Девочка Санзу

      Злость и раздражение затапливают тело Харучиё, и этих чувств так много, что мужчина не может сдержать внутри себя монстра, что в одночасье берёт над ним верх.       Звучат выстрелы, и тела падают на холодный бетонный пол склада, создавая эхо в огромном помещении, в котором гуляют сквозняки. Санзу чертыхается, перезаряжая пистолет и ставя его на предохранитель. Он чувствует, что люди, приехавшие с ним, испуганно стоят сзади и боятся пошевелиться, потому что не понимают беспричинной злости своего начальника.       Изначально Харучиё планировал этот вечер иначе, потому что «Бонтен» смог вычислить нескольких крыс, сливающих информацию на сторону, и номер два планировал устроить показательную казнь, долго и с наслаждением мучая идиотов, чтобы преподать урок всем: и предателям, лишив их жизни, и своим подчинённым — это случится с вами, если вздумаете предать Майки.       Но как только Харучиё собирается ехать на предполагаемое место казни, закончив разговор со старшим Хайтани по поводу пропажи дочери Синохара из их с Риндо ресторана, чувствует, как предплечье левой руки обжигает лёгкая боль, и Санзу впервые в жизни молится неизвестно кому, чтобы эта секундная боль была оторвавшимся тромбом или начинающимся параличом, но никак не идиотской меткой соулмейта.       Глупо было бы думать, что хоть какой-нибудь бог откликнется на молитвы убийцы, жизнь которого утоплена в чужой крови и тысячах жизней, отнятых без жалости и сожаления. Харучиё давно забыл, что это такое, слепо и преданно следует за своим единственным идолом, возведённым в ранг небожителя. Санзу не нужна родственная душа, потому что он и без неё цельный!       — Блять! — его голос наполняется гневом и яростью, что выжигают изнутри внутренности; выливаются ядом во рту, отдаваясь горьким послевкусием с запахом миндаля, когда Харучиё нервно снимает запонку и задирает рукав белой рубашки, под которой с ужасом видит цветок жасмина, распустившийся на бледной коже, закрывая нежными белыми лепестками рисунок синеватых вен. — Только не это дерьмо.       Санзу откидывается назад, упираясь затылком в спинку офисного кресла и прикрывая глаза, малодушно надеясь, что всё происходящее сейчас — глупый сон, самый страшный кошмар, потому что… Потому что Харучиё не нужен соулмейт, не нужен этот тесный строгий ошейник, который заставит его желать кого-то против своей воли! У номер два Бонтен есть чудесный пример перед глазами — Хайтани Ран и его Мия.       Когда этой белокурой стервы нет рядом, Санзу без труда узнает в Ране жестокого хитрого лидера, готового идти по головам. Харучиё уважает силу Хайтани, ценит его ум и изворотливость; восхищается умением крошить врагов в пыль, хотя вслух никогда этого не признает, но стоит Рану увидеть свою жену, как что-то в нём щёлкает, и Санзу видит в обычно холодном взгляде фиолетовых глаз неуместную нежность и заботу.       Харучиё не хочет становиться таким же, потому что не представляет себя способным смотреть на кого-то с подобным обожанием и преданностью. Ему хватает и Майки, своего короля, которому он служит и слепо следует, а соулмейт — проблема. Как противное насекомое, скребущееся под кожей. И, само собой, Харучиё вряд ли повезёт так, как Рану: хоть Санзу и готов блевать от связи Хайтани с Мией, но не может не признать — жена у Рана боевая и такая же умная, ну почти, как её муженёк.       Номер два Бонтен всегда саркастично замечает, что младший Хайтани должен радоваться, потому что смог избежать этой глупой участи встречи с родственной душой; только Риндо был из другого теста, считая, как и брат, что эта связь — благословение. Харучиё же видит в ней одно лишь проклятие, которое так внезапно сваливается на него.       Нежный цветок жасмина на коже выглядит инородно, и Санзу с отвращением касается белых лепестков, которые будто светятся изнутри, намекая, что и соулмейт у Харучиё вот такой же — хрупкий и невинный. Ну чисто, ангел и демон.       