Грозовые тучи

Вельес в ожидании, пока чайник вскипит, обернулся. Ему казалось — морок развеется, будто клубы пара, оставив после себя пустой дом. Верилось, что Эвко здесь, с трудом. Грызя карандаш, он разгадывал кроссворд, который до него не осилил Теуш. Долго придётся Вельесу изучать привычки своего истинного. Наверное, всю жизнь… — Ну как, согрелся? — уточнил он, чтобы тишина не обманывала его, что события сегодняшнего дня — лишь плод порождённого самогоном воображения. — Да! — Эвко поднял голову и улыбнулся. — Если бы ты знал, сколько раз я мечтал жить хоть в крохотной клетушке один, но… То родители, то соседи по комнате в общежитии… — А сейчас — со мной… — Вельес, по привычке взявшись за ручку чайника, ойкнул. — Возьми, — Эвко протянул ему серое кухонное полотенце, — а то придётся лечить тебе ожог. Привычку хватать чайник голой рукой Вельес не вытравил из себя, и даже замечания родителей и брата оказались безрезультатны. Любеку было не всё равно лишь тогда, когда чайник с грохотом падал и кипяток проливался на пол. Эвко же просто протянул полотенце, чтобы Вельес не обжёгся, а не упрекнул… Поблагодарив его, тот плеснул кипяток в заварочный чайник… …и выяснил, что замечания ему выслушивать придётся всегда: — Нельзя так заваривать чай. Нужно, чтобы вода немного остыла. — Какая разница? — удивился Вельес. — Огромная. Помнишь, ты нахваливал наш чай? Неужели не заметил, как его завариваем мы? — Эвко улыбнулся. — Его вкус раскроется лучше, если не заливать крутым кипятком. Быстро он себя почувствовал здесь хозяином. — К чаю у нас белый хлеб и масло. Домашнее, между прочим, а не этот… маргарин под видом масла! — Вельес скривился. Маргарином он был вынужден довольствоваться, пока служил. Если его сослуживцы разницы не видели, то он, сызмальства знавший вкус сливочного масла, её ощущал. — Печенья, к сожалению, нет. Взяв доску, старенькую, изрезанную, но крепкую, вырезанную из дуба, Вельес выложил её на столешницу, после потянулся за ножом… Пока он нарезал хлеб, Эвко — невозможно заставить его посидеть! — потянулся за банкой и принялся намазывать масло на ломти. Вдвоём они управились быстро и, разлив чай по чашкам, сели за стол. За чаепитием всегда клеились разговоры, и Вельес, глядя на уминавшего с аппетитом хлеб Эвко, размышлял, как подобрать правильные слова. Тому, судя по прикрытым глазам, было вкусно даже без колбасы. Заговорил тот лишь тогда, когда прожевал и запил: — Ты не преувеличил. Ваш хлеб действительно бесподобен. — Только хлеб? — уточнил Вельес. — Что? — Эвко приподнял брови, серые глаза широко раскрылись. — Только хлеб тебе понравился? — Вельесу стало легче, когда он задал-таки терзавший душу вопрос. — А-а-а… дом? Эвко заозирался. Задержав взгляд на занавеске, пояснил: — Хорош. Даже непривычно от мысли, что мне не придётся взбираться с животом по ступеням. Но здорово, а то было тяжеловато… Ему не понравилось, но он не знал, как сказать болезненную правду. — Понятно, — буркнул Вельес. Проклятье, он не готов жить с Левицами. — Если бы здесь… — Эвко потянул носом, — не курили, мне бы понравилось всё. Вельес, привычный к табаку, не думал, что табачный дым настолько въедливый. — Здесь долго не жили омеги, — объяснил он. — При Францишке я никогда не курил. При Любеке — тоже, но бывшего мужа вспоминать хотелось меньше всего. Если раньше Вельес сдерживал желание подымить, потому что не хотел расставаться с Эвко ни на мгновение, то теперь оно вспухло. Сообщив, куда направляется, и попросив