Холодный свет

      Девушка, которую Ева поджидала под дождем около универмага, действительно была ее лучшей и, в общем-то, единственной задушевной подругой. Все остальные - просто добрые знакомые - не знали ничего из того, что знала Герда. Ей одной Ева могла доверить все свои секреты. Она одна сохраняла их в тайне, не сплетничая и не выбалтывая. Иной человек назвал бы этих девушек сестрами, так близки и дружны они были между собою, но для Евы Герда была лучше, чем сестра; своих сестер ей вполне хватало; сестры далеко не всегда понимали ее, с сестрами приходилось держать ухо востро, в особенности - со старшей, заменявшей в семье подчас зануду-гувернантку. Герда же оставалась на ее стороне, что бы ни случилось. Удивительно родная даже для подруги детства и вместе с тем, по счастью, достаточно чужая для звания сестры, она не осуждала и не ябедничала, а молча протягивала руку помощи, если это было нужно; также поступала и Ева. Однажды, еще детьми, они тайком поклялись кровью дружить до самой старости, и хотя никто из них, конечно, уже бы и не вспомнил того, на деле с тех пор мало что изменилось: обе по-прежнему стояли друг за друга горой, неизменно разделяя пополам и радости, и неудачи. Потому-то Герда и удивилась, узнав о том, что Ева давно знакома с Гитлером, но все время молчала о нем. Очень удивилась и как будто расстроилась. - Мне бы могла и рассказать. Подумаешь, новость! - Недовольно ворчала она себе под нос на следующий день, но по лицу ее было заметно, что слова подруги как раз-таки произвели на нее неизгладимое впечатление. Они заняли столик у окна в дальнем углу полупустого кафетерия, за окном стоял солнечный холодный полдень, Ева недавно отпросилась у Гофмана перекусить . - Я рассказала родителям. В тот же вечер, - вполголоса оправдывалась виновница, примирительно и грустно улыбаясь уязвленной Герде. - Догадайся, с трех раз, как отреагировал папа. Ну а мама, как всегда, слушала его одного. Я боялась, что и ты тоже... - Послушаю твоего папеньку? Этого деспота? - Перебила вдруг подруга, вызывающе уставившись на Еву. Она знала, до чего та не любит плохо говорить о своем отце. Благоговейная робость по отношению к нему, привитая родными с малых лет, по правде говоря, раздражала порой и саму Еву. Однако, она ничегошеньки не могла поделать с этим, суровый образ главы семейства оставался неприкосновенен, и не было никого, кто бы мог вытеснить его; кто бы мог сравниться с ним по величине и силе; никого могущественнее, никого страшнее. О, при одной мысли о нем разгневанном, все ее существо трепетало в детском ужасе. Ослушаться отца равнялось смертной казни. До сих пор розовощекая, со здоровым цветом лица, Ева, вспомнив об отце, в мгновение ока болезненно побледнела. - Обещай, что он не узнает. Он строго-настрого запретил мне заговаривать с этим человеком. Папа не должен знать... Герда шутливо закатила глаза. - Разве я когда-нибудь тебя подводила? - Обещай! Вид ее, не на шутку испуганной, и тот прерывистый горячечный шепот, каким она умоляла Герду молчать, встревожили девушку. Стараясь казаться все такой же беззаботной, она легонько потрепала подругу по плечу. - Эй, ты чего? Не беспокойся, я тебя не выдам. Ты же знаешь, Евхен. Ну, не раскисай! Огромных усилий ей стоило так просто прийти в себя. Ева хотела выглядеть спокойно, но отчаянно кусала губы, все стараясь усесться на стуле поудобнее. Безумные мысли о возможном наказании, дознайся родители, от кого она приняла ту орхидею, решительно не давали бедняжке покоя. Официантка, дородная молодица в белоснежном чепце, принесла обещанный заказ, отчего-то как-то нехорошо посмотрев на нее. Слышала, должно быть, как собеседница ее утешала. Опомнившись от этого пренеприятного взгляда, Ева смущенно обратилась к Герде, стоило им снова остаться вдвоем: - Ты не злишься на меня? Нужно было сказать тебе о нем сразу. Ума не приложу, что на меня нашло. Понимаешь, это все так странно. Чувствую себя, как во сне... Герда покачала головой: - Не злюсь. Заинтересованные пытливые искорки в глазах подруги здорово приободрили Еву. Она чувствовала, что Герде не терпится услышать больше о ее таинственном знакомом, и это лишь подчеркивало важность предстоящей беседы. Случайная размолвка была позабыта; как бы в подтверждение тому девушки весело переглянулись. - Он велел называть себя Волком, и никак иначе. Так его зовут только близкие друзья, - нарочно многозначительно заявила Ева, вся приосанившись. Было видно, сколько удовольствия ей доставляет одно упоминание о Гитлере. Мысленно она на мгновение вообразила на себе его пронзительный небесный взор, и лицо ее вновь засияло неким необычайным светом. Она решила также везде и всюду отныне носить с собой карманное зеркальце: хотелось в любую минуту быть уверенной в своей привлекательности. - Волком! Вот те на! - Добродушно засмеялась Герда, принявшись за еду. С набитым ртом она продолжала: - А почему у него такие странные усы, ты его не спросила? Выглядит забавно. Щекотно с ним целоваться? Ну-ка признавайся. Не трудно догадаться, в какую краску вогнало Еву это небрежное шутливое замечание. Все в ее голове со вчерашнего вечера вертелось вокруг Вольфа, и только о нем она действительно рада была говорить, но стоило прозвучать какой-то пошлости, как сердце ее сжималось в комок невозможного стыда. Не сдержавшись, Ева легонько толкнула довольную подружку в бок. - Еще чего! Думаешь, так я и позволила себя целовать? Обыкновенные усы, откуда мне знать, зачем такие. Он ведь известный человек, а известные люди всегда не похожи на других... Это было вранье чистой воды. Ева знала, что прикоснись он к ее губам или хотя бы намекни на поцелуй, и она бы беспрекословно поддалась ему. Еще вчера - нет, ни за что, сегодня же - непременно. Даже его чудаковатые усики, над которыми она сама совсем недавно потешалась, нисколько не отталкивали ее. Наоборот, ей внезапно захотелось убедиться, щекочут ли они и как сильно. От этих мыслей стало смешно и жарко. Ева, как никто, улавливала ту разительную отличность от остальных, какую излучал этот человек. И не потому, что был знаменит. Думать о поцелуях, однако, было глупо и боязно. Правила приличия не позволяли. К тому же, она не знала точно, как это происходит. Еще девчонкой, в школе при монастыре, Ева слышала всякое от воспитанниц постарше, но никогда не