Чувства без разума

      Летнее утро проникает в деревни прохладным рассветом. Лучи падают на широкие зеркала полей, отражают небо, позеленевшее под макушками посевов. Сельчане потихоньку кланятся восходящему солнцу. Ободренные, приступают к привычному быту, шаг за шагом поднимая из мокрой травы стайки крохотных мошек и сдувая пылинки с жестких тканей, оставленных с прошлого дня непрерывного ткачества.       Присутствие мага быстро тушуется в резиденции. Пока бледный туман отступает в горы по тихому течению реки, Синдзу прижимает щеку к коленке, сидя на теплой траве. Стая журавлей отдыхает неподалеку, кучкуясь на соседнем берегу. Вытягивают стройные шейки, радостно подпрыгивают и хлопают черными перьями. Капли вспыхивают на солнце, горят настоящими золотыми монетами. Ослепительные блики щиплют глаза и маг прикрывает веки. Только короткие порывы гогота и хлопки крыльев удерживают ее от дремы.       Накануне давешнего вечера, когда Синдзу тихонько выскользнула из покоев Сукуны и побрела к себе, она встретила Ураумэ, уснувшего за низким столиком в комнате приготовлений. Она почти не удивилась: ни для нее, ни для Рёмена не секрет, как Умэ любит готовить для них днями напролет. Слуга часто оставался в кухне до позднего вечера, на случай, если кто-нибудь из магов захочет угоститься легким перекусом, и он редко уставал настолько, чтобы заснуть на рабочем месте. На памяти Синдзу – никогда. Привычней было бы увидеть его попивающим чай. Маг слабо помнит, в какой момент решилась сбегать во флигель и накрыть его плечи темным хаори. Она долго сторожила чужой сон, наблюдая с корточек. Осторожно провела по коротким волосам ладонью и наконец поднялась, продолжив путь к своему татами. Заснула Синдзу, только соприкоснувшись с хрустящей подушкой, а проснулась гораздо позже обычного.       Забота о тех, кто гораздо сильнее тебя, но во сне становится таким же уязвимым, как любой другой человек, ощущалась совершенно иначе по сравнению с заботой о Кимико. Вероятно, потому, что Синдзу считала должным оберегать ее. С Сукуной и Ураумэ это произошло впервые, и такой самостоятельной и уверенной она уже давно себя не чувствовала.       Обрушившийся на горячую кожу дождь заставляет удивленно отойти от мыслей и поднять поднять голову. Не достигнув глазами ясного неба, Синдзу промаргивается: перед ней стоит низкая женская фигура.       — Кимико?.. — сельчанка злорадно ухмыляется. Придерживая хакама руками, она заносит ногу и окатывает подругу новыми брызгами. — Эй!       — Не спать! — выкрикивает она, вдруг непроизвольно взмахивая руками. Видя, что Кимико утягивает на скользкое дно, Синдзу успевает перехватить ее кисть и удержать навесу. Той же в подвешенном состоянии удается разглядеть, что подруга смотрит на нее как-то совсем не по-доброму. — Синдзу, нет.       Умоляющие глаза исчезают за взлетевшими волосами – девушка рухает в воду. Зеркально чужим визгам Синдзу ищет глазами птиц, но с досадой провожает их крикливую стрелку за дымящиеся холмы.       — …Дзу!       К завтрашнему утру они снова вернутся на это место. Маг вздыхает, рассеивая последние частицы умиротворения в груди, и оборачивается к сельчанке с ясностью в радужках. Младшая яростно трет глаза.       — Нечего было брызгаться.       — Нечестно!       Синдзу колко ухмыляется. Не подозревает, что лицо ее смазывается в глазах Кимико из-за воды, и вместо обыкновенной ухмылки та видит снисходительный оскал Онрё. От столь жуткого сравнения дыхание Кимико дрогает, но лишь на мгновение, ведь в следующем она уже видит спасительный отголосок беспокойства в нависшем над ней выражении подруги. Сморгнуть вспышку воспоминаний так же быстро не получается: их ослепительный свет напоминает девушке о живых родителях и о том злополучном дне Холодных рос, когда ее привели к резиденции в общей толпе, чтобы отдать добрую часть урожая. До сих пор она помнит, как ее семья и односельчане собственными руками сеяли этот рис, собирали его и день за днем обдирали по веточке. Маленькая Кимико не своровала ни рисинки из тех бочонков, что ее деревня отдала Онрё. И она никогда не опишет свое счастье и сопутствующий ему ужас, когда ради нее это сделала старшая сестра.       