Как по нотам проиграть

Дыхание выбивалось из лëгких, как слабые подачки воздуха из старого насоса. Было утро. Мэтт лежал на полу, его ноги были согнуты в коленях; носки ступней, задвинутые под тумбу, иполосили густой слой подмебельной пыли. Весь в поту, он задыхался. Всё, что он мог видеть — крутящиеся лопасти люстры над головой. Всё, о чём мог думать — скорее бы это прекратить. Взмокшие волосы извивались дождевыми червями. Он скрестил руки на груди, репетируя пребывание на собственных похоронах, и поднял корпус, зажмуриваясь. Затем бросил его обратно. «Сука» Сделал то же снова, на этот раз опуская тело вниз медленнее. И ещё раз, еле-еле, издав болезненный гортанный звук. Из-за горизонтального положения пот со лба побежал к уху, и Мэтт съëжился, поджимая пальцы в носках. «Нет, больше не могу» Он подтянул ноги из-под тумбочки к себе и раскинул руки в стороны, давая себе дышать: вдох-выдох-хрип. Чëрт, дышать было тяжелее всего: насморк стал для Мэтта очень привычным, почти родным состоянием, а через рот получались какие-то скрежетания, как будто его лёгкие пытались скулить в заржавевшую трубку трахеи. Он зачем-то представил их серыми, приклеенными иллюстрацией на пачку, и стало только хуже. В новой антитабачной кампании это была явно не его любимая картинка: в отличие от каких-нибудь мëртворождëнных детей, не ощущалась для него так уж безопасно. Мэтт перевёл глаза наверх. Люстра с крутящимися лопастями недружелюбно смотрела на него с потолка, как проросший там ядовитый цветок. Он приподнял голову с пола, сощурившись, задрал лонгслив и провëл ладонью снизу вверх по животу: ничего. Уже, должно быть, полтора месяца, и всё ещё ничего. Голова упала обратно с досадой, как пнутая тяжёлой рукой боксëрская груша. Бабушка, отведи меня домой, Бабушка, отведи меня домой! — негромко умоляла маленькая дерьмовая стереосистема на кухне голосом Курта Кобейна. Мэтт прислушался и поджал губы. Хотелось попить, но вода была слишком далеко, вне зоны его досягаемости… «Как и подтянутое тело» — мысленно подсказал себе он. То будто отказывалось становиться лучше! Он обещал себе когда-то добраться и до того, и до другого вопреки всему, а пока полежал ещё минутку, представляя себе сцену в стиле «Пункта назначения», где люстра падает с потолка и разрубает его пополам в этом жалком положении с тупым выражением лица. Было, конечно, забавно, но люстра по-прежнему держалась, хрипы прекратились, и дыхание продемонстрировало хорошие показатели. Мэтт старался держаться тоже. Он заставил себя перекатиться на живот и встать в стойку: тело напряглось, натянутое, как струна. Почти героически, руки согнулись в локтях. С выдохом изо рта разогнулись обратно. Отношения со спортом были странными. Несколько месяцев Мэтт искал предлог, чтобы начать им заниматься, но бродил в недостатке мотивации и самодисциплины, откладывал на мифические «завтра» и понедельники. Кое-как собрал себя в итоге, и теперь, когда наконец-таки начал тренировки, стал искать предлог уже для того, чтобы скорее это закончить. Мышцы, засевшие где-то глубоко, заходили под кожей, как шары для бильярда, когда он стал отжиматься. Он толкал себя вниз и поднимал вверх, ощущая, как лицо краснеет, противясь тому, что делают его руки. Перед глазами стояли Калифорнийские пляжи. Июль. Прозрачный океан, переливающийся на солнце. Волейбол на песке и чужие красивые тела. Это дало ему бодрости продержаться двадцать или двадцать пять раз. Мэтт знал, что чтобы через пару месяцев кто-то на берегу хотя бы взглянул в его сторону, нужно было в два раза больше. Но берег перед глазами смывало приливом, и руки подрагивали под весом влажного тела. Если думать о пляже с красивыми людьми, — Мэтт видел себя СпанчБобом на дне океана: напитанная пóтом губкообразная масса, веснушки и тонкие ручки. Он постоял на вытянутых руках, переводя дух, сделал ещё несколько пружинных движений к полу — и словил потемнение в глазах. Мэтт выдохнул, снова бросая себя на пол; кажется, в этот раз окончательно. Притёрся щекой к линолеуму. Ну, эти терзания были чем-то вроде попытки менять свою жизнь. «Пока похоже скорее на то, что моё новое хобби — это выглядеть жалким», — думал Мэтт, уже зная, что может помочь ему почувствовать себя немного лучше. Он сгрëб с тумбочки прямоугольную пачку с зажигалкой, помедлил пару секунд, изучая их в руках. На заднем фоне пиратский диск с записью всего подряд приближался к каким-то кускам Nevermind'а, а Мэтт оставался на полу статичным и немного подвисшим. Он облизал пересохшие губы, зажал сигарету между ними и щëлкнул колёсиком, вдыхая так, будто от этого зависела его жизнь. Ментол приятно побежал по гортани, погладил кадык изнутри и мягко накрыл измождëнное тело расслаблением. Густой и плотный дым вышагнул наружу. Мэтт распустился на полу, подложил руку под затылок, затягиваясь снова. Это было уже совсем другое дело. После тренировок курить было даже приятнее: как после долгого перерыва, секса, если забыл поесть сегодня, ну или когда это первая за день. «Пол подхода из двух, и ты не то чтобы это заслужил, окей? Плохая, плохая работа», — мысленно сказал он себе на всякий случай. Нет, это было просто отвратительно: первые же десять минут заставляли Мэтта выглядеть чудом выжившим после пыток, обливаться потом, — так тяжело выполнять этот комплекс было уже сейчас, а в Пико-Ривера ещё даже не начиналась настоящая жара. Он не хотел вставать и куда-то идти, не хотел и заниматься. Просто лежать на полу и курить чаще всего было лучшим, что Мэтт мог себе предложить, поэтому он так и делал. Музыка становилась отчётливой, когда он прогонял мысли и сосредотачивался на ней. Такая знакомая и заездившаяся в его проигрывателе с тех пор, как он приобрёл диск, что губы открывались точно по трафарету её слов по уже сформировавшейся привычке, даже когда он не собирался подпевать. Мэтт тихо вторил песне, рискуя выронить сигарету, какое-то время. В конце концов, затушил её и замолчал. Сладость лёгкого табачного головокружения не замаскировала ни слабости, ни ломоты в костях, ни боли в мышцах, ни вылезшего откуда-то в самый неподходящий момент голода. Этого было недостаточно, потому что было всё ещё хуёво. Нужно было что-то ещё, что-то, что успокоит, отвлечёт, придаст сил добить тренировку и пройти через оставшуюся часть дня, что-то, что-то, что-то... Мэтт сел и подтянул ноги к себе. Песня ускорялась на последнем припеве, будто бы ожила вместе с ним. Один за другим, ящики открывались и захлопывались, пока на полу перед ним не оказалось всё, что было нужно. У Мэтта было не единственное новое хобби, он был очень многогранной личностью. Задница нещадно болела, устроенная на линолеуме: в последние месяцы он, кажется, скинул в весе, и теперь кости каждый раз упирались в твёрдую поверхность так, будто пытались от неё оттолкнуться. Но это было не тем, что могло его беспокоить, когда в следующие секунды всё обещало стать просто неприлично хорошо. Он прекрасно знал, что этого он тем более не заслужил, когда закатывал рукав; не забыл сказать себе, что был слабаком, и прочее, перед тем как перетянул руку потуже, стремительным движением насыпал содержимое полиэтиленового пакетика в ложку, чертыхнулся на то, что забыл принести бутылку воды и в нетерпении подскочил на ноги. Дело шло ко второй композиции альбома. Все телодвижения стали резкими и спешащими. Содержимое ложки, всё же получившее свою каплю жидкости, шумно забурлило на огне. Собиралось накормить Мэтта досыта. Вернувшись на пол, он вытянул правую руку и положил её на согнутые перед лицом коленки. Жгут сполз уже ниже, чем нужно, но было всё равно: по большому счëту, сейчас он был скорее для полноты ритуала. Мэтт провëл по сгибу своего локтя кончиком указательного пальца... Чëрт