Цветок и Рыцарь

Дети которые любят друг друга Обнимаются стоя у ворот ночи И прохожие идя мимо Указывают на них пальцем… Жак Превер

В Санниплейс мать привезла ее в первый раз, когда Рамоне исполнилось девять. Она собиралась готовиться к Олимпиаде, ей нужно было сосредоточиться на тренировках. Зато потом она обещала, что они вдвоем поедут в Барселону, и когда мамочка выиграет миссис Лойс, так звали ее тренершу, чертову золотую медаль в семиборье, у них еще будет полно времени погулять по городу и посмотреть все, что только захочется. До Олимпиады оставалось еще почти четырнадцать месяцев. Это означало, что Рамоне теперь целый год предстояло торчать в Санниплейс, и в школу ходить, и развлекаться, и вообще все. Мама сказала, что она должна хорошо учиться… Но ведь пока еще были каникулы. За пару дней Рамона уже обследовала все, что только можно было на новом месте. По крайней мере ей казалось, что раньше она никогда здесь не была, хотя все последующие годы у заброшенной железнодорожной станции или на маленьком мостике, перекинутом над канавой в лесу, ее иногда будто засасывало в бесконечно повторяющуюся петлю из шороха и скрежета, и смеха, и высоко-высоко качающихся деревьев. В девять лет в Санниплейс было совершенно нечем заняться. У нее было немного карманных денег, которые можно было тратить на мороженое, кино и комиксы, но до центра, где все это было, на велосипеде нужно было ехать почти три часа. Тетка обещала отвезти ее в выходные на ярмарку и в кино и еще — большой пикник с качелями и барбекю на другом берегу озера в конце лета, но до всего этого было как до Луны пешком. Тетя Розамунд работала на большом ранчо в специальных теплицах, где выращивали ягоду круглый год. Вся земля в округе принадлежала ранчо Мартинеса. И когда они с теткой ехали по дороге, ухоженные зеленые ряды грядок тянулись далеко-далеко до самого города, у обочины, сгрудившись, ржавели потрепанные пикапы, цветные спины, работающих людей рассыпались по полю. То и дело вперед выскакивали деревянные щиты, где красками была нарисована крупная клубника или малина, или помидор, или авокадо. Это означало, что здесь на ранчо все это можно купить дешевле, чем в магазине. В первые дни Рамона, проснувшись с утра, вместо завтрака обязательно шла к тетке на ранчо и, пробираясь по бесконечным рядам открытых по случаю лета теплиц (их перекроют стеклянными блоками осенью к холодам), ела малину прямо с куста, ловя ягоды губами. Но скоро соскучилась. Ягод она съела столько, что больше на них и смотреть не могла, без того чтобы не сводило кислятиной скулы. Розамунд уходила к своим теплицам страшно рано, возвращалась после полудня, а потом спала до позднего вечера. И тогда они вместе могли посидеть на причале, выпить горячего шоколада, глядя на звезды. Это не был даже настоящий причал, и лодки на нем не было. Просто кто-то соорудил на берегу озера деревянные подмостки. С них было удобно нырять в воду, и загорать тут тоже было хорошо. И Рамона плавала до посинения и загорала до хрустящей корочки, потому что больше тут было совершенно нечего делать. У Роуз даже кабельного в доме не было! А еще она не умела готовить. То есть вообще ничего. Кроме горячего шоколада. Из местной пекарни она приносила домой круасаны, которые они вместе съедали под шоколад, заказывала из города пиццу и раз в неделю заполняла холодильник странным невразумительным набором продуктов, которые портились там, распространяя зловоние, пока Рамона, зажав нос и нацепив кухонные рукавицы, не выбрасывала вздувшиеся, пухлые, брызжущие зеленым, белым и ядовито-оранжевым упаковки, где явно бродила и рвалась наружу новая неизвестная жизнь. Поэтому Рамона ела тепличные ягоды и сырную нарезку, и консервированного тунца прямо из банки, и иногда даже мерзкий готовый бульон из пакета. Но надежнее всего было арахисовое масло. С виноградным