Безобразная фея

      Всего несколько мгновений назад Хван, от чего уши и нос до сих пор до неприличия краснеют, ползал в ногах у Феликса, целовал забвенно его руки, запоминая каждый контур шрамов мокрым касанием губ, а теперь едет с ним на заднем сидении под устрашающим надзором водителя, в гробовом молчании, в самую задницу мира. И это ещё мягко сказано, потому что для гетто жалеть нецензурных слов – себя не уважать.        “Я тебе кое-что покажу” – прошептал Феликс, молча поднявшись из-за игрального стола, вызывая удивительную реакцию своим гордым безразличием. Спокойствием, вновь подаренным Хёнджином.       Кто-то пытался дотронуться до него, выказать уважение самым изящным поклоном танца “Паванна”. А он не замечал, как будто сталкивался с назойливой пустотой, предпочитая её избегать. И хотя в его глазах вспыхивала неуверенность, некое подобие волнения, которое не сложно заметить, Ли сохранял самообладание, считая, что всё идёт так, как и запланировано. Но парень всего лишь вежливо опускал за скобки факт того, что всё уже давно вышло из-под контроля, а страх признаться в этом самому себе только продолжал обгладывать, оставляя после себя абсолютное ничего.        Поэтому, сидя прямо сейчас с Феликсом, слишком близко, охватываемый звенящей тишиной автомобильного салона, Хвану казалось, что вместо глаз у Ли картинки из бессчётного числа фантомов, в которых он по-прежнему пытается быть сильным, героем, явно лишённым целомудрия, борющимся с неким вселенским злом. Это вызывает смешок у Хёнджина и в ту же секунду вопросительный взгляд у самого Феликса, внезапно вылезшего из густого тумана собственных размышлений.       - И как это?       - А?       - Осознавать, что стал настоящей принцессой? – с усмешкой взглянул Хван.       Феликс, не желая что-либо отвечать, отвернулся, касаясь дрожащими пальцами подбородка. К самому горлу подступила  тошнота, и стоит открыть рот, как все внутренности выйдут наружу. Кожа стала липкой, а тело отзывалось неприятным покалыванием.        - Извини.       Хван отодвинулся в другой угол, пытаясь собраться с мыслями, но под пристальным взглядом, что наровился оставить в его затылке зияющую дыру, удавалось с трудом.       - Как же неловко, - улыбнулся Феликс, возвращая к себе интерес со стороны Хёнджина. –  Также язвишь со снисхождением, а потом просишь прощения, - и, щёлкая челюстью, с каким-то особым интересом осмотрел перчатки, - не думал, что из-за моей глупости очередной Хван будет издеваться надо мной, а я ничего не смогу этому противопоставить.       - Кем он тебе был?       - Похоже, в Лас-Вегасе тебя хорошо отгородили от мира, на который ты имеешь полное право претендовать, - Феликс развернулся вполоборота, прижимаясь щекой к сидению, рассматривая из-под полы Хёнджина. Глаза его улыбались, манили за собой Хвана, давая всем нутром понять, что сейчас самое время начать задавать вопросы.       – Так забавно наблюдать за неведением другого человека и тем, как он пытается отыскать правду.       - За последние недели я узнал столько всего, что в моей голове теперь постоянно шумят голоса совести, которых никогда не было, от слова совсем, - Хёнджин последовал примеру Ли, прижимаясь следом так, что едва не соприкоснулся с носом парня. – А теперь есть. И от этого настолько мерзко, настолько…       Феликс потянулся рукой до Хвана, касаясь тыльной стороной пальцев его скулы, приподнимая прядь смоляных волос. Он жадно хватал каждое слово брюнета, оказываясь заложником пугающего омута беспамятства. Странные, какие-то неопределённые чувства заставляли биться давно остановившееся сердце. В его голове разыгрывался наивный детский спектакль, в тени которого, с одной стороны, зарождался отголосок прежних, не всегда приятных воспоминаний, а с другой – протест сопротивления и подчинения, отторжения и принятия, что напоминало Феликсу стокгольмский синдром. Он знал, что рискует с возможностью запутаться, но почему-то отступать, казалось, уже поздно. И даже если Хван вызывал в нём некогда потерянный трепет, он не станет от собственного бессилия хвататься за него, если только сам Хенджин не решится потянуть его за собой. Тогда Феликс точно сломается, позволит схватить себя намертво, без возможности сделать шаг назад.       - Настолько, что хочется крушить, ломать всё, что попадётся под руку. Грести под самый плинтус, - оборвал Хвана блондин, лишая возможности закончить мысль. – Пока не выцарапаешь себе глубокую яму, кишащую червями. Мне знакомо это чувство.       Феликс опустил глаза на уровне шеи Хёнджина, страшась посмотреть на него прямо. Ему думалось, что Хван вот-вот раскусит его, доберётся до самого сокровенного – сердобольной измученной душонки, которая на грани того, чтобы иссохнуть окончательно.       - Ты прав. В городе грехов меня отгородили от того, кем я должен был стать, - Хван обхватил ладонь Феликса, вынуждая посмотреть на себя. – Однако на мгновение я бы предпочёл всё забыть. И если бы мама снова начала меня убеждать в глупости принятых мною решений, из-за которых я нахожусь сейчас здесь, то я бы без колебаний согласился с её доводами.        Лишь на некоторое время они замолчали. Смотрели друг на друга, пока не начинали растворяться во взглядах. Хёнджин ощущал ложь в словах Феликса, но не мог поймать его на горячем за хвост. Неуловимое отсутствие искренности, за которой периодически вспыхивала правда, до жути щекотало нервы Хвана. В нём возрастал неумолимый интерес, опьянявший рассудок, который с каждым вдохом, с каждым касанием Феликса становился жарче. И пока что только одну правду ему удалось разглядеть: он был заворожен этим дьяволом, что было одновременно и прекрасно, и мучительно.       - Дядя Чон Иль был моим крёстным отцом. От тебя и вправду многое решили скрыть.       Машина резко остановилась.       Хёнджина и Феликса немного тряхнуло без ущерба. Нечеловеческий вопль, что раздался на улице, проникнул сквозь шумоизоляцию салона. Хван от неожиданности дёрнулся, пытаясь всмотреться в темноту через лобовое стекло.       - Он был моей самой щедрой феей. Моей надеждой, за которую я долго не мог ухватиться, как бы ревностно не пытался этого сделать, - Феликс отлип от сидения, вытирая взмокшую от кожаной обивки щёку, и вышел из машины.       Он дождался, пока Хёнджин выйдет следом, наблюдая за его меняющимся выражением лица в не лучшую сторону. А затем, в свойственной ему абсурдности действий, скинул с себя плотный, из белой шерсти плащ, доходящий до щиколоток, в скопившуюся под ногами грязь с примесями снега, и двинулся в темноту, из которой периодически доносились крики, звуки бьющегося стекла или орущих кошек в подворотне, вынуждая следовать за собой Хвана.       Феликс, высматривая всё вокруг, словно хищник, не спеша прогуливался по узким заброшенным улочкам. Его взгляд осматривал каждый угол, каждую трещину и тёмную щель трущоб, отбрасывающих на него очертания особой истории отчаянной бедности, в которой он, к ужасу для себя, не мог до конца разглядеть бедствие, а лишь упивался ей с точки зрения интригующего приключения, потому что с трудом верилось в то, что видели глаза.       Феликса манил не сам факт нищеты, а её тайны, губительная непредсказуемость. Ему хотелось раскрыть её первопричины, понять, что за ней скрывается на самом деле, и, в конце концов, наказать тех, кто позволил этому твориться. Каждый миллиметр потрёпанного фасада зданий не выше двух, где-то трёх этажей, каждый погрязший в каком-то постапокалипсисе двор, каждый пойманный на себе угрюмый взгляд законченного бедняка был для него совсем не отталкивающим, а, наоборот, захватывающим. Его воодушевляла сама мысль стать переменной, которая положит этому трагичному писанию конец.       Хёнджин же, напротив, привыкший к сияющим сеульским высоткам Каннам-гу буквально давился неловкостью в изучении серых панорам кое-где разбитых домов, заросших пустырей. В его голове на фоне неожиданно обострившейся мнимой шизофрении возникла перепалка, потому что ощущение неприязни смешалось с опасным интересом.       Хвану было непонятно, как можно загнать себя в подобные условия и ничего с этим не делать. В попытке отвести взгляд от этой беспощадной красоты взгляд, он впервые смотрел на правду жизни. Смотрел на то, как действительно может быть плохо, без накрученных бигудей, без казавшихся теперь смешными угрызений. Хёнджин чувствовал, что в гетто скрыта мрачная история, с трещинами в асфальте, борьбой и выживанием на уровне животных инстинктов, сделавших местных обитателей такими, какие они есть – напуганными и.. жестокими.        - Куда мне голову склонить? – тихонько проговорил Феликс, не останавливаясь посреди улицы. – Хотел бы весело хоть раз взглянуть на божий мир, - обрывки стихов, рвавшиеся из его уст, превращались в чарующую басистую песню без особого ритма, хотя и их смысл был далеко не радужным. – Когда-то счастлив был, но горе спутник мой с тех пор, – его голос становился громче, уверенней, смыкая над посторонней вознёй убийственные своды. – Как я их схоронил. Я вижу замки богачей, и их сады кругом, - люди открывали окна, с упоением прислушиваясь к Феликсу, а бродяги выползали из своих нор, недоумённо переглядывались прежде, чем уловить смысл.       - Их сады кругом, - пролепетал детский истощенный голос в темноте, вынуждая Феликса с дрожью остановиться. – Моя печаль в тиши, я всем весёлым рад сказать: Бог помочь! – худощавый мальчик с выпирающими рёбрами вышел на свет к Ли, приближаясь к парню маленькими шажками. – От души, о щедрый бог.        Ребёнок остановился в метре от Феликса, сжался, будто закрывал себя со всех сторон непреодолимой стеной, но потом по наивному улыбнулся, приблизившись к парню вплотную, обнимая за ноги.       - Любуюсь на зарю, - выкрикнула женщина из приоткрытого окна. – И, слыша благовест, с тобой, Создатель, говорю!       Голоса, сплетённые из нитей надежды, зазвучали в гетто; собираясь в великий хор, в гимн – песнь бедняка. Сначала их было мало, но с каждой секундой на улицы обрушивалось громкое певческое эхо страданий.       И Хван был поражён нечто подобным. Песня рвалась из самых глубин безнадёжности, из их боли. И он не мог остаться равнодушным. Это было бы по-скотски. Однако Хёнджину тяжело признаться, что при текущих обстоятельствах для него это всего лишь необычное зрелище.       А Феликс наблюдал за происходящим с леденящим молчанием. Он улыбнулся с горькой усмешкой, понимая, что эта песня – не просто звук, а крик о помощи. И он осознавал, что будет лжецом, если скажет, что постарается помочь этим забитым бедолагам. Нет. Он лишь тот, кто в очередной раз их использует, научившись играть на струнах чужих душ, не имея на это никакого морального права.       У этих непримиримых противоположностей, одна из которых Хёнджин и Феликс, а другая – отребья, лежало восприятие их разных миров, жизней и судеб. Но, в отличие от Хвана, Феликс осознает, что не остаётся ничего другого, кроме как врать.       - В небесной стороне, там буду праздновать и я. Там место есть и мне.       Феликс потрепал мальчишку за волосы, и жестом поманил за собой Хёнджина дальше. В неизвестность.        - Я не готов ничего им дать, - наконец-то заговорил Ли. – Лишь обнадёжить в угоду своих корыстных целей, которых, чего бы мне этого не стоило, я добьюсь.       - Я с тобой,- выпалил Хван. – До тех пор, пока месть имеет смысл.        - У твоего отца тоже во всём и всегда был смысл. И где он теперь?       Феликс заведённым механизмом продолжал бродить по гетто, но в какой-то момент движение прекратилось, и Хван едва не столкнулся с парнем. Вернее, с его спиной.       Феликс, опустив глаза, задумался. Он проскочил в знакомый, но уже давно лишённый человеческого присутствия переулок, хранивший для него особенные воспоминания. И он не будет отрицать, что сперва не смог его найти, и что именно сюда намеревался притащить Хёнджина.       - Делайте вашу ставку.       В рассудке промелькнули осколки недалёкого прошлого. В окружающий мир на мгновение кто-то вдохнул жизнь. Здесь, погребённые под запахами вони старой канализации, таились одни из многочисленных прегрешений Феликса.       - Это невозможно!       Феликс насупился, неестественно дёрнув шеей с закрытыми глазами.        - Играем дальше?       Парень призраком проскользнул в проём гниющей и немного потрескавшейся двери брошенного подпольного казино. Внутри стены покрылись тёмными пятнами, в которых будто маячило отражение царившего здесь когда-то хаоса, именуемого азартом. В жилах Феликса закипела кровь, он прислушивался к возникшему в голове шелесту игральных карт, звукам падающих фишек, и бьющихся о грани стакана с бренди кубиков льда.       Ли вдохнул воздух, пропитанный тёплыми воспоминаниями дремлющего внутри монстра. Пыль толстым слоем легла на столы и стулья, опрокинутые в углу игровые автоматы. Феликс практически на носочках подошел к одному из столов. Его поверхность была усеяна засохшими каплями крови, при виде которых у Феликса во рту отдавало послевкусием кусочков разорванного мозга на кончике языка.       - Тут мы и познакомились, - Ли встряхнул со стула пыль и уселся во главе стола, пытаясь осязать кровавые мазки на его поверхности своими пальцами.       - С отцом? – Хёнджин упёрся в обведшую барную стойку, которая под весом его тела с треском прогнулась.       - Здесь фея впервые явила мне себя, - Ли, приоткрыв рот, не решался закончить мысль. – Это знакомство оказалось за гранью здравого смысла, – и, выдохнув, откинулся на спинку стула, - дядя Чон Иль жестоко испытывал меня, что вынудило пойти на радикальные меры, - Феликс снял перчатки и отложил их на край стола, рассматривая с интересом узоры на своих предплечьях, высеченные рубцами сгоревшей кожи.       - Похоже, подарок пришёлся по вкусу.       Хван уставился на лежавшие перчатки.       Непонятно каким образом он умудрился прийти к подобному умозаключению, а самое главное правильному. Похоже, Хёнджин начинает понимать язык тела. Начинает понимать, что ничего просто так Феликс не станет делать. Принцесса специально делает акценты, даёт подсказки, подмечает какие-то детали и теперь Хван начинает обращать на любую незначительную из них в его движении.       - И знаешь, что он сказал, когда всучил мне коробку, обвязанную шелковой фиолетовой лентой? – Феликс рассмеялся, желая тянуть с ответом до последнего. – Никогда не позволяй никому смотреть на свои руки. Они этого не достойны. Для них они, в лучшем случае, станут приговором.       Хёнджин предпочел оставить слова отца без комментариев, всматриваясь в уличную темноту через разбитые окна.        - Он появился только потому, что по достоинству оценил мою волю идти до конца, даже если цель находится совсем далеко, - Феликс облизнул пересохшие губы, скатывая пыль на поверхности стола. – Для этого я придумал план, после которого перестал играть по настоящему. Одно из немногих правильных решений. Потому что когда я начинаю играть, - Ли осмотрел брызги крови на столе, -  кто-то начинает умирать. Знаешь, чем закончилась моя последняя игра? – и с огромным усилием для себя улыбнулся. – Все, находившиеся со мной за одним столом, отдали свои жизни. Прямо здесь. Один затянул себе петлю на шее, - в этот момент Хёнджин посмотрел вверх, примечая оборванную верёвку, колышущуюся от ветра. – А другой, - Феликс достал из-под рубашки пистолет, выдвигая обойму, в которой не было двух пуль, - вышиб себе мозги так, что я до сих пор помню, какие они склизкие, - сплюнув, он поднялся и специально пересел за другой столик.       У Хёнджина от волнения заиграли желваки.       Едва ощутимый холод пробежал по его телу. Он с сожалением смотрел на Феликса, так, словно чувствовал себя виноватым. Интересно, сколько раз он закрывался где-нибудь в комнате и подумывал свести счёты с жизнью, лишь бы перестать изводиться?       Одному богу известно.       - Предлагаю валить отсюда, - воодушевился Хван, -  не испытываю никакого энтузиазма, прибывая тут.       - Мы здесь для того, чтобы ждать. И наслаждаться скромной компанией друг друга, - подмигнул Хвану парень, прежде чем прикрыть глаза и окончательно распластаться на стуле.       - Ладно, - прохрипел Хёнджин, стряхивая пыль с задницы. – Но курить я все равно предпочитаю больше на открытом воздухе, - парень, переступая через мусор под ногами, вышел на улицу. До Феликса в этот момент, кроме свиста ветра через щели, донёсся щелчок зажигалки. И не один раз. ****       Бан Чан никогда не занимался каким-нибудь воинским искусством. Но, будучи ребёнком, он ненароком осознал, что совершенно не жалеет расстаться с жизнью. Отсутствие страха быть погребённым хранилось в самом сердце на протяжении стольких лет, сколько Бан себя помнит. Со временем это превратилось в убеждённость, которая лишена понимания смысла самой смерти. Для него её попросту не существовало. Но сейчас. Конкретно в данный момент. Она сохранилась? Средь затухающих свечей ресторана, где мужчина в пугающем одиночестве принимает трапезу, а в бокале красного вина тонет его жалкое отражение. Он чувствует, как начинает задыхаться, безуспешно пытаясь ухватиться за его края, но каждый раз соскальзывает, погружаясь ещё глубже.       