возьми. После спорта вены вылезали сами. Они вздувались, как рыбы-угри, заползшие в руки, и зеленели над покровом кожи. Чтобы не попасть в них теперь, надо было иметь совсем запущенный случай Паркинсона, ну или быть слепым. У Мэтта даже участился пульс. Он смотрел на свою руку, глубоко дышал. Его вены — сегодня они были просто идеальными! И он дал себе секунду помедлить и полюбоваться. С тех пор, как после дня рождения Мэтт снизил приём до двух инъекций в день, заподозрив, что баловство всё-таки переросло в зависимость, он только и делал, что кайфовал и мучительно отсчитывал минуты до кайфа. Это не было также круто 24/7, как бывало в начале зимы дома у Пита, где одна доза догонялась следующей каждые пять-шесть часов, и им просто не успевало стать плохо. С сокращением потребления у дня появились и неприятные моменты, тоже. Мэтт переживал их, стиснув челюсти и кулаки в ожидании приёма; успевал действительно соскучиться перед каждым следующим. Но у всего были свои плюсы: теперь приход от каждого раза стал ярче и продолжительнее. Секунд, возможно, на тридцать, или даже сорок — никогда не получалось точно это засечь. Начиная со дня рождения в этом году, каждый раз стал ощущаться для Мэтта так, будто он заново рождался. Каждая доза стала в несколько раз желаннее, каждая дарила ему всё то, чего у него не было. Как глоток для храбрости, без которого однажды ты просто больше не можешь становиться храбрым, только ещё хуже: глоток для самого твоего существования. На восьмом часу после инъекции, когда действие метамфетамина переходило из разряда божественных ощущений в обыкновенное остаточное «нормально»‎, даже мысль о том, чтобы снизить приём до одного раза в день, и тем более упразднить совсем, пугала просто до истерики. Мэтт не знал, что делать, никакого точного плана насчёт всего этого у него никогда не было. Он начал спонтанно; продолжал, крепко уверенный в том, что в любой момент может прекратить. И если в феврале он только догадывался, что всё-таки как-то заигрался, то сейчас знал это уже наверняка. Это быстро стало ерундой, всего лишь песчинкой на дороге жизни, когда игла коснулась самой крупной из вен и проехалась по ней пару дюймов лёгким движением. Как прицел. Как прелюдия. Ничто больше не имело значения. Мэтт проколол это место, чуть потянул на себя поршень шприца. Разводы крови показались между его пластиковых стенок, словно акварель в стаканчике с водой, — это было оно, он попал. Ну, конечно, попал! Он нажал на поршень, теперь без сомнений и промедлений. Сморщился, когда от торопливости немного сместил наклон иглы. Жидкость была ещё тёплой, недоостыла. Мэтт впитал в себя всё до капли, как настоящая губка, СпанчБоб Скуэар-Пэнтс. Не прошло и пятнадцати секунд, как стало хорошо. Руки будто опустили в тёплые облака над океаном. Мэтт мягко приземлился головой на пол, не понимая, как это вышло, что его жизни было положено стать такой прекрасной, и чем вообще можно заслужить подобное. Рот открылся в беззвучном выражении наслаждения, а глаза укатились куда-то вверх по шкале эйфории. Он скорчился от удовольствия получать это просто так, в награду лишь за то, что умел управляться со шприцом; пальцы рук закорябали линолеум, пытаясь зацепиться за что-то и остаться в этом моменте подольше. Подтягивая ноги к себе, скрючиваясь в маленькую спираль, внезапно, он любил себя: своё приятное тело, дарящее ему столько хорошего, и свою замечательную жизнь. Любил свой дом и улицу за его пределами. То, какое всё вокруг красивое, сегодняшний день, а ещё — людей. Через несколько минут Мэтт почувствовал, как его организм наполнился и восстановился. По венам словно пробежал праздничный ужин, насыщенный белками, жирами, углеводами, витаминами и минеральными веществами ровно в той идеальной пропорции, которая ему и требовалась. Он больше не был голодным или уставшим. Его должно было хватить ещё как минимум на два подхода упражнений теперь: два хороших, полных подхода, — психостимулятор в крови делал любой опыт, который приходилось переживать, не таким болезненным. С ним всё было возможно. И как-то получилось так, что в последние несколько месяцев Мэтт привык этим пользоваться. Весна снова здесь, — сказал теперь Курт, видимо, сверившись с календарём вместо него, — Репродуктивные железы.

══════════════════════════

Утро в комнате перекатилось в день, тот — в вечер. Руки Мэтта исследовали внутренности гардероба в поисках чего-то приличного. Сегодня он собирался проветриться: не просто сходить за жрачкой, выйти покурить во двор для более ярких ощущений или в полуотключке втыкать в стену у кого-нибудь в гостях, а действительно переступить через себя, через порог своего дома и кучу непрезентабельной одежды на пути к чему-то новому и пугающему. А ещё довольно людному. На данном этапе он и сам не верил, что куда-то пойдёт: все его кофты не проходили тест на адекватность, а сама идея была слишком спонтанной и… тоже не проходила его, если честно. «Разобраться в себе», «Что-то поменять», «Начать жить нормально», — так красиво звучали заголовки сегодняшнего вечера. Но красивой одежды им под стать пока как-то не находилось. Полосатые джемперы разных цветов и несколько пар однотипных джинсов, — набор его повседневности, вытеснивший с полок другие бесполезные вещи... Это был, наверное, первый раз за несколько месяцев, когда тот подвёл Мэтта и не годился по случаю: ему почти не приходилось бывать в густонаселённых местах трезвым, и обычно он не утруждался туда принаряжаться. Желание что-то поменять не было внезапным, он пришёл к этому не сразу. Сначала он долго чувствовал себя так, будто у него впереди было всё время в этом грëбаном Новом мире, а он и не выяснил, что бы такого интересного с ним поделать. Было много возможностей подумать. В основном Мэтт думал о том, что и когда пошло не так. Он вспоминал, как приехал в Штаты. Оставшись без всякой поддержки в жизни, сам выстраивал своё равновесие здесь: работа, попытки выучиться чему-то новому, съём своих первых квартир или знакомство с людьми, у которых можно временно вписаться, даже какие-то отношения, — в те дни ему определённо было чем себя занять и к чему стремиться. Это было давно. Он был ещё сопляком. Да ему ведь только исполнилось пятнадцать тогда! Казалось бы, Мэтт стал старше и мудрее сегодня. Но едва хоть что-то вокруг него двигалось куда-то с какой-то целью теперь. Да, он снова нашёл людей, с которыми проводил время и веселился; зависал с ними часть осени, зиму; стал чаще, чем раньше, бывать в клубах и на квартирах. Наступила весна — и так его свободной жизни исполнился ещё один год. Её пробный период как будто бы уже давно закончился... Мэтт начал думать о том, как создать своему бесцельному ошиванию тут более подходящие условия, сделать его немножко больше похожим на что-то человеческое. Как жизнь нормального американца (хотя пока это и звучало слишком уж смело и претенциозно): типо, выглядеть более спортивно, найти девушку, зарабатывать стабильнее, чем сейчас, постараться всё-таки бросить принимать, и всё в таком духе, — да, всё это уже давно было его негласным планом на будущее. Он осторожно осматривался вокруг себя и фантазировал о том, каким было бы всё, живи он нормальной жизнью. А пока был приятный вечер. Раскрытое окно запускало в комнату свежий воздух. Мэтт интуитивно вытащил с полки чëрную рубашку: не сильно мятая, закатанные до локтя рукава, пристëгнутые пуговицей, вроде как чистая. Он надевал её только раз, в тот день, для которого и купил: на похороны одного своего коллеги, и это было самой «нормальной» вещью, которую он нашёл у себя в шкафу. Странно, что не выкинул её вместе с остальным. Что ж, получается, повезло. Душ, чистка зубов, дезодорант, даже одеколон. Ах