джемом. Его всегда можно было намазать на хлеб и так на сэндвичах протянуть день, пока тетка проснется и закажет еды. Тем утром она как обычно намазала два куска хлеба арахисовым маслом, плюхнула сверху джема, сложила их джемом один к одному и убрала свой обед в бумажный пакет, а бумажный пакет убрала в сумку, которую носила на поясе, а к проволочной петельке на раме велосипеда прикрепила еще бутылку лимонной газировки. А потом села на велосипед и поехала. В сторону противоположную от центра, здраво рассудив, что, как бы весело там не было, вернуться до темноты обратно она все равно не успеет, да и вообще, все, что по ту сторону есть, она уже видела, и прежде чем впасть в уныние до выходных, нужно как следует осмотреться. По обеим сторонам дороги, когда она миновала озеро, потянулись редкие порушенные заборы крошечных хижин, которые в свою очередь рассыпались в пыль, задушенные бесконечными выжженными пространствами, где, сколько хватало глаз, отовсюду торчала пересушенная выгоревшая добела трава и сухие колючки. Дорога здесь тоже крошилась, шла трещинами и сыпалась в пыль. Редкие мрачные покореженные деревья взбирались на пологие чахлые холмы, которые выглядели смертельно усталыми, будто у них не было силы, чтобы как следует приподняться. Здесь не было ровным счетом ничего. И если бы не природное упрямство, Рамона давно бы уже повернула назад, но вместо этого она каждый раз ставила себе новую цель — загляну, что за тем холмом, проеду, посмотрю, что за этими деревьями — и продолжала ехать вперед. К полудню ее упорство было неожиданно вознаграждено, когда очередной холм отодвинулся назад, в стороне от дороги она увидела большой дом посреди пустоши. На голом дворе рядом с ним рос огромный кривой дуб, и старая шина раскачивалась на нижней ветке, вместо качелей. Уже поэтому Рамоне захотелось подъехать поближе и посмотреть что там. Рядом с домом зачем-то было разбито несколько цветных палаток. А посередине, неподалеку от дуба, возвышалась огромная куча разномастной обуви. Рамона даже остановилась и привстала, вытягивая шею, чтобы как следует рассмотреть. Вдруг на веранде в тени, будто из воздуха, сложилась темная маленькая фигурка. Было похоже, как будто карлик, скрючившись, прятал под половицами соломенных кукол, в которых превратились хозяева этого дома. И все эти палатки были обиталищем его маленького заколдованного народа, который вынужден оставаться здесь во дворе, потому что так и не получил разрешения войти в дом от соломенных хозяев… Рамона вздрогнула и пригнулась. Ладно, от нечего делать, она пересматривала подряд все повторы «Боишься ли ты темноты?», «Сумеречной зоны», «Дома ужасов Хаммера» и даже захватила украдкой несколько последних серий из «Твин Пикс», в которых ничего не поняла. Кроме того, что совы — не то, чем кажутся, и думать об этом интересно. Сердце у нее заколотилось тревожно. Она соскочила с велосипеда и, пригибаясь, сунулась под прикрытие сухой высокой травы у дороги. Ветер над Санниплейс носил облака, плотно подгоняя друг к другу, и в прорехи солнечные лучи, если прищуриться, сквозь ресницы ниспадали на землю тонкой радужной кисеей. Это просто кошка разочарованно подумала Рамона. Кошка сиганула на двор через три ступеньки, а у нее за спиной на веранде осталась стоять девочка, одетая в длинное черное платье, как носят принцессы или колдуньи. На самом деле, это было взрослое вечернее платье из какой-то плотной мерцающей на солнце ткани, подвязанное на поясе, потому что было ей велико. У девочки были длинные вьющиеся темные волосы, темный газовый шарф, вплетенный между локонами, напоминал о стрекозиных крыльях, а смуглая кожа на солнце казалась золотой, будто ореховая карамель на просвет. В одной руке она держала женские сапоги на высоких каблуках, а в другой старые шлепанцы, и еще как маятник болтался на шнурке грязный кроссовок и