love me, mister shroud

Каждый человек, кого коснется Эрот, становится поэтом,

хотя бы дотоле он и был чужд Музам Платон

        Уже давно остыла полночь, её тлеющий цвет был глубокой умброй. С неба ночь накрапывал чёрным дождём; порой она поблёскивала редким седым месяцем, что мелькал между рваных туч.     Было, думается, около часа ночи, когда Кора прошлась босыми ступнями по сырому полу спальни. Из ванной комнаты она выскользнула кошачьей тенью, желая поскорее ощутить свежесть поздней осени. Вода, безусловно, её распалила на время. Согрела, после того, как она бессовестно вымокла под редким ливнем. Но тепло и пар быстро надоели. Чрезмерно греть кожу и кости не особо хотелось; хотелось пить прохладу и чуть замерзать.  Глупо, конечно, сразу после затянувшегося душа столь спешно возвращаться в холод, прохаживаясь совершенно голой по стылой комнате; не менее глупо, чем ждать кого-то полвечера и полночи у автомата с газировкой. Ждать уже третий день. И не дожидаться.     Свои руки Кора лениво возвела к продроглому потолку своей новой «спальни». Потягиваясь всем телом куда-то в высь, она прикрыла блаженно веки, ощущая с усмешкой, как липнут к спине отросшие за месяцы рыжие волосы. Расправить позвонки — всегда приятно: усталость и бессонница после незамысловатой растяжки как будто бы уходят. Жаль, только, что «как будто бы».   Чернильное небо пряталось за прозрачным тюлем; ветер иногда завывал в хлипкие рамы. В той комнате, что Кора назвала «спальней» было по-бедному уютно — всё, как ей нравилось. Никакой лишней роскоши: кровать, полупустой шкаф, потухший камин (внутри которого Кора хранила рюкзак и обувь), широкая каминная полка, и, безусловно, книги. Множество книг, который обворожительный Трейн позволял ей брать из библиотеки на неопределённый срок. В последнее время появилось много изданий ориенталистики. Как ни как, беседы о войнах периода Камакуры Кора теперь была обязана уметь поддержать...   Сегодня был немного паршивый день: одна лишь работа, к которой Кора успела привыкнуть и какая уже успела наскучить; и немного разговоров с Буччи в середине о всяком неважном, вроде сплетен и слухов. Господин Мозус сегодня тоже не порадовал библиотеку и Кору своим скрупулёзным присутствием. Только лишь, как всегда, зашёл в начале дня проверить описи и рабочие место, потом же — испарился, будто бы прозрачная пыль на манускрипте. Скучно и немного болезненно — но, как есть и как было. Кора никого не винила в своём одиночестве. Ни в сегодняшнем одиночестве, ни во вчерашнем.   Кора не винила Идию.  И это было настолько правдиво, что её саму немного подташнивало от подобной честности. Даже к прошлым своим недо-пассиям она испытывал чуть больше обиды, когда те доходили до той степени наглости, что переставили обращать на неё внимания. Впрочем, вина ведь такое уродливое чувство, разве можно испытывать вину по отношению к кому-то столь прекрасному?      Капли холодной влаги стекали по её плечам неспешно. Они оставляли прозрачные дорожки, похожи на слёзы. Кора их не смахивала, только мотала чуть недовольно головой, когда коже становилось совсем уж стыло. Но вновь же — покусывающая стылость была приятно-убаюкивающей, а не противной. Немного колких ощущений никогда не мешали Коре спать, наоборот, хоть как-то отвлекали от душащих мыслей перед не самым лучшим сном.   Она сделала три широких танцевальных шага вдоль комнаты, к камину. Неразогретые и измотанные суставы начали поднывать, но не в привычке Коры было их слушать. Если что-то болит — значит оно еще не отсхоло и не умерло, а значит — можно продолжать жить. Ноющая боль — хорошее ощущение, даже, если кто-нибуль такое её суждение и нарёк бы мазохизмом в не очень чистом виде.   Старые доски пола отозвались чем-то гудящим, когда Кора приблизилась к зеркалу над промокшим камином. Отчего-то сегодня захотелось задрать ретиво голову и заглянуть в отражение.   ...конечно же, отражение Коре не особо понравилось — как и она ему.   