Дьявол на проводе

                               Степнов не помнил, как оказался в машине. И не смог бы вспомнить, даже если бы от этого зависела его жизнь. Слишком смазано, фрагментарно. Вот он стоит у двери, все ещё видит Сергея Николаевича и паренька, стоящего перед мужчиной на коленях, а вот уже послушно, словно бы в каком-то трансе, идет следом за Александром по тёмной лестнице — кажется, даже один раз отступился, но удалось сохранить равновесие благодаря вовремя поданой ему руке. Толпа танцующих воспринималась смазано — подобно огонькам в движении, рассматривать которые не было ни сил, ни желания. Следующий фрагмент не воспринимался глазами, больше телом: на улице было свежо, пахло дождем — вечерняя прохлада приятно покалывала кожу. И вот он уже в чужой машине — даже не запомнил марку, модель или хотя бы класс. Что точно врезалась в память, так это удобные кожаные сидения и запах. Да, именно запах. Чем пахло? Лёша бы сделал ставку на «морозную хвою», не летнюю и от того душную, а именно морозную, отдающую свежестью — приятный аромат. Александр тем временем взвёл мотор, который не разорвал тишину громким рёвом, а будто бы почти бесшумно, по-кошачьи утробно заурчал.       — Эй, — окликнул его Александр. — Ты там вообще живой?       — А? — растерялся Лёша, правда, хотя бы немного в руки взял себя довольно быстро. — Я… Да… Да-да… я живой… — впрочем, звучало все равно не слишком уверенно.       — Как по мне, не особо, — проговорил Каверин, аккуратно выруливая со стоянки. — Выглядишь неважно. Первый раз?       — Первый раз?       — Я про взрослых дядь с плетками, хороших мальчиков на коленях и далее по списку… — машина тем временем выехала с парковки на дорогу. — …первый раз? Кажется, Александр сказал что-то ещё. Но Лёша уже не слышал. Перед глазами вновь дверной проём, а в нем окно, которое засвечивалось из-за включённой под потолком люстры, отражая, как зеркало, комнату. Снова Сергей Николаевич без привычного костюма с кельтским узором на всю правую половину спины и груди. В его руках нечто похожее на плеть. А напротив него обнаженный юноша на коленях, однако даже сейчас память больше концентрировалась на красных полосах на спине и на их контрасте с бледной кожей. Вот пальцы Сергея Николаевича скользнули в волосы паренька. Движение со стороны казалось почти нежным, лишь постепенно набирающим силу и жесткость. Но уже через мгновение эти самые пальцы сжали волосы у корней, оттягивая их, заставляя парнишку выгнуть шею, запрокинуть голову и смотреть на него снизу-вверх прямо в глаза. Под кожей безымянного паренька дрогнул кадык, губы приоткрылись — казалось, будто он перестал дышать. «Хороший мальчик» — негромкий голос Сергея Николаевича все ещё звучал эхом в голове. Степнов с каким-то загнанным вздохом снял очки, зажал переносицу двумя пальцами, зажмурив глаза так, чтобы в бесконечной черноте замерцали первые искорки — словно это хоть как-то могло помочь. Но… нет. Казалось, увиденное въелось куда-то в подкорку.       — Значит, в первый, — донёсся до него голос Александра. Лёша неохотно открыл глаза. Машина как раз остановилась, повинуясь красному свету светофора. Взгляд Лёши невольно зацепился за крестик, что мерно покачивался аккурат под зеркалом заднего вида, чем и привлёк внимание — точнее, даже не «зацепился», Степнов будто бы споткнулся об него. И вроде он частенько видел иконы у старичков в тех же потасканных жизнью, дорогами и бесконечными пробками такси, а иногда не только у старичков. Так что, подобное должно было восприниматься естественно. Однако несмотря на это, простой крестик отвлёк от мыслей о подсмотренном в кабинете начальника, сконцентрировал внимание на себе, словно был какой-то диковинкой. Простой православный крестик совершенно не подходил Александру, не вписывался, казался лишним и режуще гротескным.       — Вы… верующий? — спросил Лёша, когда светофор загорелся зелёным. Он даже не успел толком обдумать то, что спросил. Этот вопрос слетел будто сам собой и для Степнова показался настолько неожиданно странным, что он растерянно моргнул, словно разговаривал во сне и вот только проснулся, не до конца разъединив сон и реальность. К слову, вопросу удивился не только Лёша, его не ожидал и сам Каверин, бросивший быстрый взгляд на своего хмельного пассажира, словно бы в попытке убедиться, не ослышался ли.       — А ты случайно не из этих? — спросил Александр вместо ответа.       — …«из этих»?       — Просто вроде «свидетели Иеговы» свою агитацию начинают примерно с этого вопроса, разве нет? — машина под чутким руководством Каверина повернула направо на перекрёстке и поехала дальше. — Расслабься, комсомолец. Я просто шучу, — усмехнулся.       — Шутки у вас несмешные… — буркнул Степнов.       — Это кому как. Чистая вкусовщина, — отозвался Александр. — Что до твоего вопроса… был верующим, давно дело было правда, — а крестик, словно соглашаясь с ним, все качался и качался.       — Почему тогда не сняли? — не то, что Лёши это было прямо важно и необходимо знать, но и любопытство на ключ не закроешь.       — Быть может, я сентиментален? Кто знает… В любом случае, это не так интересно, — неоднозначный и слишком уж расплывчатый ответ. — Лучше скажи, как тебя занесло в «секс по телефону»?       — Сергей Николаевич говорил, что надо называть это call-центром…       — Любитель упражняться в изящной словесности, значит… — проговорил Александр, растягивая гласные. — Об этом надо было думать раньше, уж точно до того, когда ты слил все своей тётке. Так что, по крайней мере, в моей машине можешь называть все своими именами.       — Вы и про тётку знаете?       — Что поделать? Видимо, человек я такой… располагающий, раз мне все тайны доверяют: и свои, и чужие, как священнику на исповеди, — после этих слов усмешка Александра стала какой-то жесткой, резкой… или только так казалось? — Но, комсомолец, ты так и не ответил… как тебя занесло в такую… специфическую сферу деятельности? Лёшу нельзя назвать открытым, доверчивыми и болтливым простаком, хотя порою и мог таким казаться. Даже то раздражение, что вызывал в нем Александр, никак не помешало. Просто хотел выговориться хоть кому-то, плюс сыграл роль выпитый алкоголь и желание отвлечься от красочных картинок, настойчиво мелькающих в голове, с собственным начальником в главной роли. Так что, если подумать, ничего удивительного не было в том, что Лёша зацепился за вопрос Каверина, и не просто «зацепился», а выложил все, как есть, без утайки. К примеру, то, что не рассказал в своё время Сергею Николаевичу: про визитку под столом с хрустальным шаром. Александра не слишком удивило то, что Степнов долго не мог найти работу, а та, которую находил, не устраивала по уровню зарплаты. Зато когда дошло до истории с визиткой и хрустальным шаром, он даже присвистнул.       — Прямо в лучших традициях сказок для взрослых, только эльфов не хватает и кольца всевластия, — хмыкнул Каверин.       — По мне больше похоже на какой-то ужастик, — проворчал Лёша.       — Это уже зависит от восприятия, ну, и от концовки само собой, — пожал он плечами в ответ. — От себя могу лишь заверить, что никто из наших Пиковую Даму не вызывает, со спиритической доской не играет, цыган не злит, а парней с бензопилами и мачете разворачиваем ещё на входе… с фейс-контролем у нас вообще очень строго… Лёша на это только фыркнул. Собственно, так за разговором дорога стала незаметной. Точнее, Лёша это назвал бы телепортацией — просто в какой-то момент машина оказалась у нужного подъезда. Конечно, телепортацией это быть никак не могло, но по ощущениям все было именно так. Мотор Александр не глушил.       — До квартиры хоть сам дойдёшь? — спросил он. — Или проводить? — забавно поиграл бровями, от чего Степнов, не удержавшись, издал подобие смешка.       — Я не настолько пьян, — и ведь не солгал даже.       — Ну, до встречи тогда, — бросил Каверин уже тогда, когда его попутчик вышел из машины. Лёша на это ничего не сказал, лишь махнул рукой, провожая взглядом отъезжающую машину. Хотелось поскорее оказаться дома, хотя его съёмную квартирку «домом» можно было назвать весьма условно. А как только оказался за дверью своей квартиры, Степнов и вовсе отключился — что ни говори, а впечатлений оказалось слишком много, что и измотало его, впрочем, накопившийся недосып тоже сыграл свою роль.