Девушка заторможенно поднимается на ноги и не реагирует на протянутую ей руку.       — Я… хотела попросить тебя, Синдзу. Поможешь мне нанести песка и сучьев для ирори?..       Синдзу удивляется такой просьбе и поднимает бровь. Младшая заламывает руки за спину.       — Ты говорила, что твоих запасов хватит до середины августа.       — Да, но… Конец месяца близко, рис скоро прижмется и Хакуро…       Синдзу слегка надавила на узкие плечи. Кимико растеряно захлопала ресницами.       — До Хакуро больше месяца, Кимико, — маг немного отстранилась, оставив на плече Младшей только одну руку – для уверенности. — О чем ты хотела поговорить со мной?       Вчера в деревне Синдзу встретила ее потерянной и напуганной. Было трудно не заметить эту перемену: всегда, стоило Кимико ступить в люди, она становилась раздражительной, дерзкой, но неуверенной внутри. Нынешний же ее вид явно кричал о том, что причина, по которой она так поменялась, судя по всему имеет ноги и руки.       — Не пытайся дурить меня отговорками. Я вижу, как ты пытаешься скрыть от меня, что напряжена в последнее время.       — Да!       Кимико вскрикивает и прижимает руки к груди. Синдзу хмурится очевидной догадке:       — Это из-за Сукуны?       — Нет… то есть, да. Не совсем…       Сельчанка шумно вздохнула. Собравшись, задрала подбородок. Ее яркую, слезливую нерешимость Синдзу встречала и раньше. Момент лета: маг подняла на руки ящерицу, а Кимико «завелась» от переполнивших ее эмоций. Бегала на месте и тараторила что-то про детство, что-то о том, что ящерицы больно кусаются и закрутила маленьким шрамом на пальце у самого носа Старшей. Синдзу, как ожидалось, ей не поверила.       — Да у нее зубов-то нет.       — Как же! Вот, посмотри. Ай!       Ящерица дернулась, зашипев. Холодная подушечка пальца осторожно провела по гладкой спинке и создание присмирело.       — Вот эти зубы? — Синдзу прищурилась на маленькие песчинки, которые едва проглядывали в раскрытой пасти.       — Точно не укусит?..       — Точно. Погладь…       Ящерица к тому времени уже откисла от поглаживаний.       — Синдзу-сан, ты… В твоем присутствии почти вся моя жизнь и… То, что мы с тобой стали реже видеться после того, как ты что-то узнала о своей технике… и Онрё помогает тебе с этим… Я просто очень боюсь остаться одна, против деревни, против проклятий, против… мира! Я понимаю, как для тебя важно узнать о своих силах, ведь от этого зависят твои жизнь и само будущее, но… ты отдаляешься… я..       — Кимико, — Синдзу шагнула к ней, обхватывая круглое личико. — Я тебя не оставлю, ты слышишь? Не допускай и мысли об этом. Мне и правда требуется время и долгие практики. Только не думай, что это мое состояние навсегда, — глаза пристально следили, как тревога девушки таяла в ее округлых чертах, и поневоле отвлеклись на проступившие из ладоней переливы сизого цвета. — Это… не так…       — Синдзу, ты… когда-нибудь щупала шёлк? Его делают в деревне неподалеку отсюда. Мне так много рассказывали о его мягкой текстуре. Что она нежная и приятно струится по рукам, как маслянистая пленка воды. А еще шёлк теплый… Волокна коконов, из которых его делают, приобретают температуру твоей кожи и могут хранить ее очень долго.       — О чем ты?..       Синдзу не успела собраться так быстро и застыла напротив Младшей с глуповатым выражением.       — Твои руки, — Кимико накрыла их и улыбнулась. — Я долго не могла вспомнить, что они напоминают мне, когда ты каждый раз так успокаиваешь меня. Они напомнили мне о нем. О шелке. Они такие же… теплые и нежные. Немного колятся, но это все твои тренировки. Они будто относят меня в приятное время моего детства.       Синдзу осторожно отпустила ее щеки, пригляделась к своим рукам. Огрубевшая кожа на бугорках была результатом битвы и часто зудила от ощущения постоянной стянутости.       — Я…       — Не знаю, как у тебя это получается, — Кимико взяла ее за руку. — И, кстати, вчера ты говорила о каком-то сюрпризе. Расскажешь?       Эмоции как рукой сняло. Это должно было вызвать облегчение, но… шелк? Откуда взяться чему-то подобному в сухих ладонях? Даже если этот эффект демонстрировала проклятая энергия… То почему Синдзу не замечала ее участия раньше? И как это объяснить? Техника? Обратная или врожденная? Маг хлопнула глазами, не понимая.       — А… да.       Кимико успела протащить ее на пару шагов, прежде чем Синдзу поменялась с ней местами. Всего в несколько шажков девочки дошли до густого кустарника. Маг присела напротив, осторожно отводя колючие ветви.       — Ты… — Кимико смутилась. — Уже собрала хворост?..       — Бери. И смотри внимательнее.       Девушка опустилась рядом и вытащила корзину. Взглядом спросила разрешения покопаться в ее содержимом. Синдзу кивнула. Кимико аккуратно разгребла часть веточек, каких-то листьев и наконец наткнулась на деревянные коробочки. Взяв одну из них, она почувствовала доносящийся из щелок тонкий аромат и посмотрела на мага с неверием.       — Дзу, это… — она отодвинула крышечку лишь наполовину и взвизгнула от восторга: — Сласти! Дзу!       — Собирала по порции с каждого из таких обедов и вот…       — Спасииибо, Старшенькая!       Синдзу с улыбкой пошатнулась в крепких объятиях.       — Кимикоо.       Не слыша всего окружающего мира, девушка подпрыгивала на коленках, пряча смешки у нее в плечах.       — Ты знаешь, эта редька вперемешку с просо и ячменем така-а-ая невкусная! Кашаа!.. — в уголках светло-карих глаз блеснули капельки слез. — А еще овощи та-ак надоели!..       — Эу.. Давай уже завтракать…       — Иии!       Благоухание цветущего лотоса охватило берег освежающими нотками. Именно на нем девушки и устроились, открывая разнообразные десерты. Скромные порции, преимущественно в виде цветов, были подстать сезону и его цвету: бледно-розовые, близкие к пурпурному. Где-то на желейной основе, где-то на тесте, а за главную форму взят цветок акебии. Кимико поспешила, подумав, что у наборов будут одинаковые формы и оттенки. Сезонный цвет имел место в любом угощенье, но каждому – свои комбинации и пропорции. В природе не может быть двух одинаковых цветков, разнообразие составляет одну из величайших ее особенностей, и сельчанка осталась под глубоким впечатлением от такого внимания к деталям. Было невозможно не позавидовать расположению Ураумэ по отношению к Синдзу. Но не ее положению в проклятой резиденции, конечно нет. Кимико боялась и Ураумэ, и Сукуну сильнее, чем кого-либо другого за всю свою жизнь.       Все утро девочки провожают разговорами. Они болтают обо всем: о том, что вскоре трясогузки запоют рьяней, роса на траве засветится белым в густых туманах, а Кимико иногда пренебрегает тренировками, но старается держать себя в форме. Между темами они смеются, откинувшись в траву, и просто молча лежат, утопая в тепле. Синдзу наблюдает за Кимико и думает, как бы ей хотелось видеть ее такой всегда. Поддавшейся своей детской легкости, необремененной давлением деревни. Наверное, было бы замечательно хотя бы раз побыть такой же наивной.       — …Уу, Синдзу-сан! Пусть ты уж слишком серьезная, но я то знаю, что ты душка внутри! — Кимико тычет пальцем ей в нос и встает. Синдзу улыбается, поднимаясь на руках. — Тебе пришлось выживать в ужасном месте и сражаться за свою жизнь на ужаснейших тренировках по прихоти Онрё. Неизвестно, кто твои папа и мама, и живы ли они до сих пор.       — И все же я «душка».       — Да, душка, — донеслось из реки.       — Тогда заколешь мне волосы?       — Пфф, — встряхнув мокрыми руками, Кимико зашла магу за спину. Синдзу выпрямилась, как только Младшая собрала ее волосы, пропуская между пальцев. — Ох, Дзу. Сколько тебя не учи, ты все приходишь ко мне. Слушай, — Кимико отделила густую шапочку верхних прядей, продолжая, — Подхватываешь сзади. У тебя с собой когай? Хорошо. Вот. Один раз обворачиваешь на три пальца, снизу придерживаешь хвостик. Получается петелька. Затем большим пальцем зажимаешь основание хвостика, а кончик тянешь вдоль петельки, чтобы он смотрел вверх. Убираешь пальцы… Ими же придерживаешь волосы. Шпилькой продеваешь насквозь… Вот и все.       — У тебя все равно лучше выходит. И крепче.       — Наловчишься. Дело практики.       — Сколько бы я не практиковалась, к вечеру у меня все равно ноют руки.       — Пра-кти-ка.       Кимико плюхнулась к спине Синдзу, вызывая у той вспышку недавних воспоминаний.       — Сквозная атака, — Синдзу сжимает кулак, визуализируя нечеткие моменты вчерашнего боя.       Рёмен выдыхает и кривится. Отнюдь от того, что маг сидит за его спиной, облокатившись. Но он все равно спрашивает:       — Что ты делаешь?       — Думаю.       — Описательно.       — Не могу понять, на какую составляющую энергии я воздействую… Ты ничего не увидел со стороны?       — Черную вспышку.       — То искажение, которое произошло после удара по боевому столику?       — Чего?       Сукуна поворачивает голову. Синдзу машет запястьем со стиснутыми двумя пальцами, что он, конечно, видит метаморфозой, ведь отворачивается с коротким «а-а».       — Черная вспышка – что это?       — Как ты уже сказала – искажение. Твоей проклятой энергии после физического удара меньше, чем за секунду. Это редкое умение, — объясняет он, — Ты была сконцентрирована на проклятии. Полностью освободила голову, прежде чем совершила удар, — Рёмен замолкает. Его пронзительный взгляд и резкое молчание вдруг давят. В ушах меркнет даже звон кузнечиков – все, кроме ровного тона, завибрировавшего внутри Синдзу иллюзорным страхом: — Ты помнишь, что ощутила после?       Щекотка пробежала до пят. Маг бросает все силы на то, чтобы сконцентрироваться на своих ладонях. Те все еще болезненно покалывает. Не изнутри, как в лесу, буквально пронзая тело наконечками кунаев. Кожа была сильно раздражена и покраснела, несмотря на успокаивающую мазь Ураумэ.       — Я почувствовала силу. Много. Она… сбила меня с ног. Это было слишком неожиданно, д-думаю.       Синдзу не поддалась на провокацию. Или подумала, что не поддалась. Рёмен издал что-то похожее на смешок и рассеял энергию.       — Ты была близка к своему пределу. Щедро использовала энергию. Я понял, чего ты хотела этим добиться. Тебе не освободить ее таким образом. В противном случае ты ударишься об эту стену, — Синдзу вздохнула. — И все-таки кое-что ты показала.       Маг откинулась на голые лопатки затылком. Она уронила пару слов почти что одними губами и моргнула, как будто не заметила собственного шепота. Рёмен порычал и встряхнул плечами. Он проигнорировал ее резко порицательный взгляд.       — Что? — хмурится маг.       Сукуна прищуривается на нее.       — Гуляй. Не отвлекай меня.       Поддавшись секундному порыву, маг опрокинула голову на плечо Кимико, но поздно поймала себя на ощущении, что позади уже нет никакой подпорки. Синдзу распласталась на траве, а над ней склонился согнутый силуэт Кимико. Девушка качалась на пятках.       — Задумалась, — сказала она. Маг обессиленно закрыла глаза. — Эй, не-не-не! Пойдем! Мне все еще нужны запасы! Я не просила тебя о сластях, не надо оправдываться этим!       Вариант волочься по земле, когда тебя тащат за руку, заставляет Синдзу со стоном подняться. Сполоснув липкие пальцы, она перекидывает корзину за плечи и они выдвигаются к уже знакомой минке.

* * *

