Мой мир/твой мир

Пётр считал свой дом крепостью, которая защищает их маленькую семью. Мария же всегда говорила, что дом — это нечто большее, чем просто защита; это часть их души, их воспоминаний и их жизни. В каком-то смысле он всегда соглашался с ней. Спорить с Машей, в принципе, дело нелегкое, долгое и бессмысленное. Однако она была не просто упряма — она приводила весомые аргументы, и он в конце концов переходил на её сторону во многих вопросах. Они оба любили этот дом. Дом, который строился под их руководством, в котором были учтены большинство их желаний и который стал их крепостью, где они переживали важные моменты своей жизни. Мария действительно была права. Он был чем-то большим, чем просто кирпичи, доски и мебель. Его стены слышали множество личных разговоров, они видели множество радостных и не очень событий — от празднования их свадьбы и появления их двойного маленького счастья до серьезных ссор и горечи утрат. Петру нравилось размышлять об этом. Разглядывая дом, он подмечал подтверждение правдивости слов своей жены. Обожжённые доски, прикрытые мягким ковром в гостиной, служили напоминанием об одном из неудачных экспериментов жрицы. Огромная царапина на двери в столовую, оставленная проказниками — Мишей и Ромой — много лет тому. Зря он согласился присматривать за маленькими ураганами, коими они были в детстве. Египетская ваза, доставшаяся ему от предков, случайно разбитая Фебом в его детской истерике, и им же, с помощью матери и сестры, склеенная из оставшихся кусочков, чтобы он не злился. Тот же ковер, скрывающий те потемневшие доски, был подарен им на свадьбу ныне покойным учителем Маши. Даже большой круглый обеденный стол, за которым он сейчас сидел, хранил частички воспоминаний каждого жильца. За ним они отмечали дни рождения и другие праздники, здесь проходили их завтраки, обеды, для которых каждый пытался найти несколько минут среди работы, и ужины, за которыми было принято делиться мыслями о прожитом дне. О прожитом напоминал не только дом. На стене в гостиной, рядом с большим окном, висели картины. Их свадьба, первый портрет с детьми, даже коронация Савелия. Пётр часто останавливался, всего на минуту, чтобы заново воспроизвести те моменты и напомнить себе о них. Каждый раз, когда он смотрел на переливающиеся при свете Илиоса холсты, внутри разгоралось теплое чувство, словно он вновь переживал те мгновения. Конечно же, он хотел сохранить всё это в целостности. Его взгляд прошелся по белой скатерти, на которой лежал исписанный пергамент. Каждая буква была четко выведена. Видимо, человек, написавший его, переживал, смогут ли другие понять его почерк. Рабочий отчёт был адресован не ему, и Петру не следовало читать его, однако он касался всех жителей Атлантиды, и как советник правителя он должен был быть в курсе всего, что происходит в городе. Особенно, когда в нём находился непреднамеренно опасный наземец. Оливер не был подозрительным, он не пытался выведать больше, чем они позволяли ему, подружился с детьми Савелия и казался приятным человеком. Однако ему следовало мыслить глубже. Купол принял Петти-Брауна и поприветствовал его в своей обители. Никто из совета не сталкивался с подобным ранее. В связи с наказанием Романа у Петра было достаточно свободного времени, чтобы изучить вопрос получше, но ни дворцовая библиотека, ни семейная не могли дать ему ответ. Словно в истории такого никогда и не было, а если и было, то все письменные сведения были уничтожены временем или с подачи определённых людей. У него не было новостей для правителя, но у совета не осталось минут ожидания; им нужно было принять решение насчет загадочного юноши. С самого начала план действий заключался в выяснении факторов, сопутствующих появлению здесь наземца, и последующем отправлении его на свою землю. Однако всё пошло не так гладко, как он надеялся. Марии пришлось полностью уйти в работу на несколько недель, оставляя их самих разбираться с насущной проблемой. Нога его жены не ступала в дом в те дни. Только время было, ой да не подходящее. Все ресурсы были направлены на подготовку к Эниликус Нихтэ, а юная Мирослава не смогла найти объяснение сему феномену. И вот зараз тягость работы жрицы наконец отступила. Мария выполнила все поручения, которые, по мнению Савелия, были важнее Оливера Петти-Брауна. Их правитель будто бы совсем не был обеспокоен чужаком на их территории, и Пётр не мог понять, почему. Разве существуют вопросы более важные, чем их безопасность? Конечно, нет. Он знал его достаточно долго, чтобы понимать его мысли, действия, его приоритеты. Всеобщее благо всегда было у него на первом месте. Савелий не оставлял Петти-Брауна делать всё, что ему вздумается; об этом свидетельствовали ежедневные отчёты Ромы, что покоились на его рабочем месте. Однако не мало ли этого? Петя вздыхает, отгоняя сомнения. За шестнадцать лет правления Савелия он научился ему доверять. В Атлантиде был бы хаос, если бы советник имел существенные разногласия с первым лицом государства. Они оба понимали это. Поэтому спустя некоторое время после коронации Савелий протянул ему оливковую ветвь. Они оба сказали друг другу множество нелестных слов в тот далёкий день, но благодаря этому Пётр смог понять, чем же живёт их новый правитель. Савелий оказался не тем чистым злом, коим он видел его когда-то. С тех пор прошло уже много времени, утекло столько воды, что сам Петя уже и не помнит практически года, когда считал юного беловолосого наследника своим врагом. Он их правитель, Пётр всегда готов помочь ему, подсказать, но последнее слово будет за ним. И, конечно, ему не остаётся ничего, кроме как принять его и постараться понять. Его