Безобразная фея

      Человек — поистине хрупкое создание. Его чувства, эмоции, взгляды и мировоззрение — всё это сплошная, прекрасная, многоцветная мозаика, собранная по мелким крупицам воспоминаний его счастливого и грустного, красивого и такого ужасного бытия. Разрушить её не составит труда, на то существует множество изощрённых способов, которыми человек привык губить себя.       Будучи ребёнком, осиротевшим в пять лет, Феликс стал жертвой обстоятельств, пережить которые едва смог бы взрослый, давно познавший все тяготы жизни. Трагическая кончина родителей, разлука с сёстрами и воссоединение с новой семьёй — потрясения, что не смогло перенести детское сознание в столь юном возрасте. Вместе с тем роковым событием, семнадцать лет назад, погибла и душа Феликса, его невинность. Сердце, приобретённое в тот же день, очерствело, покрылось кровавыми саднящими язвами. Они больше не заживут. Никогда. И стоит их коснуться, как сразу же падёшь жертвой смертельного заболевания. Гнев, злость и отчаяние пересеклись в единственной точке максимума и больше не опустятся к нулю, как бы сильно не старались. Теперь для них это закон, нарушение которого означает мгновенную смерть.       — Дамы и господа! — Свет в игровом зале резко погас, погружая всех присутствующих в кромешную тьму; яркий красный луч прожектора, словно знаменуя явление зловещего лика, опустился на балконную ложу. — Мы снова встретились здесь — в обители истинных безумцев, — с усладой протянул Феликс, смакуя на языке каждую букву и слог; его лицо скрывалось за маской Вольто — классической и даже в чём-то канонической венецианской маске для карнавала, — будучи существами азартными, нам, людям, хорошего всегда мало. Мы стремимся ухватиться за лучшее, какими бы способами и средствами мы этого не достигли, не жалея на то ни гроша. Азарт — это сумасшествие. Деньги — это жизнь. Они убивают разум, заставляя так или иначе идти на риски. Рай — это место, где вы сможете эти риски осуществить в полной мере, не взирая, конечно, на последствия. Но, помните, находясь в обители безумия, вы можете навсегда стать жертвой собственной алчности и сладострастия. Так рождается безумие, а безумие делает азартные игры намного интереснее, — восхищённо развёл руками в стороны, откидывая голову назад. — Welcome to paradise! — пропел бархатным, практически басистым шёпотом, унося всех в мучительную негу.       Бурные аплодисменты, восторженные вскрики и свист охватили Феликса со всех сторон, вызывая сильнейший выброс дофамина, отчего ненароком сносит крышу до приступа мелкой дрожи во всём теле. Пальцы рук и ног начали болезненно зудеть от предвкушения напряжённых игровых партий и высоких денежных ставок. Вот он — наркотик в чистом виде, и никаких двухсот миллиграмм героина не надо, чтобы оказаться на пике эйфории.       Владеть в двадцать два года казино — не просто нечто фантастическое, выходящее за рамки понимания, а совершенно несбыточная реальность. Но Феликс владеет, и владеет успешно. Всего за какой-то короткий промежуток времени дом «Paradise», годовой бюджет которого исчисляется миллиардами вон, превратился в монополиста в сфере игорного бизнеса. Работать здесь уборщиком или официантом уже считается привилегией, нежели заниматься тем же самым в каком-нибудь месте, с трудом выдерживающим рамки четырёх или трёхзвёздочного заведения. Спросите как? Ответ прост: финансовая поддержка семьи. До того, как Феликса усыновили, он никогда не купался в роскоши и богатстве, скорее, напротив, мать всегда учила его ценить жить, а не деньги. В гробу карманов нет. Но, оказавшись на вершине пищевой цепи, парень быстро осознал, что необходимо на самом деле. Вкусив запах наживы, он проявил инициативу и лишь немного прибегнул к смекалке, чтобы оказаться там, где он сейчас.       Свет.       Мотор.       