НеРавнодушные

Сон. Тяжесть навалившегося сверху тела блондина придавливает меня к матрасу с такой силой, что каждая пружинка впивается в спину. Боль расходится от множества маленьких округлых эпицентров, ползёт по коже и сосредотачивается прямиком внизу живота, медленно растекается возбуждением между широко разведённых ног. Я открываю рот и выхватываю жадный глоток прохладного воздуха, изо всех сил сдерживаю рвущийся наружу стон, прикусываю губы до крови и начинаю задыхаться, больше не справляясь с собственными эмоциями. Я хочу не просто стонать, нет — хочу кричать в голос, потому что меня разрывает от собственной похоти. — Тише, тише, Родная моя — шепчет мне низкий всё тот же любимый мужской голос, влажным теплом дыхания обдавая шею, и касается своими губами моих. Невесомо. Неторопливо. Нерешительно. И я успокаиваюсь. Как и всегда подчиняюсь этому голосу, действующему гипнотически, последний раз чувствую привкус коньяка на кончике языка Яра и остаюсь лежать покорной и неподвижной игрушкой в чужих руках. Теку от желания, но подчиняюсь не столько приказу, сколько его вкрадчивой просьбе, даже не пытаюсь выгнуться навстречу заманчивой возможности получить удовлетворение. Поворачиваю голову вбок и смотрю на его руку. Ладонь упирается в матрас, мышцы предплечья напряжены, и под бледным оттенком кожи вздуваются вены, проступающие наружу скрученными жгутами. Такие прекрасные, до отказа наполненные изнутри алой кровью, сильные и твёрдые, невероятно притягательные. Подвинуться чуть ближе оказывается очень просто. И мои губы касаются кожи, удивительно холодной на контрасте с пылающим внутри меня огнём, оставляют незаслуженно нежные поцелуи везде, где дотягиваются, и замирают на переплетении вен. Зубы аккуратно касаются объёмных меток, сводящих меня с ума, оцарапывают их, пытаясь подцепить и выдрать, как ценный и желанный трофей. А потом я облизываю их языком. Тщательно провожу самым кончиком вверх и вниз, плотно прижимаюсь губами, слегка посасываю, прикрыв от наслаждения глаза. Усердно делаю всё, что сделала бы с оказавшимся у меня во рту членом, таким же бархатным на ощупь, с налившимися кровью выпирающими венами. И эта неправильная, мерзкая и похабная мысль отдаётся приятной пульсацией между подрагивающих от долго сдерживаемого возбуждения ног. Когда один длинный палец Яра резко, до упора входит внутрь меня, я дёргаюсь и выгибаюсь от внезапно пришедшего оргазма. Открываю рот, судорожно выдыхаю и выпускаю его, тут же проваливаясь сквозь собственную боль.

***

Электронный будильник рядом с кроватью показывает начало третьего ночи. Мне не впервой просыпаться от кошмаров, поэтому период долгих попыток осознать свои сны и смириться с ними остался далеко позади. Теперь я лишь делаю несколько глубоких вдохов, выравнивая сбившееся дыхание, и тут же иду в душ с комплектом сменных вещей, прозорливо оставленных мной в этой квартире. Кажется, сон Вани не потревожить вообще ничем. Несмотря на то, что спит он всегда на диване в гостиной, проявив галантность и отдав единственную спальню мне, его ни разу не разбудили мои ночные посиделки на кухне, сопровождающиеся звуками периодически кипящего чайника и пробивающимся из-под двери голубоватым светом, исходящим от экрана включённого ноутбука. По утрам, пока я впопыхах собираюсь на работу, носясь по квартире то с феном, то с бесконечным потоком текущих из динамика телефона аудиосообщений от Зои, он умудряется лишь перевернуться на другой бок и очень сладко посапывать, вызывая умиление и лёгкую зависть. Вообще-то Ваня вполне может