Когда ты смотришь на солнце

      Инге оправился всего за день. Целые сутки он провалялся в кровати, почти ничего не ел, не пил, а только лежал и слушал музыку. Амадей всё это время был рядом, хотя порой от скуки не мог найти себе места: Инге разговаривать не хотел, тётя с самого утра и до вечера была в Драммене, а чего-то особенно интересного в доме не было. Только книги. Много книг. Но половина из них была так или иначе связана с биологией и химией, которых Дей не понимал.       Всё вокруг казалось каким-то нереалистичным, будто во сне. Из открытого нараспашку окна было слышно смех и крики детей, лай собак, далёкий стук колёс трамвая. Амадей исследовал всю комнату вдоль и поперёк, поэтому теперь спокойно сидел возле окна, вдыхая слегка прохладный воздух. За ночь Дей изрядно устал, но не показывал этого, боясь расстроить Инге. И спать хотелось жутко. Амадей успел подремать всего жалкие два часа за всю ночь.       В конце концов, Инге разрешил полистать альбом тёти с фотографиями. Там была она, на фоне впечатляющих достопримечательностей Стамбула, Амасьи и Измира. В скромных домах родственников на днях рождения и других праздниках. Конечно, там была и мать Инге, но Амадей, сколько бы не гадал, не мог определить точно, кто из этих женщин она, а расспрашивать об этом после случившегося — настоящее издевательство над Инге.       Дей нашёл фотографии маленького Инге в Турции. Эти фото тётя без спроса забрала из Драммена ещё два года назад, когда помогала паковать вещи для переезда Инге.       — Ты в Турции был? — спросил Дей аккуратно, надеясь, что этот вопрос не расстроит его ещё больше.       Инге, весь изрядно потрёпанный, вытащил наушник и вылез из-под одеяла, словно слепой крот из своего туннеля. Несколько секунд Инге отрешённо разглядывал одеяло, а после и Дея.       — Я совсем маленький был и не помню этой поездки. Тётя говорила, что меня туда привезли только за тем, чтобы сделать ритуальное обрезание. Вроде бабушка настояла на этом…       Амадей не нашелся с ответом, поэтому продолжил листать альбом. Фотографий Инге в подростковом возрасте там не было, кроме одной, школьной, где были запечатлены все его одноклассники. Инге выглядел на ней худым по сравнению с остальными и был одет в белую рубашку на размер больше нужного. Взгляд его казался уставшим, но неизменно добрым и спокойным. Своими черными волосами он значительно выделялся из двух десятков русых и блондиновых макушек.       Дей поверить не мог, что Инге, проживая самые тяжёлые года своей жизни, мог выглядеть так опрятно, даже мило.       — А когда ты сережки начал носить?       — Ну-у… — этот разговор немного расшевелил Инге. — Всего год назад. Я сначала хотел пирсинг брови сделать, но мне показалось, что это слишком… В общем, не пошло бы мне.       — Ещё как пошло бы.       Инге что-то промычал и вновь завернулся в одеяло. На соседней подушке скромно спал Густав, иногда дергаясь, словно убегал от кого-то во сне. Было во всей этой картине что-то семейное, что грело сердце Дея.       — Тебе поесть, наверно, надо.       — Не хочу, — пробубнил Инге. — Потом. Вечером…       Амадей хотел раздраженно вздохнуть, но воздержался. Вместо этого он аккуратно пересел с компьютерного кресла на край кровати, пытаясь придумать, что сделать такого, чтобы Инге стало лучше. Но на ум ничего не шло. К сожалению, единственное, что действительно могло помочь, так это время.       — Обнять тебя?       — Если тебе не надоело.       Дей тихо засмеялся:       — «Надоело»?       Он, прогнав кота с подушки, забрался под одеяло и обнял Инге, который уткнулся лбом в грудь Дея. Один наушник оказался у Амадея, а другой — у Инге. Под спокойные песни The Smiths они лежали в полудреме и дышали в унисон. Дей хаотично думал то о предстоящем концерте, то об Инге, то о том, чтобы встать и порисовать… Пока весь этот вихрь мыслей занимал его, Инге успел крепко заснуть, что Амадей сразу понял по замедлившемуся дыханию. Это было облегчением: Инге не спал всю ночь, то и дело плакал, сильно злился, но больше не впадал в панику. В неожиданных приступах злости он выглядел так беспомощно, что Дей сам едва сдерживал слезы, потому что понятия не имел, чем помочь.       