Один из постулатов бусидо гласит, что истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда это правомерно, и умереть, когда это также правомерно. Но как можно что-то прожить, а затем пропустить через себя смерть, если потерял смысл того, ради чего жил и ради чего был готов сгинуть? Больше никого не осталось, лишь безликая оболочка самого себя, гнушающаяся на попытку найти призвание.         Колонны с ионическими капителями взносились к высокому сводчатому потолку, опуская на Бан Чана мрачный лик не подлежащего оспариванию приговора – смотреть, как мир рушится вокруг тебя. И только аромат пряных трав, свежего мяса позволял быть хоть чуточку отвлечённым.       Драгоценные камни, коими был украшен стол, померкли.       Бан Чан пробовал сочные кебабы из ягнёнка, затем надкусил рыбу с мёдом и миндалём и попутно, не раздумывая, проглотил несколько кусочков сыра с фигами. Он как будто пытался вернуть вкус к изыскам, пробуя на язык всё подряд. А по итогу возникало чувство, будто давился помоями. И когда Бан Чан услышал позади себя стук каблуков, который содрогал мраморную плитку, он сдавил нож в левой руке, потихоньку разворачивая его лезвием к запястью.       Бан выдерживал томительную паузу, представляя, насколько бесстрашен человек, осмелившийся явиться сюда и паскудно прервать ужин мужчины. Бан Чан почувствовал у виска холодное дуло пистолета, впитывая истерический приглушённый смех через уши. Пальцы, на которых были закреплены кольца в виде заострённых когтей, скользнули по шее мужчины, оставляя едва видимый кровавый порез. Однако перед столь очевидной угрозой Бан Чан оставался спокойным, даже немного отчуждённым, поймав себя на мысли, что не против попробовать собственную кровь на вкус.       - Здравствуй, старый друг.        Услышав голос, Бан Чан улыбнулся, вернул нож в привычное положение, снова кромсая на кусочки стейк.        - Эффектно, - сунул кусочек мяса за щеку мужчина, наслаждаясь сладковатым соусом, растекавшимся по стенке во рту.       - Премного благодарен.       Когда хватка на шее ослабла, а холодное железо больше не морозило висок, справа от Бан Чана промелькнула красная вязаная жилетка.       Уджин уселся напротив, придвигая к себе сырную тарелку.       Фокусник снова чудит, устраивая очередное запоминающееся появление своей персоны.       - Не буду спрашивать, каким образом ты проскочил мимо близнецов, но у тебя есть время, пока я заканчиваю приём блюда, - Бан Чан вдруг с предвкушением посмотрел на парня, взгляд которого, в свою очередь, был скрыт за чёрной шляпой, выдававшей только угольные пряди волос из тени козырька. – И тебе лучше поторопиться, потому что я очень голодный.       Уджин наколол на шпажку кубик сыра и, приподняв уголки губ, облизал его, морщась. Он взял тарелку, неторопливо вытянул руку и… уронил её.        - Мне всегда было интересно, какой он – одинокий человек, имеющий одновременно всё и ничего? – Уджин снял шляпу, приглаживая и без того зализанную макушку. – Теперь вижу. Не могу не признаться, что испытываю сострадание.       - Не заливай. Со мной такая херня не прокатит.       - Верно, - разочарованно хмыкнул под нос Ким. – Чего не скажешь о твоём брате. Родном брате.       Бан Чан, не дожидаясь продолжения, вскочил и, случайно сбив несколько блюд, подбежал к Уджину. Он сперва, оказавшись в плену гнева только от одного упоминания Феликса, попытался задушить парня, но, собравшись с мыслями, грубо отшвырнул его, вынуждая кашлять после удара грудью об мрамор. Глубоко в подсознании Бан понимал, что Феликс не станет сидеть на месте, что-нибудь да выкинет, в очередной раз напакостит, а ему только останется снова смириться и ничего не предпринимать. Вот только теперь ситуация иная. Ли стал поддаваться всякому безосновательному шантажу, совершать ошибки. Он уже себя раскрыл, а теперь оказался во власти очень опасного зверя, и Бан Чан не мог спокойно с этим свыкнуться.       - Только посмотри на себя. Даже сейчас слепо защищаешь того, кому абсолютно плевать на тебя, - прокашлялся в последний раз Ким, восстанавливая дыхание. – Не пора ли выйти из его тени и начать самостоятельно принимать решения? Всё теперь в твоих руках.       - Ты прав, - склонился над Фокусником Бан Чан, толкаясь языком в щёку. – Одной мерзкой крысе из совета удалось избежать правосудия. Никогда не поздно начать исправляться, – он поднял опрокинутый со стола нож и подставил вплотную к выпирающим сонным артериям Уджина, немного резанув по ним.        - Моя смерть ничего не изменит. Ты это знаешь. И знаешь, что цикл ненависти уже не прервать, - Ким хрипел, сглатывал быстро скапливающиеся во рту слюни. – Как бы ты не старался найти выход, кровь прольётся, поэтому твоя убогая добродетель никого не спасёт. Выберись из клетки, - он приподнялся на локти, ещё больше вонзая в себя лезвие. – Хватит колебаться, ты должен быть самим собой – жестоким, принципиальным, с толикой коварности. Не позорь отца.       Бан Чан боролся. Отчаянно сопротивлялся своему внутреннему монстру, пытаясь заглушить его рёв. Отчаянно пытался бороться за идею мира с несущественными потерями. Однако с каждым мигом он чувствовал, что его решительность угасает, что он больше не может пробовать следовать чему-то разумно. Бан Чан понимал, что Фокусник прав. Он не в силах предотвратить неизбежное, не в силах только самому остаться с запачканными кровью руками. Они дрожали, взгляд мучался от ужаса правды. Но кто он после этого, если не попробует?       - Ничего не выйдет, – вдохнул полной грудью Бан, убирая лезвие с шеи парня. – Как бы ты не старался, - и, возвращая слова Фокусника, - мир вокруг станет чуточку лучше, - он выпрямился, срывая хлопковую салфетку со стола с вышитыми на ней листьями оливкового дерева.       Бан Чан впервые почувствовал себя надломленным. Быть преданным своим убеждениям – его непоколебимое кредо. Хотя и стало оно для него тяжёлой ношей. Возникало чувство, в котором мужчина, словно одинокий рыцарь, стоял над покрывшемся многочисленными разломами алтарём собственных идеалов, не лишившихся ещё надежды.        - Ты теперь из высшей лиги, - Уджин поднялся следом, расправляя образовавшиеся после падения складки на брюках. –  с золотой свечкой от запора в заднице. - Ким приблизился к Бан Чану, положив ладони к нему на плечи, - наслаждайся этим, ведь долго никто в ней не засиживается. Она безжалостно уничтожает всех.       Уджин уже намеревался уйти, но:       - Прямо сейчас Феликс проводит встречу в трущобах. Думал, что ты захочешь знать. ****       Музыкальный класс – оазис в пустыне тревог Джисона.       Когда он брал в руки скрипку, оставались только мелодия и его чувства.  Хан искал утешение в сочинениях Вивальди, первопричину собственной тревоги в лирических строках «Концерта для скрипки соль-мажор». Его затягивала темная, чарующая сила Паганини. В ней реальность погибала в беспочвенных фантазиях переживаний, пронизывающих парня насквозь, будучи их марионеткой в затерянном вихре аккордов. И только Арканджело Корелли возвращал привычную гармонию, ощущение безопасности, как у себя дома, в объятиях матери и… а дальше ничего. Потому что в дверь класса неистово начинали стучать жестокие умыслы.       Ни минуты не прошло, чтобы Джисон  не испытывал стресс в попытках забыться в тех звуках, которые рождались под движением его рук. Тело казалось чуждым, физическое и психическое “я” потеряло истинный смысл, превращаясь в маниакальный психоз. В какой-то момент Хан, допуская кучу ошибок в исполнении партий, сдался и бережно вложил скрипку обратно в футляр. Он бродил по аудитории, валялся на подоконнике. Обдуваемый сочившимся холодом из приоткрытых окон, парень напевал слова первых пришедших в голову строчек позабытых песен, разносившихся эхом по помещению, как будто выло брошенное дитя.       