Брошь с аметистом

Эмили разгладила на коленях белоснежную кружевную салфетку с изящной буквой «T» по углам и отпила из своего стакана. — Есть какие-нибудь новости? — спросила она. — Никаких вестей от господина, миледи. Мисс Бойл прибудет через час, а после этого у вас занятие по истории с мистером Барнсом. — Хорошо. — Я нужна вам, госпожа? С вашего позволения я бы хотела вычистить каминную решётку в гостиной. — Постой… Эмили сглотнула, не решаясь продолжить. Донесёт? Не может не донести. Но ведь неизвестно, когда Алоис вернётся. — В моей корзинке для вышивания письмо. Отправь его по адресу, пожалуйста, — с нажимом сказала она, стараясь, чтобы её голос звучал так же бесстрастно, как Алоиса. Лицо Ханны не дрогнуло ни на секунду. — Слушаюсь. Что-нибудь ещё? Так буднично. Словно она, Эмили, каждый день посылает письма. — Принеси цветов, — выпалила она. — Тут слишком серо. Горничная поклонилась и вышла. Она почти закончила есть, когда на столе появилась ваза с милыми лиловыми крокусами вперемешку с морозником. Он всегда казался ей слишком блеклым, но Алоису нравился, и каждую зиму букеты из морозника появлялись в поместье то за обедом, то в спальне, то в гостиной. Апрель уже набирал силу, и Эмили с облегчением подумала, что это, должно быть, последние цветы в этом году. Из окна лился сизый, почти дымный свет. Ей даже пришлось протереть глаза, чтобы понять, что это просто туман на улице. Как и во все предыдущие дни, туман затянул их дом душной, почти невыносимой тишиной. Эмили поднялась из-за стола, бросила «я сыта» и только потом вспомнила, что Ханны здесь нет. Потёрла виски. Начинала болеть голова. Уже у самой двери краем глаза она заметила какое-то движение и скорее угадала, чем услышала тихий звон тарелок. Ей не нужно было оборачиваться. Это определённо был Тимбер, или Томпсон, или как его, Кентербери — в общем, один из незаметных тройняшек, которые без надобности никогда не показывались ей на глаза. Она не различала их, не различал наверняка и Алоис, разве что Ханна могла, бог знает, как ей это удавалось. Эмили прошла сразу в комнату для занятий, только захватив по пути две тетради: по французскому и заранее по истории. Села у подоконника на широкую мягкую кушетку, подобрав ноги. Лодыжки у неё почему-то были ледяными, но она не обратила на это большого внимания, долистала тетрадь до последней исписанной страницы (тонко выведенная надпись в начале листа гласила «Le subjonctif») и принялась читать. Безуспешно она повторяла все эти окончания: мысли её так или иначе скатывались к одному и тому же — к письму. Всё. Теперь уже не повернуть назад. Эмили сама не заметила, как смяла в ладони краешек страницы; казалось, она ступила на какой-то очень скользкий, даже отталкивающий путь. «Le subjonctif выражает желание, неуверенность, предположение и т. п». В романах тайная переписка всегда представлялась чем-то безумно захватывающим и волнующим. Все эти недомолвки, сбегания в ночной сад, короткие страстные встречи в беседках, полные поцелуев и бледного лунного света. А сейчас она ждала чего-то с замирающим от страха сердцем и себя же за это ненавидела. Ждала, что вот-вот заявится Алоис и… нет. Не заявится он, не станет себя так утруждать. Даже если ему донесут, он вернётся только в тот самый момент, когда покончит с делами, с самой спокойной улыбкой позовёт её к себе и вцепится в волосы. Или придумает что-нибудь похуже. Эмили вспомнила, как он ударил её — в тот самый, первый раз, когда она только могла смотреть на него снизу вверх осоловевшими от боли глазами. Как странно, она совсем не помнила — за что. Алоис любил объяснять, чем именно она провинилась: в конце концов, он всегда это делал, рано или поздно. Но тогда она, наверно, не слушала его. Видела, как его тонкие губы презрительно выплёвывают слова, но совсем их не слышала. Смотрела в это лицо