пробовала сделать так же и не была уверена в своих силах. А самое главное, приятно ли было бы Гитлеру? Что бы он подумал о ней? Нет, она не могла рисковать его расположением! Внезапно она поинтересовалась у Герды: - Твоим родителям что-нибудь известно о нем? Ну, чем он занимается помимо партии? Я не понимаю, почему отец отозвался о нем так грубо. Должна же быть причина. Отхлебнув компот, Герда пожала плечами. - Очень сомневаюсь, что о Гитлере вообще кто-то что-то знает наверняка. Скрытная личность. Кажется, сидел в тюрьме, - понизила голос девушка, проводив взглядом проходившего мимо посетителя. И заметив ребяческое изумление в глазах Евы, смешливо присвистнула. - Брось, он честный человек, хоть и чокнутый немного. Патриоты все такие. Это судьи ни за грош оболгали его. Ты спроси у него, он тебе сам расскажет. Мой отец его поддерживает, и я ему верю. Ева любила Герду за то, что переговорив с ней, всякий раз чувствовала себя так, точно камень с души свалился. Счастливое спокойствие, исходившее от подруги, незаметно передавалось и ей. Из-за стола она поднялась заметно повеселевшая. - Знаешь, я лучше побегу. Аппетита нет. Да и пора мне. Спасибо тебе, дорогая. На прощание они расцеловались. А по возвращении Ева застала в магазине Генриетту. Болтушка по характеру, та сегодня была особенно словоохотлива: не могла упустить случая похвастать новенькими лакированными туфлями. - Только погляди, какие! Еле успела забрать последнюю пару! - С порога набросилась она на маленькую оробевшую продавщицу. Маленькой Ева особенно казалась в сравнении с рослой Генриеттой, царственно возвышавшейся над ней на своих высоких, звонких каблуках. - Ну как, нравятся тебе? Я вот налюбоваться не могу! - Едва не прыгала от радости и гордости хозяйская дочка. Ева скромно улыбнулась ей, заняв свое обычное место за прилавком. - Чудесно выглядишь, Генни. Молодец, что купила. Я, кажется, видела похожие в каком-то журнале. У одной актрисы. - О, могу поклясться, такие теперь носят в Голливуде! - Блаженно простонала счастливица, свалившись в кресло для посетителей. - Заметила, какие стройные и длинные у меня в них ножки? Заметила же? Ноги Генриетты, которые она, к тому же, вытянула, невозможно было проглядеть. Ева также не упустила из виду пару тончайших шелковых чулок, незамысловатый узор которых соответствовал последней моде. Подобные и ей самой пришлись бы очень кстати. И если поинтересоваться стоимостью туфель Ева не смела, то о чулках спросить решилась. Но Генриетта перехватила ее взгляд и поспешила опередить: - Совсем забыла! У меня ведь и для тебя есть сюрприз! - С этими словами она вскочила, схватив свою сумку, и мгновение спустя уже протягивала упаковку точно таких же. - Как чувствовала, взяла запасную пару! Французские! Полуобнаженная пышногрудая красотка хитро улыбалась Еве с картонной обертки, явно довольная своим приобретением. Все еще колеблясь, Ева повертела вещицу в руках, обнаружив ценник с обратной стороны. Лицо ее вытянулось. - О деньгах не беспокойся, дорогая. Рассчитаешься с получки, я тебе доверяю, - самым сладким голосом добавила Генни, внимательно наблюдая замешательство девушки. Ева, честное слово, не знала, как поступить. Ей страшно захотелось купить эти очаровательные чулки, других таких было не найти во всем Мюнхене, и она даже представила, какие хорошенькие у нее в них будут ноги; будут точно кукольные - просто загляденье. Но за это удовольствие ей бы пришлось выложить почти треть своего жалованья. Сумма немаленькая, учитывая то, что большую половину Ева обычно отдавала матери, и к расточительству не привыкла. - Ты еще сомневаешься! - Разочарованно всплеснула руками фройляйн Гофман. - А я надеялась, что мое предложение придется тебе по душе! Знаешь, их поставками занимается одна женщина, моя давняя знакомая. Так вот, она сказала, что до конца года этих чулок уже не будет. Пользуются за границей сумасшедшим спросом! Ну, не хочешь - как хочешь. Я сперва думала приберечь пару для Гели, но потом решила порадовать тебя. У нее и без меня всякого добра навалом. Дядюшка Альф балует, - на секунду состроила она язвительную гримасу. Ева хотела вернуть упаковку обратно, и вдруг помедлила, непонимающе нахмурившись. Что-то удерживало ее; она сама пока не понимала, почему. - Какая еще Гели? Генриетта равнодушно махнула рукой, все ее мысли были явно сосредоточены на продаже вышеупомянутых чулок. - Да так. Ангелика Раубаль. Моя хорошая подруга. Племяшка господина Гитлера. Не старше нас с тобой. Я говорила тебе о ней, разве нет? Ева медленно покачала головой. Она не помнила, не могла вспомнить. Может быть, когда-то это имя мимолетно и звучало в их разговоре, но тогда она точно не придала ему значения. У Генриетты Гофман всегда водилось много хороших подруг. Намного больше ее заинтересовал тот факт, что Гитлер приходился этой самой Ангелике дядей, хотя Ева до сих пор отчего-то была твердо уверена, что он совершенно одинок. Или только хотела быть уверена. Во всяком случае, любопытство теперь просто снедало ее. Не побоявшись даже навлечь на себя лишние подозрения, она тут же засыпала девицу нетерпеливыми расспросами: - И какая же она? Ты ее видела? Ах да, вы же общаетесь! А скажи, она похожа на него? Они вместе живут? Он с ней очень строг? Генриетта, засмеявшись, прервала ее: - Боже правый, Ева. Что это с тобой, в самом деле? Ты нечасто такая разговорчивая. Но видя, что товар все еще в руках возможной покупательницы, и та как будто передумала отдавать его, Генни вела себя особенно обходительно и неуместных шуточек со своей стороны не допускала. На минуту она задумалась, как бы повыгоднее использовать эту удивительную пытливость Евы, а затем придвинулась ближе, и, опершись о прилавок, заговорила быстрым, таинственным полушепотом: - Уж не знаю, что он такого в Гели нашел, да только души в ней не чает. Выискал ее черт знает где, забрал к себе, и с тех пор заваливает подарками. Оттого она страсть какая капризная стала. Возомнила о себе всякое! Гордячка! На шею ему влезла, а Гитлер ей все потакает и потакает, слова поперек не скажет. Любит ее уж очень. Никого, кроме Гели, у него, считай, и не осталось. Ева слушала и недоумевала, как может кто-то "влезть на шею" человеку по имени Адольф Гитлер, этому жесткому и волевому борцу за справедливость. (Последнее высказывание она почерпнула