Хан не следил за временем. Практически весь день он проторчал в стенах академии со скрипкой, изредка выбегая в студенческое кафе напротив корпусов, каждый раз раздражаясь появлению в поле зрения водителя, которого мать, видимо, приставила к нему. Джисон обругивал его, но потом сжалился, так как человек всего лишь выполняет свою работу, и ему уж точно не нужны проблемы из-за притязаний парня на жизнь, некоем образом не волновавших его. Хан долго думал, что-то вспоминал, прокручивая в говоре сумбурный разговор с мамой. Ему стало страшно пересекаться с Феликсом, страшно смотреть в глаза Минхо, как будто он являлся подлым лжецом, пытаясь до последнего избежать разоблачения и быть уличённым в чём-то паскудном. Постепенно людей вокруг становилось меньше, день сменялся ночью, а Джисон продолжал заниматься самобичеванием.       Свесив ногу на краю подоконника, он уснул, так и не придя к какому-то логическому завершению размышлений. А когда за дверьми, а затем и в студии вспыхнул свет от фонарика, осуществляющего обход территории охранника поздним вечером, Хан вскочил спросонья, поклонился и, схватив футляр, выбежал прочь. Водитель всё еще ждал и, заметив его, открыл дверь заднего пассажирского сидения. Джисон, раздираемый сомнениями, сначала топтался на месте, потом всё-таки решился сесть. Он хотел озвучить адрес, но быстро вспомнил, что он же привозил его мать, а значит, в курсе. Зачем повторять и понапрасну казаться дураком.        Ехали они в тишине, нарушаемой периодически проносившимися автомобилями на встречной полосе. Лицо Джисона то освещало фонарными столбами вдоль дорог, то снова оно пропадало во мраке, но его выражение стабильно одно и то же – критическое ко всему и к себе. Немного даже казалось, что он сейчас вспыхнет, беситься начнет или на огромной скорости выпрыгнет из салона, причём встанет после этого и пойдёт так, словно ничего и не произошло, сбрасывая с себя непонятные муки совести. Но он сидел, задумчиво поглаживая пальцы на руках.       Как только машина остановилась перед отцовской забегаловкой, Джисон пулей вылетел из неё. Он здесь. Сидит с отцом за барной стойкой и перебирает ягоды. Минхо закатал рукава рубашки, обнажая на ней венчики, и расстегнул несколько пуговиц. Его волосы были небрежными, немного даже сальными. Хан затаился. Человек, ради которого он готов чем-то пожертвовать, сидит с человеком, который пытается уговорить его не идти на эти самые жертвы. Как же иронично. И обоих с недавнего времени он любит, хотя и стыдиться признаться.       Ещё пару часов назад Джисон изводил себя, а теперь с радостью готов кинуться в объятия этих сильных рук, уткнувшись со слезами в грудь. Похоже, Минхо добился своего, и Хан ничуть не огорчён своим проигрышем. Победили чувства, которые он с жадностью держал долгое время на привязи. Но и непоколебимым всё ещё хотелось оставаться.       - Почему ты здесь?        Джисон блефует. Прячется за наигранной враждебностью, надеясь, что Ли до сих пор верит в его красивую ложь. Вот только Хан скалится за его спиной, тем самым выдавая себя, как только слышит характерную для Минхо издевательскую усмешку.         - Я попросил остаться, - отец непривычно для сына встал и приобнял его за плечи. – После произошедшего был слишком большой наплыв клиентов. Как выяснилось, этот мелкий не так уж плох в готовке.         «Не такой уж он и мелкий. Даже расстёгнутая рубашка щас на нём пойдёт по швам» - старался скрыть своё изумление Хан. Вот только довольная рожа Минхо говорила о том, что выходит херово.         - Уже поздно, предложил ему переночевать. Ты не против, если он остановится у тебя в комнате?        - Я не…        - Конечно, нет, господин Хан, - Минхо подскочил, оказываясь позади Джисона, и закинул ему руку на плечи, обнимая невзначай.        - Не забудь принять лекарства перед сном, - Джисон скинул с себя руку, отталкивая Ли, - а то снова боли донимать будут.        Мужчина с улыбкой кивнул и, развернувшись в сторону барной стойки, взял очищенные ягоды, теряясь на кухне.        Сжав футляр, Джисон поднялся по лестнице, прислушиваясь позади себя к шагам самого желанного гостя. Он как будто боялся, что всё ему мерещится, но нет, Минхо здесь, прошел следом за ним в комнату, закрывая за собой без единого скрипа дверь. Ни он, ни Хан не решились включить свет, оставаясь в темноте. Кажется, что им обоим было сложно смотреть друг другу в глаза, оставшись наедине.       Всё происходило молча – Минхо стоял возле двери, наблюдая за тем, как Джисон кладёт футляр на обыденное место под окном, как он подходит к столу, поправляя нотоносцы, закидывая сверху те, что взял с собой утром, и только после этого осмеливается снять косуху.        - Как долго ты за мной следил? – и всё-таки Хан задает вопрос первым. – И когда перестал скрываться?        - Я всегда был рядом, - констатирует Минхо, - просто ты никогда не предавал этому значения.        - Издеваешься?        - Отнюдь, - Ли прошел внутрь комнаты, прижавшись поясницей к столу. – помнишь фестиваль Тано три года назад? Было крайне сложно оберегать тебя среди огромной толпы, - он посмотрел себе под ноги, мешкаясь. – Тогда ты впервые узнал, что мать повторно вышла замуж. Я боялся, что ты вытворишь какую-то глупость, поэтому решился на самую дурацкую идею, которая могла только прийти в голову.        - Это был ты? – Джисон насупился, с трудом собирая обрывки воспоминаний.        - Ага. Я знал, что ты большой любитель праздничных зрелищ, типа фейерверков или что-то вроде того, поэтому, чтобы выцепить тебя из толпы и держать на виду, я решил участвовать в борьбе с поясами.        - Ссирым. Боец с повязкой на глазах, - подытожил Хан, улыбаясь от сложенного пазла в голове.       Когда Джисон узнал о новом браке матери, пришёл в бешенство. Пришлось покупать новый телевизор, потому что парень разбил его пультом, как только наткнулся на эту новость в очередном бредовом выпуске на канале.       Он сбежал. Сбежал от непонимания и боли.       Оставив всё в сумбуре, он отправился в путешествие в никуда, жаждав освободиться от липнувших к нему гадких мыслей.        Тогда Джисон впервые посетил Каннын – традиционное место для фестиваля Тано, где оживали древние обычаи, смех и шутки в народных игрищах, а проводимый конкурс на лучшее знание диалекта провинции был вершиной апогея празднества. Тогда Джисон впервые испытал силы в приготовлении суричхви тток, отведал синчжу и даже специально, по иронии судьбы, поучаствовал в воспроизведении корейской традиционной свадебной церемонии, чтобы расплакаться прямо у всех на виду. Он долго наблюдал за семейной парой, покачивающей своё чадо на качелях. Затем утопал лицом в ирисовой воде. И снова наблюдал. Потом прогуливался между лавочек, присматривая себе сувениры, которые мыслил подарить родителям. Однако понимал, что не сможет, поэтому слезы вновь наворачивались на глазах. Любителя зрелищ необходимо было спасать.       - Подходите. Скорее! Наш непобедимый чемпион – Рисовый бык – сразится с восходящей звездой сегодняшнего дня! Ну, или отважным зазнайкой.       Арена стояла в ожидании бури. Люди толпились вокруг неё, поднимая волну страстей и нетерпения. Их голоса срывались в поддержке своих любимцев, готовых выйти на сцену и вступить в ожесточённую схватку. Воздух гремел от волнующего ожидания. Совместные крики радости или печали определённо заставят всех присутствующих надолго запомнить этот день.       Хан, поддавшись диким, в хорошем смысле, эмоциям толпы, не удержался и, чудом протиснувшись в первые ряды, оказался возле ограждения по периметру арены. Он знал, что это всего лишь праздничная забава и что какого-то кровопролития ждать не стоит, но в любом случае волновался, так как по своей натуре не приветствовал мордобоя. Но люди вокруг творили немыслимое. Они словно принуждали присоединиться Джисона, а он ничуть и не против. Разделить с кем-то радость, да и еще в такой массовости, оставит неизгладимый след яркого воспоминания.        Толпа взметнулась, разорвалась громовым ревом так, как будто воздух надломило на части. Из-за своеобразных закулис вышел он – Рисовый бык. Его лицо со сведёнными бровями к переносице было не просто суровым, а словно создано из самой безудержной ярости. Крупный, жилистый – он возвышался исполином над остальными. Согнувшись в ногах, мужчина прокричал, показывая толпе мощь своих бицепсов. Этот жест сорвал ещё более сильные овации, которые заставили Хана почувствовать прилив страшной для него неистовой страсти.       