Игровые автоматы разрываются от звука «джекпот» и шумного нажатия игральной консоли. Барабанное колесо вращается на бешеной скорости, доводя игроков до бешенства в ожидании выпадения нужного им числа. Девушки-официантки в чёрных откровенных бикини и мини-юбках, нарочито покачивая бёдрами, самой привлекательной частью женского тела, разносят по залу знаменитые коктейли «Кровавая Мэри», что так почитаются завсегдатаями казино. Играть с высокими ставками на трезвую голову попросту невозможно, тратить огромные суммы на светлый рассудок, надеясь на микроскопический шанс сорвать желанный куш — самоубийство, не иначе. Алкоголь помогает идти до конца, повышаются риски и, одновременно с этим, — шанс на беспрецедентный выигрыш. Но когда до смерти упившийся посетитель проигрывает всё своё состояние и снова делает ставку — это сводит с ума. Тело трепещет, дыхание сбивается, оставляя один единственный шаг для того, чтобы не задохнуться.       — Поднимаю на двадцать фишек. — Каждая, между прочим, по миллиону вон. — Ого, Чонин, ты пугаешь меня! Что скажут СМИ? Знаменитый амбассадор тратит целое состояние в азартных играх! Это непременно ужаснёт всё медиапространство, ты так не думаешь?       — Заткнись, — он озлобленно посмотрел на Чанбина, хватая стопку водки.       — Молчу… молчу… — тот поджал губы, поднимая вверх руки.       — Поддерживаю.       — Ставок больше нет.       — Ну что, господин Чонин, вскрываемся? — пухлый мужчина сорока лет сорвался на смех, жадно рассматривая глаза, нос, губы, скулы и открытую шею Чонина. Чёртов извращенец. — Фулл хаус! — Начал демонстративно аплодировать, после чего потянулся за фишками к дилеру. — Не расстраивайся, в следующий раз обязательно повезёт, а если захочешь сыграть снова, — облизнулся, — отдай мне себя. Твоё смазливое лицо… так и хочется сбить с него спесь.       — Знаете, каково наблюдать за человеком, познавшим радость… — Раскрыл одну карту, улыбка с лица мужчины постепенно начала сходить на «нет». — А потом опускать его на самое дно? — Раскрыл вторую карту. — Это непередаваемое ощущение, и вы, к сожалению, никогда его не познаете. — Каре королей.       — Пуф! — изобразил выстрел пистолета двумя пальцами Чанбин, направляя их на мужчину. — В яблочко.       — Чонин, может… может договоримся? У меня нет сейчас такой суммы, прошу, дай мне отсрочку, — нервно растирал ладони.       — Эй, — тыкнул пальцем в лоб, — эй, — а потом ещё раз и ещё, — больной ублюдок, мне плевать; чтобы двести сорок миллионов были завтра на моём счету, иначе я прикончу тебя, понял? — встряхнул воротник рубашки.       — Оу, неужели вы захотели лично понаблюдать за игрой? — От появления Ёнбока глаза Чанбина засверкали, словно алмазы в несколько сотен карат; его лицо по-прежнему скрывалось за маской. — Не желаете сыграть?       — Боюсь, что сегодня не мой день. Может, в следующий раз, — взгляд Ёнбока сфокусировался на Чонине. — Господин Чонин, не желаете выпить? Я угощаю, — вежливо отстранился, вытягивая руку в сторону бара.       — С удовольствием. Впредь относитесь предусмотрительнее к тем, кто к вам приходит. — Смахнул пылинку с плеча на мужчину, ползавшего у него в ногах. — Два коктейля «Кровавая Мэри». Я слышал, что в это воскресенье у вас планируется торжественное мероприятие. Позвольте узнать, в честь чего?       — Об этом я и хотел поговорить. Львы расширяют область в международном сотрудничестве. Планируется встреча с инвесторами из Европы, будет всё высшее руководство компании, и, — облокотился на барную стойку, — так получилось, что Рай оказался в нужном месте и в нужное время. Мы станем площадкой для переговоров и организаторами торжественного мероприятия.       — Любопытно, — усмехнулся Чонин, выпивая стопку залпом, — но что вы хотите от меня?       — До меня тут дошли некоторые слухи, — склонился к уху парня Ёнбок, переходя на шёпот, — оказывается, сын председателя является тайным спонсором вашего бренда. — Лицо Чонина искривилось в нескрываемом недовольстве. — Я, конечно, знал, что он строит из себя благородного мецената, но чтобы он, наследник Lion, делал такие огромные пожертвования.       — Не вижу в этом ничего особенного, — сжал вторую стопку Чонин, глаза нервно забегали в разные стороны. — Обычное дело для таких личностей.       — Да неужели? — резко отстранился Ёнбок, стараясь сдержать смех, что получалось с трудом, ловя на себе взгляды, полные замешательства и недоумения. — Наследник компании, которая контролирует порядка пятидесяти процентов годовой прибыли государства, которая разбрасывается деньгами налево и направо, лишь бы подчинить своему влиянию исключительно успешные предприятия, делает огромные взносы в постепенно загнивающий дом моды? — согнулся к коленям, находясь на последнем издыхании истерического приступа.       — Мне… — дыхание Чонина участилось, а пульс превысил, казалось, самую высокую скорость в мире, отдавая ощутимыми толчками в виски.       — Не переживайте так. Даже если я узнал то, чего не следует знать, я обязательно сохраню наш маленький секрет. Перейдём к делу. Я хочу, чтобы вы провели модный показ здесь, в Paradise. Сын председателя будет польщён и наверняка станет более сговорчивым с партнёрами. Ну? Вы согласны? Для вашего модного дома это только возможность снова взлететь на вершину, и её даю вам я. — Взял из бара самую дорогую бутылку виски. — Решайте, я не привык долго ждать. Деньги любят время, а оно, знаете ли, у меня не вечное.

****

      — Где пройдёт встреча?       — У тебя есть десять секунд, чтобы рассказать мне правду, Юджин. Time's up.       Хёнджин удручённо покачивался на стуле. Несколько прядей волос припали к его лицу, липнув к взмокшему лбу. Белая рубашка была расстёгнута на несколько пуговиц, оголяя шею. Идеален, впрочем, как и всегда.       — Капитан, — не дожидаясь разрешения, Сынмин вошёл в офис Хвана, отдавая воинскую честь.       Оно и не требовалось в принципе. Только Сынмину позволено вламываться средь бела дня к руководителю группы. Несмотря на предвзятость, которую Хёнджин испытывает к своему товарищу, он считает его самым близким и верным человеком в этих прогнивших насквозь стенах фальшивого правосудия.       — Команда в сборе и ожидает ваших приказов.       Убийственное молчание Хвана заставило нервничать Сынмина. И не без причины. Каждый раз, когда дело приобретало характер чуть ли не вселенского масштаба, Хёнджин просто уходил в себя и молчал. Молчал, осуществляя контрольный выстрел в и без того расшатанную психику коллег своим поведением, лишённым периодически всякого смысла, не выдерживая никакой конструктивной критики. Но именно такой подход Хвана гарантировал практически стопроцентный выигрыш в любой непредвиденной ситуации. Складывалось впечатление, будто он знал всё наперёд и предвидел неминуемый исход в положительную для себя сторону. За маской бесячего во всех смыслах смазливого парня, который не пропустит ни одной юбки, скрывался удивительно рациональный и продуманный человек, дорожащий теми, кто доверился ему и пошёл за ним. И, понимая всю серьёзность происходящего, он попросту не мог жертвовать их жизнями. Это неправильно.       — Хёнджин? Хёнджин!       — Не ори, — приоткрыл глаза Хван.       Снова молчание.       Возросшее во сто крат напряжение разорвёт в клочья даже самый мощный вольтметр.       — Домогаться выгод ценой большой опасности — всё равно, что удить рыбу на золотой крючок: оторвись крючок — и никакая добыча не возместит потери.       — Что? — недоумённо выгнул бровь Сынмин.       — Октавиан Август. Римский император. — Хван приподнялся с лежачего положения, пытаясь наощупь найти в кармане пачку сигарет. — В нашем доме, — имея в виду агентство, — завелась крыса, Сынмин. Очень большая и крупная крыса.       — Я знал, что собрание произведёт на тебя неизгладимое впечатление. — Сел напротив. — Теперь понятно, почему до сегодняшнего дня мы терпели неудачи, пытаясь распутать это грёбаное дело.       — Всё не так просто. — Зажёг сигарету, делая длительную затяжку; запах табака и клубы дыма стремительно расползались по офису, вызывая лёгкий приступ удушья у некурящего Сынмина. — Почему сейчас, когда общественное мнение накалилось до предела, появляются какие-то детали? Раскрываются лица сразу нескольких влиятельных людей из гетто. Так ещё и сам Хан Джун делает это. Он не доверяет своим людям? Или же он является частью большой игры, о которой мы не знаем?       — Если, — оглянулся по сторонам и перешёл на шёпот, — директор и впрямь как-то замешан в этом, то он лишь одна из немногих пешек.       — Но у нас есть зацепки. — Потушил сигарету о край пепельницы. — Должен признать, что твоя наводка сыграла нам на руку. — Кинул на стол фотографию со знаком вопроса на лице неизвестного человека. Ту самую, что Хван уловил взглядом на собрании в первую очередь.       — Так ты всё-таки встретился с ней? — усмехнулся Сынмин.       — В это воскресенье пройдёт очень интересная бизнес-встреча в казино «Рай». Сделка на миллиарды вон. — Тыкнул пальцем в фотографию. — Тот, кто сможет вывести нас в нужное русло, будет гостем этого шабаша.       — Устроим облаву, как в старые добрые? — Потёр кончики пальцев. — Давненько мы не выходили на охоту.       — Нет никаких нас. — Встал напротив панорамных окон, слегка щурясь от солнечного света. — Я бросил им вызов; не знаю кому, но бросил. Чёрт, — почесал лоб, — короче говоря, теперь за мной и за всеми вами будет установлен тотальный контроль. Кан Хан Джун знает, что я знаю, и он сделает всё, чтобы никто не докопался до истины.       — Я всегда был с тобой и останусь с тобой впредь. Что ты собираешься делать?       — Устроим небольшое представление с очень интригующим сюжетом, — привычная дикарская улыбка Хвана озарила его физиономию.       И Сынмину хорошо известен этот взгляд, эти эмоции и невообразимое предвкушение Хёнджина. Но Ким видел лишь картинку, которую Хван позволял видеть, тонко очерчивая границы вседозволенности. Редко можно встретить человека, который так ювелирно представляет себя обществу, избегая раскрытия хоть малейшей слабости своей сущности. От этого все неминуемо становились жертвами в руках Хвана, а сам он — единственным двигателем событий, изменяя их ход по своему желанию и вкусу.       — Пусть наши ребята займутся вот этим, — достал из закрытого выдвижного ящика стола папку, — ты возглавишь операцию. Это определённо перенаправит на себя весь фокус внимания.       — Юджин сделала для нас многое. Уверен, что хочешь так поступить с ней?       — Она преступница — пришло время избавиться от неё. Помогая раскручивать гетто-проституцию в городе, она подписала себе пожизненное. За всё необходимо платить, — зажёг очередную сигарету Хван. — Пропавшие девушки, разумеется, никак не связаны с работорговлей и вербовкой в проституцию, это знает, прежде всего, Хан Джун. Не стали бы они так палиться. Но это создаст резонанс, — закурил изящно, красиво, как умеет только он. — Смотрел «Иллюзию Обмана»? Пока они будут думать, что мы, дураки, попёрлись по ложному следу, я достану этого ублюдка, — кивнул в сторону безымянной фотографии, — да и ребят ожидают хорошие преференции за накрытие притонов. Повышение, денежные премии — вся херня, — заставил засмеяться Сынмина, — лучше будет так, чем я позволю им пачкать руки в крови. Мне терять нечего. — Потушил о пепельницу, где уже лежал дотлевший окурок, вторую сигарету. — Я давно должен в ней захлебнуться.       — Как долго ты собираешься заниматься никому не нужным самопожертвованием? — взгляд Хвана потускнел, перманентный азарт, лживо натянутый поверх лица, разбился вдребезги, искры жизни погасли, а в дьявольских зрачках читалось отчётливое: «Заткнись».       Сынмин задел за живое, о чём уже сотни раз пожалел; Ким тяжело вздохнул, мысленно извиняясь за вскрытие старых, всё ещё ноющих от режущей боли ран.       — Я знаю, Хёнджин, ты чувствуешь себя виноватым. До сих пор. Но пора наконец-то выйти из теней прошлого, отпустить ситуацию и жить на всю катушку.       