взгляд ещё раз цепляется за имя, выделенное более толстыми буквами, и Пётр решает оставить это Марии. Если там будет нечто серьёзное, она обязательно известит его об этом. Если пергамент не исчезнет до того, как попадёт в её руки — подумалось ему, когда он машинально остановил падение чашки с наполовину опустошённым чаем. — Минни, будь аккуратнее, — девочка, чья рука, тянущаяся к чашке, зависла в воздухе, кивнула, забирая её у отца. — Я правда случайно, папочка, — Минерва выглядела обеспокоенной этой маленькой случайностью, и Пётр ободряюще улыбается ей, опускаясь перед дочерью на колени. — Всё в порядке, ничего страшного ведь не произошло, правда? — он взял её ладошки в свои и, дождавшись кивка, продолжил: — Поэтому не нужно расстраиваться, — указательный палец щёлкнул по её курносому носу. В этот момент в открытых на распах дверях, ведущих из столовой в коридор, появилась женщина. Её длинные золотистые волосы, собранные в небрежный пучок, выбивались на свободу, словно отражая её очевидную усталость от повседневной рутины. Её тёплые медовые очи, подчёркнутые блеклыми тёмными кругами, часто моргали, стараясь оттолкнуть только что оставленный сон. На ней всё ещё была ночная сорочка, подчеркивающая её изящные формы. Мария выглядела уютно. И если бы не работа, ожидающая их обоих, он бы точно вернулся в супружескую кровать, заключив жену в свои объятья. Давно же у них не было времени остаться дома и расслабленно нежиться друг с другом. Не поймите неправильно. Пётр любил лежать, оперевшись об изголовье их кровати, и слушать все, что могла рассказать Маша, даже если чаще всего это была работа, перебирая её прекрасные длинные волосы, что так ему нравились. В их жизни было слишком много работы. И, похоже, не он один заметил появление Марии. Феб и Минерва, последовав за его взглядом, повернули свои головы и тут же бросились к Марии с восторгом. Их маленькие тела, полные энергии даже утром, обняли её, как будто не видели мать несколько месяцев. Феб добежал первым, он прижимался к её животу, закутывая Машу в свои объятия, словно в мягкую шаль. Пока Минерва подпрыгивала, стараясь ухватиться за её руки и урвать немного материнского внимания. Ну а Мария, почувствовав их настойчивые объятия, улыбнулась, её усталые глаза смахнули остатки сна и окрасились нежностью. Она присела так, чтобы двойняшки смогли ухватить её за шею. Её руки легонько сжали спины обоих детей, позволяя им получить желанные утренние объятья. — Я искала вас по всему дому, — сказала она, наклоняясь, чтобы поцеловать каждого из них в лоб. — А вы, оказывается, в столовой с утра пораньше. Пётр, наблюдая за этой сценой, не мог удержаться от улыбки. Его сердце наполнилось теплом и одновременно сжалось от тоски, когда он видел, как его жена, несмотря на тяжёлые дни, излучает свет, стоит ей оказаться рядом с семьёй. Дети, с их искренней радостью, буквально окутали Марию, не желая расставаться с ней. Сегодняшний завтрак целиком и полностью — идея двойняшек. Кажется, не только он понимал, насколько уставала Маша в последнее время. Ему частенько приходится напоминать себе, что дети понимают всё не хуже взрослых, они просто осознают это немного иначе. Около часа тому лёгкие похлопывания по лбу разбудили его. Его рот, уже готовый открыться, чтобы задать вопрос, оказался прикрыт ладошкой его сына. Феб приложил указательный палец к своим губам, призывая родителя быть тише. Его голубые глаза то и дело поглядывали на маму, чтобы убедиться, что она не проснулась. Минни, конечно же, последовала за своим братом, уже тянула его за руку, желая поговорить в иной комнате, чтобы вдруг не разбудить Марию своими голосами. Оказалось, что дети хотели порадовать её завтраком, приготовленным ими лично, и Петя не смог отказаться. Так они и оказались здесь. — Ну всё, маленькие гуппи, — мягко произнес он, подходя ближе. — Вам не кажется, что пора вернуться к еде? — его ладони подтолкнули сорванцов оставить их маму в покое и вернуться к трапезе. Мария хихикнула, наблюдая, каким обиженным стало выражение их лиц. Она подняла голову и встретила взгляд Петра. Он мог прочитать в её глазах благодарность. Не каждый имел утром столько сил, как Минни и Феб. Пётр подошёл ближе, обнял Марию за плечи и наклонился, чтобы поцеловать её. Была его очередь насладиться присутствием этой прекрасной женщины. Их губы встретились в мягком приветственном поцелуе, который они разделяли каждое утро. — Тебе тоже следует отведать завтрак, — произнес Пётр, указывая на нейтронную тарелку. — Мы с гуппи очень старались, — он подмигнул жене и повёл её к столу. На этом моменте и кончается их семейная идиллия. Стоит только Марии заметить тот самый пергамент, адресованный ей, и её взгляд тут же холоднеет, жилки на лице напрягаются, и вот перед ним уже не его жена, а главная жрица Атлантиды, готовая исполнять свои обязанности. Пётр задумался о работе Марии. Он понимал, что как только она заметит ответ, то уже не останется дома отдыхать. Он знал, насколько важен вклад Маши в их жизнь. И нынче, когда на горизонте есть что-то столь странное и неопределённое, как Оливер Петти-Браун, его жена особенно нужна государству. Она такая целеустремлённая, — подумал Пётр, после месяца с их знакомства. И это было самым точным её описанием. Даже тогда, будучи обычной ученицей врачебной академии, она всегда стремилась показать себя, сиять самым ярким огнём. Наверное, именно это привлекло Савелия, раз он доверился ей. И не зря, Мария множество раз спасала жизни их отряда в те злополучные дни. Она и Савелий горели словно падающие звезды, о которых он частенько читал своим детям. Пётр не был уверен, смог бы кто-нибудь другой