Не бойся чёрных роз

Понедельник, 20-е сентября 1976 г.

18:26

      Кофе в белой чашке испит до дна, пепельница переполнена, кабинетная пыль щекочет нос, по радио звучит тихий-тихий джаз. Подходит к концу первая смена мисс Батчелор после восстановления.              Джоан не знала, каким колдовством ребята заставили Саломе передумать настолько, что та сама стала требовать её возвращения на роль инспектора. Но Сандра взяла с неё обещание, что задавать вопросов Джоан не будет. И, вопреки гложущему любопытству, мисс Батчелор его сдержала. Сдержала каждое — в том числе и подарить Кассандре снимочек в её эротический альбом. Именно поэтому не заметила, как на работу сегодня пришла с мазком помады под ухом, пока Кларк с усмешкой не указал ей на это. Джоан настолько соскучилась, что в эту ночь даже не думала о том, что их первый за долгие месяцы секс был не более чем платой за помощь. Сандра позволила вручить себе эту награду, подарив Джоан чувство, что та — человек чести, всегда возвращающий долг. Но этим позволением на деле просто сделала ей одолжение. Джоан понимала и это. Однако её это не беспокоило. Главное, что Кас в постели была снова открытой, послушной и умиляюще нетерпеливой — такой же, как и прежде. И этим поселила надежду, что всё между ними не так уж безнадёжно, как казалось.              Затеяла ли она новую игру? Или попросту стала ценить мисс Батчелор больше после того, как едва не потеряла?              Большинство чинушей, причастных к делу, на восстановление Джоан никак не отреагировали. Приказ об её отстранении они подписывали в своё время с полным безразличием — просто потому, что так желали де Леви. Вот и сейчас им это виделось очередным распоряжением, вдумываться в суть которого они не обязаны. Лишь один среди них мог бы выступить категорично против — жертва ошибки доктора Лэнтиса. Но по неясным причинам на сборах он отсутствовал.              Аврелий де Вильфор не сказал ничего, но в момент подписи почему-то смотрел на Джоан как на кровного врага. Ручкой по бумаге водил так озлобленно, словно подписывал смертный приговор ближайшему родственнику. Она так и не поняла, насолила ли юному прокурору чем-то или же на всех, кого считает ниже себя, он смотрит аналогично.              Зато коллеги из полиции встретили мисс Батчелор теплее. Без фанфар и поздравительных плакатов, но ни один офицер не прошёл утром мимо без «Рад видеть Вас тут снова, инспектор». А сержант Коулман, похоже, как всегда узнал об этом раньше всех, ведь ещё до начала смены Джоан ждал в кабинете её любимый латте без сахара.              Под конец дня она настолько вошла в кураж, увлеклась родной обстановкой, что неприятные воспоминания как водой смыло. А период отстранения стала воспринимать как короткий отпуск, после которого лишь сильнее начинаешь скучать по работе. Даже по самым нелюбимым её аспектам. Давно Джоан не заполняла эти нудные бумаги с такой увлечённостью. До красных мозолей и тёплого тока, пробегающего вдоль онемевшего локтя. Как обезумевший писатель, вдруг поймавший музу за крылышки. Мистер Коулман, впрочем, был только рад, что всей этой волокитой, которая обычно была на нём, занялся кто-то другой.              Как всегда, под конец смены Кларк стучит в дверь. Ничего не изменилось за время отсутствия Джоан — будто не только участок, но и весь город на эту неделю просто встал на паузу. Только в этот раз сержант почему-то заглядывает без вечернего кофе в руках. И взгляд у него необъяснимо напуган и взволнован, словно у студента на первой практике. Мисс Батчелор напрягается: никогда она еще не видела беспечного коллегу таким.              — Мистер Коулман? Что-то стряслось?              