претендовать на звание «идеальный сосед». Не разбрасывает повсюду свои вещи, моет за собой посуду и не обижается, когда я грубо обрываю его попытки поговорить по душам. В такие моменты он тактично включает музыку, избавляя нас от необходимости и дальше притворяться людьми с нормальными навыками общения. За три недели после начала задания я неплохо продвинулась в изучении программы, которую необходимо будет запустить в рабочий компьютер для кражи нужных данных. А ещё выяснила, что Ване привезли сюда из Хабаровска полгода назад, обучили и, видимо, пообещали золотые горы, раз он относится к личности Ярослава Дронова с трепетом и благоговением, от которых мне обычно хочется блевать. Сам же Большой хмурый и белобрысый Босс до сих пор не счёл необходимым появиться в нашей скромной обители, лишь дважды передав свои уточнения по плану обучения через Костю, заглядывающего в гости почти каждый раз, когда я планово отправляюсь на очередное «свидание» с Ваней, в снятую для него квартиру: довольно шикарную для юного программиста-фрилансера двушку в старой сталинке, с трёхметровыми потолками, вышарканным паркетом и отличной слышимостью между комнатами, зато с новой мебелью и круглосуточным доступом в личную ванну и туалет, в отличие от привычной мне общаги. На кухне меня дружелюбно встречает недопитый с вечера кофе, призывной чёрной гладью заполнивший обычную белую кружку из ИКЕА. У нас в офисе пользуются точно такими же, и я нахожу в этом свои плюсы: например, никогда не забываю, что здесь я на такой же работе, как и на слегка наскучившей мне пятидневке. Открываю свой ноутбук и взгляд по привычке пробегается по последним новостям, останавливается на белоснежной полосе поиска, которую так и хочется запачкать чем-нибудь отвратительным. У меня как раз есть одна идея, вынашиваемая уже не первый день и упрямо задвигаемая по ряду причин разной степени абсурдности. Одёргиваю себя и чертыхаюсь, когда пальцы сами собой набирают «Дронов». Всё же привычки порой слишком тяжело вытравить из себя до конца. По запросу «Дронов Ярослав Юрьевич» находится мизерно мало информации. Несколько упоминаний в списках участников Международного экономического форума, оказавшаяся недоступной для просмотра страница с проводимым два года назад тендером на гос закупку и миллион предложений узнать происхождение этой фамилии. Никаких профилей в социальных сетях, ни одной ниточки, позволившей бы отыскать хотя бы название компании, которой он руководит. Задумчивое созерцание экрана прерывает пришедшее на телефон сообщение с незнакомого номера. Не раздумывая, кто может писать в четыре утра буднего дня, открываю и смачно матерюсь себе под нос, не стесняясь в эпитетах. «Всё, что тебе интересно, лучше спроси лично у меня». Нет, меня не особенно удивляет, что он каким-то образом имеет доступ к моему личному ноутбуку и знает мой телефон. Не в той вселенной, где я живу в снятой им квартире или оплаченной им комнате в общаге, получаю деньги на выбранной им работе, общаюсь только с проверенными и одобренными им людьми и выполняю придуманное лично им задание. Но факт того, что в такое время он проверяет мои запросы в браузере, отчего-то невыносимо злит. Или же проблема только в нулевых результатах моих собственных поисков? Набираю «синонимы слова мудак» и нажимаю «найти», а спустя минуту закрываю ноутбук, разочарованная своей детской выходкой. Единственной правильной тактикой общения с ним всегда было не отвечать на провокации. И раз уж я провалилась в этом десять лет назад, должна сделать работу над ошибками хотя бы сейчас.