Самообладание Хвана рухнуло. Ситуация вышла из-под контроля. Дикий зверь был готов рвать и метать, вцепившись в чью-то глотку, не отпуская её до последнего вздоха жертвы.       Хёнджин достал из сейфа бутылку красного, фуршет на двоих, проявляя чуткость по отношению к Киму, нервно ёрзающему на стуле и виновато опускающему глаза куда-то в пол. Сейчас им явно не помешает промочить глотку и остудить разум, уничтожив никому не нужную, образовавшуюся между ними недосказанность.       — Ты даже представить себе не можешь, как я хочу вернуться в прошлое, исправить то, что никогда не должно было произойти. Они заслуживали лучшего. — Кожа побледнела, глаза умерли, Хван очень хотел заплакать, но не мог, да и нечем. Слёзные железы пересохли, словно давно погибшее Аральское море.       — Я знаю. Но в этот раз всё будет по-другому. — Сынмин поднёс бокал к обсохшим губам, понюхал его содержимое и отставил в сторону. — Ты ведь мне доверяешь? — Доверяет, но что-то мешало Хёнджину произнести это вслух. Гордость? Нет. Эгоцентризм? Вряд ли. Точного ответа на этот вопрос не существовало. Пустота в голове и никаких дельных мыслей на этот счёт. Последние остатки здравомыслия улетучились, казалось, навсегда от Хвана, но он всё ещё оставался сильным и твёрдым в своих убеждениях. Минутная слабость может быть у всех, даже самых закалённых людей.       — Два года назад они отдали свои жизни за это. Не будет мне покоя, пока я не закончу начатое. — Залпом опустошил фуршет Хёнджин. — Тогда, в день похорон, я поклялся на их могилах, что достану всех, кто это сделал, даже если для этого придётся провалиться сквозь землю.       — И судьба улыбнулась тебе, — смотрел сквозь бордовую жидкость Ким, разглядывая собственное отражение, — я сделал все, что было в моих силах, мяч на твоей стороне. Прошу, не просри всё.       — Обижаешь. Госпожа фортуна крепко поймана за хвост, и я не собираюсь совершать ошибок.       Ни сейчас       И ни теперь.

****

      Холодная суббота второй половины сентября. После обеда обещают сильный проливной дождь с холодным циклоном с севера. Позади очередная каторжная неделя, несомненно, потрепавшая тысячам людей нервы рабочими неожиданностями, сокрушая выстроенные, далеко идущие планы подставами неуклюжих коллег или упадническим настроением начальства, которое в очередной раз решило выместить гнев на подопечных. Ничего не меняется, к слову. Все безудержно продолжают топтаться на одном месте, повторяя одни и те же действия, наверное, в миллионный раз. Механически, не задумываясь, словно роботы. Но, когда наступает утро первого выходного дня, они с облегчением выдыхают «наконец-то», срывая громоздкие кандалы выстроенной годами системы. Капитализм и его форма общества так или иначе убивает человека, лишает его самого главного: чувств, эмоций, радости жизни. Дни становятся серыми, полутона, что позволяют наслаждаться окружающим миром в полной мере, исчезают. Больше нет приятных ощущений от выпитой чашки кофе по утрам, принятого горячего душа вечером. Просмотр любимого фильма или сериала не приносит былого удовольствия, заставляя нажать на кнопку «стоп». А постороннее человеческое присутствие настолько раздражает, что хочется выть от безысходности, лезть на стены, спрятаться там, где никто не найдёт, и отключить чёртов сотовый, чтобы не вздрагивать от каждого уведомления и думать: «Не написали ли чего важного?»       Минхо потерял краски жизни уже очень давно. Нет никакого удовольствия, нет никакого сиюминутного счастья, вызванного даже самой незначительной мелочью. Наступила непробудная ночь, лишённая на небосклоне ярких звёзд, наступил день, потерявший лучи солнца и заката. Тугая петля на шее с каждым днём затягивается уже, не оставляя ни шанса на свободный глоток свежего воздуха. В ушах стоит невыносимый гул, желание слышать кого-то вокруг отпадает напрочь, словно что-то ненужное, отнимающее остаток внутренней энергии.       