из партийных брошюр Гофмана, бегло просмотренных на досуге, и с тех пор ни на секунду не сомневалась в справедливости своих убеждений.) Так что, Генни или безбожно привирала или чего-то недоговаривала, поскольку все это представлялось весьма маловероятным. - И что же, она очень красива? Хорошо одевается? - С улыбкой спросила Ева, но то была притворная, дежурная улыбка, какой она порой одаривала назойливых посетителей. Ей вдруг ужасно наскучила эта сплетница-Генриетта. Ева только и думала, как бы выпроводить ее да поскорее. - О, великолепно! - Выражение лица гостьи на сей раз отразило искренний восторг. - У нее есть все, о чем только можно мечтать. Глаза разбегаются! Скажу тебе по секрету, она и дядюшку за собой мотает по магазинам. А тот за ней ходит беспрекословно, и пакеты таскает, представляешь? Вот как-то раз... - Ах, какие глупости ты говоришь, Генни! - не выдержав, прыснула со смеху Ева, смущенно прикрыв рот ладошкой. – Вот уж не поверю, что бы такой занятой, серьезный человек... - Да ведь я своими глазами видела! - С раздражением отозвалась Генриетта, очень не любившая чувствовать себя в дурацком положении выдумщицы. Глаза ее мрачно сверкнули. - Ты мне не веришь, потому что ни капельки его не знаешь. Увидала бы, как он со своей королевной носится, рассуждала бы иначе. Возразить на это было нечего. Ева и правда почти ничего не знала о Гитлере, кроме его прелестных синих глаз и партийного значка со свастикой, с каким неизменно изображали его первые полосы газет. Этот прежде непонятный, отталкивающий символ яростных тонов отныне неизбежно ассоциировался у нее с Адольфом и волновал ее воображение не меньше его самого. Она заведомо обожала все неодушевленное, что было связано с ним и бессознательно испытывала жгучую неприязнь ко всему живому, что было дорого ему. Ненавидела даже, но виду не подавала. - Хотела бы я на нее взглянуть, - мечтательно вздохнула Ева, подперев подбородок рукой и устремив бездумный взор куда-то в далекую даль, а затем внимательно взглянула на Генриетту, добавив: - Важная персона, все-таки. Думаю, вы с ней похожи! Ты всегда такая... Необыкновенная. Одеваешься прекрасно и держишься по-королевски. Комплимент прозвучал достаточно наигранно, однако падкая на громкие слова девушка этого не заметила: как всегда была слишком занята собой, чтобы уловить подлинную суть вещей. Признание Евы растрогало ее, хоть та в глазах Генни и являлась ничего не значащей несмышленой провинциалкой. В особенности ей было приятно лестное сравнение с Гели; в душе она считала несправедливым то, что племяннице Гитлера обычно достается больше внимания, и во всем старалась обойти ее. Это одностороннее соперничество безрезультатно длилось со дня их знакомства, и вот теперь у нее, наконец, появилась возможность убедить хоть кого-нибудь в своем неоспоримом превосходстве: - Скажешь тоже! Ангелика вечно строит из себя невесть что, а я девушка скромная и простая. Нет, мы ничуть не похожи. Но мне отрадно слышать твою похвалу, дорогуша, - закивала Генриетта, благосклонно улыбаясь Еве. - Кстати говоря, ты сегодня сможешь ее увидеть. Мы условились погулять, Гели скоро зайдет за мной. Только давай договоримся, что мы с тобой незнакомы, ладно? Ты здесь всего-навсего продавщица, а я... Как бы сказать? Она этого не одобрит; она, знаешь, какая заносчивая. Ну, ты понимаешь... Ева, конечно, понимала. Большая скромница, дочь господина Гофмана стыдилась ее. Оно и понятно: Ева ни дня не училась в дорогостоящей гимназии, не носила заграничных платьев, у нее никогда не было горничной и ее руки, привычные к труду, рано огрубели. Ева всегда была на порядок ниже. Девочкой "принеси-подай", которой лучше быть в тени и молчать. О, она хорошо знала свое место и почти не обижалась. Ей было нечего сказать благовоспитанным барышням, нечего было и заговаривать с ними. - Само собой разумеется, фройляйн Гофман, - покорно улыбнулась она, склонив голову набок в знак согласия. - К тому же, у меня еще много дел, я не стану вам мешать. И да, я возьму их, большое тебе спасибо.- Указала Ева на упаковку чулок. Генриетта осталась очень довольна. Вскоре Ева действительно вернулась к работе: хозяин велел заполнить и рассортировать немалое количество бумаг. Управиться с этим как можно скорее было в ее интересах, поскольку все оставшееся время ей позволялось провести в лаборатории, - крохотной красной комнате, лишенной дневного света, - собственноручно проявляя различные фотопленки. Можно сказать, здесь она на несколько часов по-настоящему обретала самое себя; процесс обработки фотографий был ответственный и кропотливый, но Ева чувствовала, что занимается любимым делом и не знала усталости, как никогда удовлетворенная результатами своих стараний. Вдохновение подхлестывало девушку трудиться, нехватку навыков восполнил талант. Без сомнений, в лаборатории было гораздо интереснее, нежели изо дня в день простаивать за стойкой, подсчитывая кассу, но получить повышение она и не надеялась. Гофман совершенно не воспринимал юную подопечную всерьез. Неожиданный перезвон колокольчика возвестил о гостье, и Ева мигом подскочила, от волнения затаив дыхание. Ей так и не удалось отвлечься, мысли о Гели не покидали ее, и ни на чем другом она не могла полностью сосредоточиться, в томительном и тревожном ожидании прислушиваясь к биению своего сердца. Охваченное смутной ревностью, оно колотилось, как бешеное, рискуя выскочить из груди, обратись к ней вошедшая. Но та даже как будто не заметила Еву. Какой она была? Да самой обыкновенной молоденькой и милой девушкой, чья ослепительная широкая улыбка сразу же приковывала к себе должное внимание, вне зависимости хотели вы того или нет. Она много и заливисто смеялась, и каждое ее движение было исполнено врожденного кокетства. Озабоченная своими волосами, Гели то и дело машинально поправляла прическу - копну взбитых темных локонов - очевидно, предмет особой гордости. Несколько полная, отлично сложенная фигура ее излучала неистовую силу, голос и взгляд - бьющее через край жизнелюбие. Она производила впечатление этакого баловня судьбы: человека удачливого, открытого и беззаботного. На дядю Гели походила лишь отчасти; что-то общее таинственной искоркой загоралось в ее глазах и тут же бесследно ускользало. Никакого особенного самодовольства, о котором твердила Генриетта, Ева