А затем возник неожиданный контраст – тишина, воцарившаяся над ареной. Так резко, что Хан недоумённо оглядел импровизированные трибуны, занервничав. Справа через ограждение в одних чёрных, чуть выше стоп, хлопковых штанах перелез парень. С шёлковой полупрозрачной повязкой на глазах того же цвета. Его волосы были впечатляюще уложенными для борца, но главным аргументом, несмотря на явную разницу со своим оппонентом, было его тело – широкие, в меру мускулистые плечи, идеальный рельеф груди и мышц живота, а по предплечьям в небольшом количестве тянулись вены.       Джисон, затаив дыхание, смотрел на него, испытывая какое-то жгучее желание подбежать и сорвать с глаз повязку, посмотреть, что за столь самоуверенный в себе взгляд скрывается под ней. Хан от изумления приоткрыл рот, когда смог уловить улыбку на лице парня.        “Ему весело? Да его щас расплющат на этом песке!” – с ужасом подумал Джисон, но не переставал восхищаться проявленной отвагой и надменностью.       Рисовый бык, хрустнув шеей, вышел в центр. Он смотрел на “дохляка” перед собой и, не выдержав, рассмеялся. Несмотря на возросшее напряжение, люди продолжали молчать, переглядываться друг с другом. Такого никто не ожидал.        - Нашёл, - прошептал Минхо, всматриваясь в профиль Джисона.       Ли усмешливо хмыкнул и, взглянув на мужчину перед собой в ответ, начал движение к центру. Преисполнившись нутром убийцы, Минхо представлял, как с хирургической точностью режет артерии в самых уязвимых местах амбала, как одним резким движением сворачивает ему голову, ломая шейный отдел позвоночника. Но, осознавая происходящее вокруг, осознавая, где находится, портить праздник не хотелось. Хотя в голове выстраивались различные изощрённые сценарии убийства, которыми Ли тихонько упивался у себя в голове.       Минхо не дошел до середины, предпочитая остановиться немного дальше положенного. Он собирался начать поединок на своих условиях, что было немыслимой дерзостью и проявлением неуважения.       Понимая, что молчаливое стояние может продолжаться бесконечно, пока Ли всё-таки не соизволит занять предписанную правилами позицию, Джисон взорвался. Не выдержав столь гнетущего ожидания, Хан схватился за ограду, чуть-чуть свесил через неё своё тело и прокричал:       - Вперёд! Врежь ему! Сотри в порошок! – смотрел парень на Минхо, поддерживая внезапно новоиспечённого героя.       Толпа разразилась следом. Вновь над ареной сотрясался воздух. Снова всех заполонили едва не ушедшие переживания и эмоции.       - Что ж, – воскликнул рефери. – Похоже, что мы готовы начать! Три!       Обратный отсчёт.       Джисон затаился. Расширившиеся зрачки выдавали его страх.       - Два!       "Давай” – стиснул зубы Хан.       - Один!       Минхо стоял с гордо расправленной спиной. Он не принимал какую-нибудь стойку, не разминался, рассматривая разъярённого мужчину напротив.       - Бой!       Рисовый бык сорвался. Его тяжелая поступь встряхивала у всех под ногами землю, несмотря на песок, который смягчал все движения. Он мчался прямо на Минхо и, приблизившись к нему, неожиданно высоко подпрыгнул. Ли поднял голову, никак не сопротивляясь грядущей атаке.        “Почему он ничего не делает?” – Хан пытался унять в теле дрожь, волнение, из-за которого его начинало тошнить.       И когда громоздкая туша едва не соприкоснулась с лицом, Минхо улыбнулся. В ту же секунду, он ловко отставил на носок правую ногу, сгинаясь в левой. Быстро ретировавшись, Ли сомкнул ладонь в кулак и нанёс Рисовому быку удар под дых.       Сокрушительный.       Мужчина от невыносимой боли раскрыл рот, сплёвывая. В его глазах лопнули мелкие сосудики. Он “мёртвым” свалился носом в песок, не подавая никаких признаков жизни.       На арену выбежал спортивный врач, после чего стало ясно – жить будет. А самого Минхо после грубого нарушения правил дисквалифицировали. Хотя это ничуть не удержало людей от бурных оваций. Не сдержало Джисона от улыбки после пролитых слёз.       Минхо кратко кивнул.       - Это действительно было весело. А то, как ты опрокинул того тюфяка и… - Джисон замолчал, удивляясь своему воодушевлению.       - Бельчонок всегда что-то празднует, даже если совсем всё паршиво, - Минхо подошел к Хану, склоняясь над ним. – И если он чем-то увлечён, то не сможет остановиться, пока всё не попробует.       - Что ещё заметил или какие выводы сделал? – Джисон язвительно усмехнулся, бросая Ли очередной вызов, и практически ударился об его лоб. – Мне и впрямь интересно.       - Тебе потом становится стыдно, - прошептал Минхо, обдавая разгорячённым дыханием лицо парня, - убегаешь от своих чувств, эмоций, хотя их искренность столь привлекательна, что порой даже у меня сердечко начинает колотиться.        - Но сейчас ведь не убегаю. NDA - Billie Eillish       Минхо смутился от неожиданного ответа. Он немного отстранился, настораживаясь.       Что-то изменилось во взгляде напротив, вспыхнула очаровательная искра в карих глазах, которым Ли готов внимать целую вечность, хотя её может и не хватить. Он чувствует на щеке касание влажных губ,  пальцы, что обхватили его скулы.       - Я правда не могу остановиться, если чем то увлечён, - Хан поцеловал парня ещё раз, более настойчиво, - утром я испугался, а сейчас… сейчас вырвался из тени предрассудков.       Джисон взял Минхо за руку, подвёл к кровати и толкнул на неё, а сам повернулся спиной, сделав несколько шагов назад. Он встал в проблеск лунного света , весь дрожал, медленно снимая с себя одежду, пока полностью не остался голым.        Хан немного вздохнул и, замерев, прислушивался к шагам позади себя. Его пробило на мурашки, когда желанные руки, обхватив талию, легли ему на впалый живот.       - Ошибаешься, - Минхо отпрянул, укутал Джисона в одеяло, задерживая в своих объятиях. – Сейчас у тебя полный бардак в голове. Не горячись, мы обязательно сделаем это, но не так, - Ли поцеловал парня в висок, - и не здесь. Не хочу, чтобы твой отец слышал, как ты громко стонешь.       Минхо укусил Хана за мочку уха, зарываясь носом в его шоколадные волосы.       Он хочет взять Джисона. Очень хочет. Но ещё он хочет, чтобы их хрупкие отношения не начинались так грязно, поэтому готов подождать.       - Тогда поцелуй меня, - выдохнул Хан, ища в темноте губы Минхо, чтобы снова ощутить их теплые касания на себе. – Поцелуй так, чтобы я забыл обо всем.       Его непривычно хриплый голос дрогнул. Будучи измученным, он пытался найти спасение, уткнувшись лицом в шею парня. Вдыхал немного, к удивлению, терпкий запах кожи, заполняя им лёгкие.        - Хочу забыться в твоих объятиях, чтобы этой ночью был только ты и… моя амнезия в твоих ласках.       Тонкая творческая душа Джисона вырвалась наружу.       Минхо ничего не ответил.             Он отпрянул, отводя от себя Хана на шаг. Тот замер, раздираемый непониманием, беспокойно хлопая ресницами.       Ли коснулся подбородка Джисона, приподнимая его. Он хотел снова разглядеть в темноте прекрасные глаза парня, которые теперь, словно звёзды, мерцали от скапливающихся слезинок, готовых пролиться по вспыхнувшим щекам. Они проступали дымкой невысказанной боли, лепестками королевы ночи, готовыми сорваться в одно мгновение.       И, не предпринимая ничего больше, Минхо накрыл губы Хана своими долгим поцелуем.       Размякшее тело не слушалось Джисона. Одеяло едва не слетело вниз, но Ли галантно придержал его, не давая обнажиться парню ни на один лишний сантиметр, кроме манящих оставить на себе отметины ключиц и шеи. Поверх тех, которые успели померкнуть с минувшего утра. Потому что не старался. Потому что делал всё с опаской. А теперь нет.       Неуклюжими шагами они сместились к кровати, пока Минхо не повалил Джисона на лопатки и, прижимая своим телом, не выбил из лёгких воздух.        Ли раздвинул языком рот Хана, легонько, лишь на секундное мгновение обхватывая его шею, скользнув пятернёй по лицу. А Джисон, сжимая ему волосы на затылке, тихонько простонал, цепляясь в ответ своим языком за кончик чужого.       Становилось жарко.       Капельки пота скапливались под носом, на висках от столь тесного взаимодействия. В груди начинало приятно покалывать от духоты разгорячённых тел. И когда в бедро Джисону начал упираться возбуждённый член Минхо, он вообще перестал дышать.       Ли приподнялся на локтях, прорычав от неприятного жжения, доставляемого узкими серыми брюками.        