Коре было трудно сказать о себе, что она была «дурнушкой». «Безобразной» тоже не тянуло себя назвать. Но... она была совершенно не такой. Совершенной иной всему тому «женственному», которое существовала в умах и книгах.   Она повела плечами — плавно, стараясь подражать танцу. Однако мягкая, но чрезмерно широкая линия пятнистых плеч отозвалась жёстким движением. Зеркало не умалило недостатка: и что-то, что должно было быть кокетливым, превратилось, скорее, в кошачью наглость. Пришлось вздохнуть.   Рыжие отметины веснушек бурым окропляли Коре шею и ключицы, и во мраке спальни походили на кровь или проказу. Нос и скулы тоже все были испещрены пятнами, отчего казалось, будто бы Кора укутана в какую-то вшивую шкуру (ну, или больна лепрой). При свете дня всё это дело выглядело красивее... Но «света» — не было, и приходилось иметь дело с тем, что есть.   Коре было двадцать шесть. Её тело было до сих пор упругим и гибким, жаловаться было низко... Но низость — её хорошая подруга, а потому, Кора лишь поджала губы с толикой разочарования.   Она ни была дурна собой, ни была хороша. Такая рыжая, словно бы янтарная пудра, такая высокая, как весенний тополь. Широкая и крепкая, как ветка.  Мать называла Кору «кривая олива», подчёркивая знатность происхождения — олива, как ни как, священное древо; но и намекая, что её дочь выросла во что-то... что-то странное. «Своеобразное», выражаясь приличнее.   Редко хотелось думать о своём не самом удачном внешнем виде... Но порой Кора сама себя подстрекала к таким мыслям: особенно, если появлялось свободное время или она случайно натыкалась на редкое зеркало.   Волосы её были мокрые, но всё равно густо текли бронзой. Мягкие, поблёскивающие, пышные. Единственная «женская» гордость Коры. Однако, волосы сегодня как-то не приносили облегчения. Давно уже пора было подстричься: кончики начали доставать до поясницы — мешали.     Она сделала расслабленный шаг в сторону, не отрывая взгляда от себя напротив. Движение не должно было быть широким — но вышло именно таким. Чрезмерно больше ступни и рост сделали своё дело. Хотя изгиб голени и лодыжка были очерчены тугой узкой линией, такой изысканной и даже немного нежной, Коре всё равно не особо много принесло удовольствия созерцание своих некогда танцевальных ног. Ноги успели стать поджарыми, как карамель, а не лёгкими, как безе. Печально.   Кожа отливала матовым в сумраке — от подтянутых бёдер к стопе шла ровная линия гладкой кожи. Почти красиво — ни единого лишнего акцента. Ведь нитей растяжек у Коры никогда не было; и лишних волос, кстати, тоже — годы использования самых жгучих автозагаров, бронзеров, воска и прочих «прелестей» сделали своё подлое дело.     Она провела рукой по руке, словно желая снять кожу вместе с каплями густых веснушек. Кожа отозвалась чем-то жёстким и почти грубым.   Кора глянула в лицо себе и пыльное зеркало повторило безошибочно её движение. Вздёрнутый нос и пухлые губы — и при том, высокие скулы и чуть острое лицо. Незавидный набор для «леди»: ни европейский шик, ни восточная заносчивость. Цвет глаз и тот — карий, самый скучный из всех; такой не воспевают в балладах и поэмах.     И что только можно было увидеть в Коре? В настоящей Коре — такой обворожительной в своей нескладности; в Коре, таящейся за флёром ироничных шуток и многозначных ухмылок. Коре... похожей на горсть земли. Как говорили античные поэты — «внешнее есть отражение внутреннего», и с этим они, пожалуй, не ошиблись. Сотканная их противоречий и неуместных нюансов, вся она была неровной бабочкой с закрученным хоботком и кривенькими слишком широкими крыла́ми. Всем своим существом она так и напрашивалась на засушку и тонкую научную иголку, как особенный, новый и неясный образец. Заспиртованная в медовой банке Кора неплохо бы смотрелась, если так подумать.     В вечерние часы налетали странные мысли.  Как тучи зашивают небо чем-то чёрным, так и мысли, порой, штопают тебе ум чем-то дымчатым и смольным.  