также не обнаружила. Ее манера общения выдавала в ней, скорее, натуру чрезвычайно беспечную и поверхностную, нежели злобивую. Неуловимая, точно облачко; порывистая, точно весенний ветер, она и имя носила богоподобное, нездешее, чарующее своей чистотой. Ангелика! Ева знала, что невзлюбила ее из зависти и страха, но теперь старалась побороть это враждебное чувство. Не можешь пожелать добра - не желай хотя бы зла. В какой-то момент ей стало противно видеть, как Генни, только что с радостью обсуждавшая подругу, нежно щебечет Ангелике в уши добрые слова приветствия и шутки. Ангелика в свою очередь принялась нахваливать ее обновку. - Они очаровательны! Просто сказка! Ах, какая ты в них! - Восклицала она, и так и сяк рассматривая новехонькую обувь. - Ну-ка пройдись до двери! Хочу взглянуть на каблуки! Совершенство! Один раз она все-таки взглянула на Еву, приветливо и одновременно равнодушно осведомившись: - Простите, мы вам не помешали? Мы сейчас уйдем. Продавщица взволнованно сглотнула, покачав головой, и поскорее вновь склонилась над записями, искусно делая вид, что происходящее нисколько не заботит ее. Она вдруг поняла, что еще очень долго не сможет заговорить с Ангеликой спокойно, и смотреть в ее сторону больше не решалась. Тем временем девушки вправду заторопились уходить. - Пойдем в машину, прокатимся, а то у меня мало времени, - заявила Гели, в задумчивости повертевшись перед зеркалом, а затем, понизив голос, спросила что-то о Гофмане. Об этом Ева догадалась, явственно уловив имя хозяина и тот убедительный тон, каким отвечала Генриетта: - Нет-нет, не беспокойся, его сегодня не будет. Он еще до обеда умчался по делам. Фотограф действительно уехал в полдень. Недолго девушки еще о чем-то отрывисто шушукались в уголке, но Ева сидела, не поднимая головы, и до нее долетали лишь изумленные вздохи Генни. Вероятно, обсуждали очередную "сенсацию"; это было любимое слово фройляйн Гофман; Ева вспомнила, до чего нелепо та обычно восклицает его, и едва подавила улыбку. Она задумалась также о Гитлере; где он был и чем занимался, пока племянница болталась по городу, явно изнывая от скуки. Сильнее всего ей хотелось поскорее увидеть его снова, и в то же время Ева до дрожи в коленках боялась этого свидания, столько непонятных чувств со вчерашнего вечера пробуждал в ней один его образ. Она еще не разобралась до конца, хорошо это или плохо, не готова была признать вспыхнувшую симпатию, а только понемногу осознавала всю свою беспомощность пред надвигающейся катастрофой. Что если никакой следующей встречи не последует? Что если он больше не захочет подходить к ней и даже в ее сторону смотреть не станет? Быть может, Гитлер вовсе не считает ее красавицей и не помнит толком ее имени, а цветок вручил просто потому, что некому, кроме нее, было его вручить? Но девушка мгновенно отогнала от себя всякие горькие догадки, вспомнив, что на подоконнике в кувшине с водой, дома ее дожидается та самая орхидея –неужели она не прекрасна? И разве может быть так прекрасен цветок, подаренный не от души, подаренный в насмешку? Нет, ни за что; и потом, для чего ему, уважаемому человеку солидных лет, разыгрывать ее? Ерунда какая-то. Ну разумеется, Гитлер хотел сделать ей приятное. Он не забыл о ней… Лучезарная улыбка, которую Ева так старалась скрыть, все же расширилась. Она уже не чувствовала себя ходячим недоразумением в присутствии зазнайки-Генриетты и ее венценосной знакомой – ей было, что скрывать от них обеих. Некое весомое преимущество; счастливая тайна, о существовании которой они в жизни не догадаются. Адольф Гитлер обратил на нее внимание. Она приглянулась ему, в то время как дочка Гофмана, похоже, отчаялась добиться подобных ухаживаний, а Гели, как бы ни была хороша, по понятным причинам изначально не могла претендовать на что-то большее. Проводив разодетых посетительниц до двери, продавщица облегченно вздохнула. Ей хотелось поскорее закончить работу в тишине. Тучи сгустились, по крыше и стеклам снова застучал дождь. Она обрадовалась этому: в непогоду наверняка никто не побеспокоит. Отыскав в соседней каморке кипятильник, Ева приготовила чаю; душистая его чашка теперь дымилась перед ней около настольной лампы под мерное тиканье часов. Девушка лишь изредка с опаской поглядывала на время: чтобы не навлекать на себя подозрений отца, дома нужно быть вовремя. Наконец, наведя порядок в счетах, она поднялась и уже готова была идти заниматься фотопленками, как вдруг, неистово звякнув колокольчиком, в лавку влетел промокший с головы до ног Хейни. Ева, должно быть, впервые так крепко пожалела, что не заперла входную дверь пораньше. Хозяйский сынок действовал ей на нервы даже присмиревший и продрогший; кроме того, магазин был пуст и рядом не было никого, перед кем бы он постыдился заводить привычные неостроумные речи. Испустив негодующий вздох мученика, Гофман-младший скинул куртку и тяжело плюхнулся в кресло поближе к Еве, где до него не так давно сидела его шустрая сестрица. -Ну и погода! Льет как из ведра! Грязные ботинки юноши только что испоганили лоснящийся чистотой пол. Хейни сделал вид, что не заметил этого, но покраснел как рак, поймав невозмутимо-мрачный взгляд хорошенькой служащей. Гордость, однако, не позволила ему подняться и убрать за собой: каким бы робким влюбчивым человеком Хейни ни был, он оставался сыном своего отца, а его отец содержал целое фотоателье и эту хмурую голубку в придачу. Станется с нее! Сама приберется, раз такая неприветливая. - Как поживаете, фройляйн Браун? Вижу, вы как раз освободились? – Как ни в чем ни бывало поинтересовался Хейни, откинув со лба прилизанную белобрысую челку. В общих чертах он более походил на свою покойную мать, нежели на Генриха, и мог считаться симпатичным, если бы не полнота, унаследованная, по всей видимости, со стороны папаши. Обоим не помешало бы умерить в своем меню количество свиных отбивных, но об этом, конечно, Ева молчала. Она взглянула на него и улыбнулась ничего не выражающей учтивой улыбкой: -Ну что вы, герр Гофман, рабочий день еще не кончен. У вас ко мне какое-нибудь дело? Говорите скорее, а то мне нужно многое успеть. На лице юноши мелькнуло некое стыдливое замешательство, тут же сменившись выражением плохо скрываемого неудовольствия. - Да нет, просто заглянул в гости. Бесцеремонно закинув ногу на ногу, Хейни