да, то, чему никогда не случалось побывать у Мэтта в приоритете: причëска. Зубцы расчëски утонули в волосах, и он потащил их в сторону, смотря что из этого получится. Волос стало так много, что он и не знал, как распорядиться таким потенциалом. В конце концов на ногах Мэтта оказались кеды; он запрыгнул в них так уверенно, будто вид тех не сводил на нет все только что приложенные им усилия выглядеть серьёзнее, чем он есть. Он вышел из дома с мыслями о том моменте, когда вернётся в него обратно, и закрыл дверь на ключ. Сегодняшний вечер должен был стать лишь маленьким экспериментом. За ним — следующие шаги к «нормальности». Спустя две пятничные пробки на шоссе, одетый во всё самое нормальное, что было дома, Мэтт вышагивал вдоль парковки ко входу под кокетливым неоново-розовым заглавием: Fantabulosa Вход был свободным. Мэтт постарался слиться со стеной, ещё только подойдя к зданию; пропустил пару человек вперёд, прежде чем решился зайти внутрь. Впервые за долгое время он пришёл в клуб в ясном сознании и один. Варианта на выбор было два. Он мог посетить гадюшник ближе к своему Пико-Ривера, а мог проехаться подальше в место поприличнее. Возможно, первый вариант был бы его вариантом на первом-втором часу расщепления метамфетамина в крови, но Мэтт принимал решение через почти девять часов после дозы, потому — к чёрту. Если этому месту суждено сниться ему в кошмарах примерно ближайшую вечность, так пускай оно хотя бы выглядит прилично! Он выбрал второе. И по первому впечатлению «номер два» выглядел не так уж плохо. За дверью аккуратного двухэтажного строения лестничный пролёт с зеркальной стеной проводил его вниз. В конце спуска в лицо хлынули бусины-занавески, и Мэтт откинул их локтём, протискиваясь внутрь. Перед глазами была просторная тёмная комната. Никто не танцевал и не валялся под столами, никто даже не выглядел надравшимся. Было слишком рано. Или слишком не такое место. Посетители просто общались, высокие бокалы звенели в их руках. Никто не повернулся в его сторону, когда он вошёл, и он тихо двинулся между столов через весь зал, как стриптизёрша, предлагающая себя для приватного танца. Это был один из тех тёмных прохладных клубов, в которых кажется, что единственный источник света — экран зазвонившего у кого-то телефона, а главная статья расхода заведения — пашущие на всю кондиционеры. Зал был заполнен не более, чем наполовину. Круглые столы с полукруглыми сидениями из коричневой кожи были видны лишь когда Мэтт проходил мимо них, и еле просматривались с места у стойки, где он остановился. Темнота тактично уединяла посетителей за ними. Мэтт отвернулся, чувствуя себя слишком хорошо соображающим для разглядывания обстановки. Подсветка бутылок в баре подсказала ему, что шот-другой пойдёт на пользу гладкому началу вечера, и он быстро сделал первый заказ. У стойки музыка играла громче, чем казалось у лестницы. Она полностью заглушала разговоры сидящих через несколько сидений от Мэтта мужчин. Каждый из них был одет как минимум чуть лучше, чем он. Некоторые были чуть ли не в классических пиджаках, галстуках и туфлях; некоторые носили на руках дорогие часы. Мэтт задержал на них взгляд, проходясь по явно тщательно уложенным волосам, но не дольше, чем позволяла ему то ли скромность, то ли опасение, что его будут рассматривать в ответ. Бармены привлекали его осторожное внимание не меньше: на их шеях бантами были повязаны одинаковые бордовые платки, а из нагрудных карманов их жилетов, как из мемориалов, торчали необъяснимые искусственные цветы зелёного цвета. Их униформа была где-то на границе эффектности и нелепости, и Мэтт знал, что чтобы склониться к первому, придётся хорошенько выпить, поэтому приложился губами к своей рюмке. Возможно, то, что помещение располагалось ниже первого этажа, играло существенную роль для этого подслеповатого ощущения нахождения глубоко под землёй. При такой темноте Мэтта не покидало чувство, что все здесь совершают что-то преступное. Было не по себе. Но, несмотря на это, может быть, ему всё же следовало найти кого-то для своего эксперимента сегодня вечером, сквозь стеснённость и тьму. Он сел посередине между маленькими сбившимися возле стойки компаниями, так что здесь было много всяких вариантов, которые можно рассмотреть после пары шотов... В общем, пока Мэтт ещё не понял, было ли достаточно просто посмотреть, чтобы всё для себя понять, или стоило с кем-то заговорить. При взгляде ничего необычного не ощущалось. Ну кроме того, что он сидел посреди гей-клуба: это, конечно, было довольно необычно. Он пригубил свой напиток ещё раз и столкнулся взглядом с барменом, который наблюдал, как он крутил в руках и пил свои несчастные две унции маленькими глотками. — Где у вас туалет? — спросил смущённо. — На один этаж выше, после лестницы — налево. Оказалось, лестница приводила тебя в какой-то абсолютно новый мир. Всё, что могло быть «более» — было таковым на этом этаже: более подвижно, шумно, больше мигающих лампочек и людей; по ним было заметно, что пили здесь больше, и народ был более расположен к общению. Мэтт сбегал в туалет под впечатлением, ополоснул лицо водой и быстро вернулся. На этом этаже у стойки было не так много мест, парни облепили её по кругу, как мухи. Мэтт встал возле где-то с краю и завис, наблюдая. Приехать сюда было таким из ряда вон странным решением. Метамфетамин сделал это с ним. Он сделал с Мэттом много всего за время их довольно краткосрочных отношений, но конкретно на это не хотелось закрывать глаза: наркотик спровоцировал рецидив его особой открытости по отношению к некоторым вещам, к которым сам Мэтт никогда не стремился быть открытым. Ну, тот раскрепощал, это понятно. Для того его и принимали, чёрт возьми! В первые час-два после дозы ты становишься жутко общительным, уверенным в себе, резко повышается настроение, уровень энергии и работоспособности, сексуальное влечение, и всё такое. С его эффектом у Мэтта всё было круто. Просто в первые час-два после дозы, случалось, ему нравились все. Типо, буквально вообще все, без разбору. Признаться, он имел довольно странные мысли под кайфом... и это настораживало после, когда голова прояснялась. Мэтт помнил за собой последние эпизоды подобной неразборчивости где-то давным-давно, ещё глубоко в пубертате. Это было простительно в тринадцать. И это было тупо в девятнадцать, но он снова начал сомневаться. Не знал, стоит ли воспринимать это всерьёз, или можно переждать час-другой и забыть. Он решил выяснить, будет ли это также, когда он вообще не под кайфом. И за этим он приехал сюда, не принимая ничего уже около девяти часов с того единственного раза сегодня утром. Мэтт был не просто трезвым — его тело просто трещало от избытка трезвости. Он чувствовал себя человеком, пытающимся установить рекорд Гиннеса по задерживанию дыхания, что уже побагровел до оттенка свеклы, и всё же продолжает, но он пообещал себе не думать о дозе и щедро заливать всё алкоголем сегодня ночью для... чистоты эксперимента. Мэтт знал, что подойти к кому-то всё-таки стоило, иначе что ещё ему тут делать? Там был один, он выглядел моложе остальных. Весь в белом и блестящем; светлые волосы доставали до лопаток. Они были с такими розовыми полосками спереди, как часто носили подростки и люди возрастом как Мэтт, и он стоял и улыбался в одиночестве, смотря на танцплощадку: может, где-то там был его друг, может, нет. Не спросишь — не узнаешь. Выглядел он безобидно: не как тот, кто может тебе навалять, и не слишком высокомерно. Наверное, стоило спросить. Мэтт повернулся к стойке и натужно вдохнул. Сказать себе сделать это было лишь половиной дела, второй половиной было... сделать это. Он был ни много ни мало, а в тридцати минутах езды от дома. И если час времени на дорогу