провернуть всё то, что сделали они для Атлантиды. — Знаешь, ты ведь можешь просто остаться дома, — говорит Пётр, наливая жене чаю. Да, он знал, кем была его жена, но иногда ему хотелось, чтобы её должность занимал кто-то другой. — Ты что, Петя? — Мария посмотрела на него как на чудака. — Я не могу больше откладывать это дело, мы там вовек не сможем решить его, — она вздыхает, поднимая пергамент. — Мы и так слишком долго откладывали это. — Но ты же можешь попросить, — настаивал Пётр. — Савелий поймёт. — Возможно, — ответила Мария. — Но я не буду этого делать. Я не могу подвести его и Атлантиду, — оставив пустую чашку на столе, она съела ещё один кусочек завтрака и поднялась из-за стола. — На обед не жди. Я буду во дворце, нужно обсудить отчет с Савелием, когда я сама ознакомлюсь с ним, — Маша быстренько целует его в щеку, заверяя: — Эй, не обижайся, обещаю, вечером я вся твоя. — Она подмигивает и, поглощённая изучением пергамента, уходит, оставляя мужа и детей заканчивать трапезу без нее. И всё-таки иногда ему хочется ударить Савелия чем-нибудь тяжелым. Нельзя же вот так постоянно красть его жену. Нет, он никогда не ревновал её к нему. Видит бог, Петя даже не был уверен, сможет ли кто-нибудь пробраться в сердце их правителя. Кажется, Савелий был влюблен в работу, и, судя по всему, думал, что они все разделяют это чувство. Мария всегда потакала этой его части. Петя знает, что таким образом она хочет помочь своему другу. Они все делают это добровольно: напрашиваются на лишние часы за хоть какой-нибудь работой, лишь бы Савелий не падал в обморок от усталости. Но Маша делает это слишком часто, иногда в ущерб себе. И, уставившись на двери, словно это они были виновниками ухода его жены, Петр чувствовал себя немного разочарованным. *** Оливер стоял перед зеркалом, уже некоторое время рассматривая свое отражение. Его окружали запах новой одежды, которую слуги сшили специально для него, и редкие вздохи и комментарии Романа, перебирающего различные рубашки. Жемчужина Атлантиды внимательно подбирал для него каждую частичку нового образа. Ведь «негоже гостю в коричневом ходить, как слуге в самом деле», — произнес он, поднимая очередной наряд, словно это было нечто священное. Оливер, однако, не разделял его негодования; он всегда любил носить подобные оттенки. Они ощущались как нечто теплое и безопасное, Петти-Браун верил, что так он будет выглядеть добрее со стороны, и младшие братья не будут убегать, стоит им догадаться, что перед ними не Лео. Он посмотрел вокруг, и его взгляд снова упал на разнообразие одежды, раскиданной по комнате. Серая, серая, серая... — думал он, ощущая легкую досаду. В его сердце возникло противоречие: с одной стороны, он понимал, почему жемчужина выбрал его; этот цвет определенно символизирует что-то в здешней культуре, о чем он пока не догадывается. Но с другой стороны, было немного непривычно, что Богдан и Рома подбирали ему довольно броскую одежду. Оливер вздохнул, вновь взглянув в зеркало. За его спиной Роман сосредоточенно продолжал перебирать рубашки, словно художник, выбирающий краски для своего шедевра. Его белые волосы были аккуратно заправлены за уши, но они то и дело норовили сползти на глаза, затрудняя обзор. Сейчас как раз был один из таких моментов. Челка вновь выбилась вперёд, свисая перед склоненной головой, заставляя Рому хмуриться и оставлять свое действо, чтобы исправить это. — Как вы используете его? — юноша вновь ненадолго откладывает одежду, чтобы посмотреть на Петти-Брауна. — Я имею в виду, мы же под водой и довольно глубоко, сюда не доходит солнечный свет, не то что лунный, — они говорили об этом уже несколько минут. Любопытный Оливер не смог удержаться и не спросить про лунный календарь, о котором вчера вечером невзначай обмолвилась Мира. — Нам не нужно следить за небесным телом, чтобы знать, в какой фазе оно в эту ночь, — сказал принц, передавая ему новую рубашку. Эта была из тех немногих, которая не представляла собой серое месиво. Совершенно обычная слегка кремоватая рубашка — была словно глотком воды в пустыне. — Жрицы ведут календарь, там указано всё, что следует ведать, но не то чтобы мы действительно использовали его, — Рома отворачивается, ожидая, пока Петти-Браун переоденется, но продолжает говорить. — Он нужен только для следования нашим древним традициям. С рождением ребенка родители идут молиться за его душу в храм, где жрица проводит обряд, заклиная младенца, а для завершения даёт ему имя согласно этому самому лунному календарю, — теперь же Роман осматривает Оливера в его новом образе. Он кажется завороженным, даже замолкает на минуту. — На самом деле там всегда несколько имён, родители могут выбрать то, что им ближе из списка, — дополнил он. Это имело смысл. Он последовал примеру юноши и тоже осматривал себя в отражении, пытаясь подставить новую информацию к уже существующей картине Атлантиды в своей голове. Наконец, он осмыслил всю ту странность, которую испытал, когда впервые оказался среди атлантов. Имена были просто ещё одной странностью этого легендарного места, коей он был удивлён в начале. Латинские, греческие, германские, скандинавские и славянские имена вместе? Довольно редкое зрелище, если кто-нибудь спросит его. Однако к этому было легко привыкнуть. Он также встречал и английские имена; одна из служанок, что часто заглядывает к нему в покои, её звали Элизабет. Было приятно наконец узнать, в чем же причина такого странного разнообразия. Рома, заметив, что Оливер погрузился в свои мысли, усмехнулся, продолжая разъяснять здешние порядки наземцу: — Каждое имя несет в себе силу, — юноша подошёл ближе, заглядывая в зеркало вместе с ним. — Оно