***

— Добрый вечер, Ярослав Юрьевич! —слышу растерянный голос Вани, доносящийся из коридора и сразу внутренне напрягаюсь. Увидеть здесь Дронова именно сегодня я не готова, как не готова к общению с ним вообще никогда, до сих пор испытывая брезгливость ко всем воспоминаниям из собственного прошлого, что идут рука об руку с его образом. — Я по делу, — на ходу бросает Яр, проходит вглубь кухни и останавливается прямо напротив меня, бедром подпирая край стола. Скрещивает руки на груди и с ледяным безразличием, хмуростью на своей физиономии ждёт, пока зашедший следом молчаливый и слегка испуганный внезапным визитом Ваня займёт своё рабочее место. Кухонный стол у нас редко служит для приёма пищи, да и мы с Ваней привыкли перебиваться редкими перекусами и убойной дозой кофеина, давно циркулирующего в венах наравне со всем разнообразием кровяных телец. Всю деревянную поверхность занимают расставленные согласно выделенным нам местам ноутбуки, дополнительная техника, в назначение которой я не пытаюсь вникнуть, а ещё стеклянные пепельницы, под утро наполовину заполненные окурками, когда у нас решает задержаться Костя. Морозов входит последним, ловко протискивается между стеной и ссутулившимся на табурете долговязым Ванькой и кивает Яру, умело изображающему из себя статую. Несмотря на то, что на Дронове идеально сидящие чёрные брюки и кашемировая водолазка, из-под рукава которой виднеется циферблат часов Вашерон стоимостью с треть этой квартиры, без своей самодовольной хитрой, широкой ухмылки он выглядит отнюдь не наслаждающимся жизнью успешным бизнесменом, а человеком, бесконечно уставшим от навалившихся проблем. Я смотрю на глубокие тёмные тени под его прищуренными глазами и невольно задаюсь вопросом, как много сил ему приходится вкладывать в поддержание отточенного образа безнаказанности, вседозволенности и абсолютного контроля над ситуацией. Не потому что мне хоть на секунду становится его жаль, напротив — хочется верить, что ему тоже знакомо состояние надрыва, с которым нужно справляться каждое отчаянно проклинаемое утро. — Как успехи? — спрашивает он у суетливо постукивающего пальцами по столу Вани, чем доводит того почти до нервной икоты. Меня Ярослав демонстративно игнорирует. Снова. И вместо раздражения это вызывает совсем несвойственную мне искреннюю улыбку, ведь наблюдать за его попытками задеть меня — сплошное удовольствие. — Идём с небольшим опережением плана. Думаю, через две-три недели можно делать тестовый запуск, — дрожащим от волнения голосом отчитывается Ванька, и тут же появившаяся на губах Кости ухмылка мне категорически не нравится. — Мы это ещё обсудим, — сдержанно кивает сводя брови к переносице Яр и наконец обращает на меня своё внимание. Смотрит долго и в упор, словно пытается вспомнить, зачем и почему мы вообще вдруг оказались с ним в одном помещении, а потом без предисловий спрашивает: — Что ты можешь рассказать про вашего директора? — Я? Ничего, что могло бы быть тебе полезно. — Полезность любой информации я в состоянии определить сам. Я спрашиваю, что ты о нём знаешь, — парирует он не терпящим возражений тоном и опирается ладонями о стол, угрожающе нависает надо мной, наслаждаясь очередной возможностью показать истинное распределение сил, прожигая сильным своими серебряным взором. Не знаю, что именно он рассчитывает увидеть на моём лице, не отводя от него своего затягивающе-мрачного взгляда: страх, смущение, ярость? Может быть ждёт, что я как и прежде не смогу вынести ощущения, что меня стремительно утягивает на самое дно гиблого болота, и снова первая отведу глаза? Внутри меня ничего не ёкает, не переворачивается и не шевелится от обиды на грубость, от желания огрызнуться или стремления поставить его на место. Мне просто всё равно. И это ощутимо задевает самолюбие Яра: вена на шее надувается и пульсирует, выдавая спрятавшиеся под маской хладнокровия эмоции, спровоцированные моим упрямым молчанием. — Татуировка дракона во всю спину, непереносимость лактозы и непомерный сексуальный аппетит, из-за которого у отсасывающей у него секретарши постоянно осипший голос, который та списывает на хронический ларингит. А ещё он трахался с кем-то на последнем новогоднем корпоративе и потом лично ходил стирать все записи с внутренних камер наблюдения, — густые брови Яра медленно ползут вверх, а на губах появляется ироничная острая белоснежная улыбка. И именно эта снисходительная гримаса начинает по-настоящему меня раздражать. — Я