Увидев внушительную выпуклость, и как сильно была стянута ткань, Хан сглотнул. Рука предательски потянулась вниз, обхватывая через неё член. Но не надолго, потому что Минхо схватил Джисона за запястье, отбрасывая руку.       - Нет.       - Тогда пообещай мне.       Ли насторожился.       - Пообещай, что не заставишь меня снова испытать качели в обживаемом тобой и Сонхва туалете.       Минхо с усмешкой посмотрел в глаза, бросавшие ему вызов даже в такой пикантный момент.       - Иначе в следующем таком туалете буду я. Без тебя.       Улыбка моментально слетела с лица Ли. Он ударил руками в спинку кровати над Джисоном, от чего парень зажмурился.       - Больше не играй так со мной, - Минхо сжал челюсти Хана. – пожалеешь, - и, прильнув в последний раз к нижней губе Джисона, припухшей от поцелуев, оттянул её вниз. Затем прилёг рядом, прижимая бельчонка к себе. ****       Хёнджин выкурил последнюю сигарету спустя три часа ожиданий. Он понял это, когда снова вышел на улицу и с досадой лицезрел пустую пачку в руках.       Смяв, он на отшиб выкинул её, ударяя пустую железную банку из-под газировки у себя под ногами. Получилось громко, потому что не специально попал по мусорному баку в углу переулка. Хван догадывался, зачем они ждут. Кого они ждут. А ещё он понимал, что с Феликсом они тут одни. И одни будут выбираться из задницы в случае чего. Примерно такая же ситуация складывалась в загородной семейной вилле Банов. Вот только здесь, в гетто, они не имеют никаких привилегий. Особенно после случившегося переворота.       Хёнджин ещё немного постоял на морозе, пошмыгал носом и зашел обратно в казино, где хоть помещение никак и не защищало от холода, но в какой-то степени согревали стены и барная стойка, на которой Хван чуть ли не лежал, совершенно игнорируя вокруг себя кучу столов со стульями. И свободное место рядом с Феликсом.       Что же до Сприггана, то он сидел так же неподвижно, как и уселся три часа назад. Он дремал, доверяя в таком состоянии свою уязвимую во всех смыслах жизнь Хёнджину на максимум.       Мило.       Хван сперва пытался отвлечь себя всякой ерундой по типу собрать разбросанные по игровому залу карты или покрутить барабан, делая воображаемую ставку. Но потом он нашел себе занятие более интересное – наблюдать за Феликсом. Принцессой. Дьяволом и… с ума сойти можно от количества имён и псевдонимов, которые в полной мере отражают личность парня. Когда он сидит вот так, с закрытыми глазами, и молчит, Хёнджин словно другого человека видит. Нежного, хрупкого, со слегка опущенными грустно бровями. И чем дольше Хван в голове лепил портрет, который вряд ли когда-то сможет лицезреть воочию, тем сильнее запутывался в необъяснимых чувствах. Ему становилось неловко. Нельзя поддаваться глупостям. Всё, что внутри, пытается пустить порочные ростки – бред. К тому же, Хёнджин никогда не испытывал влечение к мужчинам. Что теперь изменилось? Дело в Феликсе, который выходит за грани обыденного восприятия сексуальных предпочтений?       Хёнджин вскочил с барной стойки, приблизился к Сприггану и невольно потянулся до него, касаясь пальцами волос.       “Мягкие” – подумал парень и, засмущавшись, сразу же отстранился, хватаясь за собственные патлы от безысходности.       - Damn. Может, мне раздеться? – пробасил Феликс, не разжимая глаз. – Зато смотрины станут более интересными.       - Не красиво исподтишка подглядывать, - скрывал раздосадованное выражение лица Хёнджин, встав спиной.       - Кто бы говорил.       Оба напряглись, когда на улице послышались звуки непонятной возни.        В поле зрения Хвана возникла круглая крышка от мусорного бака, катившаяся по инерции вниз переулка. Кто-то либо опрокинул её, либо ещё что-то сделал неприятное, чтобы дать знать о своем присутствии. Феликс лениво приоткрыл глаза, нечасто моргая после короткого сна.        - Встань рядом со мной, - похлопал себя по левой лопатке блондин. – Надо поприветствовать гостей, - Феликс вынул из кармана новенькие игральные карты.       Он крутил их и так и сяк, поддевая ногтем прозрачную обёртку вокруг упаковки, и победно улыбнулся, когда ненавистная плёнка разошлась, словно по швам. Парень сотворил картами веер одной рукой, после чего собрал их обратно в общую стопку и прокрутил самую первую карту большим пальцем по часовой стрелке, разделяя колоду на две части, продемонстрировав вольт шарлье с каскадом.       Каким бы Хван не казался бесстрашным, наглым, Феликс всё-таки для себя лично уяснил одно – Хёнджин правильный, добрый, хотя и любит куролесить, наверное, как и все среднестатистические смазливые парни. Поэтому короткое представление устроено специально для него, чтобы расслабиться.       - Так-так, - молодой на вид парнишка перепрыгнул через проём выбитого окна, перекатывая движением языка пирсинг. – Крысы из Бафомета наконец-то вылезли из своей норы. Из князи в грязи опять потянуло? – Он задорно хихикнул, падая на соседний от Феликса стул и, с животным интересом осматривая игровой зал, расправил складки на изумрудном пиджаке двойке и, запустив пальцы в волосы, невзначай раскрыл татуировку на тыльной стороне ладони – драконий глаз, выглядывающий из разверзнутого тёмного раскола, концы которого скрепляли растянутые швы.       Только люди, связавшие целиком и полностью свою жизнь с гетто, могли вот так беззаботно заявлять о принадлежности к какой-то из ячеек. И в отличие от Черепа Бафомета и Благого Рассвета, что занимали самую высокую нишу в бывшем совете и вели свою деятельность далеко за пределами столицы и даже страны, Лучезарная дельта предпочитала ограничиваться лишь территорией гетто, с незавидной редкостью влияя на события в других частях города.        - Это правда, что Спригган исполнит любое мое желание? Только вот последствия, говорят за него, будут трагичными, даже если заплатить, - юноша вновь разразился писклявым смехом. Он изучал, ненасытно впитывал реакцию Феликса и Хёнджина в попытке зацепиться хоть за какой-то проблеск страха. Но не получалось. – А ещё говорят, что Спригган умело раздвигает ножки, когда того требует положение. Однако так ли хороша эта интимная близость, о которой судачат?       Хван едва дёрнулся, как Феликс схватил его за руку.        - Спасибо, что осмелился прийти. Один, - акцентировал Ли.       - Не вежливо было бы с моей стороны приходить на разговор тет-а-тет с армией ручных пёсиков за спиной. – юноша без какого-либо презрения взглянул на Хёнджина, - ничего не имею против красавчика. Слышал, что в последнее время на тебя часто покушаются. Мир по ту сторону трущоб крайне жесток, - усмехнувшись, он положил голову на стол, облизывая на его поверхности следы крови.       Феликс, не считая себя, впервые видит почти что ребёнка во главе преступной группировки. Ему приблизительно столько же, сколько и Мухёну. Выпускник старшей школы. Но это всё мелочи, потому что гетто не спрашивает твой возраст, пол, предпочтения. Оно лишь бьет мордой об асфальт и топит в не просыхающих лужах.       - После возрождения Трикомиссии…       - А по чьей вине она возродилась?       Ещё совсем незрелый взгляд сжигал Феликса напалмом. Игривость юноши сменилась холодным презрением.        - Ты хоть понимаешь, чему позволил свершиться? Предатели снова вцепились нам в глотки.       - Не было никаких предателей! – не выдержал Феликс. Осёкшись, он отвёл взгляд в сторону Хвана. Маленькое недоверие по-прежнему сохранялось, мешало Феликсу свободно говорить. – Предатели здесь только мы. Мы и есть Трикомиссия, - Ли наклонился через стол, вынуждая юношу вжаться в спинку стула. – А ты лишь глупый ребёнок в череде неминуемых событий.       - Не вынуждай уносить ваши головы отсюда. Вот остальные обрадуются.       - Я пришёл сюда не сраться. Без вас, кланов, которые преданы исключительно интересам гетто, нам не выжить, - Феликс выдохнул, нехотя выдавливая из себя каждое слово. – Кангиль, послушай, что я скажу: если тебя действительно заботит судьба этих людей, - вскинул голову к выходу, - не плевать, что произойдёт с Дельтой, то необходимо перестать бессмысленную возню. Череп Бафомета и Благой Рассвет решили действовать вместе. Я здесь только потому, что Фокусник предоставил мне возможность быть голосом нашего союза, и я надеюсь, что ты присоединишься к нам и убедишь остальных встать на нашу сторону.       