Изо рта вырывается нервный смешок, а после перерастает в истеричный смех, и Санзу не может себя остановить, чувствуя, как его накрывает настоящая истерика — до предполагаемой встречи остаётся меньше суток, а всё, чего хочет Харучиё, это сбежать как можно дальше; вот только у него нет такой привилегии, поэтому Санзу закрывает глаза и медленно считает до десяти, приводя чувства в порядок. Его, в конце концов, сегодня ещё ждут дела.       Но распустившийся на теле цветок полностью выбивает из колеи, и Харучиё не может сполна насладиться запланированной казнью, вместо этого снова и снова возвращаясь мыслями к родственной душе и заранее злясь на неё и ненавидя; сидит себе небось где-то в огромном Токио и ждёт их встречи, пуская розовые слюни и мечтая, что к ней придёт принц из сказки. Санзу усмехается, потому что он — самый злобный и опасный антагонист, каких ещё поискать стоит.       В любом случае, чего ему переживать, если он всё равно не намерен оставаться рядом со своим соулмейтом? Медицина не стоит на месте, а у «Бонтен» огромное влияние и связи есть во всех сферах, так что достать сильные и эффективные подавители — дело пары телефонных звонков. Единственное, Харучиё все равно нужно увидеться с этой идиоткой, которая досталась ему в родственные души, — не хочется этого признавать, но Санзу действительно любопытно, какая она? Сознание почему-то рисует ему нежную девственницу с огромными голубыми глазами, которая будет краснеть при любом его действии и без умолку трещать о стихах и вечной любви.       Тошно.       — Господин, остался последний, — размышления Харучиё прерывает Акио — первый помощник Санзу. Парень стоит по стойке смирно, а позади него двое парней держат главную крысу, которая и начала сливать информацию конкурентам, мечтая о высокой должности.       — Давай его сюда, — великодушно велит Харучиё и убирает пистолет в кобуру, вместо этого извлекая на свет катану. Свет отражается от холодного, идеального заточенного лезвия, и Харучиё с необычайной нежностью проводит пальцами по гладкому металлу, будто любовник гладит тело возлюбленной — и красиво, и пугающе одновременно. — Что бы нам такое сотворить с тобой, а?       Парень перед ним дрожит, боясь поднять взгляд на лицо Санзу, сейчас больше напоминающее безжизненную маску смерти. Смертник смотрит в пол, но даже блеск дорогой кожи на ботинках Харучиё выглядит зловеще и холодно — перед ним останавливается главный палач Манджиро, и тело обдаёт могильным холодом вперемешку со свежим запахом мяты, антисептика и дорогого табака.       — Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой, — к шее прикасается обжигающий металл катаны, и парень спешит поднять голову, потому что острое лезвие сразу же распарывает верхние слои кожи, и из пореза течёт горячая кровь. — Да ты насквозь пропах слабостью и страхом, крысёныш, аж в носу свербит.       Харучиё расплывается в широком оскале, как хищник, учуявший ужас жертвы; адреналин впрыскивается в кровь, а на месте парня почему-то вдруг представляется фантомная девушка с чистыми голубыми глазами, и Санзу не может сдержать себя — воздух рассекает широкий замах, а после по бетонному полу катится отрубленная голова, а одежду Харучиё обдаёт яркими брызгами крови.       — Вот что с тобой будет, если вздумаешь мне мешать, — произносит номер два Бонтен, как наяву представляя, что вместо парня только что избавил себя от серьезной проблемы. — Акио, у всех трупов отрезать головы и отправить Накамуре. В назидание.       — Сделаем, Харучиё-сама, — отвечает помощник, а Санзу отправляется к своей машине — утром его ждёт разговор с Раном, обещающий быть захватывающим — кажется, что младшенький Хайтани нашёл себе проблему на задницу в виде соулмейта.       — А можно просто убить и жить счастливо, — только Харучиё знает, что Риндо в этом вопросе с ним не согласится. — Ну и зря.