может определить судьбу человека. Луна влияет на наши жизни, и имя, данное под её светом, становится частью нашей сущности, в этих строчках Петти-Браун мог различить знакомую долю иронии, появляющейся, когда Роман старался говорить важно о вещах, коих таковыми не считал. Он и раньше замечал, что тот не то чтобы жалует традиции и обычаи своего народа. И, конечно же, Миша не упускал возможности напомнить об этом своему другу и подтвердить наблюдения Оливера, всякий раз, когда жемчужина выполнял свою работу по-своему, не так, как ожидали от него другие. Сам он не видел в этом проблемы: есть ли разница, каким образом было сделано дело, если оно было сделано? Петти-Браун поворачивается и, от неожиданности, что юноша стоял так близко, чуть ли не падает на него, но вовремя отступает на шаг назад, ближе к зеркалу. — А твое? — произносит он, чтобы отогнать смущающую минуту молчания. В этот раз вопрос звучит чуть тише: не было смысла говорить в полный голос, если человек, к которому он обращается, стоял критически близко. — Тут не будет какой-то увлекательной истории, — ответил Рома, спустя неприлично долгие раздумья. Его внимание было приковано к голубым очам наземца, в которых, оказывается, можно было утонуть. Иначе Оливер не мог бы объяснить заторможенность жемчужины, а также его слегка порумяненные щеки. — Отец сам дал мне имя, просто потому что захотел, — на лице юноши появилась знакомая хрупкая улыбка, которую он показывал всякий раз, когда Петти-Браун говорил что-то по его мнению смешное, или когда вспоминал о своей семье. — Пётр говорил, что Мария чуть не прокляла отца, когда узнала, что он сделал это. Кажется, она ждала дня, когда сможет провести обряд и дать мне имя, — его улыбка преобразовывается в беззлобную ухмылку, и Петти-Браун неосознанно отражает её. Оказывается, Рома не единственный, кто пренебрегает традициями Атлантиды. Конечно, Оливер видел Савелия лишь раз, но никогда бы не подумал, что такой серьезный человек, коим он кажется, будет с лёгкостью нарушать устоявшиеся порядки. — Но не дай Марии запутать тебя. Уж поверь, не велика была потеря, она совершенно точно отыгралась на двойняшках, — Оливер не сразу догадался, что речь шла о тех детях, которых он встретил во дворике у Петра, а как понял, то посочувствовал им. Феб и Минерва не были бы теми именами, которыми бы он хотел назвать своих детей. Но, возможно, он действительно понимал далеко не всё. Оливер бы сказал, что имена в общем-то подходят под внешность тех милых детишек. И как у такой грозной женщины и её серьезного мужа могли родиться такие чудесные крохи? И всё-таки это интересно. В каком-то смысле он находил сходства между ними и самим собой. Он и там не походил на родителей ни внешностью, ни характером. Мысли Оливера плавно перекатились к себе. В детстве он частенько задавался вопросом о своей внешности; для этого не было особых причин, но не мог же маленький он понимать, как же всё это работает. «Я никогда не считал себя очень похожим на родителей», — частенько отвечал он людям, пусть это была и не совсем правда. У него были глаза матери — глубокие и выразительные, голубые, как небо в ясную погоду, но также была и блондинистая чёлка на фоне остальной копны рыжих прядей, которая иногда придавала ему вид, схожий с отцом, как и временами холодный, расчётливый взгляд. Уильям считал их похожими. Сейчас Оливер всё больше склонен согласиться с ним. Но в то же время те самые рыжие волосы он всегда считал наследием семьи своего отца. И хотя он никогда не встречал эту часть своих родственников, Уильям утверждал именно так. Маленький Оливер был опечален несколько дней, когда на вопрос о своих волосах он получил разъяснение не только о них, но и о семье родителя. Близкая её часть, такие как родители, ушли из жизни ещё до их с Лео рождения; братьев или сестёр у Уильяма не было, а с дальними родственниками они никогда и не держали связи. — А твои брат и сестра? — Петти-Брауна интересовало, был ли Савелий тем человеком с плохим вкусом, который выбрал для шустрого парнишки его имя. — Богдан и Мира? — видимо, у жемчужины сегодня было действительно хорошее настроение, он приподнял бровь, услышав новый вопрос наземца, но его губы расплылись ещё сильнее. — Савелий не имеет к этому никакого отношения. И, кстати, у меня есть ещё один брат, — произнес он, заставив уже Оливера тянуть свои брови вверх. — Он отсутствовал некоторое время, но совсем скоро вы сможете познакомиться, — голубоглазый кивнул. — Надеюсь, это будет более спокойно, чем в прошлые разы… — ему бы не хотелось ещё раз падать в обморок, как при первой встрече с Мирославой, или снова выторговывать свою жизнь у четырнадцатилетнего мальчишки. Не то чтобы у Богдана был шанс навредить ему тогда. Он хотел бы, чтобы их встреча с новым родственником Ромы прошла гладко, без неожиданностей и потрясений. Оливер, погруженный в свои мысли, не сразу заметил, как Рома, поймав его взгляд, тихо рассмеялся. — Ты не переживай, — сказал жемчужина. Его голос был тихим, но даже так наземец мог слышать в нем извиняющуюся интонацию, будто это он был виновен в казусах, что прикончились тогда. — С Нояном ты не найдешь проблем, — Оливер кивнул, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Однако в его голове всё равно рисовались картинки: как он снова оказывается в центре какой-то безумной ситуации. И Петти-Браун бы не удивился, случись оно именно так. — Знаешь, к его возвращению отец устроит семейный ужин, на который ты тоже приглашен. Уж извини, я не могу оставить тебя одного, — Рома наконец отошёл от него, присаживаясь на его кровать. — У тебя будет честь попробовать больше наших блюд. Особенно