выудил из кармана брюк пачку сигарет и спички. Последние, к слову, отсырели под дождем, и теперь не слушались его рук, сколько ни старался он разжечь хоть одну. Дымить в магазине воспрещалось, и парень, конечно, это знал, но в отсутствие сурового родителя явно чувствовал себя куда смелее и старше, из жажды показушничества вытворяя чепуху с самым серьезным видом. - Проклятье, - проворчал Хейни; сигарета так и торчала между зубов незажженной. Жестом он обратился к Еве, мол, не найдется ли огоньку. Девушка молча указала на настенную табличку. Не курим. Хейни фыркнул, отправил фитилек назад в пачку, а пачку снова запрятал в карман. Что-то подсказывало Еве, Гофман и не догадывался о шалостях сына. Она не подавала виду, но в душе ужасно злилась на него за то, что тот расселся и, кажется, вовсе не думал уходить, тем самым как бы воспретив ей вести себя свободно. Дождь за окном также не переставал. - Взгляните-ка, фройляйн Браун, - через минуту с ухмылкой заявил гимназист, неожиданно выложив перед девушкой сложенный вдвое почтовый конверт. Ева недоуменно приподняла бровь. – Это сюрприз. Давайте же, открывайте скорее, - от нетерпения он барабанил пальцами. Внутри оказались какие-то листки, название которых Ева даже не удосужилась прочесть. - А говорили, что просто так пришли, - укоризненно сказала она, с улыбкой подвинув конверт к нему обратно. – Зачем вы это принесли? Ей даже стало весело оттого, какое действие возымели на Хейни ее равнодушные слова. Крайне обескураженный, бедняга застыл на месте, выдав какой-то неопределенный жест рукой. - Рассмотрите, что там, хотя бы! Секунду поколебавшись, Ева из вежливости подчинилась. Тот внимательный, неизвестно чего выжидающий взгляд исподлобья, каким мальчишка до сих пор следил за ней, начинал тяготить ее точь в точь , как и его неуместные выдумки. Гадая, как бы побыстрее отделаться от Хейни, она неохотно извлекла из конверта два глянцевых билета; их пестрый заголовок привлек и поразил ее. - Сара Леандер, большой музыкальный вечер, - медленно повторила Ева, в растерянности пробежав глазами надписанные ниже дату, время, а также зрительские места знаменитого ресторана, одно упоминание которого говорило само за себя. Смешение восторга и ужаса озарило милые черты: она обожала эту певицу и так давно лелеяла столь свойственную юности фанатичную мечту посетить ее выступление, что, кажется, на время потеряла дар речи, держа в руках заветное приглашение. Когда Ева, наконец, взглянула на Хейни, на щеках ее алел радостный румянец. – Везунчик! Откуда они у вас? Торжествующий вид Гофмана-младшего возвратил девушку с небес на землю. Она по глазам его догадалась, что подразумевает этот сюрприз и во сколько обошелся ее благодетелю. Рассчитаться с ним было нечем, однако же, и отказаться от желаемого Ева не решалась. Мельком она подумала, до чего, в самом деле, странный, суматошный выдался день; вспомнила, с каким удовольствием нахваливала свои новые туфельки Генриетта, а также певучий голосок той, что могла себе позволить приобрести с десяток таких пар, и даже имя носила богоподобное; и что в сумке у нее самой покоится упаковка моднейших чулок, любезно проданных ей в рассрочку, и что надеть их некуда, кроме как на концерт. Несомненно, увидеть своими глазами госпожу Леандер представлялось даже большим везением, нежели ходить на высоченных каблуках, какие якобы популярны в Голливуде. О, ради этих билетов она готова была пересилить себя, и в качестве исключения держать Хейни за руку весь вечер, если он того захочет. Совесть не мучила Еву; предстоящее событие напрочь затмило все ее отвращение к нему. - Да-да? Что вы сказали? Простите, я задумалась, - бесстрастно переспросила она, точно вынырнув откуда-то из забытья. Сконфуженная улыбка юноши, вынужденного повторить свои слова, что так тяжело и со стыдом давались ему по неопытности, засвидетельствовала девичий успех. «А ведь Хейни ко мне явно неравнодушен», - проскользнуло в ее мозгу то, о чем Ева и раньше знала почти наверняка, но в чем до нужного часа намеренно не отдавала себе отчет. Сознание собственной привлекательности в чужих, пусть и нелюбимых глазах заставило ее сиять от счастья. Хейни, в свою очередь, набрался смелости и скороговоркой выпалил: - Говорю, я тут подумал, может, сходим вместе? У меня как раз появилась возможность, и мне не с кем пойти, и… Тьфу ты, не то! Я… Мне было бы приятно, согласись вы пойти со мной в эту субботу, вот. Ей хотелось подпрыгнуть от радости, так чудесно сделалось на душе в предвкушении будущей субботы. Ева пыталась не выдать того детского волнения, что охватило ее в шаге от исполнения мечты, и потому нарочно медлила с ответом. - Хотите, чтобы я сопровождала вас? Чтобы мы вдвоем сходили послушать Сару Леандер, правильно я поняла? - Именно так. Хейни в нерешительности переступил с ноги на ногу. Знала бы эта голубка, чего ему стоило обратиться к ней со своим приглашением! Сердце его затрепетало. В душе считая фройляйн Браун самой милой и достойной девушкой в округе, он не помнил себя от гордости, когда все же осмелился исполнить задуманное, и, кажется, одержал победу. «Напрасно я так боялся. Она согласилась бы и поцеловать меня, если бы я попросил!» - Мысленно решил Гофман-младший, околдованный благосклонной улыбкой, которую как будто бы адресовала ему Ева, бережно вложив билеты в конверт. - Договорились, мы пойдем вместе. - Просто и спокойно сказала она, но голос ее долетал до него словно во сне. – Можно мне оставить их у себя? - Да, конечно. Я на всякий случай зайду в пятницу. Вдруг передумаете… Он готов был казнить себя за сказанное. А что, если ей теперь и впрямь придет в голову отказаться, и все его старания пойдут прахом? От унижения хотелось провалиться под пол. Молодой человек стоял как вкопанный, опустив глаза, и гадал, всегда ли будет так нелегко уговаривать девчонок пойти на свидание. Ева того и не подозревала, однако для Хейни вечер субботы должен был стать первым настоящим свиданием. Учитывая, в особенности, стоимость мероприятия… - Уже успели пожалеть и надеетесь, что я передумаю? Ее звонкий, нежный смех поразил его. Разве может, умеет так смеяться обыкновенная девица? В его ребяческих стыдных фантазиях маленькая отцовская продавщица являлась нимфой; подлинной нимфой, не иначе. И от этих мыслей стало так светло и хорошо на