без единого следа гневного румянца на щеках, с бесстрастными ледяными глазами, видела за его спиной золотые вазы и дорогие картины и мечтала только о том, чтобы оказаться в грязном, полном попрошаек Ист-Энде. Её могли толкнуть и вырвать из рук хлеб, даже дёрнуть за волосы — смеха ради, но чтобы ударить так, как это сделал в тот раз Алоис… Что-то пережало ей горло. Эмили крепче ухватилась за тетрадь, как за единственный островок спокойствия. Он даже не был зол тогда или, по крайней мере, ничем этого не выдал. Нет, он влепил ей пощёчину так же прозаично, как листал вечерний выпуск газеты или размешивал сахар в чашке. Она не спросила — за что. Она вообще ничего не сказала. Алоис улыбнулся: должно быть, его рассмешила её реакция, посмотрел на неё ещё с минуту-две и молча ушёл. Теперь, если Алоис узнает… разве он не посчитает это предательством? Эмили вынудила себя выпрямиться, хотя в груди разрасталась колющая тяжесть. Нет, конечно, нет, она даже не написала ничего предосудительного и держалась строго в рамках приличия, как и подобает сестре графа: в конце концов, именно такой все её знают. Кроме Алоиса. Он помнит, какой она была до — тощей девочкой с чёрными ногтями, которая всё, что ей выпадала удача съесть, глотала, беспокойно озираясь. Эмили почти затошнило от воспоминаний. Алоис помнит, в этом его власть над ней. У неё теперь холёные чистые руки, но это никогда не сделает её леди, никогда не поставит вровень с ним. Как она смеет делать что-то подобное, после того как он вытащил её с улицы? Эмили не считала, сколько раз хотела туда вернуться — гипотетически, конечно. Почему-то сейчас, после нескольких лет в богатом поместье, оказаться там было намного страшнее, чем ей представлялась жизнь тогда. Она стала в который раз перебирать в памяти фразы, что писала Уильяму, когда в дверь постучали; склонилась в полупоклоне Ханна и объявила мисс Бойл. Эмили встала, с опозданием заметив, что платье совсем смялось, пока она сидела под окном. — Здравствуйте, мадам, — привычно поздоровалась она на французском. Мисс Бойл, высокая, затянутая в строгое синее платье, кивнула, но ответила, только когда оставила книги на столе, а ученица села за парту. — Здравствуйте, мадемуазель Транси. Как вы сегодня поживаете? — у неё был заметный английский акцент, и Эмили каждый урок надеялась, что месье Ришар вот-вот выздоровеет. Она ответила, что поживает прекрасно, и из вежливости спросила мисс Бойл о том же. — Замечательно, благодарю, — сухо ответила мисс Бойл, и в её тоне не чувствовалось ни замечательного настроения, ни благодарности. — Надеюсь, вы разобрались с сослагательным наклонением, поскольку вас ждёт тест по наклонениям на следующей неделе. Во вторник, если я не ошибаюсь. Наша сегодняшняя тема — impératif. Она написала это слово на доске, и мел остро взвизгнул от росчерка в последней «F». — Слово это происходит от латинского imperativus, что означает требование или закон. Как вы можете догадаться, данное наклонение также используют для выражения приказа, просьбы. Для последнего вам придётся запомнить глагол «veuillez», без него вы будете звучать грубо. Эмили почти закатила глаза. Месье Ришар никогда не говорил «veuillez», но всё равно звучал куда галантнее и теплее. А Алоис, даже приди ему в голову расточать любезности на французском, всё равно бы не избавился от приказного тона. Мисс Бойл, как лаконично описала её Алоису Эмили, и правда была англичанкой. Более сдержанную даму представить было сложно. Даже замечания она делала с холодной строгой вежливостью, тоном, который вечно заставлял задуматься, не полный ли ты идиот. Эмили покорно записывала за мисс Бойл все эти «встаньте, сядьте, смотрите, не смотрите» и вспоминала, достаточно ли вежлива была по отношению к Уильяму. Быть леди — значило колебаться между участливостью и холодной любезностью, и в