бил ее по ногам. Она стала спускаться во двор, и Рамона увидела, как замелькали под платьем ореховые голые ступни. Сапоги волочились за ней, мерно выстукивая по ступеням каблуками, раскачивался кроссовок. Мелко панически трепетала сухая трава на ветру, и у Рамоны так же мелко заколотилось сердце. По неустойчивой солнечной дорожке, которая вспыхивала и гасла у нее под ногами, девочка подошла к сложенной в кучу обуви во дворе и швырнула туда свою ношу, обходя по кругу, будто присматриваясь. Маленькие птички стайкой сорвались с пересохшего дуба с корявой кроной и растаяли в небе, а мелкое хлопанье крыльев так и попадало сверху в сухую траву. Босая девочка медленно поднялась на обувную гору и уселась на самой вершине, обняв колени. Волосы у нее были такие длинные, что так и свивались в кольца у ее ног, переплетаясь со шнурками ботинок. Она была такой пронзительно одинокой на этой вершине, что казалось иногда, если моргнуть, если не смотреть особенно пристально, зная, что она там, если солнечный свет на минутку скроет обрывком лохматого облака, она просто исчезнет. И несколько раз так оно было, Рамона вглядывалась, так что глаза начинали слезиться, и приходилось тереть их руками, а потом беспокойно вертеть головой, вытягивая из своего укрытия шею, чтобы убедиться — она все еще там и не превратилась сама в роскошную бархатную туфельку на вершине. Все это походило на серию какого-нибудь шоу: тишина, сепия красок, старый дуб, странная девочка. Ей захотелось подойти ближе, и она осторожно двинулась вдоль дороги, оставаясь под укрытием высокой сухой травы. Перед самым домом, там, где сворачивала во двор подъездная дорожка, сухостой был скошен и вытоптан. Перед ней простиралось открытое пространство, поросшее чахлой травкой, старый дуб отбрасывал сверху свою узорчатую тень. Отсюда деваться было некуда. Рамоне вспомнилось, почему-то старое выражение, которым пользовалась мать, когда пыталась объяснить тете Розамунд что-то про своего тренера. «Я у нее, как мышь под веником», — говорила она, и Рамоне всегда представлялось, как миссис Лойс, размахивая здоровенной метлой, подгоняет маму к какому-нибудь тренажеру или настраивает на новую попытку — она могла бы. И старый дуб сурово наклонился к ней, поглядывая всевидящим солнечным глазом из кроны, и навострил щетинистую метлу сухостоя, да, у них было много общего, у старого дуба и старой тренерши! Как вдруг девочка резко поднялась, что-то вытащила из складок своего необыкновенного платья и стала кружиться, поднимая к небу тонкие ореховые руки. Не успев хорошенько подумать, Рамона стремительно бросилась вперед, и, просквозив открытое место, рухнула в корнях дуба, с размаху ссадив ладони о грубую растрескавшуюся кору. И тут же зажала себе рот ладошкой, чтобы не шуметь, замерла на минутку. Осторожно подвинулась и осторожно выглянула из-за широкого ствола. Девочка рухнула на спину на горе старых ботинок, широко раскидав руки и ноги. В ладони ее что-то блеснуло. Рамона подвинулась еще немного и только тогда почувствовала влажное биение крови, как это бывает в разбитой коленке. Сквозь налипшие комья земли и плотно свернутые лоскутки раскромсанной кожи кровь высунулась наружу жирной набухшей каплей, и Рамона нетерпеливо облизнула ладошку, чтобы прижать к ране, и снова осторожно выглянула из-за дерева. Девочка в черном платье уже снова уселась, скрестив ноги, на вершине горы, она сидела и раскачивалась туда-сюда, залитая светом из прорванного в тучах солнечного колодца, а в руках у нее трепетал лепесток пламени. Конечно, она прятала в ладонях тяжелую золоченую зажигалку, Рамона еще раньше заметила, как она блеснула, и теперь, ловя солнечные лучи, пробиваясь, посверкивала между пальцами, но это было неважно. Длинный лепесток пламени, у нее в ладони завораживал, опускаясь все ниже, ниже, готовый соскочить и ринуться, перескакивая