туда-обратно в его понимании стоил того, чтобы просто сидеть и глазеть на парней, то это было, чëрт возьми, ещё больше по-гейски, чем говорить с ними, — пошутил про себя Мэтт. Он знал, что если будет думать слишком долго, то никогда не решится. А если будет пялиться, то ещё и выставит себя криповым. Поэтому вытолкнул из себя выдох и заговорил: — Привет. Ленивый жест ладонью в блестящем серебре перчатки без пальцев означал согласие познакомиться, и Мэтт сделал пару шагов навстречу, опираясь на стойку рукой, словно та была его костылём. Подумать обо всём этом можно было и потом. — Ты тут один? — До сих пор! — легко кивнул тот, кидая розовые волосы вперёд. — Я стою здесь уже минут пятнадцать. — Пожаловался наспех, тоже подходя ближе, и Мэтт почувствовал сладковатый химический запах. Впрочем, довольно приятный. Тонкие губы выговорили: — Пять из них ты пялишься в мою сторону. — Целых пять? — Не думал, что всë-таки подойдëшь. Мэтт и сам этого о себе не думал. — Почему нет? — тем не менее решил поинтересоваться он с дружелюбной улыбкой. Он по-прежнему смотрел перед собой. Теперь, вблизи, он разглядел совсем гладкое лицо с большими глазами и длинными ресницами, какой-то макияж на нём. До сегодня он никогда не видел такого на парнях... Мальчик тоже облокотился на стойку, только спиной, подчиняя всю её себе. — Ну, знаешь, — сказал он, наклоняясь назад и проезжаясь локтями по её лакированному покрытию так, будто у него не было позвоночника, — со стороны выглядишь растерянным. Будто ты здесь в первый раз. — Он улыбнулся в ответ, и Мэтт понял, что так улыбаются завсегдатаи: снисходительно, понимающе. Как будто предлагают провести тебе экскурсию. Бессознательная надежда на поддержку от того, кто знает, что делать в таких местах, в нём вступила в схватку с осознаваемым желанием не выдать себя с первой же репликой. Мэтт не знал, что сказать, поэтому загадочно хм-кнул и отвёл глаза. Он всегда делал так, когда не знал, что сказать, — при знакомстве случалось часто. Некоторые девушки называли его погружённым в себя, таинственным или что-то подобное. Никто из них не знал, что ему просто нехера сказать. — И будто такие, как я — не твой формат, — договорило существо с сомнительным наличием позвоночника. На полу его ноги были обуты в простые белые туфли со слегка квадратным носком. Мэтт поднял глаза, зная, что его улыбка накренилась. Такое опровергать ещё никогда не приходилось. Сейчас, тем не менее, казалось странно согласиться с этим заявлением — уместнее было легонько этим оскорбиться. Ответ ещё не успел созреть на языке Мэтта. Блондин кивнул в сторону сидящего в конце барной стойки парня: на вид лет ближе к тридцати, аккуратная стрижка-бокс, переходящая в растительность на лице, демонстрационный тип майки, стакан чего-то точно-крепче-чем-у-тебя, зажатый в руке. Рука в форме заявления «я люблю тягать железо». Мужчина из фильмов для мужчин, мистер неразбавленный виски. Мужчина-оплодотворитель, зашедший не в тот клуб. — Я ставил на то, что ты подойдёшь скорее к нему, — дразняще-насмешливо заключил блондинчик, и это звучало как абсолютно намеренное оскорбление. Мэтт кинул взгляд на своего собеседника, затем — на бармена с бантом напротив них. — Один виски, пожалуйста. — Быстро решил он. — Лёд? — Да, и колы. — Вздохнул и подарил взгляд полу. Это его предположение по поводу того здорового мужика было настолько далеко от правды, насколько это вообще возможно. Мэтт проходил мимо таких с опущенным взглядом всю свою сознательную жизнь на случай, если кто-то из них разглядит его на асфальте под своей челюстью размером с бампер Гелендвагена и захочет что-то сказать. Он даже устроил качалку дома, так что больше не было повода с ними встречаться. — Я за то, чтобы пробовать что-то новое. — Объявил Мэтт, пожимая плечами. — Нет «своих» форматов. — Оу, правда? Мне нравится такой подход. — Сказал юноша, и Мэтт заметил его акцент. — Йохан. — Он выкинул свою маленькую ручку вперёд в жесте, будто сервирующем её к поцелую. — Джереми, — пожимая её. Джереми Мэттерс — кто-то успешнее и безопаснее, чем сам Мэтт. Мэтт использовал этого парня в своих целях, и тот был не против, всегда выручал Мэтта, когда ему хотелось побыть кем-то успешным и ощутить безопасность. Он был экспериментатором, ко всему прочему. По крайней мере сегодня вечером, — так Мэтт решил. — Приятно. — И мне. — Кивнул расчёсанной сегодня головой. — Знаешь, Джереми, я и сам чаще завожу знакомства в первом зале, внизу. Но разве тут сегодня не весело, скажи? — улыбчиво заговорил Йохан. — Иногда просто не могу устоять, чтобы не подняться! Мэтт улыбчиво сказал: — Ага, — подумав о первом зале, всех этих компаниях в пиджаках и золотых часах. Он почувствовал себя немного нелепо: как будто ему не хватало пары десятков лет, денег, ну или растительности на груди теперь. — А ты не отсюда? — решил переменить тему он. — Даже не близко. — А откуда? — И не попытаешься угадать? — Хм, ладно. Давай попробуем. — Мэтт сделал глоток и звонко опустил стакан обратно. — Этот цвет волос... он натуральный? Парень, Йохан, посмотрел в ответ как-то смятённо, и Мэтт не совсем понял, почему, пока он не проговорил: — Розовый? Да нет, если честно, — и усмехнулся вслух. Мэтт почувствовал, как щёки и уши стали теплее: — Да, я... под ним, в смысле, который имею в виду. Ну, белый. — Замямлил он неловко. — А, этот — да. Достался и мне, и сестричкам. Мы во всём с ними одинаковые! — Они младше тебя? — спросил Мэтт, чтобы как-то развить диалог. — Одна — младше, другая — старше. Я средний ребёнок в семье. — Ух ты. — А ты? — Нет семьи... мы не контачим. — Помотал головой Мэтт, и быстро вернул направление к «угадайке»: — То, где ты жил: это был большой город или нет? — Достаточно большой. Мэтт представил себе карту: Америка, штаты, как разноцветные стёкла в витражном окне. — Нью-Йорк? — прищурился он. — Неверно. Ещё попытка. Ну конечно. Конечно, это было бы слишком легко. — Что ж, я думаю, ты из северных штатов. И откуда-то... справа. Что-то типо Нью-Гэмпшира или Мэна. — Выговорил он с азартом. — Да? Почему? — резво спросил Йохан. — Мне кажется, там так разговаривают. — С убийственным скандинавским акцентом? Ха-ха, и снова нет. Он был иностранцем. «Даже не близко»‎, — Мэтт должен был понять это сразу, но как-то не допустил мысли вовремя. — Мне нравится твой акцент. — Тихо признался он. — Правда? — Ага. Прикольно звучит. И всё понятно. — Ну так давай выпьем? За возможность понимать друг друга. — Ага! Йохан широко улыбнулся, и только сейчас, после всей этой болтовни, Мэтт наконец заметил щель между его передними верхними зубами. Она была такой забавной... нет, точнее, забавно было то, как она бросалась в глаза, и как глаза Мэтта точно не работали последние пять минут. — В этом месте я пью текилу или вино, Джереми. Если вдруг ты хотел поинтересоваться. — Проговорил Йохан, пока Мэтт в подробностях разглядывал его зубы. Он спохватился, вернулся в наш мир, где неоновые полоски света прыгали по стенам: — Ах да, прости. Точно. Я угощаю. Бармен пополнил их стаканы, и те соединились в звонком «бум». — Так я проиграл. — Заметил Мэтт после пары глотков. — Не парься, это было сложно. Мэтт поправил свои локти на стойке, сжал стакан в двух ладонях: — Скажешь ответ? — А, ой, да! Это в Швеции, там... а, впрочем, вы, американцы, всё равно никогда не знаете городов. — Я знаю Стокгольм, Мальмё и... признаюсь, больше не назову. Йохан поднял глаза на Мэтта, захлопал ресницами: — Ого. — Его лицо сделалось оживлённее. Он взялся за почти полный бокал, протянул его со словами: — За первого американца, который знает место, где я родился. Ну серьёзно. — И Мэтт чуть не расхохотался от смешанных чувств, снова сталкивая свой стакан с его. Он хорошо помнил всякие карты