Хёнджин, стоявший за спиной Сприггана, слушал его убедительную речь, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Ещё пару часов назад Феликс во мраке трущобных улиц заявлял о безразличии ко всему, кроме себя, а пламя мести, которое по-прежнему лихорадочно колышется в его глазах, толкало вперёд самые жестокие помыслы. Сейчас он подменял свои же принципы, заводил разговор о благе, необходимости каких-то перемен, о долге. И, что уже неудивительно для Хвана, на лице Кангиля проступала вера. Феликс не просто начал с самого начала, подстраиваясь под свалившиеся на его голову новые, чужие правила игры, он переписывал их на ходу, превращал их в новый инструмент. Пугало лишь то, что никто этого не замечал, хотя весь вид Сприггана кричал об обратном. И Хёнджин готов похвалить самого себя за то, что научился улавливать такую мелочь.       - Скажи всем, что я готов раскрыть правду. Рассказать, как нас всех обманом записали в предателей, и никто даже не подозревает об этом, - Феликс накрыл ладонь Кангиля, пронзительно всматриваясь ему в глаза. – И я обещаю, что вся разруха закончится. Больше нет нужды убивать друг друга в угоду зажравшегося меньшинства.       Кангиль замер пойманным в силок зверем. Он сопротивлялся, но дьявол, сплетая в тени прекрасную и, самое главное, желанную иллюзию светлого будущего, в метре от него, манил, разрывал волю в клочья. И тогда юноша из-за нехватки сил бросился в его крепкие объятия, поддаваясь соблазнительному шёпоту обещаний.       - Хорошо. Придёт время, мы снова встретимся.        И когда Кангиль откланялся, Феликс, сражаясь с тараканами в голове, обратился к Хвану:       - Ты растерян, - Ли поднялся, развернулся к нему, упираясь поясницей в стол. – Помнишь, я говорил, что обратного пути не будет? Что в лучшем случае вынесут твой труп. И теперь ты среди предателей. По собственному желанию.       - Похоже, прошлое никогда не оставит нас, - усмехнулся Хван, пряча ладони в карманы.       - Я говорил, что среди членов Трикомиссии был предатель, с подачи которого гетто и превратилось в жуткий рассадник преступности, - Феликс почесал переносицу, надавливая пальцами себе на глаза, больше не скрывая свой уставший вид. – Наши отцы, не догадываясь, пригрели змею на груди. Теперь эта змея управляет страной. Вот уже как двадцать лет.       Новые откровения. С кайфом. Дайте Хвану топор, чтобы он избавился от своей переполненной черепной коробки.       - Премьер-министр – бывший член Трикомиссии? Это шутка такая?       - Я сейчас похож на клоуна? – Феликс аккуратно собрал на столе карты, посмотрел на них и, не раздумывая, бросил. – Когда Тэун начал политическую карьеру, первое, о чём попросили его покровители, избавиться от Трикомиссии. Однако они не подозревали, с каким чудовищем связались. Он переиграл их. Перебив всех неугодных, в том числе маму и дядю Шиндэ, он раздробил Трикомиссию, - парень снова развернулся к Хёнджину, вешаясь ему на шею, - кланы, бароны - все они подчинялись только Тэуну. А я их всех уничтожил – предателей, вонзивших нашим семьям нож в спину, - и приложил ладонь к его лицу, улыбаясь, - спасибо за это Бан Чану. Он стал моим лучшим живым оружием, скромно позволяя оставаться в тени.       - А мой отец?        - Он тоже член Трикомиссии.       - То есть предатель.       - Нет. Нет, - Феликс ухватился обеими руками за лицо Хвана, расстроенного и слегка раздосадованного. – дядя Чон Иль – один из основателей Трикомиссии. Можно сказать, отец её идей и взглядов.        - Тогда как он умер? – теперь раздосадованным выглядел Феликс. – Ты сказал, что Тэун устранил всех неугодных. Получается, что моего отца тоже? – Хёнджин закипал, нервы сдавали. Ещё немного и он опять всё раздолбает вокруг, - ответь мне, пожалуйста.       Феликс смотрел на него, не в силах что-либо сказать. Мысли просто закончились, а мозг плавился. Ли, сдавливая скулы Хёнджину, отступил.        - Говори, твою мать!       - Да, - выпалил Феликс, пугаясь взбешённого Хвана. – Тэун разобрался и с ним.       - Я тебе верю, - после внезапного приступа ярости Хёнджин обнял парня, прижимаясь к нему всем телом, а носом зарываясь в волосы. – Спасибо. За честность.       Тонкая тень угрюмости проступила на лице Хвана. Феликс лгал. Опять. И парню не нужны были доказательства – он всеми фибрами ощущал ложь, словно холодный сквозняк в разгорячённой комнате отсутствующей совести.       В целом, когда разговор плавно перетекал об отце Хёнджина, Феликс всегда менялся в глазах. Уверенность в них испарялась, взгляд становился отводящим. Возникали отговорки, слёзы, которые блондин пытался тщетно спрятать. А Хван, как дурачок, вёлся, спуская явные перемены настроения на тормоза.       Хёнджин вздохнул. Феликс напрягся.       Хван устал от полуправды, от увиливаний, нескончаемых игр в кошки-мышки. Время, которым он кичился, давно упущено. Однако он не собирался давить, собираясь и дальше действовать с позиции мягкой ненавязчивости, пока Спригган наконец-то не пойдёт трещинами, за которыми проступит проблеск настоящей личности, без очередной лжи и тайн. Таким Хёнджин представлял план действий Сынмину. Вот только всё прошло наперекосяк.       - Теперь мы можем свалить отсюда? – усмехнулся Хван, обхватывая ладонь Ли.       - Хёнджин, я… - перехватил его руку Феликс, часто моргая глазами.       В попытке что-то вымолвить Феликс стал задыхаться. Он схватился за шею, крепко сжимая Хвана.       - Прошу, не надо, не заставляй меня!       - Феликс?       Ли совершенно не смотрел на Хвана. Он бессвязно для него говорил в пустоту. Прокричал, вырываясь из хватки Хёнджина и ударившись об игровой автомат.       - Феликс, прийди в себя! - Хёнджин приобнял парня за плечи, поглаживая затылок.       - Я не хочу этого делать, пожалуйста!       В этот самый момент, пока Хван всячески пробовал успокоить Феликса, в игровой зал, с улицы, с грохотом закатились несколько гранат, прямо им под ноги.       - Вот сука.       Хёнджин схватил Феликса и вместе с ним прыгнул за барную стойку. Он закрыл собой парня, прикрывая себе голову руками. От мощного взрыва заложило уши. Все игровые столы взлетели на воздух, разлетаясь многочисленной канонадой щепок. Игровые автоматы под натиском осколков превратились в решето. Вспыхнул огонь, стремительно охватывающий казино.        - Вставай, надо уходить, - Хван подхватил Феликса за подмышку. Ли по-прежнему был не в себе, дрожал, прижимался к груди Хёнджина, терзая её через рубашку ногтями из-под кожаных перчаток.       Минуя очаги возгорания, они выбрались на улицу. Хёнджин посмотрел налево, направо. Если справа оказался тупик из-за наваленного мусора и прочего барахла, то слева к ним приближался небольшой отряд незнакомых людей, вооруженных до зубов.        - Ожидаемо.       Хван усадил Феликса у бетонной стены напротив горящего казино. Приметив ужас от огня в глазах парня, Хёнджин оторвал рукав рубашки, пуская его на беспорядочные лоскуты ткани, и, склонившись над Феликсом, завязал ему их.        - Я сейчас вернусь, ваше высочество, - прошептал над ухом Ли брюнет, целуя его в лоб.       Хёнджин дернул себя за ворот. Рубашка разошлась, оголяя рельеф его подкаченных грудных мышц. Он подобрал ещё несколько оторванных кусков ткани и перевязал себе костяшки пальцев.       - Наконец-то что-то по моей части, а не кучка ёбаного пиздежа.       Хёнджин ринулся с места, преграждая путь нападавшим. Он резко склонился к земле, подсекая двоих за ноги, и, выхватив нож, перерезал им артерии на голенях. Однако, не успев среагировать, Хёнджин выставил руку перед следующим нападающим, который насквозь проткнул ему ладонь. И несмотря на то, что на лице парня сохранилось хладнокровие, он все равно нахмурился от боли.       Хёнджин схватил предплечье мужчины и вывернул ему руку в обратную сторону, ломая затем кости, а потом вытащил из ладони нож и метнул его между бровей следующему.       Нападающих не становилось меньше.       Хёнджин уставал, но сдерживал натиск до тех пор, пока не начал пропускать удары. Его тело покрылось кровоточащими ранами, которые он предпочел не замечать, явно оказавшись в проигрышном положении. И когда один из нападающих вытащил пистолет, целясь прямо в Феликса, Хёнджин рванул к нему, закрывая собой.       Раздался выстрел. Но дыры в Хване не оказалось.       - Уходите отсюда. Мы приберёмся тут, - подмигнул Чанбин, нависая над парнями. – Ух, прямо в глаз, - Со подставил дуло револьвера ко рту и, дунув, рассеял сочащуюся из него дымку. ****       Мир вокруг Феликса потерял привычные очертания.       