***

«На самом деле, я вижу для тебя один выход, который сыграет на руку и нам, и тебе. Но есть и второй, который решит проблему только для нас, но не для тебя. Выбирать, разумеется, тебе.»

С того самого визита в клуб прошло два дня — небольшой срок, если подумать. Иной раз многие могут не заметить, как пролетела та или иная неделя, не то, что какие-то там два дня, которые были выходными. Но Лёша все заметил.

«Лёш, ты же, вроде, умный парень, да? Тогда должен знать, что выход есть даже в такой абсурдной ситуации, где тебя сожрали и переварили. Просто нюанс в том, что он может не понравиться. Но тут, как говорится, на вкус и цвет — все фломастеры разные.»

Словно ему внутрь встроили счётчик, который отсеивал не только каждый день, но и каждый час, каждую минуту, что подтачивало его внутри, обращая в сжатую пружинку. Эдакие внутренние часы: маятник мерно и в какой-то мере убаюкивающе покачивался, даруя обманчивое чувство спокойствия, чтобы громовым ударом потом разбить все вдребезги, выбивая почву из-под ног наивно расслабившегося человека. Время невозможно поторопить или замедлить, хотя порою хотелось сделать это до ломоты в костях, им нельзя управлять. Стрелки не бежали и не останавливались, они всегда будут двигаться в своём ритме, а если подгонять их, тормозить или вовсе уничтожить, то это будет касаться, к сожалению, только этих стрелок, и не более — факт, проверенный при помощи своего собственного будильника ещё в школьные годы. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — Гёте, несомненно, знал толк в неподдающемся, неподвластном, в том, что определяет, направляет и что невозможно уловить. Даже жаль, что порою люди это самое время слишком недооценивали. Древние греки боготворили Зевса, в Скандинавии главнее всех был Один, но никто даже и не подумал поставить во главе какого-нибудь часовщика. Создавай Степнов свой пантеон, он бы сделал главным богом именно того, кто имел бы власть над временем — подобное было бы хотя бы практично. Первой мыслью было отказаться от предложения Сергея Николаевича. Да, уволится. Да, будут проблемы с теткой. Но он справится. Справится, так ведь? Однако Лёша все равно медлил по непонятной причине, не спешил связываться с Сергеем Николаевичем, оповещая о своём отказе — в конце концов, ему дали неделю. К слову, из памяти так и не стерлось «подсмотренное» в кабинете, несмотря на выпитое — начальник и тот неизвестный парень… что происходило между ними… все это будто выжглось на сетчатке глаз, скрытых за очками. И ведь не сказать, что выходные прошли тихо, мирно и спокойно, без происшествий. Все было. Клиенты продолжали звонить, но это шло все больше фоном, не вызывая былых волнений, прямо как белый шум из телевизора. Ему нужно приготовить реферат для университета, пришло запоздалое осознание, что Новый год не за горами, а «вишенкой» на своеобразном «торте» стал звонок от тётки, некстати тоже вспомнившей о наступающем на пятки празднике, из-за которого потребовала ещё денег, хотя юноша совсем недавно уже присылал ей оговорённую сумму, но ей оказалось мало.

«— И какие у меня гарантии? — рука сжимала мобильный в руке с такой силой, что, казалось, ещё немного и та попросту треснет. — Никаких, — ее ответ был очевиден и без озвучивания. — Но ты же мой дорогой и любимый племянник, как никак, — даже не попыталась скрыть насмешку в голосе. — К тому же, кто станет убивать курицу, несущую золотые яйца? — хохотнула женщина так, будто речь шла о том, что земля круглая, а он дурак никак не хотел этого понимать. — Сам должен понимать, что… если нужны хоть какие-то гарантии, просто присылай деньги. Простое уравнение, не так ли? Ты легко с ним справишься. Ты ведь всегда был умным, племянничек? В голове все ещё звучало бравадой: «Я со всем справлюсь!», «Разберусь! Все исправлю!» и все в таком духе. Но теперь это было издевательской насмешкой, не более. Отчаянно хотелось воспротивится, повторить с уверенностью для себя, что справится, что разберётся, что исправит, но… не получалось. Внутри зрело понимание под эхо голоса начальника: «У тебя уже не получилось. Если бы ты подумал хоть немного, то вспомнил бы, что в контракте четко прописано, что ты работаешь не в «сексе по телефону», а в «консультационной службе» в качестве сотрудника «call-центра». И твоя дражайшая тётушка могла подтереться всем тем, что про тебя раскопала. Но ты согласился платить, а значит, подтвердил все. И теперь даже если ты уволишься, она тебя достанет. Что именно после всего у тебя должно получиться, мальчик? Закопать самого себя ещё глубже? Могу заверить, что ты и без того превзошёл все ожидания.» Горечь собственного бессилия неприятно и почти больно жгло корень языка.»

Конечно, Степнову пришлось выслать последние, в карманах остались только сущие «копейки». Сгоряча Лёша чуть не разбил телефон о стену, но в последний момент сдержался — у него не было средств на покупку нового. Но даже со всем этим, не забыл об увиденном тогда в кабинете: голос Александра все ещё звучал в голове, как и голос Сергея Николаевича со своим «хороший мальчик».

«Брось, комсомолец, за просмотр же денег не берут. Тебя ведь никто не заставляет участвовать и присоединяться, да и вряд ли бы взяли к себе… но посмотреть… тем более, самую вкусную часть ты все равно уже пропустил. Даже жаль …не правда ли?»

Перед глазами в очередной раз миражом явился дверной проём, запомнившийся до последней микроскопической трещинки, а в нем окно, которое засвечивалось из-за включённой под потолком люстры, отражая происходящее, как белое полотно под лучами проектора. Снова Сергей Николаевич без привычного костюма с кельтским узором на всю правую половину спины и груди. В его руках плеть или нечто похожее на неё — пальцы крепко и уверенно сжимают рукоять. А напротив него обнаженный юноша на коленях, однако память снова с упрямой настойчивостью больше концентрировалась на красных полосах на спине и на их контрасте с бледной кожей. Вот пальцы Сергея Николаевича скользнули в волосы паренька. Движение со стороны казалось почти нежным, лишь постепенно набирающим силу и жесткость. Но уже через мгновение эти самые пальцы сжали волосы у корней, оттягивая их, заставляя парнишку выгнуть шею, запрокинуть голову и смотреть на него снизу-вверх прямо в глаза. Под кожей безымянного паренька дрогнул кадык, губы приоткрылись — казалось, будто он перестал дышать. Честно? Казалось, хуже этого уже ничего не случится. Но… Не зря существует забавная фраза: «Казалось, мы уже достигли дна. И тут… снизу постучали.». Контрольный выстрел случился в понедельник. По началу, когда Лёша только переступил порог здания университета, казалось, что ничего не изменилось. Студенты сновали туда-сюда, носились, как муравьи или идеально запрограммированные роботы — юноша так и не выбрал в своем сравнении между теми и другими. В голове даже проскользнула мысль о том, что, может, «Терминатор» сняли по реальным событиям, а сам он угодил в ту неправильную вариацию, где «Т-800», ну, который с телом Шварценеггера, так и не смог предотвратить восстание машин. В общем, все было, как прежде. И от одного этого можно было выдохнуть с облегчением. Все изменилось после четвертой пары. Буквально в один миг. Не рассчитать. Не предугадать.       — Ты слышал о Лёше Степнове?       — Что?       — О ком?       — И про вечеринку что-ли не слышал?       — Не-а. А что?       — Это ты про какую?       — Да вписка со студентами РУДН…       — На кой черт мне вечеринка?       — Да, лучше про пацана того расскажи.       — Кто он вообще?       — Первокурсник с рекламы, по успеваемости первым был в потоке. Его теперь все знают…       — Знаменитость что-ли?       — Да какой там… Но проебался он знатно, конечно.       — Вы о чем?       — Что он сделал-то?       — Прикиньте, ему старшекурсница-международница отсасывает, а он какого-то парня зовёт…       — Говорят, у него и член мелкий совсем…       — Правда что-ли?       — Да ты гонишь! Не может такого быть!       — Пидор…       — Точно заднеприводный!       — Дела-а-а-а… Этот шепот Лёша слышал буквально со всех сторон. Он преследовал его. Тихим шорохом таился будто бы в самой его тени, подбираясь ближе, под чуть жестковатую ткань пиджака и дальше, чтобы раздвоенным шепчущим языком лизнуть чуть солоноватую кожу. Это был точно шепот, но Лёша вместо него слышал оглушающий грохот — именно с этим звуком его жизнь разваливалась на части, а тяжелые каменные глыбы падали прямо на него, словно желая погрести под собой. Все все дрожало, трещало и скрежетало, словно он не человек живой и дышащий, а груда металлолома, предназначенного для утилизации. Кажется, его даже вырвало в университетском туалете — не менее трёх раз, хотя вроде было нечем, ведь завтрак утром был благополучно пропущен. И если бы только это… Именно этот шёпот довёл в итоге Степнова до административного ареста, который шёл рука об руку со штрафом. И это тоже не было тем, что можно было предугадать. По крайней мере, юноша точно не ждал того, что начнёт драку у метро, снесет ларёк и разобьёт витрину небольшого магазинчика рядом — брошенное в спину «пидор» стало тем самым катализатором, запустившим цепочку событий, которые и привели к тому, что Лёша оказался заперт в камере местного участка на пятнадцать суток, все ещё ощущая во рту рвотный привкус, но теперь уже с нотками металла из-за разбитой губы… пару ответных ударов обидчика, сидевшего в камере по соседству он все же пропустил, от чего болела челюсть и неприятно ныло где-то под левым глазом. В подобных ситуациях полагался звонок — кажется, он видел такое в фильмах. И люди обычно звонили родным или друзьям, чтобы помогли или просто чтобы рассказать о том, что случилось. Лёша и сам бы попросил об этом звонке, но с неожиданностью для себя вдруг осознал, что звонить ему некому. Нет, был «Серый», тётка и даже Сергей Николаевич. Но если подумать, «Серый» и другом-то не был, приятелем — да, другом — нет. А после всех тех разговоров Степнов сомневался даже в статусе «приятель». Позвонить тётке? Смешно. С ней разговаривать особенно не хотелось после всего. Да и что толку? Она хоть и родственница, но если узнает о том, где он, то лишь позлорадствует. Оставался Сергей Николаевич.