Но рядом с ним всё становится иначе. Снова наступает весна, снова поют птицы, на сердце начинают цвести розы, запах которых окутывает всё вокруг, перебивая любой смрад, а суровая зима сменяется оттепелью. Джисон придаёт смысл двигаться дальше. Это не первый и точно не последний раз, когда Минхо посещает отцовский ресторан Хана.       Запах фирменного медовика и мятного джисонового парфюма стал чем-то родным, сводящим до безумно приятной колики в животе. Постоянно измазанный в сахарной пудре нос, края скул и подбородка неудержимо хочется облизнуть, смакуя каждую частичку на кончике языка. А талию, такую идеальную, красивую и одновременно хрупкую, словно фарфор, сдавить до хруста в объятиях и больше никогда не отпускать. Во всём теле ноет, зудит, хочется сорваться с места и накинуться на запретный плод, но Минхо сидит, как и всегда, сохраняя полное безразличие и отчуждённость на лице. Но глаз не сводит, продолжая наблюдать с нескрываемым интересом за неуверенными движениями Хана на кухне. Это забавляет, и в то же время пробуждает желание броситься на помощь.       Кажется, Минхо с каждым мигом влюбляется всё сильнее, сам того не осознавая. Один шаг отделяет его от полной зависимости от джисонового обаяния, лёгкости, некой свойственной только ему непринуждённости. Это сводит с ума. Феерия, от которой невозможно оторваться, и, подумать только, все её фантастические сюжеты переплетаются в единственном человеке. И этот человек — Хан Джисон.       — И снова вы здесь, — вырывает Минхо игривый, с ноткой беззаботности, джисоновый голос из захвативших его мечтаний. — Суббота, двенадцать часов, четвёртый столик, чашка американо и порция медовика, к которому вы наверняка даже не притронетесь, но всё равно заплатите за него сверх цены, заявленной в меню. — Поставил тарелку, слегка наклоняясь над столом. — Могу я узнать почему?       — Здесь я ощущаю себя свободным от ненужных забот и обязанностей. — Коснулся кончиками губ раскалённой чашки кофе, игнорируя обжигающее чувство.       — Не думаю, что это то место, где стоит вкушать свободу.       — А что ощущаете вы? — улыбнулся Минхо, сбивая с толку Джисона.       Он сдавил поднос, взгляд стал напряжённым, немножко даже рассеянным.       — Не думаю, что мы настолько близки…       — Я настаиваю.       В зале повисла неловкая тишина.       — Смятение? — неуверенно произнёс Джисон, усмехаясь собственному бреду, творящемуся в голове. — Это звучит как дурная шутка, не так ли? Понятие свободы для меня слишком абстрактно, ибо весь наш мир походит на огромную тюрьму, из которой нет выхода.       — Может быть, разочарование? Работать здесь, — развёл руками Минхо, пристально всматриваясь в каждую деталь ресторанного интерьера, — удручает? Хочется всё бросить, но клетка, от которой никогда не существовало ключа, не отпускает?       — Возможно, это не то, о чём я мечтал, возможно, я и задыхаюсь, но, по крайней мере, это позволяет мне сохранить человечность и здравый смысл. — Последние слова прозвучали надрывно, грубо, не требуя дальнейшего на них ответа. — Прошу прощения, мне нужно вернуться к своим делам. И не оставляйте больших чаевых, хотя вы вряд ли послушаете меня. — Поспешил удалиться по направлению к кухне.       Допив кофе и уже по привычке оставив медовик несъеденным, Минхо, как и ожидалось, положил несколько купюр большого номинала и вышел на улицу, окидывая последним на сегодня взглядом Джисона, бесстыдно оглядывая его манящие бёдра и ягодицы, подавляя в себе дикое желание дотронуться до них.       Чёрный свитер с высоким горлом, обтягивающие брюки того же цвета, тёмно-бордовое пальто чуть ниже колен — всё это создаёт в Минхо образ солидного порядочного парня с высокими морально-нравственными ориентирами. И лишь единицам известно, что скрывается за этой маской притворства. Беспощадный, жестокий циник, готовый пойти на всё, лишь бы размазать по стенке своего противника. Заставить его страдать. Любитель дорогого гоночного автопрома и ночных клубов с кучей лобызающих подошву брендовой обуви людей, готовых продать душу дьяволу, коим он является.       