сердце, что он засмеялся тоже, торопливо помотав головой: - Нет, ни в коем случае. Как вы можете такое говорить? Я знаю, многие сейчас без ума от Сары… Совершенно осмелев, Хейни ожидал услышать в ответ что-то вроде: «Многие без ума от Сары, а я без ума от вас!», но просчитался. - О да, - посерьезнев, только и кивнула Ева, напряженно уставившись на него и одновременно сквозь него. Мгновение он не мог понять, куда она так смотрит, пока не обернулся на голоса и тяжелые шаги вошедших. Отец! И Гитлер вместе с ним! Тело мальчишки прошиб холодный пот. - Спрячьте! Немедленно спрячьте, слышите! – Упавшим голосом зашептал Хейни, невольно возблагодарив небеса, когда Ева повиновалась без лишних слов и тут же сунула конверт в ящик стола. На него она, правда, так больше и не взглянула, а движения ее были машинальны. Впрочем, и сам он, сколько бы ни хотел, разговор их продолжать не мог. В присутствии старших, Хейни так или иначе превращался в ребенка, невзрачного и несуразного ребенка, который и слова осмысленно вымолвить не может, потому что едва выучился говорить. При виде отца и его важного компаньона парень даже как будто уменьшался в росте, болезненно бледнел и врастал в землю; словом, являл собой зрелище жалкое, и потому радовался, что Ева в эту минуту не обращает на него никакого внимания. Он видел, как она все так же механически поправила прическу. Испугалась, наверное, получить замечание за безделье. - Добрый вечер, фройляйн Браун! – Громогласно поздоровался Гофман, прервав беседу, какую только что вел со своим другом. Заметив сына, хозяин удивленно воскликнул: - Хейни! И ты здесь, бездельник! - Какие люди! Добрый вечер, молодежь. Не ждали? – Добродушно встрял усатый, по привычке в рукопожатии стиснув до онемения ладонь юноши и тот час потрепав его, как маленького, по щеке. Последний из вежливости промямлил что-то, отступив на шаг, и долго еще дрожал в углу от ярости. Как и всякий другой ребенок, Хейни до слез ненавидел столь непочтительное отношение к себе, и только строгий отцовский взор удерживал его от возмущений на этот счет. Девушке Гитлер поцеловал руку. Было странно видеть ее ответный книксен – пережиток времени, вероятно, немало забавлявший гостя, поскольку студеная синева его глаз тотчас как бы потеплела и смягчилась. Хейни стало любопытно, о чем они будут говорить, однако отец как раз отозвал его за собой в кабинет, и юноша вяло повиновался, бросив на Еву последний беспокойный взгляд. Ему хотелось еще раз украдкой напомнить той о предстоящем свидании, убедиться в искренности ее слов, улыбнуться ей на прощание, но увы! Она по-прежнему упорно его не замечала. - Милая фройляйн, - тем временем вполголоса обратился к Еве мужчина, чей завораживающий взор внушал ей беспомощность и неизъяснимое покорство. – Мне ужасно жаль, и все же я вынужден просить вас задержаться. Видите ли, Генрих настоял, чтобы это сделал я. Ему, мол, уже неудобно самому и меня вы скорее послушаетесь. Нужно срочно организовать кое-какую съемку. Так, ничего особенного, несколько пробных кадров в газету. И чтобы фотографии были готовы к завтрашнему дню. Вы нам поможете? Возбужденный с самого начала, окончательно разнервничавшись теперь, он зачем-то дотронулся указательным пальцем до ее щеки. Стоя рядом с Гитлером, Ева каждой клеточкой улавливала и жадно впитывала исходившую от него колоссальную энергию неведомой природы. И власть, и гнев, и дьявольская блажь – все соединилось в этой сущности, чью мощь мог оспаривать лишь умалишенный глупец. - Да, конечно, я останусь, - согласилась девушка, не задумываясь, как в пропасть шагнула. Грозовая туча отцовского негодования истаяла в лучах растущей влюбленности, и теперь маячила на горизонте неприметным дождевым облаком; совсем не страшным и не настоящим. Настоящее олицетворял Адольф, он же всецело завладел и прошлым, и будущим ее, и даже чем-то вневременным, чему нет названия и не суждено сбыться. Мысленно назвав возлюбленного по имени единожды, она была ослеплена той звучной красотой, какой не замечала никогда прежде ни в одном из имен, и ей хотелось теперь примерить это имя ко всему, что было дорого сердцу, предварительно исписав милыми инициалами тетрадь – сущее ребячество. К тому же, Еве пришелся по душе строгий костюм Гитлера, единственным недостатком которого являлись ужасно смешные лаковые ботинки. «Неужели никто не может подсказать ему, какие теперь носят?» - Подумала Ева и повеселела. Эта досадная деталь его гардероба позволила ей немного расслабиться. - Я как раз намеревалась задержаться в мастерской, - пояснила она, и слова ее звучали убедительно, поскольку так оно и было. – Так что, меня не затруднит проявить несколько ваших снимков, герр Вольф. На самом деле, у Евы коленки дрожали от сознания ответственности, свалившейся как снег на голову. Решительно настроенная с виду, изнутри бедняжка просто сжалась в комок робости и неверия в собственные силы. Шутка ли! Заниматься изображениями известного деятеля, обязавшись в сжатые сроки исполнить обещанное, без права на ошибку или промедление, когда его гранитный профиль так притягателен, а тембр голоса артистичен и будоражит кровь. Легчайшее краткое прикосновение его долго еще пламенело где-то под кожей, точно незримое клеймо, неотступно напоминания о своем варварском предназначении пленять и порабощать. Но если бы цветы могли вырастать на теле Евы всякий раз, когда она так счастлива, на щеке бы у нее распустилось теперь соцветие подобно тем, каким покрываются садовые ветви в мае. Ему не нужно было прилагать усилия – это свежее невинное создание с овечьим упрямством само льнуло навстречу. Наградой девушке служила удовлетворенная ухмылка: - Иного я от вас и не ожидал, дитя. На ее месте сегодня могла оказаться другая – он бы не заметил подмены и любую другую приветствовал и благодарил точно также, будь она столь же услужлива и добра. На окружающих по отдельности Гитлер обращал мало внимания и посторонних привык воспринимать сквозь пальцы, возведя в абсолют формальную вежливость. Чужие мысли и чувства как таковые не заботили его; гораздо важнее было уловить умонастроение народа в целом, уметь в нужный момент твердо руководить толпой. Возможно, именно поэтому он давно разучился вести диалог один на один, и часто не знал, что сказать, да еще в компании случайной симпатичной особы. Тем