Прислонившись спиной к двери, тот бесшумно прокашливается и поправляет значок, будто за ним уже кто-то придирчиво наблюдает. Но попытка принять собранный вид проваливается, и он сам это понимает. По итогу Кларк лишь декларирует на одном дыхании:              — Детектив-инспектор, к нам в участок заглянул крайне важный посетитель. Он желает с Вами побеседовать. — А затем, приставив ко рту ладонь, добавляет совсем-совсем тихо: — Умоляю, мисс Батчелор, господом Богом прошу — забудьте сейчас, как у Вас там всё принято в столице… Ради всего святого, не наломайте дров.              После этих слов Кларк спешит отскочить от двери, чтобы не преграждать гостю путь. И всё равно, когда тот заходит, ненароком задевает его плечом. Посетитель косится на сержанта безо всяких эмоций, но тот всё равно считает своим долгом извинительно кивнуть, опустив взгляд, после чего оставляет Джоан с гостем наедине.              Мистер Хардман. На сей раз даже не Марсель, а сам глава семьи, Даниэль.              Он одет так же, как в самом рядовом еженедельном репортаже — слегка старомодный клетчатый костюм, антикварные часы с цепочкой в нагрудном кармане и брошь в виде Проклятой розы. Формально, но по меркам своего статуса едва ли не повседневно. Словно сразу даёт понять, что едва ли считает мисс Батчелор и её деяния достойными особого внимания. Даниэль держит руки сложенными за спиной, а плечи расправленными, несмотря на то, что в силу возраста гордая осанка уже стоит ему небольших усилий. Но вряд ли бы это заметил кто-то, кроме детектива. Свет уличных фонарей за окном отражается в линзах его очков, делая взгляд господина совершенно нечитаемым.              — Здравствуйте, мистер Хардман.               Джоан хочется продолжить стандартным «Чем могу помочь?», но вместо этого она решает смолчать. Слишком наивно прозвучит такая формальность в его адрес. Потому спустя паузу продолжает менее канцелярно:              — Наша беседа будет о том, о чём я думаю?              — Смотря о чём Вы думаете, — господин Хардман присаживается на стульчик и для удобства складывает руки на столе, — инспектор Джоан Батчелор, верно?              Она не отвечает, а лишь указывает ладонью на свою фамилию, выгравированную на нагрудном значке. Разговор начался с отнюдь не формальной ноты. Но слова мистера Хардмана дают понять, что ему это совершенно не претит. И раз он даже не пытается направить беседу в иное русло — значит, Джоан может ответить тем же:              — Кому как не Вам, мистер, знать, о чём я думаю.              — Мне может быть известно многое, знаете ли. — Тот сцепляет пальцы в крепкий замок и слегка наклоняется вперёд. На правой руке сверкает обручальное кольцо с фамильной гравировкой. — Но Вам не кажется, что столь пренебрежительный тон не положен Вам по уставу? Нельзя забывать про субординацию рядом с высшим должностным лицом.              На миг его очки дают зловещий, слепящий, острый, как нож, отблеск. Даниэль даже не скрывает, что ему известно всё. Каждое её намерение. Джоан напряжённо поджимает губы. Можно было бы сдаться и банально извиниться, как сделал бы любой её коллега и как бы умолял её сейчас сделать Кларк. Но она понимает, что нет. Нельзя давать заднюю.              — Мистер Хардман, Вы уклоняетесь от темы.              — Это не более чем маленькое замечание. Раз уж взялись быть слугой человеческих интересов, то будьте добры прилежно себя вести.              Джоан вертит бесполезный кусочек бумаги, сгибает его во множество раз и разгибает, лишь бы занять чем-то руки. Напряжение отзывается холодным зудом в груди. Оно сродни тому, как шахматисты обдумывают следующий ход. Тому, что ощущают охотники, когда целятся в добычу. Решаясь на отчаянный шаг, она понижает голос:              — Удивительно, что то же самое я бы могла сказать и Вам, — и добавляет совсем тихо, предполагая, что Даниэль и вовсе это не услышит: — уважаемый хозяин Кантетбриджа.              — Стало быть, город вскружил Вам голову настолько, что Вы попросту забыли, куда приехали, — отвечает тот с низким смешком. — Понимаю, после столицы, где все тянут одеяло на себя, Вам здесь всё кажется из ряда вон. Но наше процветание под присмотром магнатов — поэтому Кантетбридж словно Рай на земле! Я не предложил ему ничего нового, а лишь настроил так, чтобы он работал стабильно, как часы.              — Мне горько Вас расстраивать, но он работает стабильно лишь в Вашем видении, мистер. — Джоан старается не сводить с него взгляд, дабы не растерять решительность. Каждая оплошность, даже крохотная, как рисинка, сейчас может стоить ей всего. Не только ей, но и коллегам, которым приходится быть соучастниками её отчаянного плана. — Вера в собственную неприкосновенность никого до добра не доводила. И Вы прекрасно знаете, о чём я, мистер.              — Людям свойственно порой верить в вещи незримые и по определению несуществующие, не спорю, — всё так же уверенно смотрит ей в глаза мистер Хардман. — Но если Вы о тех волнениях, что начались недавно, то я огорчу Вас в ответ. Мы можем очень долго ходить по грани восстания, пока на рынке будет приятно расти цена на оружие. А здесь каждому известно как отче наш — секрет пути в Рай состоит в том, чтобы покупать то, что мы им продаём.              Инспектор приподнимает брови, но не придаёт этому жесту никакого окраса. Эмоции, даже самые сдержанные, пожалуй, Хардманом будут мигом расценены как слабость.              — Я правильно понимаю, что Вы пытаетесь монетизировать желание народа Вас убить?              В ответ следует молчание, намекающее на согласие.              — Я подожду, пока они заметят и вынесут урок сами. А поскольку время — деньги, то и без дохода не остаюсь.              Несмотря на ровный тон, Джоан чувствует, что разговор становится всё смелее. Для господина она явно не просто рядовой констебль, по глупости возымевший дерзость пойти против него. Иначе не стал бы он тратить на неё время. Иначе не говорил бы столь интеллигентно и в то же время без утайки.              В то же время она понимает, что впервые имеет дело с человеком, чья власть в рамках города настолько безгранична. В столице каждый бизнесмен и бюрократ зажат в кругу акул, точащих на него зубы — даже сам президент от этого не застрахован. Они знают, что их владения — лишь хлебная крошка от всего, что имеет влияние в столице. Но у господина Даниэля в руках всё. Весь большой и малый бизнес. Фармацевтика и бижутерия, рестораны и бакалея. Каждый квадратный сантиметр Кантетбриджа.              — Прошу прощения, мистер Хардман… Но как человек, косвенно причастный к приговору бывшему президенту, говорю Вам, что Ваше ожидание слишком самонадеянно.              — И Вы решили провернуть здесь этот подвиг уже самолично? — вдруг перебивает он Джоан. Даниэль оставляет вопрос без ответа, отчего тот звучит как колкая шутка.              Сглотнув, Мисс Батчелор позволяет этой паузе совершиться. А затем продолжает:              — Вы надеетесь, что людей можно заставить замолчать лишь твёрдым кулаком. Но нет. Они не перестанут видеть в Вас подлого труса и убийцу, если Вы им это запретите. А пока граждане считают именно так… Опасность для Вас никуда не исчезнет. — Пауза, но теперь совсем короткая. — Однако увы, как я уже говорила… Власть порой несёт за собой уродливые побочные эффекты. В том числе и слепоту.              — Знаете, Ваше отношение только даёт мне понять, что я всё делаю правильно. Какая разница, висит ли надо мной дамоклов меч, когда в моменте я выше всех? Ах, «побочные эффекты»… — Многозначительно качает головой. — Поверьте, ничто не уродует так, как настоящая бедность. Уж лучше так, чем быть праведником без копейки за душой.              — Откуда Вам об этом знать? — Джоан бесшумно хмыкает, ногтями проведя вдоль сгиба бумажки.              Даниэль улыбается, но вновь в этом ни капли эмоциональной окраски. Он будто бы просто разводит уголки губ, сигнализируя, что находит какую-то иронию в услышанном.              — Мне очень льстит, когда люди смотрят на меня со стороны и сразу же предполагают, что я родился таковым — богатым, успешным, с звездой во лбу. Но ценность любого человека измеряется тем, что он принёс в жертву. Нынешний момент стоил мне всего себя — бывшего меня, который работал, работал и работал, чтоб заработать на право жить, а потом купить кусочек земли… — Он очерчивает пальцем на поверхности стола небольшой прямоугольник. — В который его бы молча похоронили.              — И теперь Вы едва ли даёте это право остальным. — Джоан даже позволяет себе слегка нахмурить брови. — Таким же простым горожанам, которым сами были когда-то.              — Такова правда жизни! — Даниэль разводит руками. — Раз уж колыбель нам всем досталась взаймы, то нужно заработать на собственную смерть. А всё, что находится между — лишь момент, который в любом случае пройдет.              — Не рассказывайте человеку из столицы о «правде жизни». Даже при всём классовом разрыве никому там не приходится вкалывать на трёх работах ради дозы лекарства от банальной простуды. Не оправдывайтесь, мистер Хардман. Имейте хотя бы смелости признать, что жертвуете сотнями жизней исключительно ради лишнего фунта в кармане, который и так забит под завязку.              — Это вещь сама собой разумеющееся, мисс. Жизнь прекрасна с деньгами, а совершенству нет предела! Повторю ещё раз специально для Вас, инспектор: здесь Вам не столица. Я не изобрел ничего нового, лишь стал этому стаду очередным пастухом, что повел их всех в одном направлении. Ну а кто жалеет скот за то, что путь их на бойню?              — Интересно, были ли Вы столь же прагматичны, когда сами были в роли так называемого скота. — Не сдержавшись, Джоан поводит уголком рта.              Мгновение тишины дарит намёк, что в диалоге она как минимум не проигрывает. По крайней мере, на данный момент. Но Джоан понимает, что их шахматная партия далека от завершения.              — Людям легче переносить собственную ничтожность, когда рядом есть кто-то такой же. — Даниэль стучит пальцами по столу, взглядом упираясь в настенное зеркало. — К счастью, тогда я был не один.              — И кто же помогал Вам справиться с тягостями бедности? Предполагаю, что явно не дочь самой Беатрисы Хардман.              — Боюсь, Вы больше не найдёте их в Кантетбридже. Один отправился воевать на родину ещё очень давно, другая на принудительном лечении в психиатрической больнице.              — Удивительно, как же так сложилось. — Джоан всё ярче хмурит брови. Ощущает интуитивно, что на данном этапе и в данном положении может себе это позволить. С едким намёком она добавляет: — И почему рядом не оказалось никого, кто смог бы им помочь…              — Думаете, я приложил к этому руку? Отнюдь. Это был их собственный, осознанный выбор. Как и я сделал свой сам. — Господин качает головой. — И тогда вопрос: раз мы все сделали плохой выбор, то что зазорного в том, что от моего хотя бы есть польза?              Инспектор медленно выдыхает, и вместе с этим возвращает лицу полную беспристрастность. Ведь теперь есть риск, что если не взять себя в руки, то презрение на нём станет слишком отчётливым. Аккуратно поджигает сигарету и закуривает, создав между собой и Хардманом преграду в виде пелены дыма:              — Я крайне сомневаюсь, что у них был такой же выбор, как у Вас.              — Осуждайте сколько хотите. — Даниэль снимает очки и оставляет на столе, а сам принимается медленно бродить по кабинету, сложив за спиной руки. — Но мы все начинали здесь, в Кантетбридже… Вы слышали о «Ласточкином гнезде», интернате для сирот и малоимущих?              Мисс Батчелор кивает, чем вызывает на его лице довольную улыбку. Или, скорее, намёк на неё.              — Отлично я о нём позаботился, разве нет? Вместе с «Восходом» им всегда будет хватать финансирования, чтобы детишки были сыты. Но тогда, конечно же, всё было иначе… Мы жили на подачках меценатов, что смотрели на нас как на щенят в приюте, которых не собирались забирать с собой. Оно и немудрено, ведь какие дети могут обитать в подобном месте?              