С Корой случались странные приступы чрезмерной самоиронии порой, когда у неё появлялся излишек свободного времени.  Как сейчас.   Обыденно — обыденно для последних пары месяцев — в это время она только лишь переступала порог своего названного дома, надышавшись до того полной грудью ароматов ясеней. Обыденно — она не проводила вечера сама с собой, в компании душа и зеркал.     ...они много гуляли. Болтали так упоённо, будто бы испили мёда поэзии.  Кора в жизни ещё столько не говорила. Никогда ещё ей не доводилось рассказывать столько о себе и о других. Она уже успела забыть каково это — открыть себя кому-то не ради шутки, а потому, что собседеник и правда того хочет. Столь неотрывно льнуть к чужим рукам своими словами, отвечая искренне на каждый неловкий вопрос — для неё это было почти впервые.   Коре хотелось собственными ладонями собирать каждую чужую фразу, словно бы каплю нектара. Заманивать своим голосом, а потом не отпускать из плена разговора долгие часы. Не давать времени на передышку и побег — гнаться до конца, пока дождливый воздух не станет теплым от его смеха.   Кора брала себе всё, что Идия мог ей дать. Брань или шутки, серьезность или отчуждение — не важно. Если она могла это взять — она брала.   Кора всегда запомнила всё, что срывалось с чужих ехидных губ.     В том числе, что сорвалось и в архиве. Чудесный холодный поцелуй, напоминавший глоток речной воды. Мутный, неумелый, жадный —лучший. Потому, что — честный.   ... и всё-таки, их беседы она вспоминала чаще, чем столь невинное прикосновение губами. Беседы будили в ней рой мотыльков, которые щекотали грудь изнутри. Почему было так — ответить было просто, но Коре не хотелось. Она не забывала терпкое касание губ к губам, но оно её толь горестно тешило, а вот думы об их разговорах — дарили покой. Идия, Идия, Идия...   Интересно, могла бы сейчас Кора посмотреть на себя глазами Идии?  Он как-то неосторожно сказал, что ему нравятся волосы Коры — «прикольные такие, как конифоль». А еще Идия играючи посчитал все веснушки на теле Коры (во всяком случае те, что мог видеть), отметив, что на её коже есть парочка созвездий — его забавное замечание вслух. Он подмечал такие мелочи. Настоящие мелочи — что вызывали у него улыбку.   Идия так хорошо видел Кору. Сам не знал, насколько хорошо.   Но в отличие от Коры, он не желал смотреть по сторонам. Мир вокруг — его мало заботил. Упоённый богатый мальчишка — он мог себе такое позволить. А вот она...    Иногда Кора думала об абсурдности происходящего. Ме́льком, ради развлечения. Кора — истинным чудом оказавшаяся здесь. Прежде безработная, не имеющая академического образования, поджигающая собственную жизнь примерно так, как прожигает потухающая сигарета пластмассовый стаканчик-пепельницу. Бесполезная и крайне уставшая, по привычке встающая каждый день около пяти. Всегда с иронией в словах и растрёпанным хвостом волос. Тяжкая ноша на шее директора и педагогического состава. То есть. Незавидный «улов»», если говорить словами юношей. Хотя, конечно, по молодости всё может быть интересным — даже такие девушки. Но многие находили «лучше». И не только среди себе подобных — учителя тоже шли в ход.   В этой школе Кора не была единственной «взрослой», кто позволял себе наглость совращений. Издавна в закрытых и крайне престижных учреждениях для уважающего себя преподавателя считалось правилом хорошего тона иметь при себя пару-тройку красивых «мальчиков» (или «девочек») для утех; тем более, созревшие и источающие сладострастный сок юнцы сами готовы были облепить колени красивому учителю или другому работнику — тут как повезёт. Да, за два месяца работы в пансионе «Ворона» Кора много чего услышала и увидела. Не была на в шоке, ни в восторге — просто посмеялась в кулак, подумав, до чего же мало меняются вещи и нравы в мире под луной. Даже душка-Трейн никого не осуждал за подобные вольности, предпочитая попросту лишний раз не смотреть в сторону тенистых закоулков.     