Лунная соната

      Мёрзлая земля кусала за голые ступни, ломая и раня загрубевшие подошвы. Колючий ветер так и норовил сбить её с ног, жаля оголённые лодыжки и выше, забираясь по нечувствительной больше коже. Она не ощущала ни холода, ни боли, лишь странную ломоту во всём теле, будто совсем недавно его кто-то безжалостно разодрал по частям, а затем неумело собрал обратно. Неправильное тело, чужое, неудобное. Как и всё, что она могла охватить жадным взглядом вокруг.       Яркий лунный свет отчётливо высвечивал жестокую картину — укрывшие широкое поле снежные наслоения и безобразно вспоровшие их борозды изуродованных тел. Казалось, будто окислившиеся горные породы проступили пёстрым багрянцем на тонкой пелене. Не более, чем обман трусливого сознания. Она без всяких сомнений знала, что забивающийся в нос тяжёлый запах металла исходил от протянувшихся кровавых отметин, оставленных после долгой битвы.       Утробный вой рвал саднящее горло, но лишь срывался густыми облаками резких выдохов, стекленел в разряженном воздухе и бессильно опадал пеплом невысказанной скорби. Перед глазами проносились навсегда застывшие гримасы смерти на белых лицах и покрытой инеем шерсти. Она знала многих и в то же время не помнила никого. Какой-то глубоко скрытой частью чувствовала, что они ей не принадлежали. Как не принадлежало собственное имя, и горечь потери, и чужеродное расположение звёзд на индиговом небе.       Было страшно. Чудовищно, нестерпимо. Будто над головой повисло острое лезвие гильотины, готовое вот-вот сорваться и навсегда отправить её в пугающее небытие. Маячивший вдалеке силуэт лишь подстёгивал тошнотворное ощущение, заставляя трястись поджилки. И всё же, она шла. Глупо и безнадёжно. Но по-другому ведь нельзя всё же.       Видимо, наконец, уловив её кроткое движение, тень шевельнулась, вытянувшись во весь рост своей косматой туши, и обернулась с тупым оскалом. Она могла поклясться, что от макушки до мощных когтистых лап вполне могли уместиться две её крепко сложенные фигуры, а разинутая пасть переломить шею, подобно щепке. Ряды белых зубов казались нетипичными для волка — будто заточенные клыки на верхней челюсти, окрашенные чужой кровью, были предназначены совсем другому существу. Но всё же он стоял перед ней, реальнее бесплотного духа и всех сложенных за последние годы легенд, скалясь и капая багровой слюной на подтаявший под его жаром снег.       И странное, давно забытое чувство растеклось по её груди, согревая продрогшие рёбра и заледеневшее сердце, когда глаза поймали его взгляд. Сознательный, озлобленный. Совершенно человеческий. И где-то глубоко в душе она знала — совершенно потерянный, испуганный.       Льдистые радужки буравили сознание, обволакивая его мутными кольцами тумана. И не было больше опостылевшего страха, когда зверь тяжело опустился на передние лапы, отчего сама земля под ней, казалось, вздрогнула. Когда качнулись лунные блики на белесом минерале, показавшимся из-под волн густой шерсти на крепкой шее. Когда собственные ладони, вторя сдавшимся коленям, опустились на заснеженную землю. Знакомый жар коснулся затылка, густой волной скатился вдоль позвоночника, рождая привычную боль в ломающихся костях и растянутых связках. И ветер забрался в чуткие уши, эхом разнося в отяжелевшей голове громогласные ноты лунной симфонии, никогда ранее ей не слышанной.