на вид, для него это не было чем-то из ряда вон; напротив, — взглянул бы на Швецию хоть разок ещё — и смог бы назвать не так издевательски-мало, вот тогда было бы, за что пить. Но этот Йохан и так умудрился как-то остаться под впечатлением. Предложил Мэтту присесть на высокие стулья и пить вино вместе с ним, и он согласился. Спустя пол бокала и одну песню на фоне Мэтту пришло на ум спросить: — Значит, ты слушаешь что-то типо ABBA? Лицо парня оторвалось от вина, он поставил напиток, роняя красные капли на столешницу: — Нет! — взвизгнул неожиданно громко. Мэтт испуганно огляделся. Никто не повернулся в их сторону. Слава небесам, никто не повернулся. — В смысле эй, да, я люблю группу ABBA, потому что кто нет? Но это не часть моей личности только потому, что я швед! Я не фанат IKEA и хоккея, если вдруг ты подумал, что это тоже вписано в мою национальную идентичность, и я... Мэтт поднял ладони: — Я не хотел сказать ничего такого. — И весь этот чемпионат сейчас — я за ним даже не слежу! — Ага. Он, кажется, ещё не начался... — Вот видишь! В смысле, я не имею ничего против хоккея, но, уверен, что тебе есть до этого куда больше дела, чем мне. — Оу, оу, да, хорошо, я понял... — примирительно закивал Мэтт. — ...Хотя я не смотрю спорт. — Нет? Ты не из этих, ну вроде: «регби по пятницам в баре, а хоккей — по субботам»... Постой, я сейчас на тебя накричал? Оюшки, извини, я бываю резким! Я это не со зла, у меня просто много эмоций. Мэтт смущённо улыбнулся: — Ничего. — Поймал своё отражение между бутылками, присмотрелся, сощуриваясь: — Я так выгляжу, хах? «Регби по пятницам»? — из зеркальных панелей за стойкой на него посмотрел странный, непривычный он сам: чёрная рубашка, рукава, закатанные по локоть, пышные после расчёски волосы. Мэтт давно не помнил на себе такой неотразимости. Наверное, ещё с праздничных дней в детском приюте. — Вроде того. Знаешь, во время этих чемпионатов все так дичают. — Понимаю. — Кивнул он, снова вникая в диалог. — Но я не люблю трепать себе нервы по тому, что от меня не зависит... типо... как чужая игра. Они продувают — а ты рвёшь на себе волосы. Это же бред! Мне интереснее то, в чём я участвую. — У-у, любишь держать всё в своих руках? — Не знаю... ну да. — И чем ты увлекаешься, в таком случае? Мэтт пожал плечами, думая о видеоиграх, но быстро решил, что это несерьёзно. — Люблю водить авто. — Вот как. — Взгляд Йохана скользнул по нему сверху вниз. — Да, похоже, тебе подходит. — Ага. А ты что любишь? — Хмм. А если я скажу, что люблю кататься на авто, ты мне поверишь? Мэтт было потерялся на несколько секунд, смущённый этой игривой интонацией, и заморгал своими круглыми глазами, но быстро нашёлся снова: — А почему нет? Звучит хорошо. Калифорния создана, чтобы кататься. — Правда? — Конечно. Ты видел мост Биксби-Крик? Йохан прищурил глаза, как будто пытаясь припомнить. — Ну или Роки-Крик? Они такие, с арками как бы, — попытался помочь ему Мэтт, показывая форму руками, — похожи друг на друга, и находятся недалеко. — Неа. — А Севентин-майл драйв? — М-м, нет. Не думаю. — Это всё вдоль побережья, которое называется Биг-Сур. Проезжаешь его, если едешь по 1-ому Калифорния Стейт-Раут... — А-а, да, я, кажется, слышал о таком. — Оживился Йохан. — Об этом Калифорния Стейт-Раут, в смысле. — Да, наверняка! Это главная дорога Калифорнии. Очень красивый маршурут. — Мэтт сделал глоток, не закончив фразу, то ли чтобы придать себе не хватавшей значительности, то ли чтобы отдышаться, — В общем... да, здесь точно стоит кататься, не пожалеешь. Он улыбнулся, и вдруг из динамиков за стойкой хлынули знакомые ему слова: Смотрю, ты нашёл моё подполье, Угостись пушками и патронами. Ничто здесь не видело дневного света! Мэтт затих в неверии. Он не помнил исполнителя или названия, но заслушал этот трек ещё где-то в 2005-ом, когда б/у скейт с гаражной распродажи катал его на работу, его большие наушники всегда играли на полную громкость, а Bomfunk MC's казалась ему крутой группой. Старая Нокиа 8390 ещё со времён Вамми лежала у него на коленках в перерыве между визитами клиентов и всасывала музыку, которой они с парнями с автомойки в Сан-Диего обменивались через ИК-порт. Боже, как давно это было! Жизнь реально умела складываться довольно странно. 2009-ый — и вот Мэтт в Лос-Анджелесе поит какого-то мальчика с блёстками на губах и чёрными обводками на глазах коктейлями в таком месте. — Ты так хорошо знаешь Калифорнию? Наверное, с тобой не потеряешься. — Хохотливый голос избавил Мэтта от размышлений. Миниатюрные, почти детские, пальцы аккуратно провели полукруг по горлышку бокала. Мэтт вдруг резко опомнился, отлепил бокал от своих губ раньше, чем успел что-то ими поймать, и с грохотом поставил его обратно на стойку. В груди прошёлся холодок. — Не сочти за... — к черту условности, он хотел быстрее узнать ответ! — Тебе уже есть восемнадцать? Они вдвоём замерли на три долгие секунды, прежде чем мальчик расхохотался от вопроса — звонко, игристо, полусладко. — Да ты льстец. — Сказал он, хотя Мэтт не видел ничего лестного в том, чтобы тебя путали с ребёнком. Он сидел сконфуженно, немного сведя брови. — Не волнуйся! Я праздную своё двадцатидвухлетие в конце недели. Здесь же — заглядывай посмотреть, как я задую свечки. — Пальцы нырнули на стеклянное дно, стараясь подцепить ускользавшую вишню, которую кинули в бокал по его просьбе, напоминая Мэтту об этих автоматах с мягкими игрушками, игры в которых обыкновенно кончались сокрушительным падением под аккомпанемент раздосадованных визгов. Он посмотрел на Йохана широко распахнутыми глазами. Тот съел вишенку и поймал его нелепый взгляд: — Или что, предпочтëшь заглянуть в мой паспорт? Мэтт сдержал импульс откашливания, проглотив слюну. Глупая улыбка его стала только глупее, когда мальчишка, школьник, за несколько секунд вырос старше его на несколько лет. Мэтт раскраснелся, совсем сливаясь с содержимым своего бокала. — Ого. Нет, спасибо. Я верю. Хотя-яяя, ты выглядишь очень молодо. Правда. — Затараторил он на одном дыхании. — Я знаю, Джереми. Меньше пихаешь в себя всякое дерьмо — будь то ваши гамбургеры, самоваренный винт или хер без резинки — и даже в тридцать пять твоя задница выглядит как лицо тех, кто себя не берëг, в их лучшие годы. Я не хочу быть списанным со счетов через пару-тройку лет, понимаешь? Мэтт весь поëжился, разминая ягодицы на неудобном высоченном сидении. Проскочила мысль, что с дядями в золотых часах на нижнем этаже этот швед наверняка описывает свои секреты красоты совсем по-иному. — Да, — ответил и сделал глоток, с досадой заметив, что тот был последним, — понимаю. Это первый день остатка твоей жизни Это первый день остатка твоей жизни Это первый день остатка твоей жизни Это первый день... Ты запомнишь меня До конца своей жизни, — песня в динамиках за тонкой стенкой стойки теперь дошла до припева. — Так, — Йохан выдохнул между слов задумчивую паузу, — а сколько тебе? Готов поспорить, ты моложе всех, кто когда-либо заговаривал тут со мной. Мэтт чуть не кивнул в ответ, выказывая точно такую же догадку со своей стороны. Улыбка стала ощущаться по-дурацки и несерьёзно, как на сырном медальоне с лицом из хэппи-мила. — Двадцать пять... — даже со временем, проведённым в утробе, — это было не так. — ...