со шнурка на шнурок и вспыхивая, поглотив пластиковые шлепанцы. — Эй! Эй, ты, что там делаешь! — громовым голосом закричал великан и в два прыжка преодолел расстояние от рассохшегося крыльца до обувной горы, и земля дрожала от его шагов. Он был бос и одет в одни только закатанные до колен грязные штаны и широкополую шляпу, которая закрывала полнеба. У него были огромные толстые как бревна руки и широченная по-звериному волосатая грудь. Лицо оставалось в тени, но Рамона могла поклясться, что глаза у него горели и дымились, а изо рта, когда он снова заговорил, вырывалось пламя. Он схватил девочку за руку и поднял ее над землей, подтянув к себе, и Рамоне показалось, что он так и пожрал лепесток пламени у нее из руки. Девочка закричала, ноги ее болтались в воздухе, пытаясь лягнуть его снулый живот. Великан швырнул ее на землю. Она упала на спину, драгоценные волосы рассыпались и засияли в пыли, схватив первое, что попалось под руку, она швырнула кучкой мелкой щебенки прямо в его раззявленную пасть. — Крысиное отродье! — заревел великан. — Не драл тебя никто, с тех пор, как мамаша твоя того?! Думаешь, не найду на тебя управы? Куда ты все ботинки собрала? Подпалить нас во сне хочешь, чтобы сюда опять законники понабежали? А ну иди сюда, паскуда! — Великан продолжал надвигаться, нависая над ней, а она, быстро-быстро отталкиваясь ногами и извиваясь как ящерица, пыталась отползти в сторону, швыряя в него всем, что попадалось под руку. — Мой папа тебя убьет, если меня тронешь! — Ах ты, крысеныш! Я нужен твоему отцу, чтобы справляться со всем этим сбродом, — он неопределенно махнул головой. — И с тобой я справлюсь, раз хозяину яиц не хватает разок-другой тебя под хвост выдрать, — с этими словами он схватил ее за ногу, как только она попыталась вывернуться и дать деру, и потащил на себя. И тогда, ничего больше не видя и не слыша вокруг себя, Рамона выскочила из своего укрытия, волоча за собой разлапистую сухую ветку, случайно подвернувшуюся в руку, и опрометью ринулась к великану: — Пусти ее! Она попыталась ударить его сзади, но какая там сила могла быть у девятилетней девочки в сравнении с огромным взрослым мужчиной. Великан подпрыгнул, скорее от неожиданности и повернулся к ней, по-прежнему, держа свою жертву за ногу. — А ты еще кто? Свободной рукой он схватил ее оружие и дернул с такой силой, что руку прошило током до самого плеча. И потом долго еще разрядами колотило ключицу и отскакивало по ребрам. Она выпустила палку, и он отшвырнул ее прочь. — Отпусти, отпусти ее, — закричала Рамона, кипя от гнева, и стала колотить его волосатую лапищу своими кулаками, хотя пальцы на пострадавшей руке были какие-то неживые и гнулись, будто это кто-то другой за нее сжимал кулак. — Это кто еще? Ты откуда это взялась? Ты что здесь? Кто тебя сюда привез? — рявкнул великан и, выпустив черноволосую девочку, схватил Рамону за плечо и встряхнул — изо рта у него пахло серой — а потом завертел головой, оглядываясь. Рамона только надеялась, что другая девочка убежала, рабочей рукой она пыталась ущипнуть великана в надежде вырваться, но толстые железные пальцы больно впивались в неживое плечо. И тогда та самая девочка выскочила откуда-то у нее из-за спины, и высокое пламя снова плясало у нее в пальцах. Великан взвыл и отдернул обожженную руку, а девочка схватила Рамону за руку и закричала: — Бежим! — и они побежали. Обернувшись, Рамона увидела, как из цветных палаток стали высовываться всклокоченные головы сонных людей. Они пробежали вдоль большого старого дома, свернули на задний двор, заваленный строительным мусором, и потом еще с разбегу, как в воду, кинулись в звенящую сухую кукурузу и бежали, бежали — сухие тонкие листья больно хлестали по щекам и открытым плечам, ныло разбитое колено, но почему-то было так весело, что Рамона запрокинула голову и стала смеяться на бегу, и