тех пор пока она, постройка, не рухнет. Похоже, Квин-Сити не просто так назвали Осиным Гнездом. Увлекая Рамону за собой, толпа сжималась и растягивалась. Приходилось то шагать широко, подталкиваемой в спину, то семенить, поддерживаемой соседями со всех сторон. Возбуждение окружающих бродило в крови, как наркотик, и чтобы просто вычленить его из потока собственного сознания, не то что контролировать, требовалось много усилий. Крики, шум, неровный ритм движения — все это сбивало с толку, толпа вела за собой, постепенно растворяя в себе. Рамона поняла, что люди двигаются в сторону Четвертой улицы, где-то здесь было расположено здание суда, офис окружного прокурора и, чуть в стороне, — управление полиции. Ее отель находился чуть дальше к западу, так что, по крайней мере, шагала она в правильном направлении, все равно выбраться из толпы не представлялось возможным. Улицы были перекрыты, и люди скапливались прямо на перекрестке у здания городского суда. Окружив перекресток полицейским кордоном, их заставляли двигаться дальше в сторону сквера, где располагался памятник Мартину Лютеру Кингу. — Проходите! Проходите! Проходите туда! — Справедливость для Феррелла — справедливость для всех нас! — Не трогай меня, свинья! — Не стойте! Двигайтесь! — Справедливость для Феррелла… — Что происходит? — спросила Рамона, когда они приблизились к полицейскому ограждению. — То же, что и всегда, сестренка. Эти фашистские свиньи опять пытаются намотать наши кишки на кулак! — отозвался шедший рядом мужчина и ринулся вперед, туда, где полиция пыталась отсеять людей. Полицейский замахнулся дубинкой, Рамона поймала ее, удерживая в кулаке, скорее инстинктивно, нежели желая вмешаться. И сразу к дубинке протянулось еще несколько рук. На некоторое время все замерло, а потом закрутилось, с удвоенной силой поток стиснул Рамону и понес. Откуда-то возникло еще несколько полицейских. Ее отшвырнуло в сторону, споткнувшись о бетонную плитку тротуара, Рамона чуть не упала, ссадив ладонь, ударилась о бордюр коленом. Сзади и сбоку ее толкали люди, и Рамона успела на секунду испугаться, что не сможет подняться на ноги, ее подхватил полицейский и выдернул из потока, рвущегося к перекрестку: — Проходи! Туда! Туда проходи! Обойдя сквер, откуда доносились выкрики протестующих, стороной Рамона вздохнула с облегчением, намереваясь добраться наконец до отеля. Как вдруг громкий шум взбух у нее за спиной, подобно гигантскому воздушному шару, и с оглушительным хлопком лопнул! Встряхнул сразу загустевший воздух и сразу потерявшую устойчивость почву под ногами. Будто два этих вещества смешались и стали перетекать друг в друга. Рамона замешкалась на мгновение, но, когда со стороны сквера брызнули бегущие люди, поняла, что лучше всего будет убираться отсюда, что бы там ни случилось. У входа в отель охрана была усилена, ее пропустили внутрь, только тщательно изучив карточку гостя. Уже направляясь к лифту, Рамона услышала с улицы звук бьющегося стекла. Поднявшись в номер, она заперла дверь и первым делом выглянула в окно. Отсюда был виден только кусочек пустынной улицы. Несколько человек пробежали мимо, преследуемые полицейской машиной. Рамона опустила штору. Выпила бутылку воды. Сперва глотая торопливо, потом нарочно сдерживаясь, маленькими глотками. Внутри зудело возбуждение, как после тяжелого боя, когда что-то пошло не по плану. Пощелкав пультом, Рамона отыскала местный канал и несколько минут смотрела новости. Причиной волнений дикторы называли решение суда по делу Рэндалла Керрика, полицейского застрелившего двадцатичетырехлетнего Джонатана Феррелла. Чернокожего. Который имел несчастье попасть в аварию и постучать в дверь «благополучного белого» дома, чтобы попросить помощи. Владельцы позвонили 911. Керрик выстрелил