love me, mister shroud

Увидеть её.   Конечно, он хотел увидеть её — а как иначе? Иначе и быть не могло. Деструктивный код ошибки уже давно пропитал всё существо Идии, как пропитывают мёдом тело покойника. Только вот бездыханное тело питалось-питалось, и потом засыпало в спокойствие навек. А он.... Ох, таким, как он не ведом покой. Покой ему даже не снится.     Комната — чернела.  Свет давно стал седым, серым, смутным. Потом вовсе — пропал куда-то.   Даже капсула Орто поблёкла настолько, что превратилась в высохший цветок без аромата и цвета. Световой модуль подзарядки вырубился, перестав накрапывать каплями редких бирюзовых огней.   Комната — походила на чёрный гнилой зуб: влажновато-гнойный, грязный, неуклюже-сколотый, изгрызенный и душный. Стены казались мокрой десной, а сам Идия — червём, что подъедал остатки плоти, вытачивая новые дыры в эмалевой кости́.    Он давно выключил всё освещение. И даже капсула Орто теперь потухла.   Во мраке прелых пяти дней разлуки светом отливала лишь болезненная лазурь его собственных волос.   Как долго тянулось время, как мучительно тянулась боль по животу. Как невыносимо становилось втягивать губами спёртый воздух.   Комната утопала в червоточинах, которые проедали длинные, тонкие, липкие червяки сомнений, что вытекали из Идии.   Валяясь на затхлой кровати — потолок плыл. Идия был неподвижным свёртком гусеницы, а потолок над ним всё плыл и плыл мутными разводами. И так уже пятый день.   Шрауду уже до клейкой тошноты надоело всматриваться слезящимися от недосыпа глазами в колодезь бездонного потолка. Веки казались отёкшими, а во рту было сухо (ожидаемо, конечно, когда не утруждаешь себя даже поесть нормально, но от этого — не легче). Конечно, он хотел увидеть её. До дрожи. До судороги.   Кору. «Хотел увидеть»? — нет, нет, нет, желал.   «Желал» дотронуться своими тусклыми глазами до линий её смешливого лица и стройного тела. Искусать хотя бы взглядом ей... что-нибудь. «Желал» — и потому и валялся в кровати трупным червяком, извиваясь то и дело, будто бы сопливая пеладера.     ...Идия никогда не ждал, что ему ответят взаимностью. В своих мечтах, таких же бледных, как его тонкая кожа, Шрауд, безусловно, каждый день утопал в признаниях любви. Позволял себе тешить себя настолько неправдоподобными и алогичными фантазиями, что порой самого слегка воротило; однако Идия гордо продолжал придаваться несчастным снам наяву, где в очередной раз милая-сахарная девочка с уютным каре говорила ему заветные «ты мне нравишься, сенпай» (о боги, теперь все это казалось таким омерзительным). Он — мечтал. Но никогда не ждал. Ведь правда, чего ему, социальному ничтожеству и потомку проклятых, ждать? Любви до крышки саркофага и топкой искренности?  Ага, сейчас. Ни одна девушка из живущих и дышащих никогда бы по собственной свободной воле не пошла бы за Идию, несмотря на весь его ум и богатство семьи. Он был слишком... слишком лохом и всё такое. Нет, может быть, какая-нибудь девчонка и польстилась бы на игры в самоотверженного спасателя, где она, сосланная в мрачные чертоги Стикса, становится спасительным бутоном благоуханного цветка для Шрауда... Но... Это была бы театральная игра — а не взаимность. Взаимность — принимает, понимает, не юлит, осознаёт, видит, слышит, никогда не отвергает, даже во смерти. А принять и понять Идию — му́ка. Сплошное разочарование. Потому, он и не ждал настоящей взаимности, даже в свои самые нахальные годы.   Не ждал. Но дождался.   Кора.   Кора-Кора-Кора-Кора-Кора.   Только она смогла познать его. И в ответ раскинуть свои красивые руки, давая объятий.  Лишь ей — такому возвышенному и непреодолимому багу системы — удалось узреть в нём нечто большее, чем унылое пламя. Во всём эта эксцентричная женщина была не такой. Нигде не просчитывалась. Всегда ужасала. Удивляла. И была с ним такой щедрой.   Не высыпаясь уже много часов и не в силах противостоять потоку мыслей, Идия говорил сам с собой неосторожными словами. Которые он потом, конечно, будет отрицать, стоя перед ехидным зеркалом.   Впрочем... какое может быть отрицание, после всего случившегося? Какое отрицание, если Шрауд дошел до того, что даже после ВЗАИМНОСТИ от прекрасной насмешливой Коры, он находил в себе силы уже столько дней валяться мокрицей в кровати, не зная, что дальше... Или же зная — и боясь того.   