Стены особняка расплывались в мареве. Холодный мрамор, ласкающий босую ногу, превратился в непроходимые зыбучие пески.       Феликса лихорадило. Он бредил всю остальную ночь.       Взмокшая от пота футболка липла к телу. Ли метался на кровати, как будто пытался вырваться из чьей-то хватки. С его губ периодически срывались стоны, перетекающие в хриплые, невыносимые крики, от которых вздрагивала не только работающая прислуга, но и лепестки кремовых ликорисов в расписных вазах, расставленных по всему особняку. Они разносились кошмарным эхом, кромсая стебли цветков лёгкой вибрацией.       К утру стало тихо.       Фея уснула, сгребая под себя шелковые простыни.       В особняке после тяжелой ночи не осталось никого, кроме Хвана, сидевшего рядом на кровати. Он смачивал полотенце в блюдце холодной воды, промачивая им лоб, шею и очень аккуратно покрытые шрамами руки Феликса. Сам же он изредка дрожал от зудевших на теле ран, которые ему любезно обработал господин Тхуан.       Славный старик.       В какой-то момент Хёнджин не выдержал и начинал засыпать. Он тихонько прилёг рядом, отворачиваясь от Феликса в другую сторону.       Задремал.        Но ненадолго, пока не почувствовал на своей спине касание чужих пальцев, выводящих контуры бинтов вокруг его спины.       - Снова пострадал из-за меня, - прохрипел Феликс, сглатывая. Он уткнулся носом в позвоночник Хвана и… поцеловал, вызывая на его теле мурашки. – Прости… блядь… как же надоело извиняться, - Ли едва осязаемо приложил ладони к лопаткам Хёнджина, а затем обхватил его талию, крепко обнимая.       Хван перестал дышать. Он чувствовал, как по его спине стекают слезинки, щекочущие поясницу. Хёнджин не осмелился ни повернуться, ни обхватить ладони Феликса, сжимающие его пресс. Он просто затаился и слушал сопение позади себя, уставившись на стену.       - Я допустил ошибку и теперь расплачиваюсь за неё, - Феликс прижался щекой к спине Хёнджина, размазывая по ней собственные слёзы. – Мне… мне кажется, что всё то, что я делаю, стало бестолковым. И я втянул тебя в это, хотя обещал. Нет. Клялся, что ты не будешь замешан.       Феликс снова горел. Горел от сжигающих его чувств. Он не может себе сказать, что Хёнджин для него не безразличен. Отодвинув от себя на безопасное расстояние Джисона, Ли подпустил непозволительно к себе Хвана настолько, что теперь не представляет, как справится с последствиями, в которых он теперь будет постоянно страдать, ходить побитой собакой всякий раз, когда будет его спасать. А что если… нет, о таком Феликс даже мечтать не хочет. Он не должен любить.       Никого.       - Отдыхай.       Ли тихонько поднялся, быстренько нацепил на себя то, что первое попалось под руку, и, вылетев из особняка, прыгнул в авентадор.       Он наблюдал за мирно спящей Гортензией на лужайке, заглянул в окна спальни. И улыбнулся.       Феликс сунул руку в бардачок, вынимая серебристый Вальтер с глушителем, и выдохнул. Резким движением он потянул затвор и вдавил педаль, выезжая со двора.       Ехал быстро, подрезая прочих водителей, которые сигналили ему вдогонку. И когда Феликс подъехал к фонду, вошел в здание с пистолетом. Никто не пытался его остановить.        Работники, в том числе охрана, с ужасом наблюдали за парнем, а толпа около лифта расступилась, позволяя блондину ехать в одиночку. Очевидно, куда.       Поднявшись на последние этажи, Феликс остановился в коридоре, в котором тишина сдавливала барабанные перепонки, заглушая входящие за стойкой секретаря. Феликс подошел к девушке, отступившей вплотную к стенке, и, взяв телефон, со психом швырнул его.       Он поплёлся по коридору, пока не оказался перед дверью в кабинет председателя, которую сторожили близнецы брата.       Бан Чан здесь. Это внушало Феликсу большей уверенности.       Близнецы склонились перед ним, не мешая дальнейшему продвижению. В ином случае, они бы запросто убили Феликса, но, видимо, были осведомлены, что он обязательно придёт после случившегося в гетто.       Ли бесшумно открыл дверь. Прошел в помещение с большими панорамными окнами и медленно поднял руку, в которой держал Вальтер, направляя его прямо на брата. DAKOOKA - Море       Бан Чан, копавшийся до этого момента в бумагах на столе, замер.       Ощущая на себе пристальный взгляд, Феликс вздёрнул подбородок. А Бан, опираясь ладонями об стол, поднялся, выпрямившись, как будто подчёркивал некую разницу в их положении.       Молчанка вылилась в напряжённое ожидание без единого лишнего телодвижения. Но в какой-то момент оба начали медленно обходить стол с разных сторон, не спуская друг с друга глаз. Каждый шаг превращался в удар гонга, отмеряющий секунды до неизбежного. Воздух в кабинете загудел от невысказанных слов. Затем Бан Чан и Феликс пошли в одну сторону и, наконец, столкнулись. Глушитель упёрся в лоб Бана, усмехнувшегося над наивностью брата.       - Назови мне хоть одну причину, из-за которой я не должен спускать курок.       - Ты любишь меня, - Бан Чан обхватил запястье Феликса, начал медленно подниматься пальцами вдоль руки, – А я люблю тебя, - мужчина отвёл пистолет и, прикоснувшись ладонью позади шеи Ли, поцеловал его в уголки губ. – Но когда человек нарушает обещания, я начинаю злиться. Очень.       - По другому не умею, - лицо Феликса дрогнуло. Он пытался улыбнуться, но тщетно, осознавая свою беспомощность перед Баном, потому что мужчина, как всегда, прав.       - В последний раз прошу тебя, Феликс – отступи. Ты сделал достаточно. Все мы живём сейчас так, как ты того хотел: лишенные воли, выбора, - Бан Чан снова поцеловал брата, а он, в свою очередь, требовательно простонал в губы, поддаваясь вперёд.        - Ты знаешь, что я не могу. И я знаю, что ты ничего не можешь. Похоже, что мы окончательно запутались в этой паутине абсурда, - Феликс уронил пистолет и, прыгнув, обхватил тело Бан Чана ногами, свисая ими на его ягодицах.       Бан подхватил Феликса за талию и с грохотом упёрся в стол, сбрасывая с него всё лишнее - бумаги, подставку для канцелярии и даже табличку со своим именем, разбивая её вдребезги.       Не разрывая поцелуя, Бан Чан начал расстёгивать пряжку, а Феликс, в попытке помочь ему избавиться от рубашки, разорвал на ней пуговицы, оголяя подтянутые плечи и лопатки брата.        - Тогда я больше не буду к тебе снисходителен, - Бан Чан развернул Ли к себе спиной, крепко прижимая его к лакированной поверхности стола. Он схватился за спортивки Феликса, резко приспустил их и, не давая возможности что-то предпринять, вошел в него, срывая крик.        - Это конец, - Феликс пытался сдувать спадающие на глаза пряди волос, но от грубых толчков они снова и снова закрывали обзор, а сам он уже не пытался сдерживаться, сотрясая кабинет своими стонами и всхлипами, - для нас обоих, - он оттолкнул Бан Чана, повернулся к нему лицом, сбросил с себя футболку, позволяя припасть брату к соскам.       - Никогда не говори не, - Бан Чан схватил Феликса, потащил за собой и вжал его спиной в окна, вновь заполняя его, ударяясь о простату грубыми толчками.       - Кажется, что я влюбился. В другого. Это ведь весомый аргумент? ****       Коттедж семьи Пак, укрывшийся в тени раскидистых сосен, был воплощением традиционной корейской красоты. Низкая черепная крыша, изогнутая, словно чешуя дракона, была покрыта цветками глицинии. Внутренний дворик, утопающий в зелени бамбука и папоротников, был и сердцем, и лёгкими дома.       Под сенью резных деревянных навесов семья собралась за низким столиком на зудящем холоде, наслаждаясь ароматным чаем и подобием неспешной беседой. Сам воздух пропитался сандалом и травами.       Красивая картинка, за которой скрывалась чернь.       Появившейся на веранде помощник премьер-министра поджал губы, кивая ему. Тэун, улыбнувшись, поднялся с подушки и зашел в дом.       Внутри всё было обставлено сдержанно, с тонким вкусом. На полу лежали мягкие циновки, стены украшали каллиграфические свитки и холсты с написанными на них цветущими сливами и горными пейзажами.        - Так это правда? – Тэун подошел к рабочему столу с раскинутыми на нём фотографиями. – Значит, сказочке пришел конец, - мужчина взял фотографию, на которой были изображены Феликс и Джисон, - сделайте всё красиво. Я хочу напомнить ему, что бывает, когда человек забывается и становится слишком надменным.