***

      Харучиё лично выходит встречать Хайтани. Сразу четверых, и плевать, что дочка четы Синохара всё ещё носит свою фамилию — Санзу уверен, что Риндо поспешит исправить эту оплошность как можно скорее.       Соулмейт младшего Хайтани не вызывает в Харучиё ничего, кроме отвращения и брезгливости: слабая, бесхребетная и пугливая, как олениха в свете фар. Если бы не широкая спина Рана, острый взгляд Мии и крепкая рука Риндо, обвивавшая женскую талию, — грохнулась бы в обморок, потому что знает — она среди хищников, и те глазом не моргнут, отрывая ей голову.       «И вот нужен вам всем этот геморрой?» — а Харучиё прекрасно видит, что Кейту — и имя дурацкое — намерены защищать все Хайтани без исключения: и Ран, и его маленькая фурия. Вот только Санзу никак в толк не может взять — для чего? Собственная метка внезапно обжигает адским пламенем, и Харучиё хочет содрать с себя кожу, вот только ему кажется, что цветок так прочно въелся в тело, что уже достал до самых костей.       — Идём, — бросает он через плечо и ведёт их к Манджиро, потому что бедняжке Кейте теперь нужен статус «цветка Бонтен», она же грёбанный соулмейт Риндо, а значит организация обязана защищать и её тоже, у них же так мало проблем и первоочерёдных задач.       — У тебя пар из ушей сейчас пойдёт, — ехидно говорит Ран, а Харучиё уверен, что если сейчас посмотрит назад, то успеет заметить, как Хайтани провожает взглядом свою обожаемую жену.       «И быть таким же зависимым от кого-то? Да я скорее сдохну.»       — Лучше бы вы из неё фрикасе приготовили, — Санзу сворачивает к другому лифту, он нажимает на кнопку и прислоняется плечом к стене, с явным омерзением смотря на девушку, жмущуюся к Риндо, словно дитёныш ищет защиты у родителя. — И вот стоит оно того?       — Думаешь, когда это коснётся тебя, то ты будешь лучше? — Харучиё забавляют нотки злости в голосе Риндо и как старательно он загораживает собой Кейту, с нежностью проводя рукой по узкому плечу — успокаивает. Санзу с трудом представляет себя в таком амплуа.       — А ты думаешь, если на меня свалится это «благословение», я позволю покорно надеть на себя ошейник? — номер два Бонтен расплывается в ядовитой улыбке, демонстрируя острые клыки — действительно дикий зверь. — Я сам вершу свою судьбу, и никому не позволю навязывать мне нахуй ненужную связь.       — Это он сейчас так говорит, — полушутливо молвит Ран и приобнимает Харучиё за плечи. — А сам, скорее всего, станет одержимым маньяком, да, дикий?       — Заглохни, Хайтани, — Санзу выворачивается из его рук — не терпит чужих прикосновений к себе. — Вряд ли во всей Японии найдётся хоть одна сумасшедшая, способная хотя бы на секунду привлечь моё внимание.       Вот только ехидный взгляд фиолетовых глаз режет по живому; Ран смотрит слишком внимательно и хитро, будто видит сквозь одежду, как ярко сияет белый жасмин на предплечье номер два Бонтен, что всеми силами пытается убедить окружающих — себя самого, — что он сможет одолеть притяжение родственной души, что он — всегда сам по себе, а потому может самостоятельно справиться со всеми бедами.       — Тебе, конечно, виднее, — Ран склоняет голову и первым заходит в приехавший лифт. Харучиё фыркает, а потом любезно пропускает Риндо и его соулмейта в тесное пространство кабины, посмеиваясь — братья встают по обе стороны от Кейты, явно защищая её от него, Санзу.       — У меня перед глазами живой пример того, как я точно не хочу выглядеть, — ехидно сообщает Харучиё. — Оставлю эту прелесть вам, Хайтани.       Дальше они едут в молчании, каждый оставаясь при своём мнении, но Санзу всё равно кажется, что взгляд Рана проходится по его руке, действительно видя сквозь ткань пиджака и рубашки чёртову метку родственной души, до встречи с которой остаётся не так уж много времени. Это клеймо бесит и злит Харучиё, и если бы он мог, то вырезал бы кусок кожи, шля вселенную с её подарками куда подальше. В любом случае, кем не оказался его соулмейт — им не по пути.       