тех, что любит Ноян. Например, «Коралловый салат» или «Торт из морских раковин». — Звучит довольно… экзотично, — с улыбкой сказал Оливер, представив, как будет выглядеть весь обставленный едой стол. Рома улыбнулся, кратко хихикнул и, казалось, ещё больше расцвел. Глядя на него, мысли Оливера вернулись в недалёкое прошлое. К их поцелую, который, казалось, изменил всё и ровным счётом ничего. Сейчас Петти-Браун едва ли понимал, насколько серьезно воспринял Роман его слова в тот день. Однако тогда, как только он ответил на этот смелый жест, мир вокруг него замер. Он чувствовал его губы — это было реальностью. Скоротечной реальностью. Мгновение прошло, и Рома отстранился. Он не выглядел потрясённым или обиженным. Отнюдь. Юноша лишь ухмыльнулся на его растерянность, когда «Ромео и Джульетта» ударили Оливера по лбу, словно возвращая его к действительности. Но спустя миг его лицо растеряло всю игривость, и вот Роман слегка тревожно выпроваживал наземца из своих покоев, оставив в душе Оливера только смятение. На первый взгляд всё вокруг осталось неизменным: Рома продолжал вести себя так, будто между ними и не было той искры, вспыхнувшей тогда, словно и не было того поцелуя. Но Оливер видел лучше. Он знал, что это не так. Рома стал более открытым в его присутствии. Петти-Браун наблюдал, как его глаза ярче светились, когда он сам охотно рассказывал о своей жизни, как раньше это делал для него Петти-Браун. Эти моменты были для него словно проблески света в мрачной пещере; он чувствовал, что что-то изменилось, пусть и не совсем заметно для кого-то другого, но не для него. Даже их тихие дни в покоях принца стали более живыми. Они иногда перебрасывались парой слов за обедом, и иногда его щеки краснели, стоило Оливеру оказаться чуть ближе положенного, но Рома всегда молчал. И Петти-Браун не совсем понимал, как ему следует это толковать. Дверь в его покои неожиданно открылась, пропуская внутрь маленького мальчика, что тут же побежал в объятья Романа, и тот едва успел раскрыть руки. Он потрепал его вьющиеся русые волосы и посадил рядом с собой на край кровати, дабы узнать причину его появления. Мальчиком оказался Феб, прибывший сюда по их души. Кажется, настало время Оливеру ещё раз пересечься с главной жрицей. *** Храм встретил его знакомой масштабностью, завораживающей глаз. Это был всего лишь второй раз, когда ему посчастливилось оказаться здесь, и теперь он смог заметить больше деталей, те, что при прошлом визите остались без внимания. Поднимаясь по величественной лестнице, Петти-Браун едва сдерживался, чтобы не запрокинуть голову всё сильнее; от падения в ту минуту его спасла только рука Романа, вовремя схватившая его. Голубые очи цеплялись за нечто чуть ниже широкого антаблемента. Венчающая часть колонны — капитель, имела индивидуальный дизайн для каждого ряда выстроенных столпов. На тех, что обращались ко входу, можно было увидеть детали, характерные для Коринфского ордера — одного из самых распространённых в Греции. Некоторые части композиции оказались позолочены: тонкие, едва заметные золотые линии тянулись вдоль рельефа, имитирующего листья. Капитель колонн внешнего ряда не была похожа ни на один из известных ему стилей. Закрученные линии, присутствующие там, отдалённо походили на свойственные ионическому ордеру волюты, однако Петти-Браун с лёгкостью исключил этот вариант. Видимо, это был оригинальный дизайн, который применил тогдашний зодчий, основываясь на уже существующих. И, пускай на данных капителях не наблюдалось позолоченных деталей, смотреть на них хотелось так же долго и пристально. Композиция была тяжелее и многограннее, в каком-то смысле немного чересчур. Неудивительно, что в первый раз Оливер не заметил этого великолепия. Его разум был охвачен мыслями о родном Лондоне, что не оставляли там и одного кубического сантиметра для других дум. Но сейчас он смог воистину полюбоваться изящностью архитектуры того времени. Петти-Браун достигает вершины, с рукой Романа на своей спине, поддерживающей его, словно тот всё ещё боялся, что он действительно может засмотреться и упасть. Как только они вошли внутрь, Оливер останавливается, затаив дыхание. Он оглядывался, стараясь подметить больше деталей, сравнивая храм с воспоминаниями. На этот раз он увидел больше. Вокруг него развертывалась грандиозная картина — потолок, поддерживаемый колоннами, которые были идентичны тем, что наземец видел ранее; огромные фрески, изображающие сцены из жизни атлантов, их праздники и обряды, захватывали его взор, а свет Илиоса, подобно золотым солнечным лучам, пробивался сквозь щели, освещая мозаичные полы, усыпанные ракушками и цветными камнями. В первом и главном зале сегодня не было никого, кроме них. Кажется, Роман упоминал, что это была просьба Марии. Маленький элемент секретности, что напоминал Петти-Брауну его статус нежеланного гостя, несмотря на довольно лояльное отношение к нему. И он уже был готов последовать за Романом, когда его глаза разыскали ту самую статую. В центре помещения, в полумраке, она стояла словно выжидая, что прихожане подойдут ближе, помолятся у её ног. Оливер пристально смотрел на неё, чувствуя нечто странно знакомое. Долгие струящиеся волосы богини были сплетены в странную композицию, напоминающую ему омелу. Некоторые пряди обрамляли её лицо, другие же падали на плечи, создавая впечатление, что волосы сами по себе живут и движутся, как тени, играющие на стенах храма. Одежда богини была выполнена из того же материала, что и сама статуя — тёплого, светлого камня, который, несмотря на потёртости и трещины, сохранял свою красоту. Её руки были простираны в разные стороны. В одной она держала книгу, на