Их вдвоём бы даже не осудили — всем было плевать.   Плевать, на то, что Идия сказал.  Плевать, на то, что Кора ему ответила.   Кора провела ладонями по собственным бёдрам, стараясь повторить жест за многострадальной Монро. Зеркало отозвалось мгновенно, не исказив ничего: вместо соблазнительного флирта вышло что-то вроде неописуемой жажды. Движения выдавали несдержанную натуру Коры, пока мысли бились бабочками где-то в её голове.      Как жаль. Два дня прошло — а Кора никого ни в чём не винила. В том числе — себя. Вины не чувствовалось за всё то, что она позволяла себе в отношение этого упёртого, горделивого, в меру гадкого и трепетного мальчишки. Стоило его увидеть — и все около-этические сомнения умирали, не давая всходов.   Кора, явно, сама себе рыла могилу.  И поглубже.    Но это было неплохо, ведь её Маленький Бог Смерти обитал где-то там, внизу, так, почему бы и не зарыться с головой?       Вставать предстояло довольно-таки скоро. Через часа четыре. Но Кора со своим вздорным характером и нелюбовью ко сну продолжала смотреть.   На себя. Куда-то в мутное отражение.  Что-то вроде антоним к «любованию» происходило между ней и зазеркальем.   Она не была дурна собой — по-другому не скажешь. Но красоты, тонкой и сладкой, какая проступает редкой нежностью линий даже у безобразных горбунов, в ней не было. Сентиментальные тёплые черты не находили себе место её (вроде бы) плавных движениях, подражающих танцу. На кончиках пальцев было мало ласки, её ладони походили изгибом на тетиву лука, а не на струну арфы. Ни красота и ни уродство — безликая середина, которую приходилось возмещать шутками и эксцентричным поведением.     Кора была кривой оливой.   Впрочем, не то, чтобы ей то́ не нравилось. Горечь на языке была скорее терпкой ноткой, нежели беспрерывным сожалением. Тем более.  Идии ведь нравились её волосы — большего и не было нужно.     Она сделала дугу рукой — театральный жеманный взмах финального поклона. И вышло даже неплохо, хотя грация была резкой, как прожилки оливковых листьев. Когда-то давно Кора умела и лучше, но сейчас — остался лишь лёгкий флёр от эстрады и бального зала. Нет, Кора ни забыла тонких расчётов каждой позиции, и не смогла бы упустить счёт для движений, но без изнурительных часов на паркете — танец притуплялся, становясь потёртым и чуть блёклым.   Стоило, быть может, вновь посвятить немного времени растяжке? Чарующие ощущение — ноющие мышцы и тёплая, плавкая спина. Да, и тело быстро приходило в форму.   Часы стрекотали почти как стрекозьи крылья. В ванной комнате вода скользила шумно по керамической раковине, и утопала где-то в темноте. Пыль прело шуршала.   Кора всё так же стояла у заскучавшего изрядно зеркала. Она хорошо себя знала, и искать новых изъянов или редких достоинств в собственном теле — не приходилось. Впрочем... никто не забирал у Коры права лишний раз посмотреть на себя с нового ракурса. Да, и когда ещё у неё появиться возможность покрасоваться перед столь роскошным зеркалом, в позолоченной раме? Висящим над камином, посреди комнаты, в ночном сумраке. Заманчивое предложение, хоть и проигрышное.     ...стоило бы уже заканчивать сей неумелый концерт. Душ подарил толику убаюкивающей свежести, и теперь клонило в сон. Поскорее укутать себя, будто бы саваном, тонким покрывалом, и — в идеале — кануть во мрак сновидений.  Хоть какие-то жалкие силы Коре были нужны для завтрашнего дня: ожидание было не особо мучительным, но всё же — немного, отчасти, слегка невыносимым.      Прощальный реверанс Коры зеркалу вышел не то, чтобы скомканным, но не очень ровным: стоило больше напрячь мышцы, но ей — увы — сделалось лень. Хотя, для почти десятилетнего перерыва в упражнениях было вполне себе сносно.   Идия, как-то прошипел, выламывая себе пальцы, что ему понравилось, как Кора иногда пританцовывает что-то себе под нос. Стоило вновь размять старые кости.