работаю в коллективе из более чем тридцати женщин, преимущественно с неудавшейся личной жизнью. Никто из них не обсуждает профессиональные качества молодого красавчика-директора, а вот про его личную жизнь я могу рассказать ещё столько подробностей… — Уволь, — морщится он и недовольно добавляет, — я уже понял, что ничего толкового ты мне действительно не скажешь. — О, как неожиданно. Кто бы только мог подумать? — Ты могла бы проявить инициативу и сама собрать о нём какую-нибудь информацию. — Я ведь всем, что могу и умею, обязана только тебе, Ярослав, разве не так? — замечаю спокойным и равнодушным тоном, и краем глаза вижу изумление на лицах всех присутствующих. — Если тебе нужна была информация о нашем красавчике Егоре Сергеевиче, стоило оплатить мне курсы глубокой глотки. Или этому меня тоже Ваня научит? Ваня давится и закашливается, сливаясь по цвету с алыми принтом на своей футболке, Костя хмыкает и улыбается, и только Дронов закатывает глаза и устало потирает переносицу, приобретая хмурость. — А в прошлый раз ты говорила, что тебе больше не тринадцать, — с пробивающимся через спокойствие ехидством замечает он и смотрит на смущённого Ваньку с искренним сочувствием, в существование которого у Яра я бы никогда не поверила, не увидев лично. — Вань, а сколько тебе лет? — на всякий случай уточняю то, что следовало бы узнать в первый же вечер нашего совместного пребывания в этой квартире. Или во второй. В любой из надоедливо долгих вечеров, проведённых за совместной работой и скрашенных его пустой болтовнёй и попытками подружиться. — Дв… двадцать, — запинается он и бросает мимолётный испуганный взгляд на Дронова, ожидает его реакции и заметно расслабляется, получив сдержанный кивок в ответ. — Выглядишь старше, — пожимаю плечами и упираюсь глазами в экран раскрытого передо мной ноутбука. Потому что приходит полное осознание того, что Ваня вовсе не боится Дронова в том смысле, в котором мне на самом деле хотелось бы. Он жаждет его одобрения и поощрения, как не самый любимый ребёнок в большой семье, всеми силами стремящийся выделиться и заслужить скупую похвалу от родителя. Кому как не мне, растущей вместе с блистательной и обожаемой всеми Дашей, были понятны такие порывы. Хочется только спросить у Яра, что такого он пообещал этому доверчивому мальчишке, ловящему каждый его жест с таким же искренним восторгом, который я видела когда-то в глазах своей сестры. Блондин обещал забрать её к себе и исполнить её мечты. Просто забыл, наверное, уточнить, что расплатиться за это придётся жизнью. — Вань, вам с Костяном нужно прогуляться, — заявляет он и на минуту на кухне воцаряется тишина, прерываемая лишь отголосками работающего у соседей телевизора. Напрягаются почему-то все, кроме меня: страх к нему закопан в яме более глубокой, чем могильная, а перспектива сорваться с предохранителей и выплеснуть на него ошпаривающую внутренности кипящую злобу кажется более привлекательной в отсутствии свидетелей. — А за что меня прогоняют с самого увлекательного реалити-шоу «встреча старых друзей»? — разыгрывает искреннее недоумение Костя, оттягивая время. Вальяжно откидывается назад, опирается спиной о край кухонного гарнитура и нагло игнорирует направленный на него злобный серый взгляд Ярослава и растерянный — Ивана. Морозов явно боится оставлять нас наедине друг с другом, и это забавно с одной стороны, но очень странно — с другой. Объясняю его поведение элементарным нежеланием снова караулить меня возле общаги и уговаривать вернуться в дело, поэтому смело давлю тревожные мысли, мелкими мушками крутящиеся рядом. Но на немое противостояние двух друзей смотрю с интересом: их взгляды схлестнулись, как два разъярённых гладиатора на потеху публики, и каждый готов бороться не до первой крови, а до последнего вдоха. И эта чёртова затянувшаяся пауза с их беззвучным диалогом рушит все мои домыслы и лёгким покалыванием холодка пробегается вдоль позвоночника. — Посмотришь в записи под попкорн и пиво. Здесь же наверняка повсюду видеонаблюдение, — окидываю взглядом небольшое помещение, где с приходом гостей и вовсе не осталось свободного пространства, а белые стены и молочного цвета кухонные фасады больше не создают впечатление чистоты и уюта. Теперь атмосфера здесь по-настоящему казённая, и даже воздух приобретает лёгкий запах какого-то пластика. — Здесь ничего нет, — отвечает Костя устало и недовольно, и я буквально слышу в своей голове невысказанное им: «Какого хрена, Женя?» Собственно