«Ну, и что, большой мальчик? Справился? Что именно после всего у тебя должно получиться, мальчик? Закопать самого себя ещё глубже? Могу заверить, что ты и без того превзошёл все ожидания.»

После собственных попыток его убедить, что все исправит, справится со всем, звонить ему и сообщать о том, что оказался в кутузке… стыдно, до жгучего обидно и жалко — быть жалким особенно не хотелось, настолько не хотелось, что зубы впились в рану на нижней губе, делая ее глубже, пуская кровь, тяжелые и густые капли которой неприятно оседали на кончике языка. Рядом громко всхрапнул «дядя Ваня» — именно так представился старик в, казалось, заспиртованной одежде, когда Лёшу только привели сюда. Спал он крепко — видимо, из-за того, что успел хорошенько проблеваться в углу камеры — и ему было совершенно плевать на то, что от жизни Степнова остались одни развалины. Хотя сам юноша знатно удивился, прояви тот участие. Самому Лёши и вовсе казалось, что с его «удачливостью» ему сильно повезёт, если кончит, как этот дядя Ваня. А что? Кончить так было явно лучше, чем сдохнуть в какой-нибудь подворотне — дядя Ваня со стороны выглядит умиротворенным, даже в каком-то своём особом смысле счастливым. У Степнова же, как на его совершенно необъективный взгляд, перспективы были самыми мрачными. Лёша откинулся спиной на холодную и покоцанную стену камеры, прикрывая глаза. И почти задремал — настолько устал, что даже храп дядя Вани не казался особой помехой, скорее, лишь досадным допущением его новой действительности. Как вдруг… Сначала были шаги. Да, это были именно они. Звук чьих-то шагов гулким эхом отскакивал от стен. Можно было подумать, что это кто-то из местных, тех, что с погонами — ну, а кто ещё мог быть, если не они? Вот только Лёша был уверен, что это не они. Звук шагов… отличался, был совершенно другим. Явно не форменные сапоги. Да и чеканная военная выправка всегда слышна, но… не в этот раз. Шаги сквозили уверенностью и расслабленностью. Но Степнов не открыл глаза. Ведь, если подумать… какая ему разница, кто там ходит? — именно так он и подумал, намереваясь вновь провалиться в дрёму. Вот только…       — Знаешь, я тут подумал… — прозвучал голос, который Степнов меньше всего ожидал услышать здесь и сейчас. — …хреновый все-таки из тебя комсомолец. Лёша-таки распахнул глаза. Тот, кто стоял по ту сторону решетки, отличался от того себя, каким был в том клубе. В левом ухе больше не поблескивала серьга. Бордовая рубашка сменилась белой и была застегнута на все пуговицы прямо под горлом. Ещё был чёрный пиджак и чёрные брюки. Но более всего в глаза бросался чёрный галстук, удавкой затянувшийся под шеей. Можно было сказать, что после той встречи в клубе подобная одежда будет выглядеть на нем чем-то абсурдным. Однако даже это на нём смотрелось до преступного органично. Такого и мешок из-под картошки не испортит — и от этой лощённости, глянцевости по сравнению с побитостью самого Лёши стало особенно паршиво, досада и раздражение забурлили в нем с новой силой, даже пнул бы решётку, окажись та рядом с его ногой. «Только его тут не хватало…» — пронеслось в мыслях. Перед ним был никто иной, как Александр Каверин собственной персоной. И вроде казалось, что они успели поладить за ту недолгую поездку на машине. Что тут скажешь? Лёша и сам так считал… ровно до сегодняшнего дня. Возможно, не появись Каверин здесь, юноша бы даже не задумался об этом. Но увидев его во плоти по ту сторону решетки, Степнова пронзило самое настоящее озарение. Он даже на какой-то миг почувствовал себя настоящим Исааком Ньютоном. Нет, серьезно. Озарение было столь сильным и внезапным, что казалось практически физически ощутимым. Даже захотелось подскочить и обвинительно указать на него пальцем с криком: «Это ты во всем виноват!». Ведь, в конце концов, если бы не он и не его звонок, Лёша бы не оказался на той вечеринке, а если бы вдруг и оказался, то не обратился бы к той девушке, как к парню, и все этого бы по итогу не произошло. Все просто. Все-таки не зря верил в то, что если человек родился под несчастливой звездой, то это сопровождает его всю жизнь. Да-да, ему было прекрасно известно, что в мире есть гораздо более несчастные люди, по сравнению с которыми ему не на что жаловаться. Вот только, сидя в камере, лично ему не было дела до голодающих в Африке, до старушек, что едва выживают на маленькую пенсию, и умирающих от рака или инвалидов. Жестоко? Неправильно? Может быть. Но зато честно, без праведного лицемерия, ведь всем тем перечисленным совершенно точно плевать на него, они даже имени его не знают. Так что, да. Свои беды как-то ближе к телу. И конкретно сейчас Лёше казалось, что судьба имела что-то против него лично. Ведь как иначе здесь после всего появился именно этот человек? Жестокая, отвратительная и совершенно бесчеловечная насмешка — именно так все и виделось. Но несмотря на все это Степнов не подскочил и ничего обвинительного не крикнул. Вместо этого…       — Иди к черту, — просто и без затей, ведь краткость — сестра таланта.       — Я тоже рад тебя видеть, котёнок. Но может отложим сантименты и поговорим снаружи? — ответил ему Александр.       — И как, по-твоему, я это сделаю? — едко отозвался Лёша.       — Можешь считать, что я уже обо всем договорился. Так что… — протянул он. — …ты свободен. Свободен? Это что? Шутка такая?.. Каверин сказал это так, словно они говорили пойдёт ли дождь завтра или нет, а не о том, что договорился о снятии с Лёши административного правонарушения. И… Честно? Степнову даже сказать нечего было. А повторное «иди к черту» и вовсе застряло в глотке, так и не сорвавшись с языка. Он все ждал, когда Александр рассмеется, но тот все никак не смеялся, наслаждаясь шокированным выражением лица «больше-не-арестованного». Однако в то время как Лёша потерял дар речи, его однокурсник из соседней камеры этот самый «дар» обрёл — очень некстати, надо сказать.       — Степнов, а ты видать все же хорошо отсасываешь, — с явным презрением, пропитанным насмешкой, бросил тот из своей камеры. — Может, тогда и мой член обработаешь, в качестве извинения, а?       — Нет, — вместо Лёши ему ответил неожиданно Александр, смотря на студента сверху-вниз сквозь решетку камеры. — Но вот я так надеру твою тощую девственную задницу, солнце, что ты неделю сидеть не сможешь. Однокурсник так и не нашёлся с ответом. И не потому, что не мог или не хватило фантазии, нет. Просто Каверин сказал все это с таким тоном и с таким взглядом, что ответить бы не получилось при всем желании. Поэтому и тот решил, что безопаснее будет заткнуться и не отсвечивать. А после к камере, где Степнов уже хотел было начать обживаться в компании дяди Вани, подошёл дежурный участковый, который открыл дверь.       — Степнов, на выход, — пробасил он. — Считай, что тебе повезло. Лёша бы с этим поспорил.