поддержании этого баланса она всегда терпела поражение. Она была или нарочито отстранённой, или вдруг порывалась задавать вопросы один за другим, но никогда — где-то посередине. — Вы витаете в облаках, мадемуазель, — строго заявила мисс Бойл, постукивая гладкой блестящей указкой по своему столу. — Прошу прощения. — Переведите на французский предложение: «Вы опаздываете, поспешите». Эмили замялась, вспоминая слова. — Tu es en retard… — начала она, позорно подглядывая в тетрадь в поисках примера, и ничего не нашла. Мисс Бойл разочарованно поджала губы. — Ну же, вы подавали такие надежды на наших первых уроках. Что с вами такое? Эмили не ответила. Бросать пустое «простите, мадам» или тем более рассказывать, что происходило на самом деле… А впрочем, разве что-то происходило? Несусветная глупость. — Вы поищете перевод в учебнике и напишете эту фразу десять раз, разумеется, в дополнение к домашнему заданию. — Как скажете, мадам. Она сделала ещё несколько попыток вникнуть в новую тему, но скоро оставила эту затею. Думать о чём-то не было сил. Эмили вдруг почувствовала, что ужасно устала. Оставался час или около того, потом обед, после обеда — занятие по истории. Захотелось вернуться в кровать и проспать до вечера, а лучше до следующего утра, но почти сразу же с этой мыслью по спине прошёл холодок — сколько длится эта непрекращающаяся вялость? Весь распорядок составляли уроки и редкие прогулки, а ведь до сезона ещё чуть меньше двух месяцев. Эмили понятия не имела, как в прошлом году могла танцевать без устали на семейных приёмах, куда их приглашали, и в какой именно момент всё поменялось. И, как случалось каждый год, не верилось, что после бесконечной стылой зимы может прийти весна. Эмили скучающе оглядела классную комнату: часов в ней не было, и оставалось только гадать, сколько ещё будет вещать про повелительное наклонение мисс Бойл, которая усердно писала вот уже третий столбик выражений на большой чёрной доске. Белёсый свет с окна разлился, как в тёмном озере, на лакированном столе. Пыльный глобус одиноко стоял в одном его углу, идеально-ровная стопка учебников французского — в другом, и стол этот, как и сама комната, скорее напоминал декорацию к театральной постановке. Противный скрип мела ударил по ушам. — Ваше домашнее задание, мадемуазель. Кроме того, вы перепишете призыв к Июньскому восстанию одного из героев Гюго в романе «Отверженные», чтобы запомнить, как образуется императив. — Да, мадам. — На этом наше занятие окончено. Желаю прекрасного дня, и, пожалуйста, не забудьте подготовиться к следующему уроку, чтобы отвечать как подобает. Мисс Бойл скупо кивнула в подтверждение своим же словам, нос её при этом забавно сморщился, и Эмили не удержалась от улыбки. Она машинально встала и уже через секунду услышала удаляющийся стук каблуков, чёткий и быстрый. Перевела взгляд на окно и вздохнула. Накрапывал дождь. В груди переворачивалось неуютное чувство, толкало куда-то вперёд, да только идти было некуда. Из классной комнаты в столовую, в библиотеку, чтобы убить время до прихода мистера Барнса, снова в классную комнату и наконец в спальню, куда она велит принести ужин, потому что ужинать в одиночестве внизу, когда за окнами густела темнота, было невыносимо. Показалась в дверях Ханна, сказала, что камин в библиотеке затоплен и что госпожа может подождать там, пока подадут обед. Эмили что-то растерянно ответила и, когда белое с синим платье скрылось за дальним поворотом, ступила с порога в коридор. Там было на удивление теплее, чем в классной комнате: очевидно, Алоис считал, что в самой холодной части дома думается лучше. Что ж, может, так оно для него и было. Эмили почти сразу свернула вправо, не доходя до холла с неудобными диванчиками у лестницы: спускаться в библиотеку ей совершенно не хотелось. Нужно было сделать что-то, что выбивалось бы из