Хочется съязвить, что вряд ли сироты будут сыты под управлением адвентистов, для кого сытость является смертным грехом. Однако Джоан молчит, понимая, что никакого преимущества ей эти слова не дадут. А Даниэль, к счастью, не позволяет тишине затянуться:              — Моя бывшая подруга, Ванесса, была из тех бездушных рыжих, которых когда-то жгли на кострах. А Леонид? На этого ребёнка никто не мог взглянуть без пренебрежения в глазах — у нас тут и так неприветливы к иностранцам, а к помесям и вовсе относятся как к уродам, — говорит, стоя к инспектору спиной. — Но он, знаете, вопреки всему такой красивый был. У него глаза были голубые-голубые, а потом он ещё отпустил длинные волосы…               В его голосе мелькает что-то несвойственно мечтательное, но лишь на миг. А Джоан успевает подметить, как же всё-таки вспыльчивый и безрассудный Марсель не похож и одновременно похож на отца. Разное нутро, но под до жути одинаковыми чертами. Тот же прямой нос и широкие плечи. Те же бойкие, причёсанные брови с видной складкой между — если у сына она из-за вечной недовольной гримасы, то у отца скорее потому, что он всегда на чём-то сосредоточен. Во время ожидания Даниэль в той же манере покачивает носком туфли. И даже кудри Марселя, заправленные за ухо и прилегающие к щеке, с возрастом наверняка перерастут в отцовские бакенбарды.              Судя по тому, что фон Арт рассказывал ей о Натаниэле, у младших Хардманов одна судьба — под лицами родителей носить совершенно противоположные им души.              Прервав её — и свой — поток мыслей, Даниэль продолжает:              — Так жаль, что я не слышал от него ничего уже очень долгое время. Жив ли он? Пропал без вести? Увы, не осталось ни одного способа связаться с ним. Он уехал на войну совсем скоро после моей женитьбы — так и не смирился… Не увидел, как растут мои дети или его собственные. — Вздох. — А я… Разве в моих силах было его остановить? Мы ведь оба знали, что не можем остаться лишь друг с другом. Эта женитьба, эта фамилия — мой единственный шанс выбиться в люди. А Лео сам всегда говорил, что я заслуживаю всего самого лучшего.              После затяжки Джоан поджимает губы, пряча в дыме лицо. Позволяет этим словам хорошенько осесть в голове. Что может значить это внезапное откровение? Что всё-таки мистер Хардман под её напором дал слабину? Или же это обманный манёвр? А возможно, на самом деле, несмотря на попытки это отрицать, Даниэль понимает, что крах его фамилии близок. И всё это — не более, чем исповедь единственному, кто готов принять его слова в свои уши.              Инспектор почти бесшумно прокашливается и говорит ровно, серьёзно, без капли цинизма, но и не отступая назад:              — Прошу прощения, мистер Хардман. Вы пытаетесь вызвать у меня жалость?              — Ни в коем случае. Как я и говорил, я о своём выборе не жалею. Но у меня к Вам вопрос, мисс Батчелор: разве было бы лучше, если бы я остался тем, кем был? Что, их судьба лучше моей?              — Порой жизнь не оставляет нам выбора. Но у Вас, в отличии от Ваших… — Джоан запинается, подбирая подходящее слово, — друзей выбор был. Не говорите мне, что человек, чью фамилию дети в городе узнают раньше имени матери, не имел возможностей отыскать своих товарищей, чтобы хотя бы отправить весточку. Вы сделали это осознанно. Оборвали все связи, чтобы принадлежать только ей. Богатой собственнице. Весь Кантетбридж знает, насколько слабо было эго Элизабет Хардман. Признайтесь честно: Вы ведь просто пытались ей угодить, не так ли? Сузили свой мир до неё одной, чтобы этим ей усладить. — Она медленно выдыхает дым. — А вдруг единственная причина, почему Ваш милый Леонид так и не прислал ни одного письма — потому, что Ваша ревнивая пассия сжигала каждое до единого?              — А вдруг ему просто стало не под силу дальше любить то, чем я стал?              