девочка повернулась посмотреть на нее и тоже стала запрокидывать голову и тоже смеяться. Солнце сыпалось сверху на кукурузное поле и перемешивалось с ним, так что было уже не понять, где стебли, а где лучи. Так они бежали, пока не пробежали все поле насквозь и выскочили прямиком к рассохшемуся темному сараю и, проскользнув внутрь, по широкому коридору, цепляя пучки сухой травы, которой был устлан пол, пронеслись в какой-то угол и рухнули прямо в огромную охапку сена, едва дыша. Они глядели друг на друга сквозь травяное кружево, хватая воздух, и по-прежнему держались за руки. — Ты кто? Откуда ты взялась? — спросила девочка. — Рамона. На велосипеде приехала. Из Санниплейс. — А я Фрэнки. Я здесь живу. Сюда никогда никто не приезжает, потому что к нам нельзя просто так приезжать. Иначе Хорхе с Диланом тебя убьют и закопают ночью на поле. Они всегда так делают. Рамоне не хотелось углубляться в эту скользкую тему, поэтому она спросила: — Фрэнки? Разве так не мальчиков зовут? — Ну и что? Так зовут меня. Вот что важно. — И Рамона согласилась, что это действительно было важно, а как звали каких-то там мальчиков — не было. — Папа меня так зовет. В сарае было темно, рассеивая полумрак, откуда-то сверху насквозь били солнечные лучи, пыль и мелкая травяная труха кружились в воздухе и щекотали нос. Рамона чихнула и улыбнулась, когда Фрэнки вскочила, взметнув душистую сухую траву, втянула носом воздух и картинно громко чихнула тоже. Тогда Рамона тоже вскочила и, захватив целую охапку сена, подбросила вверх. Потом еще и еще. Разбрасывая сено и пихаясь, они валялись в стожке и хохотали. А когда утомились и затихли, Рамона вдруг услышала в тишине чье-то шумное дыхание, негромкое постукивание, шаги. — А кто там? И Фрэнки схватила ее за руку и съехала на пол, увлекая за собой: — Идем! — Они побежали обратно по узкому коридору и неожиданно остановились у высокой деревянной загородки, так что Рамона с разбегу ткнулась Фрэнки в костлявое плечо. — Вот, — сказала Фрэнки и постучала по струганному дереву. На той стороне кто-то завозился. Над загородкой возникли длинные подвижные уши клинышком, а потом сверху свесилась огромная голова на изящной изогнутой шее. — Лошадь! — воскликнула Рамона. — Сама ты — лошадь, — сурово сказала Фрэнки. — Это настоящий боевой конь. Как у рыцарей. — И тут же спросила: — Хочешь быть моим рыцарем? Тут Рамона смутно припомнила, что спортсменов (правда, спортсменов-мужчин), соревнующихся в многоборье, как мама, иногда называют рыцарями многих качеств, и подумала, что была бы совсем не прочь. Правда, маме пришлось для этого всю жизнь тренироваться… Поэтому она осторожно спросила: — А что для этого нужно? — Конечно, пройти обряд посвящения, — со знанием дела пояснила Фрэнки. — Ты поклянешься мне в вечной верности и будешь защищать до самой смерти! И я тоже тебе поклянусь, — продолжала она уже слегка неуверенно, покосившись на Рамону. — В конце ритуала, — с жаром добавила Фрэнки, видя, что Рамона больше интересуется лошадью — то есть, разумеется, боевым конем! — протягивая ладони к влажному теплому носу, — рыцарь должен вскочить на коня и пронзить своим копьем «чучело». Хочешь? — Хочу! — радостно воскликнула Рамона, заворожено глядя, как в огромных спокойных глазах серебристого, светящегося в сумраке коня, отражаются звезды. — Сейчас! — заявила Фрэнки и убежала. Рамона не заметила куда именно, она завороженно следила, как меланхолично конь шевелит губами, и очнулась только тогда, когда Фрэнки снова возникла рядом, раскрыла принесенную с собой книжку и стала читать вслух: — Накануне дамуазо… — Кто? — перебила Рамона. — Ты! Накануне дамуазо должен был выкупаться в ванне, — и она с сомнением уставилась на Рамону. — Ты вчера купалась? — строго спросила Фрэнки и зачем-то наклонилась к ней, куда-то к самому плечу и шумно втянула носом воздух. Рамона