С половиной, — даже если бы мать выносила его два раза — по-прежнему нет. — И ещё восемь дней, если ты вдруг интересуешься гороскопами. — Сказал он для красоты. Даже по паспорту в кармане, гарантирующему Джереми совершеннолетие в любом из штатов, Мэтту всё ещё было не столько. Но он решил, что Джереми сегодня немного постареет: ему на пользу — будет более солидным. — Ой! Я интересуюсь! А как ты догадался? — бодро и радостно взвизгнул мальчишка, взяв ноту выше, чем завывавшему в динамиках вокалисту когда-либо удавалось, и, кажется, чуть не захлопал в ладоши. — Полгода — значит, осень… значит, хм… в начале месяца… первого числа! — Йохан производил какие-то вычисления вслух, прежде чем подвести итог: — Получается, ты дева? — Получается... наверное. — Сказал Мэтт, не зная, хорошо это или плохо. Он опустил глаза на свой пустой бокал. Стоявший рядом бокал Йохана всё ещё сохранял пару глотков. — Божечки! — пропищал он, — ты, должно быть, ужасный зануда? Любишь всё планировать и слишком много работаешь? — он посмотрел Мэтту прямо в глаза, моргая подкрашенными ресничками, от чего без гогглов стало очень неуютно. — И тебе уже нечего наполнять своим удручающим чувством ответственности за всё на свете, поэтому ты ищешь партнëра, о котором сможешь позаботиться. Угадал? «Полгода и восемь дней ему это сказали?» — усмехнулся про себя Мэтт. — Ого, а я ломал голову, как оформлять резюме. — Постой, ты сказал двадцать пять?! Ты выглядишь на свой возраст ещё меньше, чем я на свой! — Ну знаешь, достаточно ничего в себя не пихать… Йохан расплескался в широкой довольной улыбке, съехал со стула и качнулся, опираясь на стойку, то ли пританцовывая, то ли плохо держась на ногах от выпитого. Мэтт дождался, пока его бокал тоже опустеет, и попросил бармена повторить. Он немного послушал о Швеции: о налогах, о школах, о том, как в детстве вместо какого-нибудь парка в выходной родители раз в месяц возили Йохана и сестёр с собой на сдачу крови для донорства, потому что не могли оставить дома одних. — А что привело тебя в Лос-Анджелес? — решился спросить он через несколько минут. Йохан поставил локти на стойку, подбородок — на ладони в перчатках, поднял на Мэтта открытый взгляд: — Ого. Когда тебе задают такой вопрос, в ответ ждут, наверное, что ты как минимум прилетел покорять Голливуд? Становится даже неловко за правду. — Глаза веселились на его светлом лице. Он был прав. Мэтт и сам заметил, как неестественно звучал, когда пытался выспрашивать что-то в этом долбоёбском стиле книжного героя. К чёрту, он решил оставить это. После некоторого количества напитков всегда было лучше вернуться к языку, носителем которого ты являешься, чем начать запинаться и мямлить, пытаясь выформулироваться красивее, чем ты когда-либо умел. — Да забей. Я приехал чинить тачки и делать вид, что живу жизнь мечты. — Постой, и ты не отсюда? — Не из этого штата. — Мэтт огладил свой пополненный липкий стакан пальцами. Мысленно перетасовал карты своей биографии, думая, какие из них швырнуть на стол. Выбрал те же, что и обычно: — Я родился в Теннеси, потом недолго жил здесь, в Калифорнии, но только в Сан-Диего. Дальше — учился в Колорадо. — Пожал плечами: — И вот теперь тут. Его маленькое европейское путешествие «Уинчестер, Англия, 1995-2005» осталось вне игры, потому что в нынешние дни Мэтт не любил этим размахивать. Он старался быть Американцем, насколько это возможно. — Чинишь тачки? — Нет, уже нет. С этого я начинал. — Хм. Хорошо. Выпьем ещё, раз ты хочешь откровенничать? — Пожалуй. Мэтт столкнул свой бокал с его и приложил к губам. Свет часто замигал рябящими белыми пятнами, рассыпался по залу, как опрокинутая тарелка риса. Целое рисовое облако, посыпавшее толпу под музыку. — Я работаю здесь. — Йохан выкинул руку в жесте циркуля, обводя полукруг. — Прямо здесь? В клубе? — Точно. — Кивнул он. — Буквально в соседнем зале. Но сегодня не моя смена. Знаешь, я редко встречаю тут новые лица: обычно те, с кем я говорю, они приходят ко мне, и регулярно. — Ага. — А тебя я здесь раньше не видел. — Сказал он громче, вынужденный перекрикивать особенно громкий куплет. — Поэтому сказал, что ты выглядишь новичком. — Я понял. — Также повысив голос. — Ты типо бармен? В этих прикольных бантах? — Мэтт показал на шею. — Ха-хах, нет. Банты бывают на мне, но нет, — другие. А ты ещё не был в том зале? — Нет. — Я танцую. Там шоу. — А-а, оу. — Да. Не только банты, меня ещё посыпают блёстками. Прожекторы отражаются от них, и всё... как в клипе Бритни-Спирс. Зал такой, ну, мерцающий. Зал мерцал в этом рисовом свете и тут. Обычно Мэтт не пил вино, и сейчас оно начало кружить его голову каким-то абсолютно незнакомым образом. Такое розовое, его лицо, наверное, бросалось в глаза издалека. — Должно быть, красиво. — Скромно сказал он. — Да, это красиво. Красиво и... я приехал заработать на учёбу. Даже не думал, что стану так блистать. — Рассмеялся Йохан. — Уверен, ты заработаешь. — О нет. Уверен, что нет. Это было шесть лет назад... О-о, а ведь это прям что-то из ABBA! Ха! Ну, знаешь: «королева танца, всего семнадцать»... с ума сойти, я же воплотил в жизнь их песню тогда! — он весело вильнул бёдрами. — Никогда об этом не думал. Но Мэтт ответил не совсем весело, делая глоток: — Ха, и правда. Грустно было смотреть на руины мечт кого-то, кто приехал сюда вроде как также, как ты. Да он и сам так и не выполнил ничего из того, что обещал себе, когда только мечтал о жизни на месте этого Мэтта здесь, в Лос-Анджелесе... — Хочешь посмотреть на шоу? — Твоё? — Нет. То, что сейчас там. Мои друзья... — Йохан стал загибать пальцы, торчащие из блестящей перчатки со шнуровкой: — …Спаркл, Фелисити, Инфинити... я тебе всех покажу, это в соседнем зале. — Его палец устремился куда-то по диагонали, сквозь весь квадрат танцпола в мигающем белом свете. Мэтт надул щёки и тут же сдул их обратно, быстро глотая напиток: — Постой, их правда так называют? — спросил он, пытаясь сдерживать себя, хотя это и было просто уссаться как смешно. — То есть, как, я не знаю, название каких-то коктейлей? Реально? — Да, — рассеяно согласился Йохан, хихикнув, допил свой напиток одним большим глотком и развернулся спиной к бару. — Ну то есть на работе. Он оттолкнулся от столешницы, перешагнул чью-то упавшую под ноги шляпу с пайетками, и оказался уже ближе к танцполу, чем к стойке. От этого Мэтт напрягся. — Мы даже спорили, как наш управитель выдумывает их. — Крикнул он сквозь музыку, повернувшись к Мэтту лицом. — Есть разные версии. Кто-то из барменов сказал, что это вылитые названия бытовой техники. Ну, знаешь, тостеры, пылесосы, стиральные машинки... — Он подтёр что-то в уголке глаза согнутым пальцем. — А может, ты и прав насчёт коктейлей. Вдруг высокий парень подбежал с танцпола: его голова с пышной причёской болталась при ходьбе вместе с шаром под самым потолком; короткая зелёная майка отражала свет, как какая-то специфическая униформа гей-дорожника, кладущего асфальт на ночном шоссе. Он скользнул вниз за шляпой, и кивнул с улыбкой, когда туфли Йохана отступились от неё на дюйм. Снова ближе к танцполу. — Да ну. — Сказал Мэтт со скептическим выражением, не двигаясь с места. — Версия со стиралками намного круче. Эй, а как тебя? — А? — Как зовут тебя? Там. — Крикнул, указывая в сторону, в которую только что тыкал Йохан, ничего там не видя. Потом всё-таки видя: арку входа, завешенную шторами, в зоне за танцполом. Она то просматривалась, то нет, в зависимости от распределения танцующей толпы перед глазами. Йохан хитро улыбнулся, склонив голову. Пару секунд молча посмотрел на лицо, затем — на напиток в руке Мэтта, поднёс свою руку со шнуровкой ко рту, изолировав звуковой канал: — Секс на пляже, — прошептал по слогам, преувеличенно артикулируя, чтобы Мэтт читал по блестящим губам. Мэтт прочитал и улыбнулся. К этому моменту музыка из динамиков перетекла в мрачные психоделические биты без слов, звучавшие как собачий вой, замикшированный со взрывающимся попкорном в слоу-моушэне. Свет стал разноцветным и равномерным, сменив мигающие белые пятна. Мужчины на танцполе двигались ломано и странно. Мэтт не судил: на их месте он бы тоже не понял, как нужно под это танцевать. В голове всё ещё скакало: Ты запомнишь меня До конца своей