Никогда у Амадея не было таких тревожных ночей.       Однако теперь всё более-менее пришло в норму, и он смог заснуть сразу же после Инге. Последняя мысль, успевшая проскочить в сознании, была о том, что Инге дышит во сне так тихо, что можно подумать, будто он не дышит вовсе.       Дею снилась всякая чертовщина, чего не скажешь об Инге. Его сон был крепок и спокоен, как у котенка.       Прошло не менее пяти часов. Амадей проснулся и испуганно вскочил с кровати, когда не обнаружил рядом с собой Инге. Мозг, словно пулей, пронзили тревожные образы того, как Инге кончает жизнь самоубийством: наглотался таблеток, повесился, кинулся под машину, спрыгнул с моста…       Оглушенный стучащим в ушах сердцебиением, Дей с трудом вслушался в тишину и уловил шум, доносящийся с кухни. Инге что-то готовил. Или не Инге? Прозвучал его голос, а потом тети. В конечности хлынула кровь, которая несколько секунд назад будто бы стояла на месте.       Вдох-выдох. Амадей проследовал на кухню, потирая глаза, чтобы состроить глуповатый сонный вид.       — У меня в драмменской школе тоже был такой учитель, — рассказывал Инге, переворачивая котлеты на сковородке. — Приставал к девочкам, хранил на школьном компьютере ужасные фотографии, думая, что этот компьютер находится только в его пользовании. До сих пор, наверно, за педофилию сидит.       — Ужасно это всё, Инге, ужасно… И эти люди живут среди нас, — ответила тетя с искренним вздохом. — Гляди, кто проснулся!       На мгновение всё застыло, но тут же пришло в движение.       В нос бил запах лука, мяса и фруктового чая, который пила тётя. В окне было видно персикового цвета закат, медленно погружающиеся в ночь улицы. Густав путался у Инге под ногами, жалобно мяукал в попытках выпросить еды, но всё безуспешно. Тётя выглядела уставшей, полностью вымотанной, однако нашла в себе силы с забавой наблюдать за котёнком.       Инге, увидев Дея, заулыбался так, как всегда: мягко, скромно, дружелюбно. Его поникший взгляд вновь стал бесконечно влюбленным и внимательным.       — Выспался?       — Еще как, — ответил Дей, присев на край дивана.       — Твой отец заходил, принес датские печенья… — Инге оставил в покое котлеты, накрыл сковородку крышкой. — Поинтересовался насчет моего и твоего самочувствия. Я сказал, что ты спишь без задних ног.       Амадей потупился.       — Да?       — Ага. Ты, блин, на всю кровать звездой развалился, плеер чуть не раздавил.       Тетя беззвучно засмеялась, смотря на Дея:       — У тебя аж подушка на лице отпечаталась.       — Ох…       — Знаешь, Дей, — начала она, подперев подбородок руками, — ты такой приятный парень. Правда-правда. То, что ты сделал для Инге сегодня, бесценно.       Амадей на мгновение опешил. У него появилось резкое желание сжаться в точку, спрятать лицо, растянувшееся в смущенной улыбке, или сбежать куда-нибудь.       — Да ну… Мне же не трудно…       — Трудно-нетрудно, но, — Инге поправил очки, — спасибо тебе.       — Прекрати…       Инге не унимался:       — Ты говоришь, что тебе нетрудно, но большинство бы даже на звонок среди ночи не ответило бы. Понимаешь, о чем я?       — Понимаю, но… Господи… — Амадей нервно потер глаза, не вытерпев зрительного контакта.       — Я люблю тебя, Дей.       — Ой, какая прелесть, — прошептала тётя, и все тихо рассмеялись.       Только Амадей смеялся, потому что был ужасно сильно смущён и поверить не мог, что Инге способен говорить такие вещи в присутствии своей тёти. На секунду задумавшись, Дей понял, что не смог бы сказать тоже самое при своих родителях.       — Нет, правда… — пробубнил Инге, смущённый не меньше Амадея.       — Так, Дей, ты будешь у нас ужинать или домой пойдёшь? — спросила тётя.       — Ну, у вас, наверно… Составлю компанию, почему бы и нет.