не менее, сказать что-нибудь нужно было хотя бы приличия ради, и опьяненный недавним своим выступлением, Гитлер не растерялся: - Скажите, вы посещали штаб НСДАП? Ваше очаровательное личико почему-то сразу показалось мне знакомым. Он слукавил – он не помнил ее и точно знал, что нигде не встречал прежде. И на собраниях партийных Евы быть не могло. В рядах его единомышленников всегда мелькало достаточное количество молодых женщин и девушек, но все они были другие; не такие, как она. Эта явно не интересовалась происходящим в стране и газет не читала, по малолетству и складу ума отвергая всякую скуку. Повадками она также напоминала ему собственную племянницу – сходство очень отдаленное и милое. Ева еще и рта не раскрыла, а он уже с уверенностью мог предсказать, каков будет ее ответ. Но гость не раздражался этому, напротив – фройляйн Браун его забавляла. - Ошибаетесь, я ничего не смыслю в политике. Она посматривала на него, но только так, чтобы он ни в коем случае не заметил, а он чувствовал, как важно для нее остаться в тени, и усиленно делал вид, что не замечает. Не хотел смущать попусту. Ему нравилась ее исключительная прямота натуры честной и скромной. С такой девушкой легко было играть в благородство. - И не нужно, - твердо заверил Гитлер. - Только потеряете цвет лица или, того хуже, заболеете какой-то нервной болезнью. Послушайте теперь, что я вам скажу, - продолжал он, уловив смятение Евы и для пущей убедительности взяв ее за руки. - На свете есть люди дурные, лжецы и грабители, и к сожалению, их среди нас великое множество. Они лишены нравственности. Чувство долга им чуждо. И живут они, трусливое отродье, не по совести. Есть также, и другие люди. Светлые. Простые и трудолюбивые. И нежные, как вы. Их тоже много, и это радует. Но согласитесь, хороших людей нетрудно обмануть. А врагу только того и нужно. Вот почему, дитя, хорошие люди так много плачут. Вот вам и вся политика. Озадаченная неожиданно пылкой тирадой, девушка замерла на месте и уже без стеснения смотрела своему необыкновенному собеседнику прямо в глаза. Метко жонглируя словами, Гитлер доступным языком ловко объяснял сложные вещи, и было в нем даже что-то от сказочника и таинственного лицедея в эти минуты, так убедительно и легко все у него складывалось. Однако, никакой наигранности или преувеличения в его тоне не было. Он говорил, как чувствовал, и свято верил в то, что говорил. И Ева тоже почти поверила. Ей только хотелось сперва разобраться в нем самом; узнать, что он за человек, узнать его всего, а уж затем безоговорочно принять его убеждения. - Но ведь вы не такой. Я уверена. Вы не трус и не подлец, и наивной неженкой вас тоже не назовешь, - она повела плечом и робко улыбнулась куда-то в сторонку, спешно пытаясь подобрать необходимые слова. - Где же вы? На чьей стороне? Посредине, что ли? Нет, не напрасно Гитлер некогда счел ее малолеткой; житейской неосведомленностью Ева могла посоревноваться разве что с младенцем. Бывают на земле женщины – всю жизнь, что дети малые. Вот и ему повстречалась такая, теперь-то он как никогда ясно это понимал. Окрепшая физически, она пробуждала в мужчинах естественное влечение, оставаясь удивительно не развита духовно и умственно. Впрочем, ничего плохого, по мнению Гитлера, в том не было; бестолковые милые создания всегда по-особому волновали его. И снова он отчего-то сравнил ее с Ангеликой – слишком уж бросалось в глаза первостепенное их различие. Гели не задавала вопросов, она во всем полагалась на себя и за словом в карман не лезла; Ева, напротив, олицетворяла незнание и стремление довериться сильнейшему. Едва ли эту недалекую баварочку можно было сравнить с волчицей, но ей совершенно точно требовался вожак. Ну почему, почему его своенравная племянница не могла быть такой? - Можно и так сказать, - согласился Адольф, задержав на продавщичке проницательный взгляд. Хорошенькое ничтожество – вот, кто она была. Ему нравилось смотреть, как в неярком свете казенной лампы поблескивают ее короткостриженые светлые локоны. Не вытерпев, он осторожно провел по ним рукой; те оказались шелковыми на ощупь. Ева не вздрогнула, не отшатнулась. - Точнее, я тот, кто пришел указать путь хорошим людям. И тот, кто однажды поведет их за собой, - без тени смущения твердо продолжал он, вдохновившись своей случайной слушательницей, чей польщенный и крайне заинтересованный вид в высшей мере подтверждал его талант сходу устанавливать контроль над людьми. – И вы тоже держитесь меня, фройляйн Браун. Держитесь, и будете в безопасности. Это я вам обещаю. Вместе мы способны на многое. До чего причудливо под час воздействуют на впечатлительную девичью душу невпопад оброненные мужчиной слова! Впрочем, никакого потаенного смысла в них и не было: Гитлер всего-то своеобразно подбодрил ее, как не раз подбодрял и наставлял на путь истинный многих других, с кем едва был знаком, а Ева уже черт-те что себе надумала. Вместе! Как много значили для не теперь откровения этого господина… Зачем он сомневался в ней? « Я всегда, всегда буду рядом», - уверяли восторженные глаза ее и улыбка. - Однако, где же герр Гофман? – Точно опомнился оратор, зычным голосом напомнив запропастившемуся фотографу о своем присутствии. – Ей-богу, мы начинаем терять терпение! - Пойдемте, разыщем. Наверняка, уже все готово, - с несвойственной себе особенно кокетливой и одновременно робкой интонацией, как в тумане, предложила Ева. Это спонтанное «мы» мгновенно всколыхнуло в ее груди больше чувств, нежели когда-либо еще. Она бы хотела, чтобы он всегда говорил о них – мы. «Вот ведь, какая глупость!» - В следующий миг со стыдом подумалось ей; она даже не подозревала прежде, что в голову может лезть подобная чепуха. Не поднимая головы, мимо них в сторону выхода как раз проскочил Хейни – недолгий разговор с отцом явно не доставил тому удовольствия. - А попрощаться! Эх, паренек, - беззлобно присвистнул Гитлер, подметив смешливое оживление в глазах Евы, и верно расценив его: она обрадовалась его уходу. - Не беспокойтесь, я попрошу шефа, чтобы тоже поторапливался. Не засиживаться же вам до ночи, - шепотом пообещал он девушке, прежде чем заглянуть к Гофману. Ева благодарно кивнула. Она осталась за дверью и несколько минут терпеливо ждала, когда позовут. Обрывки голосов и сиплый смех то и дело раздавались за стеной, но она не