***

      Итог? Снова удобные кожаные сидения, аромат морозной хвои — не летней и от того душной, а именно морозной, отдающей свежестью — и простой деревянный крестик, болтающийся на зеркальце заднего вида, совершенно не вписывающийся, не подходящий ни этой машине, ни ее обладателю. Сам Лёша, после нескольких часов в камере, где запах проспиртованного и имеющего глубокий и неразрешимый конфликт с гигиеной, дяди Вани намертво прицепился к простенькой одежде Степнова, в этой машине бизнес-класса чувствовал себя, как этот крестик — лишний, не вписывающийся, не подходящий, до абсурдного неуместный. Александр тем временем взвёл мотор, который не разорвал тишину громким рёвом, а будто бы почти бесшумно, по-кошачьи утробно заурчал. Прямо как тогда. Кажется, это называется «дежа-вю»…       — Что с лицом? — первым заговорил именно Каверин, выезжая со стоянки. — Говорят, свобода окрыляет. Неужели врут?       — Зачем ты меня вытащил? — спросил Лёша то, что было ему действительно важно. — Я не просил помощи.       — Какой нетерпеливый… А как же прелюдия? — отозвался тот. — Или из тех, кто предпочитает резко и на сухую? Рисковый, что сказать… Лёша не стал ничего говорить в ответ. Просто отвернулся к окну, пытаясь тем самым дать понять, что вопрос уже задал и теперь ждёт ответа, а все это жонглирование словами ему неинтересно и он не намерен вестись на «уловки» и участвовать во всем этом. И, возможно, гордился бы собой, если бы… и правда не повелся. Вот только ему все ещё хотелось проехаться по этой аристократичной физиономии, быть может, даже не один раз.       — Строго говоря, вытаскивал не я, — все же ответил Александр.       — Кто бы сомневался, — фыркнул Лёша, находясь на волне своего раздражения, злости на Каверина, на самого себя, на ребят из университета и даже на дядю Ваню, хоть сегодня встретил его впервые.       — Если не «спасибо», то хотя бы лицо попроще бы сделал, — он крутанул руль, выезжая к перекрёстку, что теперь маячил впереди. — А то можно подумать, что я расчленил и сожрал твою любимого пекинеса. Но ведь у тебя нет пекинеса, верно?       — «Спасибо»? — едко переспросил Степнов, напрочь проигнорировав часть про пекинеса. — А жирно не будет?       — Вот я не пойму, на что конкретно ты нарываешься, но у меня устойчивое ощущение, что у тебя со мной, со мной лично, какие-то проблемы.       — То есть, по-твоему, никаких проблем нет, да?       — Ну-у-у… примерно, — прозвучало как-то уклончиво. — Если не считать, конечно, что в свой выходной мне пришлось приехать и забрать твою нежную задницу из обезьянника. Или я чего-то не знаю? — остановился на светофоре. Небезызвестный факт: если водохранилище с повреждённым водосбросом переполняется, то вся вода хлынет через край, и этой самой воде будет плевать, сломает ли она деревья, хлынет ли на город, пострадает ли кто от наводнения. Тут так же — у Лёши просто слишком много скопилось внутри без шанса как-то это сбросить, выпустить пар. И сейчас его откровенно несло. Сейчас Степнову было плевать на то, что Александр работает на Сергея Николаевича, что у Лёши могли быть проблемы от того, что говорил. А говорил он много, припомнив и тот телефонный разговор, который закончился тем, что юноша дрочил в студенческом туалете, про злосчастную вечеринку тоже не забыл и первую встречу в клубе, где Каверин издевательски жонглировал словами, но главной мыслью было именно то, что Александр выходил виноватым если не во всем, то слишком во многом. И вроде Степнов понимал, что тот пожертвовал выходным и забрал его из участка, а Сергей Николаевич вообще отмазал его от административного нарушения, сейчас его это особо не волновало, если уж начистоту. И лишь когда все высказал, стало будто бы легче — та волна злости и обиды схлынула, а раздражение больше не бурлило внутри так громко, остались лишь отголоски, а ещё… ещё усталость, сам Александр почему-то уже перестал казаться корнем всех зол, а прояснённый разум смог указать и на собственные ошибки. Как там говорят? Если вас укусила змея, полагается выпустить яд? Да, что-то такое и произошло. Лёша даже выдохнул в конце своего обвинительного монолога. Хотя внутренне уже готовился к тому, что его сейчас будут «ставить на место», напоминая, что в таком тоне со старшими говорить нельзя и все в таком духе, возможно, его даже выкинут из машины — повезёт, если не на ходу, учитывая полосу своего «везения», он бы не удивился. Вот только… По автомобильному салону разнесся смех. Он звучал оглушающе громко. Александр смеялся… смеялся, нагло, слишком ярко, запрокинув голову, буквально ржал, словно Лёша рассказал свежий и какой-то особо смешной анекдот, хотя лично на его взгляд ничего смешного в сказанном точно не было.       — Ты это про наш короткий разговор? Серьезно? — спросил он, когда отсмеялся. — Хочешь сказать, все из-за него?       — Мне тогда он показался очень длинным, — отвернувшись обратно к окну, негромко проговорил Лёша, на которого, наконец, стало накатывать осознание, что и кому он сказал — как будто был пьян, и вот на пятки неотвратимо стала наступать трезвость и понимание того, что, может, и не стоило все высказывать особенно сейчас, ведь проблем и без того хватало с лихвой.       — Не, минут пять, не больше, — последовал ответ. — Но тебя послушай, я и во всемирном великом потопе виноват, и в инфляции до кучи, — усмехнулся, затормозив на повороте, пропуская пару машин. — Хоть полегчало? Лёша промолчал. Банально не знал, что на это ответить. То, что он высказал Александру, не решило ни одной проблемы, которые ворохом продолжали сыпаться на него, погребая под собой: упавшая успеваемость не улучшится, слухи не прекратятся, тетка не забудет о существовании племянника, в кошельке деньги сами собой не появятся и далее по списку — не изменилось ровным счётом ничего. Однако именно внутри легче действительно стало, словно единственное, что ему было нужно — выговориться. Однако признаваться в подобном не стал бы из чистого упрямства, поэтому и молчал.       — Знаешь, ты ведь стал легендой, когда клиенту про глистов ляпнул. Сделал мое настроение на целый день, — через некоторое время вновь заговорил Александр.       — И поэтому ты мне позвонил? — не без едкости спросил в ответ Лёша. — Повеселиться за мой счёт?       — У меня не настолько много свободного времени, котёнок, — отозвался тот. — Просто ко мне пришёл Сергей Николаевич. Рассказал про бедового новичка и попросил помочь тебе освоиться. Ну, я и набрал тебе в перерыве.       — А по-другому было никак?       — Но ведь помогло же? — даже обернулся, а на лице появилась хулиганская беззлобная усмешка, совершенно неподходящая возрасту. — Кто же знал, что ты такой впечатлительный? — вновь вернул своё внимание дороге.       — Очень смешно. Мне теперь по институту ходить да оглядываться, по-твоему?       — А в чем проблема его сменить?       — Что сменить? — не понял Степнов.       — Я про вуз, — пояснил он.       — Мой престижный, — ответ казался лёгким и ясным, по крайней мере, для самого Лёши.       — Прекрати, — сказал на это Александр. — Это ещё никогда ничего не решало. Главное, чтобы мозги, как надо работали, а в каком конкретно вузе отучишься, дело десятое. Например, медик из той же «Плешки» бывает покруче своего собрата «Ломоносовца», — машина вновь остановилась на очередном светофоре. — Да и… Если так не хочется менять вуз. Ну, вдруг ты сентиментальный? Всегда можно уйти на время в академ. Или тоже не вариант?       — Это ж когда я тогда диплом получу?       — Ну, давай я его тебе на день рождения подарю? — предложил неожиданно Александр. — Делов-то… Могу даже ленточкой обернуть. Будет красиво. И в хозяйстве пригодится.       — Очень смешно…       — Какие уж тут шутки, котёнок, — отозвался Александр. — О высшем образовании в России в наше время разве можно шутить? Тут все серьезно и обязательно с похоронным лицом. Разговор сам собой заглох. Лёша ничего на это не сказал, никак не прокомментировал. Вскоре и вовсе установилась тишина, которая не мешала ни Александру, раз он даже не сделал попытку включить радио, ни Степнову, которому было что обдумать вместо споров о качестве высшего образования в России. Например, Лёша понимал, что однокурсники ещё долго будут мусолить тему его ориентации — это особенно смешно, ведь он сам до конца не определился, не разобрался. Честно? Впервые за время учебы в этом институте, Степнов хотел, чтобы с кем-то что-то произошло. Наверное, это не хорошо — желать кому-то неприятностей. Но с другой стороны… Что тут такого? Так хотя бы получится выйти из «трендов» новостей. А ведь это только начало. Лёша не сомневался, что если все так продолжится, его вызовут в деканат, где припомнят не только это, но и заметное ухудшение ситуации. Ещё и тётка, конечно же, там просто не отвалится — с неё станется создать ещё проблемы, словно их и без того мало. Мысли все продолжали клубиться в голове: возбухали, теснили одна другую. Машина застряла в пробке, на которые Москва была так щедра. Кажется, Каверин сказал что-то про то, что надо было объехать, но Лёша его практически не слышал. Кельтский узор на рекламе тату-салон, напротив которого и встала машина, застряв в пробке, привлёк внимание, буквально рывком вырывая Степнова из той мешанины мыслей, в которую он был погружён. Кельтский узор на рекламном щите выглядел хуже, каким-то ненастоящим. Лёша слишком хорошо помнил, как похожий смотрелся на коже, как он оживал при малейшем напряжении мышц — прямо как тогда, когда его пальцы сжали рукоять плети.       — Ну, и что у тебя там опять стряслось? — прозвучал голос Александра. Степнов вздрогнул и обернулся.       — А?       — Я спросил: «Что у тебя там опять стряслось?» — спросил Каверин. — Неужели я опять где-то проштрафился? Дышал не так или что?       — Да нет… Все в порядке. Просто задумался, — Лёша взъерошил свои волосы в отчаянной попытке вытряхнуть все лишнее из своей головы.       — Голова у тебя бедовая, котёнок. Думать явно противопоказано, — хмыкнул Александр. — А то сидишь с таким видом, будто тебя уже хоронить пора следом за образованием.       — Да просто… — Лёша запнулся, не зная, что сказать, слова будто застряли где-то в глотке непроходимым комком.       — Давай же… Поведай мне о своих тревогах, сын мой? — подначивал его в своей, уже ставшей почти привычной, несерьёзной манере Александр, будто решил вдруг поиграть в священника на исповеди. Юноша в голове Лёши вновь, словно в замедленной съёмке, опустился на колени перед Сергеем Николаевичем — его лицо уже давно стерлось из памяти, как нечто неважное… но только лицо, а не само действие. Пальцы Сергея Николаевича скользнули в волосы паренька. Движение со стороны казалось почти нежным, лишь постепенно набирающим силу и жесткость. Но уже через мгновение эти самые пальцы сжали волосы у корней, оттягивая их, заставляя парнишку выгнуть шею, запрокинуть голову и смотреть на него снизу-вверх прямо в глаза. Под кожей безымянного паренька дрогнул кадык, губы приоткрылись — казалось, будто он перестал дышать. «Хороший мальчик» — негромкий голос Сергея Николаевича все ещё звучал эхом в голове. Степнов сглотнул. Лёша не хотел говорить Александру то, о чем думал в последнее время. А то с него станется ещё принять его за какого-нибудь помешанного: сначала после одного звонка дрочил на того, кого даже не видел ни разу, потом ещё начальник до кучи — самому Степнову уже от этого не по себе. Да и… он уже и так в запале наговорил Каверину много лишнего. Но с другой стороны… ему хотелось понять, разобраться. Лёша, наверное, бы не удивился, если бы застал сцену, где Сергей Николаевич просто трахает какого-то безымянного парнишку — учитывая один из источников его дохода, это даже неудивительно. Но там было явно что-то другое. И именно это «что-то» и зациклило Степнова.       — Да что рассказывать… — неопределённо начал Лёша. — Не могу развидеть голого начальника. Уже в кошмарах мерещиться начал… — не совсем честно, выдано больше под соусом эдакой жалобы с долей юмора, чтобы хоть как-то прикрыть направление собственных мыслей.       — Интересные тебе, должно быть, снятся сны… — протянул Александр, наблюдая за рядом неподвижных машин впереди. — А что снится? Александр при этом как-то хитро улыбнулся, словно спрашивал что-то такое, что могло стать его будущим козырем или… уже стало. И вроде, как считал сам Лёша, он ничем себя не выдал. Но… кто его знает? Быть может, у этого Каверина какие-то особые датчики в голове, ну, или в заднице. Степнов тряхнул головой — сейчас явно не время думать о всяких глупостях, навроде датчиков в заднице.       — Что это вообще было? — решил спросить напрямик Лёша. — Ну, там… в кабинете… По привычке Степнов ожидал ответа сразу, причём, с какой-нибудь насмешкой, заковыристым подъёбом. А что? Этот странный адвокатишка за словом в карман никогда до этого не лез. Поэтому и в этот раз ничего другого от него Лёша не ждал. Но… Александр молчал. И лицо у него было такое… озадаченное, как если бы Степнов у него спросил нечто вроде: «А действительно ли Земля круглая? Чем докажете?». Для него сцена в кабинете была явно кристально понятная, совершенно обыденная и абсолютно никаких вопросов не вызывала. Что сказать? Повезло ему. Лёша тем же сакральным знанием похвастаться не мог.       — Вопросы у тебя каверзные, конечно. Тебе бы дознавателем в ФСБ работать, с такими талантами далеко пошёл бы, — наконец, разродился Каверин. — Что такое «Тема» знаешь?       — «Тема»? — нет, значение самого слова Лёша определенно, но почему-то было ощущение, что сейчас речь пойдет про какое-то узкое не очень распространённое значение с узкой направленностью, о котором раньше он и не подозревал.       — Значит, не знаешь, — подвёл итог очевидному Александр. — Порнушку хоть смотрел? — в этот раз кивка от Лёши он все-таки дождался. — Видел порнуху, где дяди связывают тётю и трахают ее в разные места? Степнов видел. Но только это было не порно в интернете — он просто, когда ещё жил у тёти, зашёл в одну из комнат не совсем вовремя, вот и стал свидетелем. Однако все равно головой помотал, мол, никогда в жизни не стал бы на такое смотреть.       — Вот как в той порнухе, только без тёти и траха. Примерно уловил? — спросил так, словно Лёша не мотал головой пару мгновений назад, а настойчиво кивал. — У Сергея Николаевича постоянного нижнего нет, поэтому и снимает иногда таких вот мальчиков-зайчиков, а те и рады. Хотя с тем, кого ты видел, вроде что-то наклёвывается, — добавил Александр. — Вот примерно это и было тогда в кабинете, если без деталей. Все детали ты и сам вроде видел. Или не все рассмотрел? Лёша на это ничего не сказал, но от него никакого ответа и не требовали. Александр больше не пытался завязать разговор, а его заданный вопрос: «Или не все рассмотрел?» так и остался висеть в воздухе. Степнов молчал до самого конца поездки — переваривал. И даже из машины выскочил, толком не попрощавшись.