В кармане брюк завибрировал телефон, вызывая ухмылку на лице Минхо. Он ждал этого звонка. Растягивая удовольствие от ожидания по ту сторону вызова собеседника под натиском раздражающих гудков, Ли надел авиаторы с чёрными стёклами и неспешно направился к чёрному «Maserati» на парковке.       Щелчок.       Вспышка голубых фар.       Бесшумное снятие блокировки.       Салон, обитый натуральной кожей, заволокло привкусом дорогущего одеколона с едва уловимыми нотками цитруса.       — Бельчонок работает в своём дупле, — уставился горящими страстным пламенем глазами в сторону ресторанчика, откуда только что вышел Хан с несколькими пакетами накопившегося мусора; в динамике раздавались ритмические хлопки, слышалось сбивчивое дыхание.       — Что дальше?       — Время пришло… — Частота вдохов и выдохов увеличивалась. — Твою мать, Со Чанбин!       — Прелестно, чёрт тебя подери. — Минхо почесал переносицу, подавляя подступающее возбуждение. — Теперь ты будешь мне звонить, когда трахаешься с этим отбросом? Спасибо, конечно, но тройничок меня не интересует, поэтому ближе к делу.       — Завтра всё начнётся, приготовься.       — Окей, вешаю трубку, развлекайтесь дальше без моего участия, — закатил глаза Ли, облегчённо выдыхая на последнем слове.       Вызов завершён.       Ли Ёнбок.

****

      Чанбин жадно впивался в каждый разгорячённый сантиметр прекрасного худощавого, бледного ёнбокового тела, оставляя целую плеяду красных отметин. Ёнбок, отбросив куда-то в сторону телефон, по которому секундами ранее разговаривал с Минхо, запустил в шевелюру Со маленькие, как у ребёнка, пальцы, сжимая волосы в крепкие тиски в порыве сумасшедшей страсти, вызываемой каждым жёстким в него толчком, каждым прикосновением, каждым горячим вдохом и выдохом Чанбина. Спинка кровати ритмично ударялась о стенку спальни. Казалось, что сейчас начнёт сыпаться штукатурка, а картины-копии знаменитых европейских художников в позолоченных рамах свалятся прямо на парней.       Чанбин резко закинул ногу Ли на плечо и, ничуть не сбавляя темп, нежно поцеловал тыльную сторону бедра, вырывая из него желанный для услады ушей протяжный стон.       Ёнбок вцепился в такие же сильные, как и плечи, ноги Чанбина, придвигаясь ближе, насаживаясь на всю длину его члена.       Тело, на котором ярко контрастировали оставленные Чанбином метки, обдало мелкой испариной. Оно предательски ныло и рассыпалось на осколки тёмными агатами, обрамлёнными сгустками крови.       Ли расплывался в самодовольной ухмылке. Он ни разу не посмотрел в сторону Со, постоянно отводя взгляд или закрывая глаза, погружаясь в дебри своей извращённой фантазии. Чанбин не замечал этого или же делал вид, что не замечает. Ему было достаточно и того, что Ёнбок позволяет трахать себя, позволяет удовлетворить непонятно откуда взявшуюся у него зависимость. Чертовская харизма, элегантность в сочетании с безумством поступков, неопределённость и интрига, что сохраняются в Ли до самого конца, не могли не стать её причиной. Результат налицо.       Он наслаждался самим процессом, его не волновали чувства и эмоции Чанбина, он старался абстрагироваться, сосредотачиваясь исключительно на собственных ощущениях. Чанбин — средство для удовлетворения потребности, на его месте мог быть кто угодно, но он должен признать и признаёт, что Чанбин трахается куда лучше, чем все его предыдущие любовники. Чанбин любит Ёнбока, любит до чёртиков, и готов отдать душу сатане, лишь бы иметь шанс видеть его, дотронуться и ощутить тепло хрупкого тела, одарить нежными поцелуями веснушчатое лицо, на которое никогда не наносилась косметика.       