Санзу доводит их до кабинета Майки, из которого выходит Хитто, неся в руках какую-то папку. Они останавливаются в широком коридоре, и Какучё приподнимает бровь, смотря на девушку, что прячет взгляд, хотя в глазах Хитто ни капли раздражения или опасности — одно лишь вежливое любопытство.       — Это тебе, — мужчина протягивает папку Харучиё, и тот берёт её, вопросительно глядя на Какучё. — Майки велел заняться лично тебе.       — Кто это? — они остаются в коридоре вдвоём, потому что братья и дочь Синохара заходят в логово хищника, тихо прикрывая за собой дверь. Санзу раскрывает папку, без особого интереса глядя на фотографию молодой девушки в медицинской форме. Она снята боком, лицо наполовину скрыто маской, а длинные волосы собраны в тугой пучок на затылке.       «Амада Симидзу», — читает Санзу, а за грудной клеткой что-то щёлкает, и мужчина хмурится, почему-то чувствуя опасность, исходившую от белых листов с досье. — «Хирург.»       — Врач, которого Майки отобрал для организации. Нам нужно переманить её к себе, пока это не сделали другие, — отвечает Хитто на вопрос номер два Бонтен, хотя тот уже и сам понимает, что за птица перед ним.       — Почему баба? — раздражённо интересуется Санзу. По его мнению, от женщин одна только морока, в отличие от мужчин. Они руководствуются эмоциями, а не здравым смыслом, к тому же работа в «Бонтен» означает каждодневную встречу с кровью и травмами, чаще — смертельными.       — Потому что талантливая, — спокойно отвечает Хитто. — К тому же молодая и очень нуждающаяся в деньгах, и мы можем ей всё это дать.       — И когда я должен заняться этим вопросом?       — Желательно немедленно, — Какучё даже в лице не меняется, хотя от тона Санзу можно запросто сгореть заживо — настолько его злит перспектива договариваться о чём-то с левой девкой. — Надеюсь, мне не нужно вдаваться в подробные объяснения, как не стоит вести себя с девушкой?       — Ехал бы тогда сам, — Санзу вытягивает из папки другую фотографию Амады: она идёт через улицу, перекинув лямку рюкзака через плечо, а на лицо красиво падает свет от уличных фонарей; так и тянет коснуться матовых щёк или густых светлых волос, на этот раз распущенных. Харучиё снова хмурится, не понимая, откуда в его голове эти идиотские мысли и желания — Симидзу ничем не отличается от большинства виденных им девушек.       — Майки поручил это тебе, сам уж не знаю почему, — Какучё обходит Санзу и удаляется к лифту. — Езжай сейчас, у неё как раз заканчивается дневная смена в больнице.       «Пошёл ты», — думает Харучиё, но делать нечего, раз уж в ней заинтересован сам Манджиро, то придётся Санзу заняться этой проблемой и притащить девчонку сюда, а уж по своей воле она это сделает или нет — номер два Бонтен не особо заботит.       Он спускается на подземную парковку и садится в свою машину — изящную чёрную красавицу, — чтобы добраться до места нынешней работы этой Амады, которая так срочно понадобилась «Бонтен». Конечно, такой большой организации, как они, необходимо иметь свой собственный медицинский персонал, учитывая, как часто они получают ранения и травмы, но Харучиё искренне полагает, что в их сфере деятельности не место женщинам; есть пара исключений, но это такая редкость, однако вселенная будто специально издевается над Санзу, подсовывая ему под нос проблемы — и нежданный соулмейт главная из них на данный момент.       Пока Харучиё добирается до больницы, собирая по пути все пробки, настроение у него стремительно портится, потому что внутри появляется страх — встреча с соулмейтом может произойти в любой момент, и хорошо, если это произойдёт на перекрёстке — можно спокойно сбить родственную душу и сделать вид, что это чистая случайность. Вместе со страхом приходит любопытство — какая она? И почему-то в памяти сразу же возникает фотография Симидзу, будто к вискам и груди прикладывают прохладный успокаивающий компресс, а зверь внутри довольно мурчит.       — Да что за херня? — он крепче стискивает руль, стараясь выкинуть из головы все лишние мысли — дело прежде всего. Просто давно не занимался сексом, вот и лезет всякая чепуха под руку. Харучиё не нуждается в родственной душе, потому что свою тьму спокойно несёт в одиночку; он свыкся с ней, научился понимать и принимать, и вряд ли кто-то со стороны, даже посланный самой вселенной, сможет ему как-то облегчить жизнь. Скорее — конкретно испортить.       Санзу въезжает на территорию больничного комплекса и паркуется внаглую у главного здания, прямо на месте с табличкой «парковка запрещена», потому что ему нет дела до общих правил и приличий; и пока Харучиё идёт к зданию, выкрашенному бледно-зелёной краской, все встречающиеся на пути люди расступаются — на подсознательном уровне чувствуют опасность, исходившую от высокого молодого мужчины, уголки губ которого были украшены шрамами. Санзу давно перестал их прятать, сделав своей визитной карточкой, как и розовые волосы. Вот только ни один здравомыслящий человек не посмел бы сказать, что этот оттенок придаёт Харучиё игривости или делает его милым.       Нет, Санзу — хищник, смертоносный и ядовитый, как тысяча кобр сразу; он не идёт — танцует, словно его учила сама смерть, избрав своим любимым учеником. Внешность Харучиё столь же притягательна и прекрасна, сколь ужасен и отвратителен его нрав — идеальный баланс, по мнению номер два Бонтен.       Он входит внутрь, щурясь от яркого слепящего света множества люминесцентных ламп, вмонтированных в потолок. Такое чувство, что здесь каждого пытаются просветить ещё на входе, чтобы точнее поставить диагноз или понять, что пациент неизлечим. Санзу направляется к стойке регистрации, чтобы узнать, где сейчас находится Амада Симидзу — такой нужный и ценный сотрудник для «Бонтен», — как вдруг застывает, чувствуя, как по коже идут мурашки, а волосы встают дыбом.       Вот же она, собственной персоной; сама только подошла к этой стойке, чтобы перекинуться парой слов с дамой средних лет перед тем, как отправиться домой. Харучиё смотрит на неё — жадно и зло, потому что Амада, тот самый юный хирург, не обделённый талантом, а вот деньгами очень даже, — его соулмейт.       Санзу до боли прикусывает щёку изнутри, чтобы погасить в себе сильнейший порыв броситься вперёд и не схватить девчонку в охапку, чтобы спрятать от всего мира; как она вообще может куда-то ходить одна? Такая… красивая и манящая мерзкая и отвратительная! Харучиё испытывает полнейший резонанс, потому что Симидзу уж никак не выглядит наивной девочкой, которую он упорно представлял себе. Да, она хрупкая и миниатюрная, вряд ли достанет макушкой ему до подбородка, но взгляд серых глаз — будто расплавленное серебро — кажется твёрдым и решительным, и это против воли вызывает некое уважение.       Хочется коснуться светлых волос, распустить высокий хвост, чтобы зарыться пальцами в эту густую гриву; дёрнуть к себе, запрокидывая назад голову и смотря прямо в глаза — видь только меня. Санзу сглатывает, с омерзением ощущая этот давящий строгий ошейник, пытающийся затянуться на его шее — внутри растёт желание прямо сейчас заклеймить девушку, подчинить себе, покоряясь в ответ, но Харучиё безжалостно душит этот порыв: он сам вершитель своей судьбы, а Амада — помеха.       — Ну, здравствуй, — по телу ползёт удовлетворение, потому что Симидзу застывает, слыша его голос; сразу же понимая, кто с ней говорит. Она разворачивается к Санзу, и к сердцу снова будто прикладывается живительный компресс — её глаза словно сама вселенная, зовущая Харучиё. — Сплошная проблема.