◑

      Амадей даже подумать не мог, что когда-нибудь получит деньги за своё, как он считал, не самое выдающееся хобби, а теперь держал в руках честно заработанные кроны. Свои кроны. Ни папины, ни мамины, ни чьи-либо ещё. Деньги, которые он волен потратить на что угодно. И Дей был благодарен не себе. Не отцу Бьерга, предложившего подработку. Не своим рукам. Не родителям.       Он был благодарен Инге.       Всю свою сознательную жизнь Амадей воспринимал рисование как нечто обыденное, вроде приема пищи или похода в туалет. Но стоило появиться в жизни Инге, при таких необычных обстоятельствах, и рисование стало одним из смыслов жизни. Желание запечатлеть не просто тело, оболочку, в которой каждый из нас заперт, а весь характер, само понятие личности Инге, доводило Дея порой до воодушевлённого беспамятства. Бьерг как-то, смеясь, назвал это «духовной мастурбацией», и Амадей был с ним чертовски согласен, хоть и обозвал потом его полным идиотом.       Инге беспрекословно согласился побыть натурщиком, будто только и ждал того момента, когда Дей наконец-то попросит. Это было жутко неловко первые несколько минут, ведь Инге был абсолютно голым, лежал на кровати в ужасно откровенной позе, почти как девушка на картине «Женщина и волна» Поля Бодри, только передом к зрителю. Амадей никак не мог взять себя в руки, то и дело нервно смеялся, не мог смотреть на Инге, а смотреть приходилось, но потом случилось чудо. Дей постепенно сосредоточился и начал рисовать так воодушевлённо, так легко, что Инге перестал стесняться своей наготы, ведь перед ним было более занимательное зрелище, чем собственная голая задница. Амадей закусывал нижнюю губу, щурился, подолгу разглядывал рисунок, а потом также долго разглядывал Инге, совершенно не стыдясь.       Конечно, лежать в одной позе неподвижно было скучновато. Поэтому в голову начинали лезть всякие мыслишки, и не всегда приличные, но одна Инге понравилась больше всех. Быть натурщиком для Дея — в сто раз интимнее, чем секс. Во время секса всё быстро, бездумно, до одурения страстно, ничего не успеваешь разглядеть в темноте комнаты, а здесь… Амадей мог разглядывать Инге хоть полчаса, хоть час, хоть все два. И Инге нравилось это. Но смущало, стоило только задуматься о том, что, мать вашу, происходит.       — Слушай, а мне обязательно лежать прям голышом? — не выдержал Инге.       — Чего я там не видел… — пробубнил Дей, кусая карандаш, словно какой-нибудь математик, думающий над решением сложной задачи.       — Только не говори, что ты ещё и мой член нарисовал.       Амадей расхохотался, показав небрежный, но невероятно живой набросок, в котором Инге не составило труда узнать себя. «Он правда видит меня так?» — подумал Инге. «Так» — это без тени сомнения чувственно, страстно и, наверно, соблазнительно.       — Ну спасибо, — выдохнул Инге, внимательно изучая рисунок. — Ещё раз так на меня посмотришь, и тебе придётся его перерисовать, — он перевел взгляд на Дея.       — Чего?       — Неважно… — ответил Инге на выдохе и неловко потер глаза под очками.       — Я уже минут двадцать смотрю на тебя.       — Ну, я на грани, Дей.       — На грани чего?       — Ты дурак?       — Знаешь, я бы на твоём месте не обзывался.       — А тебе вообще нормально, что я перед тобой тут во всей красе лежу?       Амадей наигранно нахмурился, нервно поправил домашние штаны и плотнее прижал колено к груди.       — Вполне…       Тут уже Инге рассмеялся: непринужденно и добродушно.       — А что ты потом будешь делать с этим рисунком?       — Ну, а что люди обычно делают с рисунками?       — Я не знаю.       — Буду хранить его у себя, — пауза. — Всё.       — Как-то скучно. Не находишь?       — Нет, если хочешь, могу повесить в коридоре, чтобы родители и брат каждый день любовались твоим…       — Не надо, — продолжал смеяться Инге. — Так почему я должен лежать голым? Ты не можешь как-то сам додумать то, что у меня между ног?       Амадей усердно штриховал, штриховал и штриховал, пока не взял ластик и не стёр половину того, что наштриховал.       — Слишком много вопросов, — ехидно заулыбался Дей.       — Неловко как-то.       — Мне просто нравится смотреть на тебя голого… — Амадей помедлил, пытаясь подобрать слова, и едва сдержал смех, заметив удивленное выражение лица Инге. — Не знаю, как тебе объяснить правильно. Глазу вот приятно, и всё…       Спустя неловкие полчаса Дей закончил набросок, сказав, что завершит работу дома, но на самом деле просто не мог больше терпеть этого мучительного напряжения в воздухе. Инге постоянно задавал намеренно странные вопросы, иногда даже не связанные с происходящим, пытался выпытать у Амадея все откровения о творчестве: кого ему нравится рисовать, кого он чаще всего рисовал до знакомства с Инге и почему, как родители реагируют на содержание рисунков и показывает ли он вообще им…       Амадей, конечно, был не против ответить на все вопросы, но в такой обстановке это превращалось в пытку.       Инге оделся и попросил Дея показать, что получилось.       — Ну, это еще не всё, поэтому так неаккуратно выглядит, — пробубнил Амадей, все еще сидя на табуретке с поджатой к груди коленкой. Он смотрел на Инге снизу вверх, пытаясь угадать его эмоции. — Как тебе?       — Дей, мне даже сказать нечего.       Инге разглядывал рисунок, но не мог понять, что чувствует. Все эмоции разом навалились на него, словно снежная лавина, и даже вдохнуть было трудно. Никак у него не получалось принять и осознать то, что на бумаге изображен он сам, а не кто-то другой, что именно он причина неисчерпаемого вдохновения Амадея.       Вместо неловких слов восхищения, Инге крепко обнял его.       — Тебе понравилось? — вкрадчиво спросил Дей.       — Безумно.

◑

      Лето подходило к концу, ночи становились холоднее, но деревья и трава все еще были сочно-зеленые, люди продолжали одеваться так, словно только середина июля, парки были усеяны разноцветными пледами, на которых блаженно отдыхали родители, пока дети носились вокруг с летающими змеями, метали фрисби, отбивали воланчики ракетками.       Незаметно подкрался день концерта.       Осло хоть и столица Норвегии, а ничем по спокойствию не отличается от того же Фредрикстада или Финснеса, но Амадею казалось, будто именно сегодня город пришел в движение, что все куда-то торопятся.       Линда с утра приготовила яблочный пирог. Все стянулись на этот запах. Даже Альвисс, который сосредоточенно что-то чиркал в тетради, обложившись тремя книгами.       — Вы сами вернетесь с концерта? — спросила Линда, стоя рядом с кофемашиной, которая пыхтела над чашкой американо. — Или заехать за вами?       — Не, сами, — ответил Дей, жуя пирог в сухомятку. Пить жуть как хотелось.       Альвисс с беспричинно недовольным лицом, будто его заставили здесь сидеть, ссутулился над столом, ожидая свою чашку кофе.       — Вас задавят там, — пробубнил он.       — Я вообще-то подумал об этом, — отозвался Амадей, — и купил билеты в фан-зону. Там ведь на танцполе полнейшая чертовщина творится, а я не хотел бы испоганить впечатления Инге от первого концерта в его жизни.       — Ну, надеюсь, вы хорошо повеселитесь.       Сначала Дей пропустил эту фразу мимо ушей, потому что мама поставила на стол две чашки с кофе, но через пару секунд фраза обрела смысл. Амадей был удивлён, однако не настолько, чтобы это показать.       Трудно было не заметить то, как сильно Альвисс завидует.       — Ты с Бьергом за это лето даже никуда не съездил, — заметила Линда, садясь за стол. — Его отец предложил всем вместе пойти на пикник, развеяться немного. Как смотрите на это?       — Я не против, — тут же ответил Дей.       Альвисс сохранял гнетущее молчание.       — Пока что не знаем где: либо в парке Вигеланда, либо в Санкт Хансхаугена.       — Лучше в парке Санкт-Хансхаугена, там людей меньше, — Амадей резко поник, разочарованно вздохнув. — Господи, послезавтра в школу…       — Слушай, я и так тебе каникулы на две недели продлила!       — А мне в университет только в середине сентября, — тихо похвастался Альвисс с раздражающей Дея улыбочкой.       — Так, Альвисс, а ты на пикник-то пойдешь? — спросила Линда, аккуратно отломив маленький кусочек пирога.       Амадей, склонившийся над тарелкой, посмотрел на брата исподлобья.       — Пойдет-пойдет.       — Ладно… — согласился Альвисс.       