***

      И если до понедельника велся отсчёт каким-то внутренним таймером, то время до пятницы пролетело где-то за импровизированными стрелками: серьезно, было такое ощущение, что просто моргнул, а вот «уже» — дурацкое ощущение. Что делает студент МГЛУ в пятницу? Насчёт других студентов Лёша не знал, да и не было ему до них никакого, но лично он сам самозабвенно надирался, спуская свои последние «кровные» в дешевом баре «KillFish»: даже дисконт карта была — «Серый» когда-то отдал, забрать обратно забыл, вот так она у Степнова и осталась, пригодившись только сейчас. «Что же случилось?» — это крайне интересный вопрос. «Слишком много всего.» — это уже было. Точнее, Лёша ещё в понедельник наивно думал, что «слишком много всего» уже произошло. Но пока доползал до пятницы, внутри крепло осознание, что «жизнь» с ним ещё не закончила. Началось все с того, что хоть административное нарушение с него и сняли, будто его и не было, убрав любое упоминание о нем из личного дела, штраф за снесённый киоск и разбитую витрину не только остался, но и никуда не собирался исчезать — платить за него, разумеется, было нечем. А стоило перешагнуть порог квартиры, Лёша получил звонок от старосты и понял, что совершенно забыл о заданном на завтра реферате — принести его в срок не представлялось возможным, ибо юноша и вовсе забыл, что его задавали. А ещё… ещё пришёл счёт за квартиру, а вместе с тем за свет, воду, отопление и даже якобы за капитальный ремонт, который, скорее всего, весь этот дом не видел уже очень давно. Дальше… его страничка в социальных сетях, где он с гордостью и триумфом поменял место жительства на «Москва», как только переехал. Что с ней не так? Ну, ещё недавно, заходя на неё, Степнов чувствовал, как невидимая нить связывала его с миром, множеством людей, и пусть он не был большим «тусовщиком», но сам факт наличия подобной связи казался ему маленьким сокровищем что-ли. Вот только, зайдя на неё после всего, обнаружил не связь, а десятки сообщений и комментариев с оскорблениями, не блиставшими особой оригинальностью, скорее уж, они были до тошноты однообразными. Да что там… Даже «Серый» его заблокировал, хотя, если подумать, они не были такими уж друзьями, просто приятели. Так что, больше не было никакой «связи с миром» — Лёша ещё никогда не чувствовал себя настолько изолированным, особенно после того, как распробовал прямо противоположное, когда только поступил в институт. Степнов, к слову, пробил пары, которые были во вторник, но на этом не остановился: не пошёл в институт и в среду, и в четверг и, собственно, в пятницу. Ну, а что? Здраво рассудил, что вполне мог себе это позволить. Нет, конечно, подобное позволить себе не мог, но это его волновало не слишком. Благо, сохранились подписанные бланки от знакомого врача «Серого» — неожиданная польза с былого «приятельства». Смешно сказать, ещё недели три назад, а то и больше, свято верил, что эти справки с открытым числом не понадобятся, ведь прогуливать, прикрываясь мнимой болезнью не собирался, но все сложилось так, как сложилось. В зале бара «KillFish» сменилась очередная композиция — здесь часто ставили классику рока, впрочем, иногда включали и не только её. Если память не изменяла, то исполнителем был… Том Греннан, а песня называлась «Praying».

I'm on this road, and I won't' lose my faith Pack it up, pack it up, 'cause I'm on my way For so long…

Но это опять-таки ещё не все. Разговор с Александром и воспоминания о случившемся тогда в кабинете никак не хотели отпускать — Лёша будто бы сам себя накручивал и чем больше проходило времени, тем сильнее. Вопрос «что если?..» — наверное, он самый опасный. Ведь стоило такому появиться в голове, то он тут же въедался в подкорку так, что не вытравить, разрастаясь самыми разными и такими манящими соблазнами. Что если… это не перед ним опустятся на колени, чтобы обхватить губами член, пропуская его особенно глубоко, а он сам опустится перед кем-то… перед Сергеем Николаевичем? Что если… пальцы Сергея Николаевича скользнут в волосы не какого-то парня, а самого Лёши? Движение почти нежное, лишь постепенно набирающее силу и жесткость. Что если… уже через мгновение эти самые пальцы сожмут волосы у корней, оттягивая их, заставляя Лёшу выгнуть шею, запрокинуть голову и смотреть на него снизу-вверх прямо в глаза? Честно? Степнов точно не знал, откуда в его голове вообще возникли самые первые мысли, где он начал представлять себя вместо того юноши, что опустился на колени перед Сергеем Николаевичем: может, в самый первый раз они мелькнули в его голове, когда он был в полудрёме, думая о всяких глупостях, а может, все началось тогда, когда лицо безымянного юноши совсем стерлось из памяти. По первости, подобные мысли пугали, сбивали столку и заставляли задуматься о собственном психическом здоровье — с таким уровнем стресса и количеством проблем было бы неудивительно. Но постепенно эти мысли осваивались в его голове, обживались, как неожиданные постояльцы, что без какого-либо разрешения ввалились в его квартиру и с невозмутимой наглостью стали раскладывать свои вещи, после чего, казалось, их уже не выгнать.

I've been praying, for a brighter day I've been praying, trying to find my way Cause time moves on and seasons change Nothing ever stays the same Praying, I keep praying

«Хороший мальчик» — негромкий голос Сергея Николаевича до сих пор настойчивым эхом звучал в голове.

I've over due, just a little bit of luck, I get the taste, but it’s never enough I'm on this road And I won't lose my faith, Pack it up, pack it up cause I'm on my way For so long…

Лёша действительно не знал, откуда взялись эти мысли, что укрепились где-то на подкорке. Они… словно всегда были там, в голове — по крайней мере, так ощущалось. В голове шумело, в теле ощущалась приятная лёгкость, почти расслабленность. Лонг-айленд уже не обжигал гортань алкогольной горечью, будто слизистая успела пообвыкнуться — это уже третий.

«У Сергея Николаевича постоянного нижнего нет, поэтому и снимает иногда таких вот мальчиков-зайчиков, а те и рады. Хотя с тем, кого ты видел, вроде что-то наклёвывается.»

Длинный гудок поезда. Да, в голове звучал именно этот звук, хотя Лёша уже давненько его не слышал — с самого своего переезда, если быть точным. Внутри же после слов Александра, оброненных словно бы походя, зародился какой-то странный страх. Беспокойство. Как будто что-то неправильно, словно поезд удаляется и как бы быстро Степнов ни перебирал своими ногами, его было не догнать. Дурацкое состояние, которое становилось ещё более дурацким под тяжестью выпитого.

I've been praying for a brighter day I've been praying trying to find my way Time moves on and seasons change, Nothing ever stays the same Praying, I keep praying.