Следует громкое молчание. Оба вопроса остаются риторическими. Присев, Даниэль протирает очки с тонкой цепочкой и надевает обратно, устало вздыхает, а затем внезапно возвращается к самому началу разговора:              — Но я, мисс, сюда не жизнь свою с Вами обсуждать пришёл.              Поразительно.              Джоан делает затяжку уже более раскрепощённо. Шахматная партия близится к концу. Никто так и не поставил противнику мат и уже не успеет, ибо до конца раунда считанные минуты.              — О чём Вы хотели побеседовать, мистер Хардман? — Теперь её тон исключительно деловой. Вместе с разговором обнулились и эмоции.              — Вы, Джоан, женщина крайне любознательная. И лишь ещё больше убедили меня в том, что Вам свойственно делать выводы незамедлительно, без задней мысли. — Даниэль смотрит на госпожу инспектора внимательно, с уважительной оценкой. — О Ваших выводах я и хотел поговорить. Все дороги ведут в Рим, а все денежные потоки в Кантетбридже — в мой карман, это да. Но значит ли это, что на меня падает каждая капля крови, что пачкает эти деньги? Отнюдь, мисс Батчелор.              Джоан сдержанно сглатывает. Игра не окончена.              — Против Вашей семьи играет целая плеяда улик. Вы надеетесь, что сможете изменить моё мнение простой беседой? В Вашем распоряжении ведь имеются и более убедительные методы.              — Но, думаю, Вы поняли, что раз я сижу здесь, то явно не для того, чтобы играть грязно, так ведь? — Даниэль закидывает ногу на ногу, выпрямляет спину. — Да и не Вам ли знать, несколько двусмысленными могут быть любые улики. Вы хотите судить меня, мисс Батчелор? Судите! Я готов явиться в суд. Чтобы доказать Вам, что не имею никакого отношения к этому делу.              Джоан вскидывает брови, но тут же гасит всю прочую экспрессию на лице. Она мгновенно понимает, что это значит. Сколько кроется тут подводных камней. Это было очевидно: с тем, кто так долго и упрямо шёл против имени Хардманов, расправятся особо феерично. Превратят в долгую пытку то, что она любит больше всего — работу. Эта месть на блюдечке остывала специально для мисс Батчелор. Она ждала её с первого же дня.              И вот, время пришло.              Нет сомнений, что агенты Хардманов будут обрывать все её попытки раздобыть больше улик. А на суде наверняка сделают так, что все доказательства в итоге лишь сыграют против неё. Придумают подставу, чтобы громко и вычурно разрушить её карьеру, с особенной демонстративностью втоптать в землю имя инспектора Батчелор. Если, конечно, Джоан и вовсе соизволят оставить в живых до первого заседания.              Но она не собирается говорить Даниэлю, что раскусила его план. Она обязана принять этот вызов, что бы ни стояло на кону.              Зажимая мундштук между пальцев, Джоан сцепляет их в замок:              — Вы хотите, чтобы я оформила для Вас протокол явки?              — Именно. И учитывая сколько мы уже здесь говорим… — Даниэль мельком посматривает на часы в кармане. — То желательно побыстрее.              Инспектор совершенно безмолвно достаёт из папки шаблон протокола и заполняет. Личную информацию спрашивает у мистера Хардмана максимально обезличенно, понимая, что каждый из вопросов о том, что и так знает каждый кантетбриджец, может быть встречен снисходительным хмыком. Попытки рассказать Даниэлю об его праве на адвоката, как положено по уставу, обрываются его лёгким движением головы. Оба понимают, что подобная шелуха ни к чему. Это всё равно что за сигареткой объяснять базовые философские истины самому Богу.              Завершив, Джоан кладёт на стол бумагу протокола, приглашая ознакомиться, и протягивает свою ручку для подписи.              — Извольте. — Но Даниэль отказывается от неё, доставая из нагрудного кармана свою — с личными инициалами и выгравированной фамилией. — Моя подпись не стоит таких дешёвых чернил. Вы же не хотите, чтобы это потом сочли за подделку?              И ставит размашистую подпись в отмеченном галочкой месте.              Время покажет, кто кому в этот момент подписал приговор.