говоря я и сама не знаю, какого. Не в моих интересах вести приватные беседы с непредсказуемым во всех отношениях Яром, от которого веет ледяной свежестью хвойного леса, мрачного и опасного. Потерявшись в таком однажды, стоило бы развернуться и бежать навстречу любой возможности спасения, а не опрометчиво продвигаться ещё глубже в глухую чащу. — Маленькие камеры, которые можно установить незаметно для окружающих, в основном не дают нормального качества видео и звука при записи. Есть несколько вариантов с приемлемыми параметрами, но там свои нюансы с быстрым заполнением встроенной памяти, поэтому или запускается автоматический процесс постоянной перезаписи, из-за которого доступны только последние двенадцать-шестнадцать часов видео, или всё сохраняется через специальные сетевые хранилища, с которых запись можно выкрасть. Нам не подходит ни то, ни другое, так что здесь действительно чисто. За размеренно-поучительной речью Ярослава я улавливаю главное: его поступками управляет рациональность, а отнюдь не сентиментальность вроде внезапно оказанного нам доверия. И это к лучшему, это правильно и именно так, как должно быть. Чем более формальные и деловые отношения будут нас связывать, тем проще мне будет с ним работать. — Ладно, пойдём, — выдыхает Костя, подрывается со своего места и подгоняет Ваньку, похлопывая по плечу. В дверях оборачивается и смотрит на Дронова с укором и необъяснимым беспокойством, дожидается кривой усмешки в ответ и только потом уходит, качая головой. Ключ проворачивается три раза, на последнем обороте издаёт противный скрип, словно отчаянно желает быть услышанным. Невольно вздрагиваю и поднимаю голову, позволяю глазам вскользь пробежаться по застывшей напротив тёмной фигуре и запинаюсь на том месте, где его пальцы касаются поверхности стола. Легонько, одними лишь подушечками. Уверена, если смотреть туда очень долго, смогу уловить момент, когда от них начнёт расползаться сначала белёсый иней, а потом прочная ледяная корка. В нём столько холода, что всё живое гибнет. — Итак, Галицкий Егор Сергеевич. Директор вашей компании. Человек, из-под носа которого каждый месяц воруют деньги, а он не замечает. Или делает вид, что не замечает, — Яр задумчиво оглядывается по сторонам, вытягивает из-под стола табурет и наконец садится. Жду, когда же брезгливо сморщится от необходимости запачкать свои дорогие брюки о потрёпанную дешёвую мебель, но довольствуюсь только надоевшей маской равнодушия, вросшей в его лицо. — У него большие амбиции, не так ли? — Так, — согласно киваю, пока его указательный палец подцепляет край мутной стеклянной пепельницы и медленно тянет её на себя. — За кассой в Макдональдс тоже стоят люди с большими амбициями. И по большей части эти амбиции оказываются бумажными корабликами, просто не способными пережить встречу даже с первым весенним ручейком, не говоря уже о настоящей реке. Одних амбиций слишком мало для решительных действий, а обворовывать собственную компанию — это очень решительно и… не очень умно. — Тем не менее, пока именно он является одним из главных подозреваемых, — он прикуривает, по привычке прикрывая огонёк зажигалки ладонью, затягивается и выпускает в воздух первую порцию сизого дыма. Не могу оторваться от оранжевого огонька на конце сигареты, который жадно заглатывает в себя белую оторочку и выплевывает её россыпью серых хлопьев, опускающихся внутрь пепельницы. Это действует успокаивающе и гипнотически, помогая наспех систематизировать всё, что я на самом деле знала. Егор Сергеевич Галицкий стремился выделиться. Он носил светлые костюмы и тёмные рубашки, вместо бодрящего горького кофе пил сладкий травяной чай, а утренние пятиминутки частенько заменял полноценными совещаниями в последний час рабочего времени, при этом с обворожительной белозубой улыбкой требовал от всех сотрудников полной концентрации, активного участия в обсуждении насущных проблем и оригинальных предложений по их решению. Большинство сотрудниц нашей компании сходили с ума по его ангельски-невинной миловидной внешности, светлым коротким в модной стрижке волосам и искромётному юмору, на самом деле зачастую звучавшему заурядно и неуместно. Фальшью от него веяло даже сильнее, чем дорогим парфюмом с удушливо-горьким запахом, который непременно витал в воздухе ещё минут десять после того, как наш директор проходил по коридорам, щедро осыпая всех встречающихся по дороге дам льстивыми комплиментами. Неудивительно, что девять из