подслушивала, сосредоточившись мысленно на той сдержанной, покровительственной нежности, какую в избытке проявлял к ней, как ей казалось, герр Вольф. Ева хотела думать о нем, до всего остального ей сегодня почти что уже не было дела. Из забытья, впрочем, ее скоро вывел все тот же человек, чей до сих пор бесстрастный тон за стеной внезапно обрел сварливые нотки. - Нет уж, давайте скорее. Некогда мне, понимаете вы это? Гели потом устроит нервотрепку. И так в квартире под замком целый день. Нет, я не дал ей ключи! Нет, и не собираюсь! Гофман как будто уговаривал его; Гитлер противился. Они поспорили, кажется, о чем-то, и теперь не могли достичь согласия. Партийные и творческие люди всегда в чем-то схожи, ведь в глубине души и те, и другие – приверженцы одной страсти. И те, и другие одинаково жаждут изменить мир. Но фройляйн Браун мироустройство интересовало в последнюю очередь. Ее взбудоражило небезызвестное отныне имя, упомянутое мужчиной. Сомнений не было, он подразумевал племянницу; племянницу, зачем-то оставленную взаперти. Тогда почему та сегодня была здесь и встречалась с Генриеттой? Как так получилось, что она, Ева, видела их вдвоем? Что-то тут не сходится. Герр Вольф не лгал, зачем ему? Выходит, Гели его обманула? Он рассчитывал найти ее дома, он надеялся на ее послушание; и не важно, что между ними произошло, и почему он отнял ключи – Гели ослушалась, Гели обвела его вокруг пальца, и раз уж на то пошло – заслужила сидеть на цепи. Не склонная ябедничать, Ева впервые не знала, как поступить. Она чувствовала, что в любой другой раз просто посмеялась бы про себя над недальновидностью такого дядюшки, в душе пожелав беглянке поскорее выпутаться из-под его сурового надзора; в любой другой раз – да, но не теперь, когда по воле какой-то слишком самоуверенной девицы оставался в дураках симпатичный ей человек. Нет, она не могла так просто проигнорировать это. Нечто, что Ева приняла в себе за уязвленное чувство справедливости, подсказывало ей – молчать нельзя. Наверное, поэтому она так изменилась в лице, что даже Гофман, выглянув в проход, на секунду как будто опешил. - Ну, что стоишь? Иди за мной, поможешь с техникой. Живо. - Конечно, я сейчас подойду, - пробормотала девушка, никакого внимания на хозяина не обратив, а только смело окликнув и кивком поманив за собой того, кто занимал все ее мысли: - Герр Вольф, вы позволите? На два слова. Что-то очень важное она намеревалась сообщить ему — об этом он догадался по ее глазам и вышел, не задавая лишних вопросов. По обыкновению румянощекий, в эту минуту Гофман едва не захлебнулся от возмущения, мгновенно растеряв все полнокровие своей сытой физиономии: - Ева! Что еще за выдумки? Да как ты... Он хотел сказать: "Да как ты смеешь!", но вовремя осекся. Гитлер сам отстранил его с каким-то еле слышным сердитым вздохом. Такой вздох почти всегда служит предупреждением — еще один звук, и словоохотливый бедолага пожалеет, что вообще вмешался. - Оставьте нас. Всякий важный человек выглядел бы так, будто сделал большое одолжение, в суматохе выкроив необходимое время. Но Гитлер даже выдавил подобие улыбки, стоило им снова очутиться наедине. Кажется, ему и впрямь интересно было знать, зачем она позвала его. - Простите, пожалуйста... - Не поднимая глаз начала Ева, внутренне уповая только на удачу. Она страшно рисковала; он теперь мог счесть ее полной дурой. - Простите, но я случайно слышала, как вы говорили о Гели. Ах, как не вовремя у нее дрогнул голос! И для чего она вставила это "случайно"? Теперь он наверняка решит, что она врунья и сплетница. И поделом ей. На что она надеялась? С чего взяла, что сможет так легко и спокойно выдать кого-нибудь? - И что ж ты слышала? С виду он оставался все так же мягок с ней, но что-то изменилось, не могло не измениться. Его взгляд. То, как он смотрел на нее. Она кожей чувствовала - нехорошо смотрел. А еще вдруг начал называть ее по-свойски на ты. Но не потому что доверял или разглядел в ней друга - слишком бесцеремонно и холодно оно звучало из его уст. Он говорил ей ты, почти как служанке; так, как будто она уже разделась перед ним. Странное сравнение. И, тем не менее, очень подходящее. Однако же, разве служанки раздеваются перед своими господами? Дикая мысль. И в тоже время, точная, как никогда. - Вы сказали, Гели сегодня весь день дома, - уточнила Ева, не осмелившись добавить "взаперти". Ей-то какое дело, почему он не доверил племяннице ключи? - Но она сегодня заходила к нам. Они вместе с фройляйн Гофман поехали куда-то погулять. Вот я и удивилась... Повисла гробовая тишина. Девушка не знала, что еще сказать. Ей больше нечего было сказать. Она призналась во всем, что знала. Призналась из лучших побуждений; во всяком случае, хотела так думать. Впрочем, оставалось кое-что, о чем Ева вспомнила только теперь... - Она еще, вроде, спрашивала у фройляйн Гофман, когда вернется ее отец. Боялась попасться хозяину на глаза. Думаю, не нужно ему об этом знать. Ева вопросительно посмотрела на Гитлера. Он по-прежнему хранил молчание, вертя в руках карманные часы на золотой цепочке. Жилка около его виска подрагивала. - Вот как, - наконец медленно проговорил он. Ни тени злости или хотя бы недовольства не отразилось на его лице. Только глубочайшая задумчивость сквозила в синих глазах. Да и выглядел мужчина сейчас заметно старше своих лет. Должно быть, свет неудачно падал? - То есть, ты уверена? Это была Ангелика? Ты точно ничего не путаешь? На мгновение ей показалось, герр Вольф готов ее ударить — так страшно неожиданно сверкнул его взгляд. Ева отступила на шаг, слыша бешеное биение собственного сердца. Она не солгала; женскую ложь он угадывал практически на животном уровне, и это спасло ее. - Клянусь. Ева ждала, что он спросит, откуда она в принципе знает Гели, но не особенно огорчилась, когда этого не произошло. Он услышал главное — и хватит, подробности все равно ничего значат. Сильнее всего девушку тревожило, как бы Гитлер не обвинил ее в нечестности. Она понимала, что расплачется на месте, начни тот упрекать ее. Не то что бы Ева чувствовала себя виноватой, отнюдь; не привыкла просто, не хотела портить ему настроение. - Спасибо. Спасибо, что сказала. Буду знать, - кивнул он, легонько погладив ее по плечу. В голосе его не было и намека на осуждение. Значит, она поступила правильно? К счастью.