открытых страницах которой совсем не было букв, только таинственный символ, который уже был знаком Петти-Брауну; видимо, он видел его где-то в Атлантиде ранее. В другой — корону, которая всего на мгновение сверкнула в этом тусклом свете. И здесь вознил его новый вопрос. Он не понимал, зачем богине корона: разве может она нуждаться в власти или почестях? Зачем же наделять её атрибутом, который больше подходил бы земному правителю? Действительно ли статуя изображала богиню? Была ли женщина перед ним просто статуей? Мягкие линии и изящные формы её одеяний придавали ей вид, будто она вот-вот оживёт и сделает свой тяжёлый первый за тысячелетия шаг. Однако время оставило свои следы: мелкие сколы и потёртости придавали статуе некий налёт печали, как будто она сама страдала от забвения. Петти-Браун крутит головой, тут же отрицая недавние домыслы. В холодной статуе женщины не было живости, только пустые глаза — бездонные и лишённые жизни. В них не могло быть ни радости, ни печали, только холодная безмятежность и пустота. Глубокие впадины, лишённые радости и зрачков, лишь подчеркивали мрачное величие статуи — не более. Она завораживала, но и немного пугала его. — Ром, — Оливер слегка морщится от резкой громкости собственного голоса, его уши уже успели привыкнуть к безмолвной тишине этого места. — Кто это? — указательный палец поднимается в направлении работы скульптора. — Хм, разве ты не прочитал о ней в книге? — юноша отвечает в замешательстве. Книга о королевской семье, которую Петти-Браун позаимствовал у принца сегодня утром? Он успел прочесть более чем семьдесят страниц, но как это связано со статуей? — Я понял, ты почитал её богиней? — Оливер кивает и понимает, что не зря его смутила корона в руках девы. Видимо, она была членом королевской семьи, родственницей Романа. — И всё-таки ты не совсем ошибаешься. Это статуя изображает бывшую королеву Атлантиды. Последнюю истинную королеву этой земли, ту, что видела настоящее солнце каждый свой день. Во время её правления и произошло то ужасное бедствие, а она погибла, защищая свой народ от варваров и неизвестной силы. Люди любили и уважали её, и, конечно же, не собирались забывать. Спасшая их жизни, она стала для атлантов символом отваги и покровительства. Сейчас прихожане молятся у её статуи, надеясь, что дух королевы всё ещё здесь, слышит и помогает нам. Для многих она действительно божество, которому можно поклоняться. Оливер задумался. Возможно ли на самом деле, чтобы дух женщины, погубленной в бою, продолжал оберегать людей? Конечно, это лишь легенда, созданная для того, чтобы поддерживать надежду и спокойствие людей. Однако Петти-Браун бы не удивился, если бы это оказалось возможным. Атлантида старательно пытается перевернуть его мир с ног на голову. Он вспомнил о тех пустых глазах статуи — в них не было ни радости, ни печали, ни какой-либо другой эмоции. Образ человека, воссозданный для поклонения, не может быть им. Он не может ничего сделать. Оливер никогда не верил в магические свойства предметов. Он был достаточно далек от учений церкви для этого. Однако он понимал, почему это так важно для атлантов. Людям надо верить, чтобы жить было не так страшно. Поднявшись на верхний уровень, они оказались в зале без окон, свет исходил от странных факелов без огня на стенах и отражался от витражей, создавая интересные узоры на светлом каменном полу. Здесь было тихо и спокойно, но в то же время ощущалось ещё недостаточно окрепшее, но уже обхватывающее кончики его пальцев чувство тревоги. И, кажется, оно настигало не только его: Роман не моргая смотрел в сторону самого грандиозного из витражей. Петти-Браун не мог понять, что изображено на нём, но что-то подсказывало ему, что дело было совсем не в рисунке. Он оказался прав. Юноша потянул его ближе к стене, рукой проталкивая одно из стёклышек в углубление. Витраж оказался скрытой дверью, ведущей в кабинет главной жрицы. Помещение практически не отличалось от того, что он уже видел при первой встрече с Мирославой, только оно казалось немного больше и просторнее. Здесь не было второй маленькой комнатушки, откуда Мира приносила свои инструменты, потому что всё, что могло пригодиться, жрица хранила прямо здесь на вытянутом комоде с множеством полочек снизу. Или по крайней мере Оливер так думал. За столом их уже поджидала Мария. Её одеяние выглядело практически идентичным тому, которое Петти-Браун видел на ней в покоях Ромы, только очнувшись после крушения. Но на тогдашнюю себя она была не похожа. Мария месяц назад выглядела вспыльчивой, но серьёзной девушкой, всем своим видом показывающей недовольство его появлением в Атлантиде и в покоях принца. Сейчас перед ним была более спокойная и уставшая версия её, ту, которую ему уже довелось узреть на празднике. Однако сейчас жрица будто бы немного потеплела к нему; её взгляд на него был настороженным, но не враждебным. Она усадила их обоих на маленький диван, готовясь начать осмотр наземца. Рома в этот раз сидел как можно ближе, видимо, чтобы быть рядом, если что-то пойдёт не так, и он снова упадёт в обморок. — Изучив отчёт Мирославы, я пришла к одной мысли, которую стоит сейчас же проверить, — Мария нависает над Петти-Брауном и пристально смотрит в его глаза. — Рома, переведи ему мои слова, — сказала она, отстранившись. Жрица отошла к комоду, смачивая руки в маленькой глиняной мисочке с прозрачной жидкостью, а после промыла в ней длинную иглу. Вернулась она уже не только с иглой, но и с ровным квадратом стекла в руках. — Если проведение прошлого исследования не дало своих плодов, значит, надо капнуть глубже, — Роман, как и было велено, перевёл её слова на родной язык