десяти женщин детородного возраста, работающих у нас в компании, мечтали оказаться если не в его постели, то хотя бы под столом в его офисе. Впрочем, репутация секс-божества наверняка ему льстила. Хотя бы потому, что никакой другой репутации у него попросту не было: профессиональные качества Егора Сергеевича вызывали много вопросов и скепсиса у всех, кто не истекал густой слюной восторга от его эффектной внешности. — Ты всерьёз думаешь, что всё это делает Галицкий? Когда начались первые расхождения в отчётах, он ещё не был директором. — Я считаю, что он может быть в этом непосредственно замешан. Слишком много подозрительных совпадений. Полупрозрачный табачный туман щедро разливается над столом, заполняет пространство между нами, смешивается с воздухом и без спроса заползает внутрь меня, заполняет лёгкие, забивается в нос и оседает пикантной горчинкой на языке и губах. Обычно мне всё равно, но этот дым раздражает, невыносимо жжёт и до язв разъедает каждую частичку моего тела, к которой невольно прикасается. Потому что мне слишком странно чувствовать на себе даже то невесомое и почти неосязаемое, что вылетело из его рта. — Я не могу судить о том, чего не знаю. — Сейчас узнаешь, — хмыкает он и тушит сигарету, остервенело и слишком долго вдавливая окурок в дно пепельницы. Раздражён или расстроен, но не хочет этого показывать. К собственному несчастью, мне за десять лет не удалось вырвать из памяти все эти совсем неинтересные нюансы его поведения. — А можно мне кофе? Первое злобное «нельзя» откидываю сразу, забивая глубоким вдохом, от которого остатки ласкающегося у моего лица дыма проскальзывают внутрь и щедро вылизывают глотку. Першение не позволяет произнести ни звука, и по-детски обиженное «иди нахрен Дронов» тоже успевает развеяться, пока я возвращаю себе спокойствие. — Кружки в шкафчике над раковиной, кофе в соседнем. Чувствуй себя как дома, — киваю в нужную сторону и испытующе смотрю на Яра, мысленно прикидывая, когда он вообще последний раз пил обычный растворимый кофе и уж тем более готовил его сам. Может быть, ещё живя со мной и Дашей под одной крышей? Тем не менее он ухмыляется, поднимается с табурета и непринуждённо копошится в озвученных шкафах. Щёлкает кнопкой на чайнике, запуская монотонное шипение прогревающейся воды, наугад выдвигает несколько ящиков, пока не находит в одном из них чайную ложку. Отмеряет в кружку кофейные крупинки и разворачивается ко мне, удовлетворенно ловя прикованный к своей спине взгляд. — Итак, наша компания задумывалась как посредник, который закупал иностранную компьютерную технику и перепродавал её на российский рынок. Однако, очень скоро было решено расширить профиль компании за счёт камер наружного и внутреннего наблюдения и контроля скорости — как раз той техники, которая на тот момент только начинала набирать популярность. Несколько крупных государственных закупок и фактическое отсутствие серьёзных конкурентов позволили нам стать практически монополистами в этой сфере, выкупить несколько заводов и необходимые технологии и заняться ещё и собственными разработками. Для полной власти над рынком не хватало только одного — хорошего программного обеспечения. Блондин со светлой короткой шевелюрой уложенной немного небрежно за голову заливает кипятком свой кофе и неторопливо помешивает его, ложка изредка звякает о края кружки, словно маленький молоточек стучит по окаменевшим от напряжения нервам. Компанию он называет своей. Видно, что так и думает — тот самый парень, который когда-то давно сомневался, удостоится ли хоть пары слов от родного отца. — Когда заключали первый временный контракт с компанией Байрамова, у них в штате было от силы человек пятнадцать. Несколько талантливых юных программистов, вроде Вани, и огромное желание показать себя. Наша компания давала им деньги и предоставляла свою технику в бессрочную аренду, и после нескольких очень удачных совместных проектов появилась договорённость о постоянном сотрудничестве. Мы поставляем аппаратуру, они обеспечивают всё, что необходимо для её удобного использования. Их программы совместимы только с нашей техникой, а наша техника — с их программами. Круг замкнулся. Все закупки, государственные программы и крупные заказы идут только через нас. Видеонаблюдение в школах, институтах, больницах и даже зданиях министерства, на улицах и в подъездах, в клубах, кафе и магазинах. Камеры, фиксирующие нарушения по всем дорогам Москвы и области, а также большинства