До вечера Амадей маялся от скуки, время тянулось ужасно долго, словно назло. Он наконец-то взялся дорисовать тот рисунок, для которого позировал Инге. Тяжело было сосредоточить всё свое внимание только на этом. Каждый раз, стоило кому-то начать шоркать ногами в коридоре, Амадей готовился уже выпрыгнуть в окно вместе с работой, лишь бы снова не чувствовать болезненного стыда, как в тот раз, когда Альвисс тихонечко стоял за спиной и внимательно рассматривал те откровения, которые в подробностях появлялись на бумаге.       Оставалось два часа до концерта. Дей хорошенько поел, оделся легко (в излюбленную майку и черные шорты), несмотря на то, что вечера стали прохладными, и, сдерживая себя, чтобы не побежать со всех ног, встретил Инге у «Адамстуэна».       — На метро или трамвае поедем? — спросил Инге, с трудом держа взгляд выше плеч.       — На трамвае. Мне метро не нравится.       — Да, мне тоже…       Уже по пути к концертной площадке Инге, явно слегка взволнованный, разговорился. Ему невмоготу было строить из себя спокойного и невозмутимого парня, особенно когда впереди концерт любимейшей группы.       — Вообще-то в Драммене я бывал на концертах, но это были малоизвестные группы. Что-то типа квартирников, только в загородных домах. Мне очень нравилось на них ходить. Было в этом что-то особенное, потому что я чувствовал себя в своей тарелке, все слушали такую же музыку, какую и я, людей относительно немного было. Смысл этих квартирников был не только в том, чтобы послушать одну лишь богу известную группу. Там все играли, кто хотел. Но я сильно стеснялся и плохо играл на гитаре, поэтому всегда был обычным слушателем, которого не замечали.       — Меня когда-то приглашали сходить на такое мероприятие, но я отказался. Мне показалось, что там одни пьяные фрики будут.       Инге тихо засмеялся.       — Ну, ты почти прав. Фриков там достаточно. Однако алкоголь редко когда бывает там. Обычно всё цивильно, только если это не сборище отчаянных панков и гранж-гитаристов. Такие квартирники я за километр обходил.       Трамвай остановился, никто в него не зашел, кроме долгожданного свежего воздуха. На остановке сидела одинокая старушка. В трамвае было душновато, открытая форточка не особо спасала ситуацию.       — Но друзей я себе там не нашел, — дополнил Инге.       — Почему?       — Я там один был пятнадцатилетний пацан, остальным лет по восемнадцать-двадцать было. Когда кто-то из них начинал говорить со мной, я чувствовал себя очень глупо, поэтому старался в стороночке ото всех сидеть. Но я не всегда на них один ходил. Бывало, с Оскаром.       — А я всё это время думал, что ты вообще ни на каких концертах не был, поэтому купил билеты в фан-зону…       Инге накрыл его руку своей, поглаживая её большим пальцем по костяшкам.       — Правильно всё сделал.       — Ну, тогда ладно.       Всю дорогу до нужной остановки Инге не отпускал его руку, всячески лаская её, а Амадей держал пальцы неподвижно и расслабленно. В головах у обоих всплыло одно и то же воспоминание: скромная тусовка, Green Day, крики «с Днём рождения!»…       Отдерни Дей руку, и всё развернулось бы по-другому. Но, казалось, привело бы всё равно к одному: этому концерту, будто бы по-другому и быть не могло. Сотни, тысячи, миллионы вариаций событий, но все они смыкались здесь, в этом трамвае.       Инге был счастлив по-своему: тихо и скрытно, только для одного человека — Амадея.       — Вот и наша остановка, — бодро сказал Дей, вставая с сидения. — Нам тут ещё пешком минут десять где-то.       — Ну и жара тут. Я думал, мы вечно ехать будем.       Выйдя на свежий воздух, они пошли неторопливым шагом к концертной площадке, обсуждая всякий бессвязный бред сквозь неудержимый смех. Было до того смешно, что у Дея болел живот, а Инге с трудом дышал. Прохожие кидали на них странные взгляды, иногда даже оборачивались, но этим двоим было глубоко плевать. Пусть хоть конец света. Им слишком весело вдвоём, чтобы обращать внимание на окружающий мир.       