Взаимность была тяжела. Она ломала ему худые плечи. Когда твои чаяния исполняются, когда вдруг тебя осеняет благословением — это же то же самое, что и проклятие. Суть — одна.   Когда твои мечты становятся не просто мечтами — это всегда значит лишь одно: придется что-то делать. Кончается грёза — начинается материальный несовершенный мир, где нужно принимать решения.      Идия помнил — пока ещё помнил — что это он предложил Коре быть… быть... быть его девушкой (звучит абсурдно, но так оно и было). А если данные таковы, то именно он (вроде бы) должен продолжить начатое.   Но как продолжить начатое, если твои социальные навыки не просто равны нулю — уходят в бесконечный логарифмический «минус»... Как дышать с ней одним воздухом, если всего месяц назад ты бы сжёг её на костре во славу Вакху, как безумную, а теперь перед глазами горит рыжий сукцит её пышных волос? Просыпаешься второй день к ряду с её именем на губах, засыпаешь с её тёплыми глазами перед собственным взглядом.   Идия так крупно налажал везде, где только мог в...  в... в отношениях с Корой, что нечто большее, чем какой-то человеческий стыд накрывало его от кончиков пальцев до позвонков. Он ощущал себя героем какого-то извращённого повествования из ванильных манхв про влюблённых попаданок: вот настолько всё было отвратно. Не получалось найти связей аристотелевой логики между собственными поступками и сказанными словами. Каждое слово и действие, которые Идия за прошедшие дни пережёвывал нервно, казались бредом.   Если между ним и Корой и была какая-то связь — то это явно была не рациональная закономерность.  Хуже. Нити Мойр.   Идия столь просто и столь наивно не хотел ничего делать. Потому, что, либо он будет лучшим в романтическом плане — либо вообще никем не будет. Усреднённые значения — для нубов. А потому, вполне закономерно предположение, что такой социальный неловкий интроверт с горящей башкой вряд ли окажется профи в романтическом (да, и межличностном) плане. Весь объём просмотренных аниме-романтик — не поможет, да и нц-фанфики — не самый надёжный источник. Либо лучший — либо никто. Если делать — то идеально, или вообще не делать. Идия Шрауд заранее был приуготован к эпичнейшему и болезненному провалу. Провалу, который отдавал бы снисходительным смехом Коры. Таким разочарованным смехом Коры.   Да... Именно, что разочарованным. Она ещё успеет понять, что на сей раз чутьё подвело её. Развлечение с хрупким эго «малолетки» завело её не в те потоки: здесь, с ним, Коре не будет «весёло» или «забавно»; здесь только пучина его нескончаемого самокопания, такая же глубокая, как сам тартар.   И всё же. Всё же — он хотел её увидеть. Желал до искусанных дёсен.   Что было сильнее внутри него : страх или вожделение — Идия выразить не мог. Высказать словами смертных что-то столь неизреченное и тайное, сокровенное и мучительное, да, разве, можно? Разве нужно?  Нет-нет-нет-нет.     ...и как же смешно всё это было — «всё» и «это». Пропитанная потным мраком комната; растерзанная смятая кровать; влажноватая пыль; грязь по полу и стенам; его скрюченное невыспавшееся тело. Трагичная комедия в трёх действиях: первое — цундерное отрицание; второе — спесивое принятие; третье — признание. Жаль, что концовка и эпилог этой маленькой греческой трагедии не просчитывались. Лакуна в самом конце произведения — насмешка от автора.   Собственное пламя всё так же жевало сухую кожу скул и припухших век. Огонь синел почти до индиго — невыносимый вездесущий отсвет, от которого не избавишься. Проклятье рода. Которое нравилось Коре. Она говорила, что его «пламёна» — «звёзды, которые близко»; остывшие звёзды тенистого сада Богини весны.   Страх или вожделение? Всё-таки, в Идии было больше второго. И это его пугало.   Сила воли, ответственность за свои слова, исполнение клятв — как много всего в одном женском образе. Как много в образе Коры. Который, так хочется увидеть, что не хватает сил.   С пепельным шорохом перевернув своё тело на другой бок, скрипя трещащими рёбрами, Идия откашливается сипло. Поменьше двигаться и побольше накручивать себя на палец, как накручивают рыжий локон — идея так себе, но он её придерживался. От того и горло осипло, и руки ныли.   На губах привычно-непривычно горчит ещё одно родное имя:   — Орто.