Оливера, наблюдая за действиями своей бывшей преподавательницы. Её влажные пальцы схватили его безымянный, растирая его, а после неожиданно вонзила в него ту самую иглу, заставив наземца издать тихий звук удивления и боли. Алая кровь начала медленно образовываться на его коже, но ей не удалось расти далеко. Мария перевернула его ладонь, дожидаясь, пока капля не упадёт на стекло, а затем протянула Роме маленький зелёный материал, который тот тут же обмотал вокруг раненого пальца. Он заметил волнение Петти-Брауна и осторожно, ненавязчиво погладил его ладонь. — Мария бывает спонтанной, но она лечит, а не вредит людям, клянусь, — юноша захватил руку в свои тёплые руки, обещая, что никто не навредит ему. — Спроси у него, не случалось ли чего-нибудь странного с ним за это время, — жрица ушла к своему столу, записывая что-то пером на пергаменте, таком же, коих было и так много на её рабочем месте. Оливер отчасти смог понять её речь, но всё-таки повернул голову к принцу, ожидая, когда он заговорит уже на английском, и когда это происходит, он не мешкает с ответом. — Сначала не понимал, что именно это было, но теперь я уверен. Миша, когда мы были в библиотеке, говорил со мной, как вы можете, без слов, — Петти-Браун замолкает, понимая, что сказал что-то не то, ведь выражение лица атлантов быстро меняется: глаза Романа расширяются, а рот слегка приоткрывается, он и сам, наверное, не замечает, как замирает, а Мария хмурится, словно не верит его словам, когда принц переводит их ей. — Миша… что он сказал тебе? — юноша вновь переходит на английский, придвигаясь к аристократу ближе. — Ничего, что бы я смог понять, — Оливер качает головой и произносит то странное слово, так легко проникнувшее в его голову в библиотеке, — "ФСУ", что это? — светлая бровь поднялась в недоумении. — ФСУ? — Рома удивлённо переспрашивает. — Это подводные лодки, мы используем их, чтобы подниматься на поверхность. — Последовала долгая и напряжённая тишина, совсем не такая приятная, как рядом с работающим принцем в его покоях. Однако, закончив своё дело, Мария вскрикнула; её яркие очи округлились в шоке, и она резким голосом выпроводила их из своего кабинета, формально поклонившись Роману. **** — Мы должны сею же минуту отправить его обратно! — в который раз вскрикивает Мария, громко ударяя руками о дубовый стол. В зале переговоров сегодня было довольно шумно. В частности, из-за споров главной жрицы и верховного рыцаря. Хотя Пётр не совсем уверен, что термин «спор» здесь уместен. Оба выражали похожие мнения и представили единый фронт против явного несогласия Петра и молчаливого невмешательства Савелия. Мария час тому вбежала в пакои правителя, позабыв обо всяком уважении, лишь бы скорее сообщить ему, что их самые страшные догадки подтвердились. Именно так эту историю поведала Петру его жена, когда он примяался во дворец, после того как дворецкий сообщил ему о внезапном собрании. Этот день оказался намного длиннее, чем он ожидал. Однако ему пришлось мириться с положением дел, ведь Савелию нужна была его помощь, пока двое весьма активных членов совета не опрокинули его стул. Уж слишком настойчиво они старались донести свою мысль до правителя, практически вторгаясь в его личное пространство. Пётр прокашливается, однако этого мало, чтобы громкие голоса других притихли, но зато хватает, чтобы привлечь внимание правителя. Савелий сидел во главе стола, но не принимал участие в обсуждении проблемы, что вдруг стала столь серьезной. Его голова ранее была опущена, а руки теребили кончики косы, в которую были сплетены светлые волосы. Он был полностью погружен в себя, и мужчина засомневался, действительно ли ему следует вмешиваться. Но кое-что заставляет его продолжить. Это «кое-что» стало заметным, стоило Савелию поднять голову в его сторону. Серые и золотые глаза встретились, и советник смог узреть в них нечто, что совсем не вязалось с привычным пониманием их обладателя. Там было сомнение и нерешительность, словно он не знал, что делать. Савелий выглядел таким же уставшим, как Мария сегодняшним утром, и невольно Пётр задался вопросом: смыкались ли его веки этой ночью. — Вы себя хоть слышите? — говорит советник, заставляя Марию и Стефана застыть по обе стороны от Савелия. — Мы не можем вернуть Оливера в Англию сейчас, не после всего, что он видел, это подвергнет нас опасности, — продолжает он, под пристальным взглядом правителя, чьи плечи немного отпускаются. Они думали об одном и том же: о нежелательном использовании практик в этой ситуации. — Савелий сможет предотвратить это, — настаивает Стефан, присаживаясь на ближний стул по правую сторону стола, прямо напротив Петра. — Нужна лишь корона! — рыцарь отчасти был прав, и он сам бы согласился с этим планом, если бы не одно большое «но». Он был советником правителя, его долг выбрать наименее опасное и действенное решение, а после предложить его ему. Этот план не был таковым, действенным — да, но не безопасным. Но, видимо, помнили об этом только он и Савелий. И, конечно же, правитель бы не отказался сделать это. Всё, что пойдет на благо Атлантиды, для него важнее себя. Глупец. — Чтобы повторить последствия прошлого раза? — Пётр отвечает спокойно, что ещё больше злит Стефана, но и, как ни странно, действует отрезвляюще. Он умерил пыл и нахмурил брови, видимо, вспоминая «прошлый раз», а Мария громко и нервно вздохнула, присев на стул рядом с ним. Все головы устремились к Савелию, поднявшему руку — сигнал слушать его. На некоторое время стало слишком тихо. Пока в голову совсем ненавязчиво, почти нежно, как будто окутывая замёрзшее тело одеялом, проникли чужие мысли, которые задержались там, обретая очертания