И вот они почти пришли: рядом со входом гудящая и очень длинная очередь из подростков, которые безостановочно выкрикивали строчки из песни «Pretty Fly», рядом скучающе гуляла охрана с сигареткой в зубах, а в паре десятков метров от очереди стоял полицейский автомобиль. Амадей, побывавший на внушительном количестве концертов, не был впечатлён происходящим, что не скажешь об Инге. Он светился восхищённой улыбкой, оглядывался и держался указательным пальцем за браслет на руке Дея, словно маленький ребенок, боявшийся потеряться.       — Слушай, мне уже нравится, — довольно улыбался Инге.       Они пристроились к очереди. Впереди стояла компания из пятерых девушек, одетых в летние платья. На вид им было не больше восемнадцати. Рядом с ними было невыносимо шумно, они громко смеялись, пытались перекричать друг друга, но было в этом что-то, что только поддерживало всеобщее предвкушение.       — Боже, пить хочу, ужас, — пробубнил Дей. — Только минут через двадцать запускать начнут.       — Чего?       — Пить, говорю, хочу! — прикрикнул Амадей.       — Там внутри-то хотя бы можно купить воды?       — Конечно.       — У нас есть вода! — обернулась одна из девушек, протягивая бутылку.       — Не брезгуете? — со скромной улыбкой спросил Дей.       — Да пофиг, пейте, — она собрала руки в замок за спиной и покачалась на месте, наблюдая за тем, с какой жадностью Амадей отпил два больших глотка. — У вас случайно нет своей группы? Вот ты на барабанщика похож, руки прям ух, — она перевела взгляд на Инге, — а ты на гитариста.       Инге засмеялся:       — Ну, со мной ты угадала. Амадей на барабанах не играет.       — Амадей? Я последний раз это имя на уроке музыки слышала… Вольфганг Амадей Моцарт, — она вернула себе бутылку воды. — Редкое имя. А тебя как?       — Инге. Господи, только ничего не говори про Инге Горбуна.       Девушка звонко засмеялась, прикрывая рот рукой. Толпа начала скандировать «Декстер Холланд! Декстер Холланд!», с каждым разом всё чётче и громче, будто пытаясь призвать его.       — А у вас билет в фан зону или на танцпол?       — В фан зону, — ответил Инге.       — Какая удача! У нас тоже. Давайте, что ли, все вместе, чтобы не скучно было?       — Как будто у нас выбор есть.       В разговор постепенно вклинились и подруги девушки, которые начали заваливать Инге и Дея вопросами, вплоть до того, где они учатся и в каком районе Осло живут. Беседа шла слишком оживлённо, Амадей не привык к такому, поэтому по большей части отвечал Инге, стараясь спасти ситуацию. Девушки были безумно восхищены тем, что Инге играет на гитаре. Дей же предпочёл промолчать насчёт рисования.       Людей наконец-то начали впускать, очередь медленно двинулась вперед. Шум стал громче. Сотни голосов выкрикивали теперь псевдоним Кевина Вассермана — «Нудлз! Нудлз!». Девушки тоже поддерживали всеобщее безумие. Казалось, только Инге и Дей молчат, незаметно для всех держась за руки, чтобы случайно не разъединиться.       Время прошло незаметно, и они уже предъявляли билеты, а потом покупали ледяную воду в компании всё тех же девушек. Всей толпой, показав билеты, они вбежали в практически пустую фан-зону, которая была огорожена от танцпола железным забором.       Всё было окутано таинственной дымкой, сквозь которую прорезались ослепительно яркие лучи огромных прожекторов. Инге казалось, что он попал в другой мир, где реальность мешалась с фантазией. Сердце затрепетало, а живот обожгло сладким волнением, словно он был на грани чего-то великого. Всё вокруг стало нереалистичным, словно сон.       Инге вспомнил, как изредка смотрел MTV по телевизору, восхищаясь многочисленными рок-звёздами, в том числе и Декстером Холландом. В этом было небольшое утешение среди всего семейного мрака. Инге предавался мечтам, как однажды освободится от родительских оков и побывает на концертах всех любимых групп. Но теперь это больше не мечта. Это реальность. Самая настоящая. Самая счастливая из возможных. Рядом Амадей, а через полчаса на сцену выйдут те, чью музыку Инге слушал так долго.       — Впечатляет, да? — спросил Дей, оглядываясь.       — Не то слово!       Амадей остановил взгляд на Инге. Девушки побежали поближе к сцене.       — Я тут уже был, но каждый раз как первый.       — А на Green Day ходил?       — Ага, только мне организация совсем не понравилась… Типа долго ждали, пока все зайдут, воды на всех не хватило, и звук был… Ну, пердеж чистый, сравнить больше не с чем.       