      Солнце припекает, пахнет зеленью. Девочки бредут по лесу и смотрят в разные стороны. В одних белых волосах виднеются комочки земли и травинки, в других же похожая смесь с мелкими жучками, которых Синдзу стряхивает небрежным взмахом руки и ущемленно потирает шишку на затылке. Кимико фыркает себе под нос, виновато опустив глаза. Что произошло с этими двумя сразу и не скажешь. Обе не проронили ни слова за весь путь обратно к дому.       — Ну все! — та, что пониже, резко останавливается и бросает рамку креплений со стопкой сучьев. Она отходит от развалившегося содержимого и яростно зарывается руками под касу. В попытке сдержать рычание, чего даже сделать не получается, она сжимает волосы под пальцами. — Я так не могу больше! Они сумасшедшие! Ты видела, кого они из себя сделали? Да!.. Они!.. Не смей успокаивать меня!       Синдзу опускает тяжелую корзину в ноги, прекрасно понимая разворачивающееся перед ней зрелище. У нее самой до сих пор пульсирует в жилах и пальцы горят, как только она терпеливо прикрывает глаза и вместо темноты видит недавние события у рисовых полей.       — Да!.. У нас даже поля своего рисового нет! Да они на саранчу отреагировали спокойнее, чем на простых девушек, которые пришли набрать песочка и без злого умысла поглядеть на наделы, а потом даже спасти побеги от этих паразитов!       Синдзу устало наклонила голову.       — Кимико…       Между бровями изломалась морщинка от крика:       — Дай закончу!       Девушка не останавливалась. Говорила и говорила; как только замечала, что переходит в крик, стихала, но на важных интонациях, особенно описывающих ее негодование, заходилась вновь, проклиная этих «сумасшедших, общипанных фазанов!».       Июль – вообще не шибко приятный месяц для крестьян. Особенно его конец, когда из-за спорной погоды, переходящей из удушливого зноя в ливневые дожди, возникают разногласия с самой природой. Это беспокойное время, в котором людская вражда направляется как против общего врага в виде прожорливой саранчи, так и против селений в окрестностях одной долины. За время от высадки до сбора рис не требует большого внимания. При условии, что осадков выпадает достаточно. А если нет, то даже у самых родственных душ появляются подозрения насчет друг друга. Любой крестьянин может отвести воду на свое поле или открыть запруду на поле, расположенном выше, чем его собственное: подобное приводило к ожесточенным взаимным обвинениям, и за этой провинностью застали Синдзу с Кимико. Вот только они всего лишь проходили мимо, но собрав песка, который близ плантаций неоправданно считался Кимико чище, решили полюбоваться зеркальными полями.       — Он подумал, что нас подослал какой-то его… кого он недолюбливает, — поправила Синдзу.       Это не успокоило Кимико. Факт оставался фактом – их не так поняли. Пожилой мужчина, прикорнув в рощице бамбука, был разбужен громким всплеском воды с полей. Он прихватил с собой пустое коромысло и не прогадал, увидев, как чужачка вытаскивает из липкой ряски местную чудачку. Кимико тогда знатно бранила все и вся, зажав во второй руке крупную саранчу. Впрочем, саранча выпрыгнула из под пальцев сразу же как сельчанка заметила наблюдение за ними. Пыхтя, Синдзу посмотрела туда же и все трое застыли на месте.       — Мне чуть не прилетело палкой по лицу, Дзу! Так к нему и другие сбежались!       — Всего двое…       — Они напали на нас! Они тебя на лопатки положили! Тебя!       Синдзу цыкнула.       — Я должна была избить их? Тебе нет до них дела, как и мне, но в дальнейшем нам обеим стоит в первую очередь извиняться, чтобы не оказаться на слуху и избежать гонений. А не бить людей деревянной подошвой!             — Мне все равно! Я уже не принадлежу к их поселению. Ни к одному не принадлежу.             — Это ты так думаешь. Нет, Кимико, ты не понимаешь, что будет-…             — А ты понимаешь?!       Маг прикусила щеку изнутри. Глаза скрылись за распущенными волосами, проступившими легкими волнами по контуру лица. Синдзу понимала. Понимала, каково жить в полном одиночестве. И она не хотела такой судьбы для Кимико.       — Я обронила когай там, — спустя немного времени выдавила маг.       — Прости, — Кимико глубоко вздохнула. — Я взяла.       — Спасибо…       — Спасибо тебе, что остановила эту палку прежде, чем она прилетела бы мне по голове.       Синдзу пожала плечами и свесила корзину с плечей. Ступни развернули ее к непрерывающейся тропе, потянув дальше. Сельчанка присела у пучков хвороста, закрепила и поравнялась.       — Что эти двое там делали? Тоже следили за полями? — спросила Синдзу.       — Ага. Насыпи на полях. Чтобы не давать им осыпаться, нужно наблюдать за уровнем воды. Если бы мы действительно занимались ее перетягиванием, то наделали бы дел… Но, думаю, моя неуклюжесть уже подпортила их.       — В отличие от того с палкой, эти выпрыгнули из ниоткуда.       — Похоже, рыхлили междурядья.       — Хорошо, что они не додумались навесить нам и воровство чая. Хотя руки у нас им пропахли.       — О, Ками, — Кимико пихнула мага локтем. — Погоди, кто-то крадет чай?       — Ураумэ, — уголок губ мага слегка натянулся. — То есть, он не крадет его, но часто ходит туда проверить листья. В конце концов, это он привез чай в Мино.       — О, — в голосе Кимико заиграло удивление.       Синдзу продолжает разговор, не показывая внешне, что груз у нее на плечах с учетом песка весит достаточно, чтобы у нее начала ныть поясница. Почему-то ей казалось, что даже Кимико не знала, для чего ей столько песка. Не лепить же фигуры она из него собралась, не выходя из дома? Земляного пола по периметру ее коморки предостаточно, как, собственно, и песка, так что воздвигнуть второй слой стен – Синдзу верит – у нее получится. По крайней мере на одну Кимико точно хватит.       Выгрузившись за минкой и потоптавшись за порогом, маг ожидает, когда Младшая утрамбует собранное в кладовой, которая продолжалась на задней части минки и снаружи. Позже Кимико, заметив фокус Синдзу на подвешенном котелке над очагом, незаметно проводит ладонями по лицу и быстро собирается с мыслями. Они всегда путались у нее в голове, когда она думала об одном, но говорила о чем-то совершенно другом.       — Хочешь перекусить?..       — Ураумэ просил меня отобедать с ним, — вспомнила маг, — Мы же сможем встретиться еще раз вечером?       Кимико нервно усмехнулась:       — Не смочь можешь только ты. Для тебя моя дверь всегда открыта.       — Отлично.       Заметно расслабившись в объятиях, Кимико помахала удаляющемуся силуэту. Опомнившись, быстро спрятала задрожавшие пальцы на рукавах влажной юкаты и еще раз оглянулась, будто убеждаясь в чем-то.       В резиденции и на ее территории витала неизменная атмосфера покоя. Синдзу встретили привычные галереи, оживленный пруд, полный кувшинок, сад, пустые павильоны. Прежде чем свернуть от галереи, Синдзу замедлила шаг у личного сада Ураумэ. Грядки овощей, отдельный уголок для бамбука, чеснок, имбирь, клубника; плодовые деревья, одни из которых – апельсин и мушмула. Каждое растение заботливо огорожено деревянной рамочкой, а каменные дорожки чистые и подметены, чтобы не затруднять шаг и уж точно не приземлиться в низкую бочку воды задним местом. Синдзу не устанет поражаться, с какой любовью Ураумэ относится к этому месту. Неудивительно, почему он долгое время не пускал ее сюда. Все-таки будучи ребенком, одно время она была порядком… шебутная. А тут слишком спокойно и убрано для таких мартышек.       Обходя павильон с боковой стороны и преодолевая поворот, маг заглядывает в комнату приготовлений. Умэ сидит на дзабутоне спиной к ней. Его рука сосредоточенно помешивает содержимое котелка на хибати, внимание полностью отдано готовке. Над потолком поднимается ароматный пар, окутывая запахом вареной еды.       — Ураумэ?       — Синдзу, — слуга мельком оборачивается, быстро признавая в высокой фигуре воспитанницу. — Садись. Еще пара минут.       Маг устаивается на поджатых ногах и молчит до тех пор, пока Ураумэ не ставит на маленький столик перед ней горячую миску со свежей пшеничной лапшой и делает то же для себя. Пока порции остывают, он расставляет множественные добавки. Толчок будущему разговору Умэ дает тихим и напряженным тоном:       — Будь осторожна, Синдзу.       Девушка поднимает глаза на опущенные ресницы. Длинными палочками Ураумэ умело обваливал в песке еще горячую растопку. Наконец, взяв хаси для еды, он выловил из бульона кусочек бамбукового побега и опустил в рот.       — О чем ты?       — Твое общение с деревенщиной. Не давай мастеру поводов искать тебя, или он узнает об этом быстрее, чем ты думаешь. Он уничтожит любые помехи к этому.       — О каких помехах ты говоришь? — голос Синдзу холодеет.       Ураумэ уже видит, в какой хмурости застанет мага, если откроет глаза.       — Мастер убежден в твоем потенциале. Он не потерпит разочарования, если узнает о связи с местными. Ты знаешь, что это ведет к слабости.       — Но твои слова тогда…       — Эта «жалость» мешает росту, — обрывает твердый тон.       — Я чувствую иначе.       — Я предупреждаю тебя, Синдзу, — рыкает Умэ. — Либо силен, либо слаб…       — В его глазах.       Синдзу выдерживает его многозначительный взгляд исподлобья. Краем глаза Умэ следит, как ее пальцы сжимаются на хаси.       — Верно.       — Ты согласен с его мнением. Всегда, — Синдзу риторически кивает себе. Слуга предпочитает оставить это без лишнего утверждения. — Деревня маленькая, — продолжает она, отворачиваясь, — В ней проще быть отчужденным, чем обрести союзников. Я одного мнения с ней. Она учит меня тому, чему вы… не посчитали нужным выучить. Оттуда моя сила. Оттуда и результаты боя с проклятиями.       Наказания. Боли. Суровое воспитание и постоянное неодобрение. Все это отражается во взгляде Синдзу. Все это Ураумэ видит так живо, словно маг была малышкой еще вчера, а он – ее суровым воспитателем. Умэ с удивлением обнаруживает, что все еще видит это пережитое. Эти далекие воспоминания давно ушли на дно темной радужки. От слезливого блеска по кромкам век не осталось чувств: время и личность закалили его, превратили в стальной блеск на границе с твердой, неизвестной ранее синевой радужек. Умэ вспомнил о море, смотря на Синдзу. Они с Сукуной не дошли до берегов Этидзена, отведя духовность на второй план. Погода шептала, моросил дождь. Но Ураумэ увидел его сейчас: в неподвижной глубине глаз, выразивших стойкость всего морского горизонта.       — Я понимаю тебя. Но я делал это ради твоего блага. Поверь, каждую ночь с того дня, когда я взял тебя с собой в люди, я корю себя за собственную… слабость перед тобой.       Синдзу долго смотрела на слугу. Так и не притронувшись к еде, она отдала свое внимание поникшей тени на его лице и ушла в размышления.       Слабость. Под этим словом Сукуна имел ввиду препятствующую человеческой сути «мораль», не так ли? Человек социален, и его слабость испокон века лежит глубоко внутри него. Слабость внутри мешает только своему обладателю, какую бы физику он не имел и каким опытным бойцом ни был. Это помеха, которая сильно ограничивает собственные желания. То, что не дает данной силе пробиться наружу. И пока он не уничтожит ее, он навсегда слаб.       Или       пока он не научится с ней жить. Уравнивать две эти силы.       Может ли Синдзу выбрать второй вариант?       Образ Сукуны встает перед глазами. Конечно, нет.       Рёмен опытен в искоренении слабости и является доказательством того, что после этого приходит абсолютная сила. Немногие способны на отречение. За свою жизнь Синдзу увидела два примера, и оба различны. Первый – Сукуна. Он стал Сильнейшим, обрел огромную силу, которую применяет к своим соперникам и получает удовольствие от такой жизни. Но второй пример – Кимико. К чему ее привело отречение от своей деревни? К Синдзу. Одиночество привело ее к другому человеку, ведь у нее не хватило сил лишить себя привычной жизни и возможности отражаться в других, чтобы получать опыт. Не хватило сил выносить воспоминания, забыть дорогого человека, отречься от его потери. Потому что слабые стараются прибиться к любой группе. Это необходимо для выживания. В этом Сукуна был прав.       Но можно ли считать слабой Синдзу, раз слабый выбрал ее, а она впустила его в свою жизнь? Может быть, на это Рёмен ничего не ответит. В конце концов, при нем оказался Ураумэ. Человек просто есть и заботится о твоем комфорте. Своего рода пощада для пользы в дальнейшем. Так будет, если она преподнесет эту информацию тáк. Если она утаит суть проблемы: привязанность к Кимико. Потеряв ее, жизнь Синдзу изменится. Ее долг перед ней – бремя, которое посмертно станет проклятием.       