не скучать в одиночестве, он вышел на порог. Морозец что надо. Уши от него щипало. Вельес кутался в китель и старался спрятать пальцы в рукавах. …Хотя справился он быстро, но Эвко успел заскучать. Тот задумчиво сидел над чашкой. — Пей, — бросил Вельес. — Остынет совсем. Эвко вздрогнул и заморгал — часто-часто. Следовало предложить ему лечь. Даже плечи поникли от усталости, а ведь Эвко всегда держал спину ровно. — Постелить тебе? — уточнил Вельес. Теуш позаботился о свежем постельном белье. Всё, что останется — снять покрывало, откинуть одеяло и разложить подушки. — Нет… — Эвко повёл плечами. — Просто переживаю за отца. — Он пьяный и беззаботный! — Вельес, подойдя к нему, погладил плечи и добавил уже серьёзно: — Теуш сдержит слово. Он всегда держит, к тому же ты ему понравился… — Думаешь? — Конечно. Кому лучше знать моего брата, как не мне? — Вельес предпочёл не уточнять, о чём спрашивал Эвко — о симпатии Теуша или о том, что тот приглядит за Альфельдом, и ответил размыто. — Ладно, убедил! — Эвко потянулся за ломтём. Некоторое время висела тишина. В словах не осталось нужды. Хотя Вельес потратил время на курение, но с чаем справился первым. — Согрею воды, — бросил он, — чтобы ты мог вымыться с дороги. Он отодвинул чашку и поднялся. — Буду признателен, — улыбнулся Эвко. — Вымыться и правда очень хочется. Он повёл плечами. Послышался хруст. — В баню бы тебя, чтобы суставы разогрелись! — Вельес живо вообразил и пар от камней, и запах хвои и листьев. — Усталость она снимает на славу. — Увы, нельзя! — Эвко ткнул в живот. — Нельзя, так нельзя… — Вельес пожевал губы. — Подожду, пока твой сын не родится… …если Эвко выдержит и не предпочтёт городскую жизнь в квартире родителей. Тот, было взбодрившийся, сник, только погладил живот и уставился в никуда, после заговорил: — Я всегда давался диву, как и почему находятся те, кто садится в горячую ванну или идёт в баню, когда аборт стал доступен. Да и… презервативы давно придумали, и колпачки — тоже. Даже таблетки, задерживающие течку, давно придумали. А сам повёл себя как дурак из этой категории. Конечно, я считал, что подобное могло произойти только с наивными людьми, но никак не со мной! Его понесло в прошлое. Самогон должен быть где-то припрятан… Ах, да, скажет же, что нельзя даже пару капель. — Эй-эй, ты что удумал?! — Вельес, неудачно опёршись на изувеченную ногу, скрипнул зубами от боли. Обойдя стол, опустился на корточки и взял Эвко за руки, тёплые и мягкие. — Что это тебе вздумалось развести тут сырость? Этот вопрос любил задавать отец, когда папа либо Теуш плакали. Вельесу же он бросал: «Выбирай-либо ты солдат, либо размазня. Если первое, прекращай реветь. Если второе — пускай сопли дальше!» — Просто… — Эвко, вырвав руку, сунул её в карман шерстяных штанов. Вынув платок, вытер слёзы, после высморкался. — Он ещё не родился, а уже мешает. Сначала он помешал его отцу, которого могли выгнать за связь со студентом, если бы всё вскрылось. Моим родителям помешал выдать меня за того, за кого они хотели. Да и мне — ну ты знаешь! — мешал раньше. И тебе мешает! За время жизни с Любеком Вельес хотя и привык к истерикам, но от Эвко их не ожидал, поэтому растерялся. Благо обвинений в свой адрес не услышал. Почти, если не считать заявления, что ему малец, который ему не сделал ничего плохого, помешал. — Если бы этот… твой держал хер в штанах (или выбирал бет, коль не может), ребёнок бы ему не помешал, — съязвил он. Грубость подействовала. Эвко плакать перестал