      — Pra-a-aying, I keep pra-a-aying… — напевал себе под нос Лёша, пока пальцы бездумно скользили по экрану смартфона, перебирая номера в телефонной книге. Вроде существует какая-то статистика, где утверждается, что целых семьдесят пять процентов людей из ста, напившись, звонят своим бывшим — интересно, кто только их считал… наверняка, очередные британские ученые, которые, казалось, только и делали, что считали что-то совершенно ненужное и бессмысленное. Лично у Лёши не было намерения звонить своей бывшей. С чего бы вдруг? Пресловутую «девственность» он потерял с одной из тех девушек, что работали на его тётку, в тайне от самой родственницы, и да… заплатил за это, причём, по двойному тарифу, ведь Анька не любила девственников, зато была чертовски красивой — собственно, насколько она была красивой, настолько же была и глупой. Но это не важно, так ведь? Вряд ли Анька ждала его звонка, да и у Степнова не было даже ее номера — не спросил в своё время. В его телефонной книге вообще было не так уж много номеров: все внимание и вовсе сконцентрировалось вокруг одного единственного — «Куликов Сергей Николаевич». Звонить ему Лёша совершенно не собирался. Когда только зашёл в бар — точно. Но вот, распивая третий коктейль, мысль о звонке уже не такой абсурдной. Когда же допил третий, а перед ним появился четвёртый — пальцы и вовсе зажили своей жизнь, коснувшись подушечкой пальца значка с телефонной трубкой, что вполне хватило для вызова, ведь уже через пару мгновений он прижимал смартфон к уху, обхватив губами трубочку, делая ещё глоток, а может, два… для храбрости. Длинные гудки. Раздражающе длинные. Они проникали прямо в мозг и дальше, почему-то иссушая своим звучанием глотку. Пришлось сделать ещё два глотка, а может, три. Один гудок, второй, третий… казалось, они так и будут звучать до тех пор, пока связь не оборвётся. Лёша не представлял, что тогда случится. Позвонит снова? Уверенности в этом не было. Весь мир как будто бы замкнулся на одном единственном звонке и на этих чертовых длинных гудках. Гудки оборвались слишком резко, настолько, что все подготовленные словесные конструкции забились где-то в глотке. Может, их и не было вовсе — если так подумать, Лёша не представлял, что скажет, внутренне жалея, что гудки оборвались так рано. Но почему-то ему самому казалось, что за часы, проведённые в баре, он приготовил целую речь, достойную не то, что разговора по телефону, но и выступления в самом парламенте.       — Слушаю, — одно единственное спокойное и до невозможности короткое слово сменило собою гудки. Степнову сложно было объяснить своё желание самому себе, но до ломоты в костях и жжения где-то под рёбрами хотелось удивить Сергея Николаевича, сбить из тона мужчины эту спокойную уверенность. И заговорить Лёша хотел первым, как если бы подобное могло ему подарить хоть какую-то иллюзию контроля над ситуацией — хотя о каком контроле могла идти речь после четырёх бокалов лонг-айленда? В хмельном разуме появилось странное ощущение, будто Сергей Николаевич снова обставил его. Он заговорил, словно бы догадавшись, о чем Степнов думал, опередил его. Со стороны то, что Сергей Николаевич первым нарушил тишину, толком не установившуюся после длинных гудков, могло показаться пустяком. Какая вообще разница, кто начал разговор? Но эта разница была. Для Лёши все это воспринималось будто бы малым поражением, как если бы они играли в шахматы, и мужчина съел его пешку с первого же хода, что казалось чем-то невозможным, вне правил, от того подобное и выбивало из колеи. Инициативу, которую Степнов так отчаянно желал захватить сразу, вероломно и неожиданно вырвали из рук. Это заставило Лёшу растеряться, в то время как досада слишком явственно горчила на языке. А ещё юноша был уверен, что тот скажет что-то ещё. Ведь раз он начал говорить, то должен был и продолжить. Но кроме того единственного «слушаю» не прозвучало больше ничего. В трубке стояла тишина, настолько густая и оглушающая, что перебивала собою даже грохот музыки в баре. Степнов сглотнул. Слишком гулко и громко, как ему показалось.       — Се… Сергей Нико… Николаевич… — от былой уверенности, рождённой выпитым алкоголем, не осталось и следа, голос звучал сипло, неуверенно, даже подрагивал, а рука лишь сильнее сжала трубку. Проскочила мысль о том, что Сергей Николаевич, наверняка, слышит рок, играющий на фоне, хотя сам Степнов даже не мог разобрать песню, которая сейчас звучала. Это казалось неуместным, ещё одной монеткой в копилку всего неправильного. Пришлось немного прокашляться, чтобы прочистить горло, в которой, по всей видимости, все ещё непреодолимым комком стояла речь для какого-то там парламента. А потом ещё пара глотков лонг-айленда.       — Неужели принял решение? — прозвучало в ответ. Лёша, действительно, его принял. Возможно, сделал это ещё до первого выпитого коктейля. И собирался ответить согласием. Вот только… «Неужели принял решение?» — в этом все дело. Точнее, дело было вовсе не в вопросе. Сам голос Сергея Николаевича был таким, словно мужчина с самого знал, каким будет ответ парнишки, и уже устал ждать, когда Лёша обо всем додумается. В этом голосе звучала неприкрытая ирония, граничащая с насмешкой, утомленность, высокомерие и будто бы плохо скрытое нетерпение. Виделось все так, как если бы данный ему выбор неделю назад с самого начала был чем-то номинальным и существовал лишь один «правильный ответ».       — А знаете что, Сергей Николаевич… — пальцы сжали телефон сильнее. — …пошли вы в жопу! — той самой «речью для парламента» тут явно даже не пахло. — Я отказываюсь! Поняли?! Отказываюсь! Казалось, стоило ему сказать это, как внутри что-то звучно лопнуло и оборвалось. А в легких и вовсе бы не осталось кислорода после короткого монолога, из-за чего Степнов часто дышал, словно в попытке ухватить хоть немного воздуха, как после долгой пробежки. А по ту сторону трубки молчали. Даже не слышал дыхания собеседника. Только все та же оглушающая, густая и вязкая тишина — ничего, кроме неё. Невольно вспомнился случай с одним из клиентов, когда связь неожиданно оборвалась, а сам Лёша и не заметил…       — Сергей Николаевич, вы меня слышите? — с некоторой осторожностью спросил Лёша, когда подождал ещё немного и было запал чуть схлынул.       — Разумеется, — последовал короткий и спокойный ответ. — Я прекрасно вас услышал, Алексей, — это его «Алексей» до странного неприятно резануло слух, а ещё было чувство, что его окатили ледяной водой.       — Так… вы поняли, что я… отказываюсь? — осторожно спросил Лёша. — Просто вы молчали…       — Прошу прощения, был занят — шёл в жопу, — раздалось из трубки с все тем же непоколебимым спокойствием, стеганувшее его жгучим стыдом.       — Да я не… не это имел в виду! Да у меня же… — Степнову казалось, что он задыхался, а щеки запальчиво горели. — …у меня просто вырвалось! — ладонью упёрся в собственный лоб.       — Вы мне для этого позвонили, Алексей? Хотели лично послать в жопу?       — Нет-нет, нет, я хотел согласиться, — поспешно проговорил Лёша. — Ой, то есть, отказаться… да, отказаться!       — Так вы хотели согласиться или все-таки отказаться, Алексей?       — Я…       — Сколько ты выпил? — Сергей Николаевич резко и внезапно перешёл обратно на «ты», как удар поддых.       — Я… Три…       — «Три»… чего?       — Лонг-айленд. Три бокала, — ответил Лёша, а потом его взгляд упал на бокал, что стоял на столе перед ним. — Нет, четыре. Или… все-таки три?       — Три или четыре?       — Три. Три. Пью четвёртый. Степнов не знал, почему отвечал. Ведь, по сути, отчитываться перед Сергеем Николаевичем он не должен был. Да что там… Лёша даже перед своей тёткой, когда ещё жил с ней, далеко не всегда отчитывался. Но тут ответы будто бы сами вылетали из его рта — словно так это и работало, так это и должно было быть: Сергей Николаевич его спрашивает, а он предельно честно отвечает, как если бы любая иная опция попросту отсутствовала. Странное ощущение. Или это все алкоголь?..       — Ясно, — это все, что сказал Сергей Николаевич перед тем, как в трубке раздались короткие гудки. Ещё одно единственное короткое слово, прямо как-то «слушаю». И оно породило массу вопросов в невнятной и хмельной голове Степнова: «И это все?», «Ему было так важно знать, сколько выпил Лёша?», «Что ему было «ясно»?», «Он принял его отказ или нет? Как понять?», «Почему он положил трубку?» и много другого. Ответов не было. Что бы ни было там «ясно» Сергею Николаевичу, сам Лёша не понимал решительно ничего и лишь пялился растерянно на свой телефон, словно если продолжит на него смотреть, хоть что-то да прояснится. Это непонимание вызывало беспокойство и нервозность, а ещё налёт паники, даже тревоги, как если бы юноша вдруг завис в невесомости и теперь не представлял, как быть дальше. Что теперь будет? За ним все-таки выедут те самые «парни», которых Лёша боялся в самом начале — казалось, это было в прошлой жизни? Степнов и правда не любил что-то не понимать. Конечно же, осознавал, что в мире ещё множество вещей недоступных его пониманию, но… что-то столь простое он понять должен, так ведь? Но Лёша не то, что не понимал того «ясно», в разуме зудело воспоминание о собственных ответах — коротких и почти по-военному четких, что никак не вязалось с тем уровнем опьянения, которого уже достиг. Наверное, надо бы уже уходить. В его квартирке спокойно, там можно будет просто отключиться и не думать ни о каком «ясно» — все само сотрется из головы. Но… не ушёл. У него ещё остались деньги. Сохранить? Скопить? Нет, Степнов пошёл в этот бар с твёрдым решением потратить все до копейки, поэтому заказал картошки фри с кетчупом и один лонг-айленд, хотя ещё не допил предыдущий. В итоге, Лёша допил четвёртый бокал, начал пятый. Тяжеловесное «ясно» отступило. Степнов сам не заметил, как стал пристукивать в такт ногой, улавливая ритм очередной музыкальной композиции. Внутри словно бы зажглась какая-то искра, царапающая ребра, вынуждающая сделать хоть что-то, а не стоять на месте. Происходящее вокруг незаметно стало терять собственную реалистичность, воспринимаясь притуплено и размыто. Поэтому даже появление Сергея Николаевича прямо у его столика стало частью всей этой нереалистичности вокруг. Испуг? Испуга не было — выпитый алкоголь растерзал его на части, оставив вместо него эйфорию и лёгкость. Лёша даже хотел спросить у Сергея Николаевича: «Вы… настоящий?», но этот вопрос так и не слетел с языка, будто из-за страха разрушить иллюзию, если тот все же был ненастоящий.       — Сергей Николаевич! — воскликнул Лёша и, кажется, даже вскинул руки, но не был в этом до конца уверен — собственное тело ощущалось слишком лёгким, практически невесомым. — А что это… что это вы тут… делаете?       — Пить тебе нельзя совершенно, — сказал почему-то двоившийся Сергей Николаевич.       — Знаете… а вам… вам без костюма лучше… ваша татуировка… Я ее… везде вижу, представляете? — собственный язык жил словно собственной жизнью. — Мне кажется, она мне… даже уже снится…       — Интересные тебе, должно быть, снятся сны…       — Ой, а мне… мне… мне это… уже говорили… А дальше мир покачнулся. Или ему так показалось? Сергей Николаевич буквально выдернул его из-за стола и куда-то повёл, выводя из бара. Асфальт тротуара казался бесконечно далёким — Лёша вроде как шёл по нему, но отчаянно цеплялся за удерживающую его крепкую руку, словно боялся упасть с обманной высоты, созданной затуманенным алкоголем сознанием. А оказавшись в совершенно незнакомом автомобильном салоне, буквально рухнул на удобные кожаные сидения, и было ощущение, что переплыл Тихий океан на тех двух черепахах, о которых в фильмах говорил Джек Воробей. Дальше воспоминания были обрывочными, неясными. В ушах отдавались голоса исполнителей, поющих те или иные хиты, их изредка перебивали радио-диджеи, композиции сменялись одна за другой. Сергею Николаевичу подобная музыка совершенно не подходила, словно он ее включил, чтобы заглушить Лёшу или, что более правильней и точней… весь мир для Лёши. За окном мелькала ночная Москва, будто на быстрой перемотке. Степнов не знал, куда они ехали, но это и не имело для него значения в тот момент — если бы машина не остановилась, его бы и это устроило. Он плохо запомнил, как дошёл до окружённых забором элитных многоэтажек, а затем и до лифта — не запомнил даже этаж и номер квартиры. Зато в память хорошо врезались ледяные струи воды в душевой кабине, куда его запихнули прямо в одежде — неприятно, чертовски холодно, но в себя прийти немного помогло. Именно когда разум чуть прояснился, и прозвучал сакральный по своей важности вопрос Сергея Николаевича: «Я вызываю тебе такси, и ты уезжаешь или… ты остаёшься.» — ещё один выбор, тот самый, который разделяет жизнь на «до» и «после». Лёша растерялся. Нет, не так. Ему казалось, что он был оглушён, из-за чего и не получилось дать какой-либо внятный ответ. И тогда Сергей Николаевич спросил ещё раз: «Уходишь или остаёшься?». И… Лёша остался. Сергей Николаевич помог ему снять прилипшую к коже мокрую одежду — кажется, Степнов дрожал, но не был уверен, что это от холода. Помнил, как пытался прикрыться, когда оказался совершенно обнажен, но его лишь подтолкнули чуть вперёд в спину, из-за чего Лёша споткнулся о порожек, но позорного падения удалось избежать, благодаря Сергею Николаевичу, вовремя подставившего руку — в голове проскочила совершенно дурацкая мысль, что тот способен видеть будущее…. проскочила и пропала, потому как уже через пару мгновений Степнов стоял напротив большой кровати, в то время как ноги будто бы налились свинцом, а острые коленки едва заметно подрагивали. Знал ли он, найдя ту визитку под столом с хрустальным шаром, что все закончится именно здесь и именно так? Нет, совершенно точно не знал. Скажи Степнову кто-то еще тогда, когда он только собирал вещи, боясь опоздать на поезд в Москву, как именно сложится его жизнь дальше, куда приведёт его небольшой прямоугольник ламинированного картона, одарил бы этого глупого человека нечитаемым взглядом, а после для верности ещё бы пальцем у виска покрутил, может быть, даже разразился бы целой лекцией на тему невозможности подобного. Но Лёша… здесь. Он остался.       — Мне страшно… — Лёше показалось, что он сказал это слишком тихо. Волнение легкой вибрацией поселилось где-то под кожей. А ещё был страх. Лёша никогда не считал себя трусом и обычно ему было сложно признать, что чего-то боялся. Да и тут… Степнов множество раз представлял, как неизвестный звонивший, оказавшийся в итоге Александром Кавериным, опускается перед ним на колени и отсасывает ему, думал о том, каково это трахаться с парнем, видел себя пару раз вместо того безымянного юноши. Но это… это все равно другое, ощущалось по-другому. И храбриться перед Сергеем Николаевичем не получалось, ложь просто не слетала с его языка, как будто внутри укрепилась корнями уверенность, что именно этому мужчине нельзя лгать. Тёплая рука Сергея Николаевича опускается ему на плечо. Лёша вздрагивает.       — Ничего тут страшного нет, — только и говорит мужчина. Рука исчезает с плеча. Лёше на мгновение кажется, что Сергей Николаевич куда-то ушёл. Но не успевает он обернуться, чтобы убедиться так ли это, как на его глаза что-то опускается, делая окружающий мир непроглядно чёрным, словно его нет вовсе, а самого юношу незрячим, слепым. С лёгкой руки Сергея Николаевича Лёша на кровать практически рухнул. Но даже это без зрения казалось чем-то особенным — то мгновение, когда земля вдруг ушла из-под ног, а потом мягкое приземление.       — Оставайся так. Будет легче. И постарайся не двигаться, — донёсся до него голос Сергея Николаевича. — Захочешь, чтоб я остановился — так и скажи. Скажешь — я остановлюсь. Кажется, Лёша кивнул. Хотя не был до конца в этом уверен. Ладонь Сергея Николаевича опустилась на сокровенное — той самой священной и неприкосновенной. Степнов тут же напрягся, ощущая на коже согревающее тепло чужой ладони, которое оказалось неожиданно приятным.       — Давай, по количеству выпитого. Пять бокалов — пять ударов, — сказал Сергей Николаевич. — Ты будешь считать каждый. И если пропустишь или собьёшься… будут штрафные. Было ли страшно? Да. Но страх был притуплен обещанием Сергея Николаевича остановиться — стоило только об этом попросить. Странного щекочущего волнения все-таки больше. Отвечать сил не было — язык отказывался подчиняться. Но, похоже, от него внятного ответа и не ждали. Молчание вполне сошло за согласие.       — Каким тихим ты можешь быть, кто бы мог подумать, — проговорил Сергей Николаевич. А потом… …шлепок. Его ладонь хлестко и с силой опускается на ягодицы. А Лёша растерянно вздрагивает всем телом — воздух со свистом покидает легкие. Щеки обдаёт жаром изнутри. Пальцы на ногах почему-то поджимаются. Его шлёпнули. Прямо как непослушного ребёнка, что вероломно влез пальцами в банку с вареньем без разрешения. Но… нет. Все не так. Все иначе. Лёша не ребёнок. Ему стыдно, а ещё он смущён. Смущён настолько, что ещё чуть-чуть и воспламенится — лишь повязка все смягчает, укутывая спасительной темнотой.       — Значит, шесть, — все, что говорит Сергей Николаевич. И Лёша с опозданием понимает, что забыл про то, что должен считать. Шлепок. Не получается понять, сильнее он или слабее предыдущего. Но в этот раз уже не было сокрушительной неожиданности. Кожа в месте удара горит и по-странному приятно покалывает.       — Два, — звучит совсем тихо, и Лёша практически сразу закусывает губу. Чувствовать эти удары, а затем и пальцы внутри Степнов привык очень быстро — пальцы Сергея Николаевича удивительно нежные, а ещё они приятно пахли зелёным чаем. Лёша ожидал боли. И она была. Определенно была. Даже несмотря на нежность пальцев, когда его поставили на четвереньки, а пальцы сменились членом, ему казалось, что его разорвёт, он задыхался, сминал пальцами простынь, но стонать начал куда раньше, чем сам от себя ожидал, хотя боль никуда не ушла, она ещё тлела внутри, вспыхивая при каждом новом толчке, сплетаясь с удовольствием в странную и совершенно непонятную, но определенно завораживающую паутину, где Лёша чувствовал себя мотыльком, запутавшимся в режущих его нитях — и это, черт возьми, ему нравилось! Кончал Лёша с криком, прогнувшись в пояснице до хруста — для него это, как вспышка сверхновой… слепяще, оглушающе, после которой пришлось заново вспоминать, как дышать, а колени дрожали. Последнее, что запомнил Степнов перед тем, как отключиться, то, что с его глаз сняли повязку, а ещё…       — Хороший мальчик, — губы Сергея Николаевича коснулись взмокшего виска. — Потом будет проще.