осточертевшего распорядка. Что-то, иначе неясное беспокойство снова заставит зайтись в приступе кашля, как часто случалось в последнее время. Она не чувствовала себя больной, у неё не было жара, но сухой беспричинный кашель мучил её уже несколько недель. Наконец показались знакомые гобелены, и Эмили привычно остановилась, не дойдя пару шагов до спальни Алоиса. Именно здесь каждый раз кончалось её путешествие по левому крылу. Заходить дальше было рискованно. Нет, он не запрещал ей гулять по дому (ей отчего-то вспомнилась «Синяя борода»), но как-то само собой подразумевалось, что будет себе дороже лишний раз зайти в эту сторону. И всё же Алоиса не было. Теперь уж бояться невинной прогулки незачем. Сначала стены были абсолютно голые. Эмили от скуки подняла голову: на секунду ей показалось, что редкие люстры покрыты десятилетней пылью, но нет, это просто истёрлась от времени позолота. В целом, в этой части дома было так же чисто, как и везде, хоть и куда менее обжито. Да и на что она надеялась? Найти пыльную заколоченную дверцу на чердак и… Если Алоис и прятал тела бывших невест, начать жениться он должен был в самом раннем возрасте. Эта нелепая мысль заставила её рассмеяться. Дождь набирал силу, исполосовал окна мутными косыми потоками. Было тихо, не считая звенящей в трубах воды. Барабанили по стёклам капли. Она шла вперёд, пока не упёрлась в небольшую лестницу с пятью широкими ступенями, которая заставила свернуть направо и вывела к ещё одному коридору, на этот раз куда шире предыдущего. По обе стороны виднелись двери, а в простенках наконец стали попадаться картины, по большей части однообразные пейзажи или высокие трёхмачтовые фрегаты. Эмили замедлила шаг, раздумывая, найдёт ли дорогу обратно, подняла голову и отшатнулась от неожиданности. Дьявол. Кому взбрело в голову поставить сюда зеркало? Но вот она пригляделась: сначала к платью — оно было совсем другим, из блестящей зелёной парчи, потом к волосам — куда длиннее, чем у неё. Всего лишь портрет. Масляные краски кое-где потрескались. Резная лакированная рамка потемнела от времени. Эмили подошла ближе, борясь с каким-то суеверным страхом, и только закатила глаза от собственной трусости. Девушка была чуть старше, лет восемнадцати на вид, с острым лисьим лицом и внимательными голубыми глазами. Кем она приходилась Алоису? Вряд ли матерью. Следующий портрет изображал богато одетого юношу, и даже лестная кисть художника не смогла скрыть раннюю желтизну кожи. Впалый взгляд его внушал тоску, и Эмили торопливо двинулась дальше. Чем больше картин она видела, тем яснее убеждалась, что девушки в роду Транси были куда приятнее и здоровее мужчин. Алоис не походил ни на кого из своих родственников, слишком… Она замялась. Да пусть! Слишком красивым он был, по крайней мере, сейчас — сравнив, вполне можно было это признать. Кто поручится за то, что станет через несколько лет? Спустя несколько метров стена опять сиротливо опустела, хотя места оставалось ещё достаточно. Когда-то там тоже висели картины, судя по тёмным прямоугольным пятнам, но их давно сняли. Эмили подняла глаза и поняла, что перед ней тупик. Вернее, огромная двустворчатая дверь, наверняка запертая. Почему раньше ей никогда не приходило в голову послоняться по дому? Только здесь, в этом крыле, было никак не меньше двадцати комнат. Кто жил во всех них? Эмили представила картинку, как с открытки, где счастливая семья с детьми и большой охотничьей собакой проводит вечера у камина. Кто знает, может, когда-то такие дни были обыденностью в этом поместье, которое теперь кажется таким недружелюбным. А помнит ли такое Алоис? Эмили не хотела отвечать на этот вопрос. Всё, что касалось его прошлого, её не должно волновать. Она обернулась и зашагала назад быстрее обычного, и голубоглазые мужчины и женщины с портретов безразлично провожали её взглядом.