и уставился на него покрасневшими глазами, только рот некрасиво кривился. — Когда я поехал забирать документы, у меня уже был живот — маленький, но уже заметный. И ко мне появились вопросы, от кого ребёнок. Знаешь, что я ответил? — улыбнулся он. Не дав Вельесу подумать, пояснил: — Что встретил истинного и выхожу за него замуж. — Ты правильно ответил! — хохотнул тот. — Да, но… — Эвко закусил губу и сцепил пальцы на животе, — я сказал это, чтобы выгородить его. В груди неприятно кольнуло. Лучше покурить, чтобы унять чувства. Только не хватало сцен ревности. Вельес поднялся, хрустнув коленями. Он едва успел открыть рот, когда Эвко продолжил: — Он тогда сказал мне, что я, зная о предстоящей течке, должен был либо не приходить, либо позаботиться о том, чтобы не допустить зачатия. То, что у меня это случилось в первый раз, он… Желание курить вспухло до невозможных размеров, но Вельес не ушёл. Как оставить Эвко, которому захотелось излить наболевшее? — …не поверил? — добавил он. — В таком случае с нюхом у твоего… профессора — или кто он так? — беда. — Он знал, но говорил, что это хуже — поменять невинность на возможность сдать зачёт, хотя я не из-за него с ним лёг. Мне он нравился, очень… У него запах тяжеловатый, густой, но притягательный. Он половине курса нравился, и мне было лестно, что он обратил внимание именно на меня. Вельес знал такой запах. На этих альф, зачастую ничего из себя не представлявших, слетались омеги как мухи на говно. — Про его семью не знал? — уточнил он. — Знал, но не хотел думать ни о его муже, ни о детях… Правда, на замужество не рассчитывал. И о последствиях… — Эвко погладил живот, — не думал. Только когда всё случилось, дурман ушёл, а я понял, что натворил. Любек, отдаваясь Вельесу в туалете, не считал, что сделал что-то мерзкое, напротив, оправдал себя тем, что «просто хотел, чтобы у Францишка был отец». Эвко же корил себя за один-единственный раз, случившийся, когда он был одурманен течкой и альфьим запахом. — Брось! — Вельес взял его за руки. — Ничего ты не натворил, не считая того, что недоучился. Но это исправимо! Сердце стукнуло и замерло, когда его осенило. Он не задумывался над тем, чтобы дать возможность Эвко доучиться. Само вырвалось. Тот, судя по тому, что покачал головой, не рассчитывал на этот вариант: — Нет. Я ведь, когда забирал документы, встретил его. — И? — Вельес примерно знал, что́ услышит. Его ожидания оправдались: — Сказал, что я сам испортил себе жизнь и потребовал, чтобы я не смел вешать на него ребёнка и вообще попадаться на глаза. Он мне не даст доучиться… — Эвко после этих слов скривился, точно его замутило. — Меня затошнило от его запаха. Из-за беременности обоняние изменилось. Его мутило от мерзкого человека, который злоупотреблял своим положением и укладывал молоденьких омег в постель. От мразей тошно даже Вельесу, прошедшему через войну альфе. Тот силился подобрать правильные слова, но не мог. Потому что никогда не был преподавателем, чей язык подвешен. Поэтому просто буркнул: — Он просто ссыкло, которое визжит, когда ему наступают на яйца. Война отняла годы жизни и здоровье, но она же и вскрыла гнильцу внутри людей, которые сначала вежливо здоровались, а чуть позже — выдавали врагам. Эвко молчал, только хмурился и глядел в никуда. Вельес, бросив ему: «Покурю, потом займусь водой», — удалился. Табачный дым и мороз уняли гнев и остудили чувства, вернули способность думать. Вельес он никогда не верил в судьбу, но подивился, насколько та схожа