жизни. Это первый день остатка твоей жизни! — А если правда? — шепнул Мэтт также по слогам, смотря на лицо перед собой в синем неоне. В фиолетовом. Затем — в розовом. — Божечки, прошу, не спрашивай меня этого серьёзно. — Ответил Йохан в снова мигающем белом. — Дай мне побыть человеком, а не бытовым прибором, пока выходной! — Хорошо, — Мэтт поднял руки, сдаваясь и смеясь. — Прости. Йохан был забавным. Шпала-дорожник снова подбежал и упал ему в ноги за своей шляпой. Мэтт не знал, что было не так с этим парнем и того, почему она всё время падала. — Ты идёшь? — позвал Йохан, крутанувшись на каблуках. — А куда мы? — Шоу. — А-а. Не знаю, вообще я не то чтобы... — Не хочешь? — Не слишком. Может, лучше выпьем ещё здесь? — Мамочки! Мне нравится скромность. Мэтт без энтузиазма возразил: — Я не скромный! Типо да, я выкупаю прикол этого всего, просто танцы... — Не спорь! Это горячо. — Ну… наверное, да... — Я про то, что тебе неинтересны голые задницы в блёстках. — Йохан ухмыльнулся. — Может, это странно, но мне кажется, что это блядски горячо. Теперь Мэтт видел: тот парень в светящейся униформе кидал шляпу, как Фрисби, пытаясь набросить на голову какому-то мексиканцу. Они оба заливались, по ощущениям, пьяные вдрызг. — Хах, — сказал он, не сумев выдавить из себя что-то ещё. — Тогда хочешь уехать отсюда? — Куда? — Ну... я не знаю... — Йохан покрутил ступнёй, стоявшей на носке. Потом быстро проговорил: — Ладно, честно, я думал, к тебе. Мэтт выпучил глаза. От этой фразы что-то внутри него сжалось с резким отторжением: слишком внезапно, слишком из ниоткуда, он не был к этому готов. Лицо, видимо, выдало его эмоции, потому что Йохан с подозрением сощурился и тихо проговорил: — Я не беру денег, если ты вдруг подумал. Я наслаждаюсь компанией только тех, кто мне нравится. — Нет-нет, — затараторил Мэтт. — Я так вообще не думал, честно. Просто... я бы остался здесь. Хочешь ещё коктейль? — Парень, что с тобой? Какие-то проблемы? — В смысле, с чего ты решил? Разве нельзя провести вечер здесь? — Мэтт говорил беспокойнее, кидая взгляд на пустые бокалы из-под вина, и знал, что это было заметно. Только сейчас он подумал: какого чёрта вообще стал пить его после виски? — Потому что это как-то неожиданно — так резко передумать! Знаешь, если ты вдруг вспомнил про труп в своих апартаментах, то всё в порядке, мы можем поехать и ко мне. Я снимаю дом в Лос-Фелис, рядом с Гриффит-парком. — Йохан улыбался как бы примирительно, и угольки в его светло-серых глазах блестели по-детски наивно. Дом на сраном холме! Мэтт вспоминал, что у него вообще не было того, что называют «апартаментами», была только будка в Пико-Ривера и в лучшем случае — деньги на мотель. Он никогда не останавливался в них с такой целью, да и вообще не знал, делают ли так люди или это что-то, придуманное кинематографом. — Впрочем, да, я хочу ещё коктейль, просто думал, минет тебе интереснее. — Слова Йохана наложились на мысли. Мэтт сказал себе, что это его не шокирует, и попытался как следует в это поверить, чтобы выглядеть непринуждённо. Весь вечер у него почти получалось, но не сейчас. По рукам и ногам скрутило растерянностью; он неловко провёл ладонью по волосам, не зная, что и сказать. Мотель в его голове слишком хорошо вписывался в картинку чего-то, что через десять лет, и вообще до конца жизни станет звучать как «ах, та ночь… стараюсь её забыть». Да и не собирался Мэтт доводить это ни до какой ночи! — Извини, но не сегодня… Я на таблетках. — Спешно выпалил он, наконец сумев подобрать слова, придумать хоть что-то. — Не сработает. — Эй-эй-эй, а ну стоп! Не надо рассказывать мне об этом: что ты не собирался. Ты поил меня коктейлями весь вечер, чтобы… просто попить коктейли и пофлиртовать? Или ты не знал, что принимаешь таблетки, до этого момента? Я же не конченый идиот. Что не так? Всё обернулось не так как-то неожиданно и быстро. «Почему я ещё здесь? — спросил себя Мэтт. — Чего я хочу добиться? Зачем я сюда вообще пришёл?» А в ответ — только разноцветные фоны, подсвечивающие стойку перед ним, и белый шум. Хотелось просто поехать домой и лечь в пустую, зато свою кровать. — Извини. — Рука Мэтта насиловала карман, пока не нащупала помятую купюру, залезшую в щель под подкладкой джинсов. — Купи себе ещё коктейль, — рука опустилась на стойку. — Я конченый идиот. Извини, было приятно… но я пойду. Зал снова окрасился розовым, фиолетовым, ещё каким-то, и Мэтт не смотрел на тех, кто танцевал в нём. Он не видел перед собой ничего, идя вдоль танцпола, кроме неоновый таблички «Выход на лестницу» и рукописной «Не ударьтесь головой» над косяком. Грёбаный чертовский стыд.

══════════════════════════

Мэтт уронил голову на руль и закрыл глаза ладонями, как только оказался в машине. Это было ужасно стыдно в первые несколько минут: так стыдно, что, подсвеченное уличным фонарëм, лицо могло бы отбрасывать алый свет на руль и панель, сделать их в разы ярче. Но первая реакция спала, оцепенение прошло, безопасная зона обволокла тело... Не поднимая головы с руля, Мэтт расхохотался в голос. И это стало даже радостно. Серьёзно, ведь это же было хорошо: то, что он подошёл, попробовал, как и собирался; то, что вся поездка была не зря. Парень оказался милым. Мэтт на самом деле хорошо провёл время, было весело. Они бы, наверное, даже могли зависать вместе иногда, без проблем... Но и без минетов. Мэтт понял, что на трезвую голову это было ему не интересно, — вот и всё, что он хотел для себя узнать. Конфликт с собой был исчерпан. Перед людьми, которых ты видишь в первый и последний раз в жизни, позориться всегда легче, чем в кругу знакомых, потому что буквально спустя пять минут можно сказать себе, что всё, на что этот позор мог повлиять, уже случилось; на этом конец. Больше не о чем переживать. Вы не увидитесь снова. Завтра они не вспомнят твоего имени, а если даже и вспомнят, — оно всё равно фальшивое. Всё внутри Мэтта успокоилось, и тогда он набрал номер и приложил к уху телефон. Радость от того, как сложился этот вечер в итоге, расшевелила в нём что-то такое, от чего он почувствовал себя решительнее, чем когда-либо — и ему не терпелось позвонить. Озадаченный голос прорисовался в трубке через несколько гудков: — Алло? — Мэнди? Это Мэтт, в оранжевых очках. — Сказал он несерьёзно: Мэнди знала, кто он такой. — Хэй, я могу к тебе зайти? — А это твоя соседка сверху, и у меня розовое родимое пятно на пояснице. — Буднично сообщила она то, что он тоже и так знал. — Привет, и перестань так представляться, иначе никто и никогда не ответит тебе «да». Она была его соседкой с последнего, третьего, этажа, — жила в точно такой же квадратной бетонной коробке, как у него, только под самой крышей. Их разделял этаж долбоёба с вечноработающим сверлом в заднице. — Как мило с твоей стороны указать мне на это! — Да пожалуйста, мне же не жалко. Когда Мэтт переехал в Пико-Ривера, то целых полгода пышные кустарники в форме сердец, росшие вокруг скамейки в трёх шагах от их дома, оттеняли эту девушку и её перетянутые резинками обложки чего-то, которые он видел украдкой, когда возвращался домой по вечерам. Проплывая мимо неё, задравшей ноги на лавку, Мэтт кивал в знак приветствия. Она махала ему рукой, отрываясь от своих тетрадок, над которыми сидела. На их улице многие выползали поделать свои дела на свежем воздухе, когда жара спадала, и если Мэтт возвращался раньше десяти, его голова, вынужденная со всеми здороваться, раскачивалась, как у кивающего пса на приборной панели. К слову, на свежем калифорнийском воздухе было всё равно слишком тепло, и по-настоящему свежим он бывал редко. За пару особенно душных месяцев из этих полугода кивания Мэтт видел много разных укороченных топов на своей соседке с тетрадками, пока брёл домой. Когда к