В этом нет необходимости, ведь только в свете естественной красоты Ёнбок отражает своё истинное «я». Он хочет, чтобы его желали, любили таким, какой он есть, но душевные раны, нанесённые событиями прошлого, попросту не позволяют этого сделать, раскрыть его настоящего. Не сейчас. И не перед Чанбином.       Ли, грациозно выгибаясь, словно львица, неожиданно хватает руку Со и кладёт её на шею. По одному взгляду понятно, чего жаждет от Чанбина. И он послушно делает это. Сдавливает. Аккуратно. Чтобы не сломать, вызывая кислородное голодание у Ёнбока. А он улыбается, облизывает и прикусывает губы, поддаваясь вперёд.       — Не останавливайся, — хрипло произносит Ли сквозь стальную хватку Чанбина, начиная задыхаться от нехватки воздуха в лёгких, — иначе я убью тебя.       Ощущать тонкую грань жизни и смерти — излюбленное, и уже в какой-то степени обыденное для него занятие. Это позволяет ему чувствовать, прислушиваться к голосу разума, в котором всё ещё остаётся рассудок, всё ещё теплится маленький огонёк надежды. И он готов пойти на всё, лишь бы ощутить его.       Он резко приподнимается и валит Со на спину, перехватывая инициативу. Ёнбок впечатывает Чанбина в шёлковые, измятые от секса покрывала, надавливая на сильную, вздымающуюся грудную клетку. Изящно изгибаясь всем телом, он начинает насаживаться на член Чанбина, сначала медленно, плавно, доводя Со до внутреннего сумасшествия.       Чанбин делает безуспешную попытку дотронуться до талии Ёнбока. Но его руки предельно жёстко откидываются назад, на подушки, не позволяя коснуться самого заветного. Капельки пота стекают по шее Ли, где теперь не только расцвели кровавые бутоны, но и тянется линия от удушья.       — Твою мать… я сейчас… — хватается за края одеяла Чанбин, стискивая зубы до едва уловимого на слух скрежета.       Ёнбок приглушённо смеётся, ухмыляется и улыбается самому себе. Он не слышит Чанбина, продолжая доводить его до пика. Откинув назад голову, он несколько раз резко насаживается на всю длину, чувствуя, как внутри всё заполняется.       Чанбин сжал ягодицы Ёнбока, терзая их до кровоподтёков. Ли встаёт с него, поднимаясь с кровати, и накидывает на себя полупрозрачный халат. Устало покачивая бёдрами, он подходит к стеллажу с алкогольными напитками, хватая хрустальный графин виски.       — А ты? Неужели тебе было недостаточно? — спрашивает с полузакрытыми глазами Чанбин.       — Чтобы довести меня до оргазма, тебе следует стараться ещё лучше, — передразнивает Ёнбок, наливая коричневую жидкость в стакан.       — Ах, ты маленькая чертовка. — Поднимается с кровати и стремительно надвигается в сторону Ли, чтобы закончить начатое.       — Даже не думай, — усмехается тот, направляя дуло пистолета с глушителем в лоб Чанбина, — с тебя на сегодня достаточно.       — Так что… — Вырывает графин из рук Ёнбока. — Завтра всё закончится?       — Эта война только начинается. — Направляет пистолет в сторону мишени, напоминающей по форме льва.       — Значит, проще будет назвать это прелюдией? Понял. — Делает несколько глотков, жадно присасываясь к горлышку.       Несколько приглушённых выстрелов раздаются в комнате.       Тонкая нить дыма просачивается через дуло.       — Ты можешь идти, займись делами. Чонин прав: пора прекращать пускать в Рай всякий сброд и сосредоточиться на более важных клиентах.       — Как всегда, — хмурится Чанбин без какой-либо видимой злости, — получил своё и прогоняешь.       — А ты рассчитывал на что-то большее? — издевательски улыбается Ёнбок. — И не мечтай, мы с тобой лишь партнёры на одну ночь. Не забывай, кто ты, а кто я.       — Как же я балдею от твоего властного тона, — томно вздыхает, ставя полупустой графин на край стола. — Ну, что ж, до свидания. — Берёт руку Ёнбока, слегка касаясь губами тыльной стороны ладони, склоняясь в наигранном реверансе.       Оставшись в гордом одиночестве, Ли подходит к камину, доставая из брюк немного смятую семейную фотографию, снова погружаясь в болезненные обрывки воспоминаний, прежде чем отправить её в самое пекло.