с отцовской. Их омег обрюхатили сраные интеллигенты, с дипломами, но гнилые, сбежавшие от ответственности так быстро, что пятки сверкали. Накурившись и остудив чувства, он вернулся и увёл Эвко из кухни и усадил на диван, после и подал альбом с фотографиями. Набрав воды в бак и водрузив на плиту, вернулся отправился к радиоприёмнику и принялся настраивать. Эвко замер над фотографией, где все Миреши в сборе. — Красивый у тебя папа, — прокомментировал он. Хихикнув, добавил, ткнув пальцем в младенца в полосатых ползунках. — Ты был таким пухленьким… А твой брат худой. Теуш раззявил рот на снимке, точно хотел расплакаться. Короткие штанишки на подтяжках не скрывали кривизну его ножек. — Он всегда был доходягой. А папа… Да. — Как он умер? — Эвко не задавал раньше этот вопрос. Неужели почувствовал себя настолько своим здесь, в этом доме? — Простудился… — Вельес щёлкнул пальцами. Слова давались ему тяжело. — Дядька Ежек… Ну-у, фельдшер наш (мы все его так называли) говорил, что ему надо в город, да он не послушал. «Само пройдёт, само пройдёт…» — говорил… Когда слёг, отец отвёз его в больницу, но… Поздно. Ком подступил к горлу, как в тот день, когда убедился, что потерял надежду на то, что дурная весть — всего лишь шутка, пусть и злая, увидев не вернувшегося живого папу, а тело в гробу. — Ох, прости. Не хотел причинить тебе боль! — Эвко погладил веснушчатую руку Вельеса. — Ничего, — отозвался тот. Опустив голову и заметив, что ладони подрагивали, сжал их в кулаки. — Листай дальше. Эвко перевернул страницу и с любопытством уставился на подросшего Вельеса на руках у отца. — Ты долго был пухлым, — бросил он. — К школе похудел. Представь, как бы меня задразнили? Мало того, что рыжий, так ещё и толстый. — Школа заставила отрастить кулаки и научила давать зуботычины тем, кто дразнил Вельеса. Тем лучше, что ребёнок Эвко от другого. Ему не придётся терпеть то, что вынес Вельес, прослывший в школе драчуном. Далее на фотографиях то Теуш, то он взрослели, а родители старели. Вот грамота умному брату, вот хлебный фестиваль… …вот свадебная фотография, оставшаяся в семейном альбоме Мирешей, потому что Любек предпочёл выкинуть бывшего мужа из своей жизни. — Можешь не смотреть, если тебе неприятно, — проговорил Вельес. — Почему? — Эвко с любопытством уставился на нарядного Любека. — Он красивый. Угу, только обманщик, который ради своей выгоды не щадил чувства других людей. — Давай не будем о нём, — попросил Вельес. Эвко закрыл альбом и взял его за руку. Некоторое время они молча глядели друг на друга, из радиоприёмника лилась музыка, временами прерываемая помехами. Вельес не вспомнил, как склонился к Эвко, как коснулся пухлых губ своими. Ладонь он запустил в мягкие волосы, погладил затылок… Даже стук упавшего альбома не привёл его в чувство. Напротив, он углубил поцелуй, желая нагнать то, чего был так долго лишён из-за того, что остаться наедине со своим истинным не представлялось возможности. Прижавшись к животу, Вельес опомнился и отстранился. Проклятье, он едва не завалил Эвко. Хотя тот не сопротивлялся, но узкий диван — не лучшее место для занятия любовью. — Пойду, освобожу в шкафу место для твоих вещей, — проговорил Вельес, чтобы хоть что-то сказать. …Всё происходило точно во сне. Казалось, если открыть глаза, выяснится, что Эвко нет в этом доме, а вместо него — пустота, в том числе и душевная, и напрасно Вельес перебирал небогатое тряпьё. Шаги в спальне напомнили, что он в доме не один. — Ты сдурел?! — Вельес