По всей видимости, Синдзу не должна была этого допустить. А Умэ не должен был отпускать ее на прогулки. Кимико должна была быть съедена проклятием… вот только и в этой, и в упущенной реальности Сукуна должен остаться доволен Синдзу. И она добьется этого. Несмотря на то что ровно так же привязана и к Ураумэ, и к Сукуне. Но об этом ей остается молчать.       Прошлое Рёмена слишком испорчено, чтобы допускать наличие другого источника силы. Но ни его осуждение, ни его прошлое не изменят желание Синдзу узнать его и следовать рядом. Чувствовать его… просто чувствовать. Ведь в ее силах ощущать все, что с ним связано. Ощущать на себе, а значит и слова против него ей не понадобятся.       Синдзу не будет тратить время на убеждения и оправдания. Ничто не опустит ее до такого. Она будет молчать о Кимико как можно дольше, а когда детали просачатся сквозь пальцы в руки Сукуны – она будет парировать правдой. Она не будет лгать. Она выстоит с непоколебимым лицом, честным перед собой, которое она, пусть костьми ляжет, но натянет. Сразу же, потому что с той секунды время перестанет существовать. Действовать придется быстрее, чем Рёмен огранит мысль.       — Ты спрашивала, как узнать о своей технике, — Ураумэ отпивает бульон и поддерживает паузу до конца. Взгляд воспитанницы проясняется. — Представь спелый фрукт. Как ты разворачиваешь дорогой шелк на нем и видишь, что он похож на драгоценный камень. Зная о его высокой цене, ты боишься прикоснуться к нему, не говоря уже о том, чтобы съесть. Но если ты не снимешь кожицу и не разрежешь фрукт на куски, ты не сможешь познать истинную прелесть кандзюку фрукта. Немагам, чтобы съесть его, требуется всего несколько минут. Он принесет им мимолетное удовольствие и они не смогут удержать это ощущение. Немагам кажется, что запечатлеть вкусовое ощущение нельзя, но у магов это не так. В какой-то момент мы надкусываем «корку» и ощущения поглощают нас. Нам требуется время, чтобы обуздать и распробовать свою технику. Чтобы удержать ее вкус, запомнить его и воспроизводить из памяти, когда это нужно.       — …Ты помнишь, что ощутила после?       — …Я почувствовала невероятную силу. Она… сбила меня с ног. Это было слишком неожиданно, д-думаю…       Сердце Синдзу усиленно забилось в груди.       — Нельзя управлять тем, чего ты не понимаешь или боишься, — слуга привстал, подвигая лапшу ближе к магу. — Проклятая энергия изменчива, но ты можешь управлять ею. Что бы мастер не сказал тебе, истина останется ею: ты приватизировала долю его энергии. Теперь это твоя проклятая энергия, а значит, она не причинит тебе вреда, большего того, что ты испытываешь.       Синдзу посмотрела на Ураумэ поблеклыми глазами.       — Ты знаешь…       Сложенные крест-накрест концы палочек на хасиоки вызвали у слуги трогательную улыбку. Синдзу не менялась. Всегда думала, что ему нет дела до ее жизни.       — Прими ее, Синдзу.       Они продолжили трапезу в тишине. Краснеющая насыпь с потрескавшимся древесным углем все еще источала тепло, а мысли мага потекли сквозь тяжелые камни истин, огибая стойкие убеждения. Ощутив, как горячий бульон пробежал по горлу ниже, маг сделала еще несколько глотков и, показалось, выдохнула огнем. Она провела по волосам, заслушиваясь собственной истиной, в стороне от которой снова и снова видела покореженного злобой Сукуну. Маг погружалась в свои идеалы со всем упорством. Изучала, взвешивала. Долго. Лапша успевала стыть на палочках.       — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — маг покончила с едой и отправилась за пределы резиденции, не сообщив места своего назначения. — Синдзу.       Она обернулась на свой дом. Глаза ее не скрыл порыв ветра в волосах, но она замерла под его прикосновением, белая и бездумная. Преданная.