крупных городов. Даже обычные навигаторы, которые есть сейчас в каждом телефоне. Это всё принадлежит нам. А вместе с тем — огромный контроль за всем и всеми. — И это всё создал твой отец? — Нет, это создал мой дед и его друг, который и стал идейным вдохновителем проекта. Дед его подставил, убил и выкупил его долю у родственников за сущие копейки, — его тон напрочь лишён всех нормальных человеческих эмоций, которые непременно должны возникать при рассказе о подобных вещах. Но Яр хладнокровно делает глоток кипящего кофе и прикрывает при этом глаза, а я с трудом сглатываю слюну, чувствуя лёгкую тошноту и отвращение к тому, какой властью ему теперь дозволено обладать. — Как ты наверное догадываешься, быть монополистами, да ещё и в сговоре друг с другом, не вполне законно. Поэтому приходилось изредка создавать подставные компании, под прикрытием которых мы осуществляли часть заказов. После той ситуации, что повлекла за собой смерть твоей сестры, большую часть денежных заказов решено проводить через липовых посредников, а все финансовые потоки сходятся не на фирмы-однодневки, как раньше, а в компанию, где ты работаешь. Изначально это было дочернее предприятие, которое Байрамов создавал специально для Дениса, и занималось оно вполне невинными вещами: разные приложения для телефона, игры для компьютера и приставок, программы дополненной реальности. Но Денис лишился поддержки отца и вместе с тем перспективы стать владельцем собственной компании. — Из-за того, что якобы рассказал лишнего Даше? — Скорее из-за своего поведения в ходе попыток разобраться в той ситуации. Байрамов-старший человек очень жёсткий и требующий к себе безграничного уважения, а Денис не скупился в выражениях, доказывая свою невиновность. Вот и получилось так, что они вступили в конфронтацию, и тогда Байрамов нашёл способ изощрённо отомстить собственному сыну. Он поставил во главу обещанной тому компании обожаемого племянника своей любимой жены, уже известного тебе Галицкого, с которым у Дениса определённо не самые тёплые братские отношения. — И каждый, кого ты упомянул в этой истории, может воровать деньги. Только цели будут различаться, — я потираю пальцами виски и выстраиваю мысленную схему сложных родственных связей и запутанных взаимоотношений между несколькими семьями, тесно связанными друг с другом. И опять что-то не сходится, вот только что именно — не понимаю. — А как же семья и родственники того компаньона, которого кинул твой дед? — Сын, жена и брат давно умерли, единственная племянница эмигрировала в Австралию и работает там ветеринаром, её дети ещё учатся в школе. Никаких ниточек, которые могли бы связывать её с любым сотрудником наших компаний, Костян не нашёл. Как и ранее не учтённых тайных детей или дальних, но очень преданных родственников. Так что этот вариант уже отпал. — А самому Кости ты настолько доверяешь? — кружка в руках Дронова останавливается прямо на половине пути ко рту, а взгляд его цепляется за меня и беспардонно пытается расковырять дыру достаточных размеров, чтобы можно было заглянуть прямиком в душу. Или посмотреть, осталось ли от неё хоть что-то. — Он бы наверняка обиделся, услышь твой вопрос, — со смешком замечает он и улыбается. Не ухмыляется злорадно и надломленно, не кривит губы в какой-то почти болезненной гримасе, а по-настоящему и искренне улыбается. Когда-то он уже делал так же, но то время давно размылось в моих воспоминаниях неуклюже оставленной водянистой кляксой и казалось чем-то выдуманным и иллюзорным. И меня так злит, что я словно испытываю эту блядскую, никому не нужную и позорную радость за него. — Думаю, не обиделся бы. Спроси у него самого, — пожимаю плечами и отвожу взгляд, разглядывая жалкие останки сигареты в пепельнице. — И всё же… — В нём я не сомневаюсь. — Хорошо, — киваю головой и судорожно придумываю ещё вопросы, лишь бы не оставаться сейчас в тишине. — Деньги пропадают только из той компании, где я работаю? — Я ещё не знаю. В бухгалтерию основной компании Байрамова мы не смогли найти лазейку, а данные из своей компании я буду доставать таким же образом, как и ты — украду из общей базы данных через разработанную Ваней программу. Заодно проверю, как она работает. — У тебя нет доступа к счетам собственной компании? — Во-первых, компания не моя, а моего отца. Во-вторых, у меня есть только финальные таблицы прихода и расхода, а все несостыковки видны уже при детализации движения финансовых потоков. В-третьих, я не