не смог припомнить ни одного случая, когда повысил голос на Эвко. — Позвать меня не мог?! — Ты занят, — тот поставил саквояж на пол, — а я не тот, кто скидывает детей от каждого чиха. — Это хорошо, но… — Вельес, переложив последнюю рубашку, отошёл от шкафа, — в том случае, если больше некому понести поклажу. Вскипавшая вода шумела. — О-о-о, — протянул Эвко, подойдя к шкафу и заглянув внутрь. — Да, ты прав. Тебе следовало принести вещи, а мне — освободить полки. Прости, но не умеешь ты складывать одежду. Он прав. В шкафу наводил порядок Теуш, не забывая ворчать на остальных из семьи — бесплодно, разумеется. Вельес, довольный, что больше ему не доведётся выслушивать упрёки, как выяснилось, рано обрадовался. — Ну уж каков есть. Даже армия, как видишь, не научила. — Обняв со спины Эвко, он шепнул в ухо: — Ну, а ты больше не поднимай тяжести, идёт? Он ощутил, как толкнулся ребёнок, словно подтвердив его слова. — Идёт… — Эвко, вздохнув, убрал его ладони и, развернувшись, уставился прямо в глаза: — Не перестаю удивляться тому, что ты беспокоишься о том, чтобы с чужим тебе по крови малышом ничего не случилось. Вельес сжал губы, чтобы, чего доброго, не вырвались ненужные слова. Ребёнка он воспринимал как неотъемлемую часть Эвко, но не как сына. Да, чувствовал шевеление, но не испытывал восторга. По счастью, отвечать не пришлось. Услыхав бульканье воды, Вельес удалился в кухню. …Эвко прыснул, завидев ванну: — Не думал, что когда-нибудь увижу такой раритет. Должно быть, он вежливо назвал старьё — посудину из металла с облупившейся, хоть закрашивай, хоть нет эмалью на металлических ножках. — От деда досталась. — В селе не принято выбрасывать хорошие вещи. Странно, что Вельес не услышал комментарии насчёт тяжёлого шкафа из дуба, далёкого от изящества, поэтому оставшегося в войну без внимания. — Холодная вода в вёдрах. Осталась и горячая. Если нужна потеплее, принесу. Благо никто из Мирешей не любил украшения, за которые в войну можно лишиться жизни. Любек — исключение, но ему не хотелось их дарить, и не зря: Вельес нутром учуял гнилой душок. — Хорошо! — Эвко потрогал воду, после взялся за края свитера. — Останешься? — Я нужен тебе? — Вельес сморгнул и проследил за его руками. Он видел Эвко голым, но до того, как у того вырос живот. Они ухитрились переспать, не раздевшись. Он не сомневался, что вид изменившегося тела его оттолкнёт, умалит плотское желание. Совсем наоборот: в висках уже застучало от прилившей крови, и отнюдь не от пара в крохотном помещении с ванной. — Не то чтобы… — Эвко вздохнул и опустил голову. — Не нужен. Мне хотелось бы побыть с тобой. Я здесь ещё ничего… — Побыть… — Вельесу хотелось услышать эти слова, но в другое время. — Не думаю, что это хорошая идея. — Понятно! — Эвко отпустил злосчастный свитер и уставился в пол. — Не буду тебя принуждать на меня смотреть. Ну вот, началось… Капризы беременного омеги не настолько выраженные, какие были у Любека, рыдавшего и топавшего ногами на пустом месте, но приятного в них мало. — Послушай! — Вельес, взяв его за подбородок, вынудил глядеть себе в лицо. — Я хочу оставить тебя, потому что, боюсь, не сдержусь и трахну тебя прямо здесь, а для этого ни время, ни место не подходят. Я страстно хочу увидеть тебя голым, но только после того, как мы оба отдохнём. Ему страстно хотелось поведать, сколько раз он представлял, как они занимались любовью либо в этом доме, либо в большом. И баню эта участь не миновала, и даже стог. В его воображении он