знакомого голоса, того, которого никто не слышал наяву уже многие годы. И Пётр слушает, какой вердикт вынесет наземцу их правитель, надеясь на лучший в сложившейся ситуации исход. Им нужно было ещё немного времени, чтобы обдумать этот вопрос не на эмоциях. Конечно, Савелий тоже понимает это. *** Сколько бы не пытался, Оливер не мог заставить себя сосредоточиться на чтении. Глаза бегали по строкам, но читали словно между ними. Он хотел отдать все свое внимание книге, но спустя несколько прочитанных слов Петти-Браун обнаруживает, что вновь впадает в думы. Наземец вздыхает и откладывает предмет на маленький столик с кувшином перед креслом. Да, он снова монополизировал его, поселившись в покоях Романа. Историю Атлантиды он дочитал несколько дней назад, но благодаря принцу смог получить новое увлекательное чтиво о королевской семье. Книга оказалась весьма занятной не только из-за информации, что она в себе несла, но и из-за странного способа её подачи. Книга рассказывала историю в обратном порядке, начиная с сегодняшнего дня и заканчивая где-то около нескольких тысяч лет до нашей эры. Вот почему Оливер не узнал статую в храме — он просто прочитал слишком мало. Однако было и кое-что другое, зацепившее его внимание. Ему хотелось позже обсудить это с Ромой, в особенности ради уточнения непонятных моментов. Читать книги на едва знакомом языке — та ещё морока. Он мог понять значения слов неправильно, выбрав в словаре не тот вариант перевода. Голубые очи, следуя за мыслями, обратили внимание на жемчужину. Роман, как всегда, молча сидел за столом, окружённый бумагами, коих было намного меньше, чем раньше. Наказание ведь уже кончилось. Его глаза, выглядывающие из-под ресниц, были опущены вниз, перечитывая один и тот же текст несколько раз. В моменты особого сосредоточения принц покусывал губы, а когда заканчивал с очередным пергаментом, едва заметно кивал сам себе и ставил печать, откладывая его в сторону. Весь такой оторванный от реальности, поглощённый работой, он выглядел невообразимо красиво. Хотелось нарушить этические нормы ещё разок, чтобы прикоснуться губами к этим милым щечкам, провести ладонью по светлым волосам и услышать тихий недовольный фырк. Роме не нравилось, когда его отвлекали от дела, но Оливер уже несколько раз позволял себе смещать его внимание на себя, когда считал, что жемчужина работает слишком долго и усердно, явно заслуживая минуту отдыха. И Петти-Браун вздыхает, не понимая, как принц может думать о чем-нибудь кроме того странного поведения Марии. Жрица ничего им не объяснила, но её взгляд говорил больше любых слов. Что-то очень напугало её прямо до дрожи в ладонях. И Оливер не может отделить от себя неприятное сковывающее ощущение чего-то нарастающего, похожего на огромнуб волну, что накрыла его корабль в ту ночь. Словно почувствовав его пристальный взгляд, Роман повернул голову в его сторону, приподняв бровь. На что Петти-Браун лишь пожал плечами, ухмыльнувшись, когда юноша закатил глаза. Но пропала она так же быстро, как и появилась. Двери резко открылись, заставив их обоих вздрогнуть, уставившись на проход. В покои вошло двое мужчин. Один из них был знакомый ему Пётр, чьи серые глаза прошлись по Роману, однако задержались именно на нём самом. Они смотрели серьезно: с тревогой и сожалением, и Оливер не понимал, что было причиной этому. Другой мужчина, думалось ему, являлся рыцарем. Он носил синие одеяния, присущие им, и быстрым шагом приближался к нему. В походке, ярких очах и светлых голубоватых волосах Петти-Браун узнавал Михаила. Возможно, они были родственниками. Мужчина грубо схватил наземца за руку. Приложенная сила заставила его встать на ноги. Это резкое движение не пришлось Роману по душе, вынудив юношу подняться со стула, нечаянно опрокинув его. Он уж было помчался на спасение Оливера, но рука Петра на плече предостерегла его от необдуманных шагов. Они молчали, вглядываясь друг другу в глаза, разговаривая мысленно, как понял Петти-Браун. У него же не было даже обычного разговора. Рыцарь не смотрел в его сторону, лишь сжал его локоть крепче, оглядывая принца и советника. Оливер выхватил свою руку, делая несколько шагов назад. И лишь когда замечает, что мужчина не пытается вновь приблизиться, глубоко вдыхает. Он и не заметил, как задержал дыхание. — Стефан… — начал Роман, но был остановлен появлением в покоях четвёртого человека. — Рома! — Мария подошла к юноше, занимая место мужа, который тут же отошел дальше в глубь комнаты, став в опасной близости к наземцу. — Савелий приказал, если хочешь оспорить — иди прямо к отцу, но не мешай им выполнять свою работу, — продолжила жрица, положив руки на его плечи. — Ты не знаешь всего, — тянула Мария, но Рома не смотрел на нее. — Стоит прекратить это опасное увлечение наземным миром, ты больше не ребенок, оставь это! — борьба пропала из тела принца, но напряженный взгляд никуда не делся, и был направлен на мужчин, которые снова схватили Оливера, словно мелкого вора на местном базаре. В этот раз наземец не сопротивлялся; в конце концов, он и ранее думал, что все закончится этим, только ждать пришлось дольше, чем он ожидал. Секунды казались вечностью, когда его выводили из покоев. Он замедлил шаг, словно пытался отсрочить момент исчезновения за дверями. Взгляд Романа стал настойчивым, полным надежды, будто он хотел сказать: «Я не оставлю тебя, я найду способ». И Петти-Брауну не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять это. Он старался практически не моргать, лишь бы видеть юношу хотя бы на мгновение дольше. Увидятся ли они ещё? Прежде чем двери закрылись за ним, он услышал голос Марии, но совсем не разобрал ее речь.