концу осени ветерок всё-таки подул, он узнал, что она не носила лифчик. Но всё ещё не то, как её зовут. Что удивительнее: они с Мэнди познакомились даже не осенью, и не возле дома. Это случилось позже. — Так вот. Можем сейчас увидеться? — Что? Ха-ха. — Это «да»? — Не-ет. Только если закроешь глазки и засопишь. Хотя-я... — она характерно потянула звуки, будто у танцовщиц было так принято — тянуть что попало — и куда чëтче отчеканила: — Даже тогда не могу ручаться, как уж повезëт. М-м, попробуй подумать обо мне перед сном! — Только этим и занимаюсь. — Похвально. Они с Мэнди были не у себя. Это случилось что-то около двух месяцев назад, когда оба зависали у Пита. Оказалось, он был их общим знакомым. Мэтт покупал у него наркотики, играл с ним в приставку по выходным, всё время бывал у него на вечеринках. Пит жил прямо по улице, затем — налево и ещё немного пройтись... достаточно близко, чтобы это было неудивительно, но Мэтт всё равно удивился, встретив её там. Конечно, помимо него там бывала добрая половина их ровесников с нескольких соседствующих улиц, но то, что её тоже в конце концов пригласили, никак не выглядело для Мэтта чем-то простым и закономерным. Спустя полгода поглядывания именно на эту девушку из-за плеча то казалось не иначе, как самой судьбой. Мэнди сидела на диване со стаканом пунша в руке, подтянув под себя ноги, а Мэтт стоял неподалёку: перекатывался с носков на пятки, смотрел вокруг, веселился. Он был под кайфом. В те дни он совсем редко когда не был под ним, окрылённый своей способностью становиться болтливым и безбоязненным. Он кивнул ей радостнее, чем когда-либо до этого, очень оживлённый появлением знакомого лица, и она махнула ему тоже как-то особенно тепло тогда. — Хэй, хэй, послушай. Мне нужно. Правда нужно. — Ты смеёшься? Это наглость — звонить так! Почему не заранее, а? А если я уже сплю, а? — Только двенадцать, Мэндс. — Где-нибудь в другом месте. — Хочу поговорить. У меня нет... других мест. Она была красивой, когда смеялась и размахивала руками, разбрызгивая содержимое своего стакана, а потом они долго говорили о чём-то: Мэтт уже не помнил, о чём именно. — Плохо себя чувствуешь? — спросила она чуть более заинтересованно. — Не, о другом. Почти первым, что она сказала ему тогда, на вечеринке, было: «Не бери ничего у Пита! Это дрянь», — это Мэтт всë-таки запомнил. Мэнди была уверенной во всём, что когда-либо пыталась до кого-то донести, и она была убедительной: он не знал, почему. Может, это её мимика. Они много возвращались к теме того, что он принимал, когда запойно тусили у того же Пита на квартире в январе. Она ругалась на этого «паршивца» и «торгаша», предостерегала. Мэтт и не знал, что было ей на это ответить. Пит бы больше не пустил её, узнай он, что она распугивает ему клиентов, и Пит всегда был добр к Мэтту... но Мэтт ничего ему не сказал. К тому же, он всё равно не отпугнулся. Теперь от Пита было давно не слышно, и приходилось перебиваться то там, то здесь. Но тогда, пару месяцев назад, когда они ещё зависали вместе, Мэтт продолжал оживать, как фиалка, под чудодейственной голубенькой пыльцой волшебных пчёл. Он не считал себя зависимым. Ничем не рисковал. Только наслаждался эффектом, и это стоило ему сущих копеек и усилий. Так что он и не думал воспринимать чьи-то слова по поводу завязки всерьёз. — Но это срочно? — голос Мэнди смягчился, — твой разговор. Насколько Мэтту было известно, Мэнди никогда не юзала. Не только то дерьмо, которое так легко разбегалось по толпе на сборищах в доме Пита, а вообще ничего: 0 мг; Чистая кровь; Чистая моча. Она была против даже обычной травки! Много рассказывала ему про угнетение центральной нервной системы и дегенерацию нервов, про причины его бессонницы и дезориентированности, когда они болтали по телефону, — реально понимала в этой херне. С ней было интересно поговорить, и ей как будто была разница до того, как у него дела. Она была чересчур хорошей с ним, учитывая, что он ширялся почти у неё на глазах. Мэтт улыбнулся: — Хм. Зависит от того, насколько срочным тебе видится вопрос о моëм сердце... О том, как оно колотится по ночам. Особенно сегодня. — Мальчик, так тебе аритмия мешает уснуть? — Нет, я лежу и думаю, как превзойти тебя в иронии. — Не старайся. — Хорошо, я сдамся. Если выслушаешь. — Валяй. — Что ж, я подготовил танец, и если бы ты впустила меня, этот разговор мог бы быть... — К делу, Мэтт. В самый первый раз он зашёл к ней, чтобы починить загрузчик Windows. Преодолел железные лестницы, соединявшие все три бетонных квадрата этажей, и оказался как будто бы в своей прихожей из альтернативной вселенной. У Мэнди было опрятно и уютно. На стенах висели её фотографии с семьёй, в ярких костюмах на сцене, под руку со школьными подругами. Это было забавно — смотреть вроде бы на точно такую же квартиру, как у тебя самого, и на то, как хорошо она, оказывается, может выглядеть. Мэтт даже не умел налаживать эти сраные повреждённые boot-файлы, когда садился за новенький Sony VAIO в её комнате. Но она была не просто хорошей, она ещё и смеялась над его шутками, так что пришлось научиться. — Что, прям серьёзно говорить? — залепетал он, как будто не веря, что эта девушка может о таком просить. — Ну по крайней мере попробуй. — Хм-кнула она. Скоро помимо разговоров, сидя на диване у Пита, они начали целоваться. Потом на раскладном диване уже у неё дома, с исправно работающей оперативной системой на фоне. Мэтт поднимался к ней по скрипучей лесенке, и они смотрели фильмы на видаке, это ощущалось довольно «ретро»: у него самого уже почти не осталось кассет. Он рассказал ей по секрету, что за пределами её квартиры сейчас эра CD, а она рассмеялась и назвала его дураком, но по-доброму. С Мэнди было классно, было безопасно, было то, что надо, — Мэтт знал это уже давно, просто хотел немного разобраться в себе. — Окей, сейчас попробую… — он показательно сделал вдох и выдох. — Я начинаю, приготовься! Она уже заждалась его ответа, пока он подбирал слова, и Мэтт дал ей его: — Ты нравишься мне. Это если серьёзно. — Оказалось так волнительно, если говорить об этом напрямую. Мэтт затаил дыхание. Мэнди молчала несколько мгновений, давая паузе повиснуть на проводах между их телефонами. Он был уверен: она забегала по комнате, развевая полы своего шёлкового халата, надетого поверх пижамы с Эриком Картманом, прежде чем зазвучала снова: — Ладно, без вопросов. Ты не умеешь серьёзно. Ну или... блин, я думала, ты трезвый сейчас! — Я очень серьёзно и трезво. Мы же взрослые люди. — Не наговаривай на меня и не льсти себе! — сказала она, смеясь в трубку. Мэтт тоже улыбнулся телефону: — Это правда. Думаю, мы даже могли бы встречаться. Если ты хочешь со мной встречаться. Он был почти уверен: Эрик Картман внутри неё не должен был помешать их счастью — он был подстрелен Купидоном в свою огромную задницу. То есть, Мэтт догадывался, что тоже начинал ей нравиться. На её стороне линии снова повисло молчание, затем — какое-то копошение, шуршание чего-то, похожего на постельное бельё, а потом её голос вынырнул из-под этого всего: — Такие вещи не обсуждают по телефону. — Тогда завтра утром? — А твоё намерение что, продержится до завтрашнего утра? — Конечно. Оно готово держаться, сколько ты скажешь! «Либо она согласится, либо пошутит про мой член. Боже, пускай она согласится…» — Тогда приезжай сейчас. «Бинго», — всë-таки так добра, что он даже этого не заслуживал. — Ты лучшая, Мэнди! — сказал он, потирая висок раскрытой ладонью. — Ты делаешь меня счастливым. — М-м. Тогда, может, у тебя есть что-то ещё, что готово держаться, сколько я скажу… или счастливым сегодня останешься только ты? Мэтт не устоял, чтобы не захохотать в трубку. «Чëрт, а она хороша. Будь я ей, я бы сказал себе то же самое».