отряхивал лежавшего на столе Эвко от муки. Картинки одна краше другой, но первый раз в доме Мирешей должен состояться в постели. Ощутив прикосновение к рукам, Вельес пришёл в чувство. Оказалось, он невольно положил ладони на живот Эвко. — Если что-то понадобится — зови, — бросил он, пятясь. Пришла пора покурить. …Табачный дым и мороз в очередной раз остудили чувства, и Вельес вернулся. Пение и плеск воды убедили его, что с Эвко всё в порядке, и он, раздевшись, двинулся в кухню и поставил чайник. Пока закипала вода, он отрезал ломоть хлеба и, намазав маслом, вцепился зубами. Эвко появился, когда он заварил чай, завёрнутый в большую льняную простыню. Вельес, было пригласивший его за стол, замер с открытым ртом, уставившись на ступни. — Эй, ты почему босой?! — бросил он упрёк. Ему придётся суетиться, пока Эвко привыкнет, что и где лежит. — У вас тепло, — оправдался тот. Подтянув простыню к шее, тряхнул мокрой головой. — У меня другая проблема. Только проблем и не хватало… — Какая? — Вельес устало закатил глаза. А говорит, не холодно. Вон, переступил с ноги на ногу на голом-то полу, обшарпанном — краску в город так и не завезли. — У нас с осени было холодно, — заговорил Эвко, — и мне пришлось ложиться спать в свитере и тёплых штанах. Про пижаму я забыл и — представляешь? — вырос, оказывается, из неё! Тоже мне, проблему выискал! Если учесть, что его байковая клетчатая пижама очень напоминала больничную, Вельес не огорчился. — Ну идём, подберу тебе что-нибудь! — бросил он, поднимаясь. — Только обуйся, а то холодно на тебя смотреть. Эвко послушался. Он бросился из кухни и вернулся уже обутый в бурки. После оба ушли в спальню. От штанов он отказался, а вот просторную, некогда бывшую голубой, а теперь посеревшую рубашку охотно принял и смутился, чем дал понять, что хотел бы переодеться. Вельес, слишком уставший, чтобы убеждать его, что в беременном животе ничего безобразного — кому, как не ему, это знать? — нет, позвал: — Когда переоденешься, приходи. Будем пить чай… Или ты хочешь перекусить? Сам он, сытый после застолья, проклятье, не подумал, что беременный Эвко мог хотеть есть. — Ох, прости, но нет. Ещё обед не переварился, — покачал тот головой. — Если ты не против, лягу спать. Разумеется, Вельес не против. Не Левиц он, заставлявший рано подниматься беременного сына в выходной день, чтобы тот приготовил завтрак и сварил кофе. Сняв покрывало с кровати и взбив подушки, он ушёл допивать чай. Перекусив, покурив и обмывшись остывшей водой, он последовал примеру Эвко. Тот сопел, когда он вернулся в спальню. Даже горевший ночник с проеденным молью пожелтевшим абажуром ему не помешал забыться. Эвко не проснулся, когда Вельес, раздевшись до кальсон и майки, юркнул под пуховое одеяло, только беспокойно пошевелился, когда тот развернулся, чтобы выключить ночник. Вельес позабыл, каково это — спать вдвоём, что немудрено: Любек капризничал, и ему пришлось уйти на диван. Эвко перевернулся и упёрся в его живот своим, его ступня в колючем — шерстяном? — носке коснулась голени Вельеса. Малец в его пузе плевать хотел на проблемы взрослых. Он пинался и ворочался. Если уж сейчас подвижный, то, когда научится ходить и бегать, его будет трудно поймать. Вельес решился прикоснуться к животу, когда Эвко беспокойно пошевелился. Он почувствовал тепло под ладонью, умиротворяющее. Когда малец снова толкнулся, Вельес отправил ему послание — мысленное, разумеется: «Побуянил? А теперь уймись и дай поспать своим родителям, сынок».