достаточно компетентен, чтобы с уверенностью утверждать, что смог бы заметить расхождения, даже имея всю необходимую информацию. Ярослав хмурится снова опускается на табурет, отодвигает от себя кружку и смотрит на меня. Ждёт, когда же я догадаюсь, что именно он имеет в виду. А я жду, когда с глаз спадёт пелена ярости, потому что очередной обман Дронова я поняла ещё на середине второго пункта. — Ты имеешь в виду, что все полученные данные буду просматривать и анализировать я? — Да. — Нет, — уверенно отвечаю ему, а взгляд так и бегает от пепельницы к кружке. Хочется подскочить и немедленно вымыть их, замочить в огромной пенной шапке из моющего средства с противно-химическим ароматом лимона и долго-долго тереть губкой, пока кожа на пальцах не побелеет и не сморщится. Если бы все следы его присутствия в моей жизни можно было так же легко вытряхнуть и отмыть. — Мы так не договаривались. — А как мы договаривались? — нагло интересуется Яр, удивлённо приподнимая брови, и, облокотившись локтями о стол, складывает пальцы домиком на уровне своей груди сверляя глазами. — Разговор шёл о том, что я запускаю программу, которая украдёт нужные данные из общей базы. Другое мы не обсуждали. — Я ведь спрашивал, Женя, есть ли у тебя вопросы. И ты не спросила, нужно ли тебе будет сделать что-то ещё. Правильный ответ: да, нужно. Вот так просто, — он разводит руками, как фокусник после исполнения дешёвого трюка, и смотрит. Снова смотрит, чёрт бы его побрал, с такой иронией, сожалением и ненавистным мне превосходством, с каким смотрел даже сидя на раскладушке в моей квартире и с моим учебником в руках. — Если ты хочешь не только давать, но и получать правильные ответы, тебе надо научиться задавать правильные вопросы. Увы, чтобы усвоить это, для начала придётся посадить свой гонор на цепь и надеть на него намордник. Внутри меня кипит настоящая лава, в которой хочется утопить его, растворить до маленькой горстки серого пепла, вроде уже лежащей в пепельнице. И я изображаю улыбку, недостоверную и натянутую, закусываю губу, раз за разом повторяя, как же сильно его ненавижу, а вслух произношу совсем другие слова. — Ладно. — Вот так просто согласишься с этим? — Могу для начала покрыть тебя матом, но это ведь ничего не изменит. Что ты так стремишься показать, Яр? Что ты смог вылезти из того ада, где нам довелось родиться, и пролезть прямиком в райский сад? Да, так и есть. У тебя вышло, у меня — нет. У тебя есть деньги, сила и власть, у меня — нет. Мы не старые приятели, которые встретились после долгих лет разлуки и помогают друг другу, основываясь на взаимном уважении и доверии. Сейчас я фактически работаю на тебя, а на работе я просто выполняю, что скажут, и получаю за это положенную оплату. Ты и отплатишь мне нужной информацией, когда всё закончится. Это правильный ответ? — Да, — он поднимается так резко, что табурет опасно покачивается, только чудом оставаясь стоять на своём месте. Вырастает прямо на моих глазах, устремляясь головой к самому потолку, так что мне достаётся только вид мелькнувшего под краем водолазки кожаного ремня и лёгкий отблеск циферблата его часов. Лица я не вижу: оно затягивается тёмной тенью, едким чёрным дымом, плотной вуалью эмоций, принадлежащих кому-то из нас или обоим разом. — Всё самое главное мы обсудили, мне здесь больше нечего делать. Проходит несколько минут после того, как Яр уходит. Несколько минут после того, как дверь открывается и снова осторожно закрывается на три оборота, издевательски скрипнув вместо ожидаемого оглушительно громкого хлопка. Несколько минут после того, как я впала в транс, отравившись коктейлем из собственной просроченной злости и некачественной растерянности, отдававшей противным чувством вины. Молча подхватываю со стола пепельницу и вытряхиваю в мусорку, ставлю в алюминиевую раковину, сплошь покрытую серебристыми следами оставшихся от воды брызг. Там уже стоит оставленная им в последнее мгновение перед уходом кружка: с вывалившимся треугольным осколком и сплетением трещин, причудливой сетью расходящихся по белой глазури. Обхватываю её ладонями, ощущая оставшееся после горячего напитка тепло и жжение в том месте, где палец упирается в острый обломленный край, поднимаю вверх, словно собираюсь сделать последний глоток или насладиться бодрящим ароматом. И разжимаю пальцы, позволяя кружке упасть обратно и расколоться на несколько частей. — На счастье, — срывается с нервно подрагивающих губ, почти складывающихся в улыбку.