в Феррелла двенадцать раз. Его оправдали. — Дерьмо, — заключила Рамона. — Дерьмище! — повторила она, слушая репортаж о том, что в районе окружного суда полиции пришлось применить слезоточивый газ. К счастью, все это не идет ни в какое сравнение с лосанджелесским бунтом 1992, продлившимся целую неделю. Митинги и шествия постепенно превратились в беспорядки и погромы, подстрекаемые местным криминалитетом. В ход пошло оружие, толпа громила и жгла магазины и дома, а в конечном итоге, атаковала штаб-квартиру полиции ЭлЭй. Тогда правительству пришлось вводить национальную гвардию. Хотя Рамона, конечно, ничего этого не запомнила. Ей было десять, и она бродила с Фрэнки по заброшенной железке в окрестностях Санниплейс. Чтобы успокоиться, она долго стояла под горячим душем, тщательно обработала ссадину и, не выключая прямого репортажа с места событий, легла в постель, приложив лед к свежему синяку на коленке. Когда она проснулась, в номере было темно. Раздражающе бубнил телек, и Рамона с трудом нашарила пульт в темноте, чтобы его вырубить. Телефон разрядился, и она потратила еще некоторое время, прежде чем выяснила, что сейчас пятый час утра. Стоило подключить телефон к заряднику, как он тут же заверещал не своим голосом, принимая все скопом подвешенные в эфире сообщения. Двадцать восемь пропущенных, пачка текстовых сообщений и голосовая почта. — Дерьмо, — повторила Рамона, пролистывая список. Конечно, звонила мама, Глория и Зигги, девочки из Сан-Бернардино оставили сообщения, даже Розамунд. Первым делом она открывает сообщение от своего куратора в PGWA. Но все это отходит на второй план, когда она видит пропущенный от контакта «Гвиневра». Время от времени его название меняется. Иногда это «Моя Гвиневра» (не годится, потому что Гвиневра — Прекрасная Дама — это все-таки нечто недосягаемое), иногда «Ф», когда Рамона особенно злится, читай, скатывается в отчаяние (было такое всего один раз и меньше чем на пару часов), иногда просто «Фрэнки» без всяких экивоков. «Гвиневра» не просто звонила. Она оставила голосовое. Чего обычно не делает. Сначала Рамона просто глядит на бездушную иконку, но когда все же касается ее пальцем, момент совершенно испорчен, потому что приходится подбирать пароль к голосовой почте, который именно сейчас вылетел из головы напрочь, и нервничает она теперь уже из-за этого. Наконец, сделав глубокий вдох, Рамона нажимает кнопку «Прослушать». «Привет… — выдыхает телефон голосом Фрэнки, это ей показалось, что сняли трубку. — Черт… гребаный автоответчик? Ты издеваешься?!» Молчание. На том конце провода, на том конце континента она глубоко вздыхает. «Позвони мне. Сейчас же позвони мне, как это прослушаешь. Пожалуйста…» У Северной Каролины три часа разницы с Калифорнией, но Рамона не успевает подумать об этом, когда жмет «Вызов абонента». — Привет, — говорит теперь уже Рамона, когда на том, конце отвечают. Почти сразу. — Привет, — секунду она медлит, голос усталый, но не сонный. — Там уже утро? — Да. — Выспалась, зараза! И что происходит? — Да, в общем-то, ничего. Здесь тихо, — говорит Рамона, выглядывая в окно. — Я в отеле. Она даже не врет. У нее вид на открытую парковку. Там никого нет. — Куратор мне написал, что на пару дней все отменяется, посоветовал не выходить из гостиницы. — Когда у тебя съемка? Куратор тебе правильно сказал, сиди, нахрен, в отеле. — В понедельник, если теперь все не поменяется. По-твоему, мне плевать на несправедливость? — Тебе? Давай так, ты вообще не знаешь, что это такое, потому что никогда с этим не сталкивалась! — с этими словами она бросила трубку. «Не шляйся там по своей Северной Каролине!», — написала в чате и вышла из сети. «Боишься потерять меня? В смысле, лучшую соперницу…» — настучала в ответ Рамона, но не отправила.