закивала. — Ладно. Накануне дамуазо должен был выкупаться в ванне, затем он надевал белую рубашку, — сказала Фрэнки и потянула за подол Рамоновой футболки, к счастью, подумала Рамона, сегодня она как раз надела белую, — алое сюрко, коричневый шосс, золотые шпоры… — продолжала перечислять Фрэнки и вдруг замолчала и уставилась на нее. — Ну, что ты стоишь, надевай! — Но у меня же нет алого сюрко. Я даже не знаю, что это такое. Фрэнки закатила глаза. — Да какая разница. Может, это куртка такая, ну, притворись. Вот! — она повертела головой, стащила с ограждения развешанную там сушиться попону и набросила ее Рамоне на плечи. — Это будет твое алое сюрко, а штаны у тебя и так есть. Теперь золотые шпоры! Рамона беспомощно посмотрела на нее, но Фрэнки так сердито нахмурилась, что стало ясно, если она немедленно что-нибудь не придумает, игра закончится, и никаким рыцарем, она уже никогда не будет. Оглядевшись по сторонам, Рамона наклонилась, утопив в пыли полы своего алого сюрко, подобрала две сухие травинки и лихо воткнула их за пятки кроссовок. Фрэнки удовлетворенно кивнула и сказала, сверяясь с книгой: — А теперь становись на колени. Я задам тебе три вопроса, а потом я тебя ударю, но ты все равно должна сказать: «клянусь!». — Ладно, — согласилась Рамона и встала на колени. Сухая трава и комья земли занесенные с улицы жутко кололись, но она терпела не подавая виду, и только смотрела на Фрэнки снизу вверх. — Клянешься ли ты мне в вечной верности? — Клянусь! — Клянешься ли ты защищать меня до самой смерти? — Клянусь! — Клянешься ли ты быть со мной всегда? — Клянусь! — быстро сказала Рамона и зажмурилась, потому что Фрэнки стремительно стукнула ее ребром ладони по макушке и громко объявила: — Будь храброй! — А потом, глядя в книгу, на всякий случай пояснила для Рамоны: — Это «куле», — и стукнула ее еще раз, так что Рамона схватилась за голову и недовольно выкрикнула свое: «эй!». — Единственный в жизни рыцаря подзатыльник, который рыцарь мог получить, не возвращая. Вот. Больше тебя никто и никогда не сможет ударить просто так и остаться безнаказанным, потому что ты его побьешь! — Да? — уточнила Рамона, начиная вставать, и нехорошо поглядывая на нее. — Да. А теперь дай мне руку, — и Фрэнки толкнула ее обратно. — Дальше написано, что ты должна поклясться исполнять свои обязанности и соблюдать табу. — А что такое табу? — немедленно растерялась Рамона. Глаза Фрэнки в поисках ответа зачастили по строкам: — Это значит, что ты клянешься не домогаться моей жены. — У тебя нет жены. — Ну, когда будет. — У тебя не может быть никакой жены, ты же девочка! Так не бывает! — А вот и будет! — закричала Фрэнки и дернула ее за руку. — Ты будешь клясться или ты будешь спорить — тут все написано! — Ладно. Клянусь! Убедившись, что все идет по правилам, Фрэнки удовлетворенно кивнула: — Я клянусь тебе в том же, добрый сэр Рамона! А теперь встань. Рамона быстро вскочила на ноги, потому что разбитая коленка на дощатом полу больно саднила. — Теперь мне можно будет сесть на лошадь… то есть на коня? — быстро поправилась она. — Подожди, это еще не все. Сначала я должна тебя поцеловать, — сказала Фрэнки и, пробежав страницу в книге глазами, ткнула пальцем в искомое место. — Как это? — Тут написано — в губы, — сказала Фрэнки и поморщилась. — Ладно, не волнуйся, я быстро! — наклонилась, чмокнула звонко и, взмахнув рукой, вытерла рот. — А там у тебя что? — тут же спросила она, глядя на Рамонину поясную сумку, которая ткнулась ей в живот. — Сэндвич, — сказала Рамона и вытащила свой обед. — С арахисовым маслом. Хочешь? Фрэнки живо кивнула и, выхватив у нее коричневый бумажный пакетик, жадно впилась в хлеб зубами. Рамона непроизвольно сглотнула, только теперь она почувствовала, что здорово проголодалась после всей этой беготни и рыцарских клятв. — Кусай! — сказала Фрэнки и протянула ей сэндвич прямо из рук.