Инге засмеялся, и они пошли вслед за девушками. Те рассматривали сцену с детским любопытством и обсуждали почему-то именно барабанную установку. Людей стремительно становилось всё больше и больше. Тишина наполнялась многочисленными голосами.       За разговорами прошли следующие полчаса. В компании девушек Амадей и Инге делились любимыми альбомами и песнями, рассказывали друг другу о самых разных группах. Инге сильно удивило то, что из всей компании только одна девушка не знала The Smiths. Казалось, эту группу слушают вообще единицы.       Прожектора потухли.       Все затихли, но тут же взорвались громкими восклицаниями и свистом, когда в темноте удалось разглядеть какое-то движение.       — Как думаешь, какая песня будет первой? — спросил Инге, наклонившись к уху Амадея.       — Думаю, «The Kids Aren't Alright». Она сейчас популярнее всех, наверно.       И Дей удивительным образом оказался прав.       Инге, даже стоя всего в десяти метрах от сцены, не мог осознать всего масштаба происходящего. Мозг все еще воспринимал это как запись концерта, идущую по MTV. Но это реально. Реально. Вот он, Декстер Холланд, Кевин Вассерман и другие…       Толпа, уставшая ждать, орала строчки «Chances thrown; Nothing's free…» будто в последний раз.       И Инге, и Амадей, и девушки совершенно растворились в атмосфере, став частью бурлящей, неудержимой толпы. В воздухе витала невероятная, почти осязаемая энергия, которая не могла сравниться ни с одним квартирником, ни с бесплатным концертом в парке. Инге никогда не думал, что его сердце сможет так сильно откликнуться на происходящее. Он и представить не мог, что оказаться среди этой заряженной, воодушевленной толпы и видеть участников The Offspring, отдающихся на все сто процентов, станет для него источником такого невероятного счастья и комфорта. Это было словно возвращение домой, словно он нашел свое истинное место, где каждая клеточка его тела пела в унисон с ритмом музыки.       Всё это было словно логическим завершением первой части жизни Инге — скомканной, рваной, колючей, и началом второй — счастливой, где все трудности решаются на раз-два, где нет места панике и боли, где существует настоящая, самая чистая любовь в лице Амадея, который не способен на предательство, который умеет говорить о проблемах, который готов пойти на всё, чтобы помочь.       И это все реальность.       Реальность, к которой вели тысячи маленьких и больших событий, от выращенных где-то далеко зерен кофе, в конечном итоге ставших латте в стаканчиках «Адамстуэн», до тети, не побоявшейся взять на себя ответственность за будущее Инге, и совсем далекой смелости матери переехать из беднеющей Турции в цветущую Норвегию.       Амадей обнимал Инге за плечи, иногда смотря на его неподдельно счастливую улыбку. Дей чувствовал себя хорошо от одной лишь мысли, что Инге правда счастлив.       Счастлив.       Счастлив, счастлив, счастлив!       Такое непостижимое для многих слово, но такое легкое для этих двоих.       Декстер Холланд в небольшом перерыве между песнями говорил что-то на английском, но Инге даже не пытался понять. Он жадно пил воду и даже так не переставал улыбаться.       — Я доживу до конца? — спросил Инге, смеясь.       — Мы тут всех переживем!       И заиграла та песня, которую Инге и Амадей ждали больше всего. Да и девушки впереди. Они закричали, махая руками.       Знакомые строчки пробирали до самых костей, хотя ранее никто из них не задумывался о смысле песни. О том, как важно самостоятельно выбирать свой путь, а не слушать посторонних.       Амадей и Инге одновременно посмотрели друг на друга, на девушек впереди, а после вновь друг на друга. Искрометная улыбка. Блестящие от прожекторов глаза. Дей обхватил холодными руками шею Инге, а Инге — стиснул горячими руками спину Дея. Еще секунда, и губы сомкнулись в пылком поцелуе, перед которым не было никаких прелюдий, чтобы позволить друг другу углубить его.       Девушки, подзываемые чем-то мистическим, обернулись и хором восхищенно закричали, точно не ожидая увидеть нечто подобное.       И толпа в один голос взревела:       — As you're staring at the sun!