Лично в руки

Дорогой Дотторе, Я уже привык к твоей колкости, возмущаться этому у меня планов не имелось. Прежние письма были чуть мягче, и я спросил, дабы удостовериться, что ничего серьёзного не произошло. Никто не требует от тебя смены знакомой формы коммуникации. Говоря о времени, иногда полезно потратить несколько часов на что-то спокойное, когда дни так сильно наполнены стрессами, но не настаиваю; если тебя отвлекает переписка, ты должен знать, что я не требую мгновенных ответов. Всё-таки и сегментам наверняка неудобно возвращаться сюда так часто... Скоро мне придётся распорядиться соорудить крыльцо с лестницей прямо к моему кабинету, чтобы им не приходилось каждый раз шнырять по коридорам Банка. Я не отрицаю существование названной проблемы, но ты слишком утрируешь. Нет ничего плохого в том, чтобы пытаться не доставлять окружающим неудобств. Всё-таки мы с тобой тоже часть социума; уважение к другим – это часть основ, которой учат с малолетства. Только беря во внимание чужое удобство и интересы – не слепо следуя им, а предусмотрительно учитывая – человек может закрепиться в высших слоях общества. В детстве я оказался достаточно смышлёным, чтобы понять это самостоятельно, а иначе на пост Дельца был бы избран совсем другой человек, пока я проводил бы свои жалкие дни в беднятских деревнях – больной, жёлтый и жалкий. То, что я прожил меньше тебя, вовсе не означает, что все мои убеждения безосновательны и не имеют реальной пользы. «Мразь» и «крыса»? Это первые оскорбления, пришедшие тебе на ум, или именно они лучше всего ассоциируются с моим именем? Шучу. Больше меня интересует, почему ты не дописал, что мне там нужно было прикрыть? Да и учитывая, сколько раз я переругивался с тобой и твоими сегментами, на вопрос, возбуждают ли меня оскорбления, ты бы уже мог ответить наверняка... Любопытно, что же тогда «в фаворе» у таких эксцентричных особ, как ты? Ярко представляю: стоит умерщвлённому телу только поступить в лабораторию, как уважаемый Доктор уже начинает нервничать, пытаясь скрыть своё.. нетерпение (какой ужас, Дотторе, до чего ты меня довёл? Сочувствую, Гамма, если ты это слышишь). Или лучше любого шёпота тебя возбуждает звук шипящей кислоты... Можешь не смущаться и не отвечать! Я и так знаю, что абсолютно прав. Я мог бы придумать сплетни намного выигрышнее... Но даже так – только представь эти заголовки! «Второй Предвестник благодушно помогает всем сирым и убогим». Я бы точно сохранил себе такую газетку... Или можем отчислять несколько процентов твоего оклада на мои обеды в ресторанах. Подать руку помощи голодному страждущему – благое дело. ...Кстати о ресторане. Во-первых, чтобы посетить заведение надлежащего уровня, тебе всё-таки придется привести себя в порядок, пока в моём поместье двери для тебя открыты всегда (я с радостью самолично проведу экзекуцию с твоим внешним видом). Во-вторых, ты рискуешь остаться без замечательной компании в моём лице... Если только ты, конечно, не предлагаешь нам отужинать вместе. По такому случаю я даже согласен оплатить счёт. А письма... Действительно сжёг. В ту ссору – ты наверняка догадался. Мне отчаянно не хотелось принимать, что между нами вообще была эта переписка... Но сейчас я рад, что она есть, а глупый конфликт позади. Так ведь и живут близкие люди: сходятся вновь даже после разлада и переживают трудности сообща... Как можно заметить, от нашей коммуникации я не страдаю и вовсе на это не намекал. Ты ищешь повод, чтобы её прекратить? Я пойму, если ты устал от общения, но было бы лучше, если бы ты написал об этом прямо, а не пытался оттолкнуть меня иными методами. Мы можем обмениваться письмами менее активно, как я предложил в начале, и без «помощи» новых ссор. Всё-таки теперь я считаю тебя не просто знакомым или коллегой. Цисин не «мои» – к сожалению или счастью. На мой взгляд, ты несколько переоцениваешь ситуацию. Да, Ясия далека от невинной деревенской бабули, но я искреннее не понимаю, почему ты приплетаешь сюда игры с судьбой. Скажи прямо, если у тебя есть наводящие догадки... Или всё дело только в том видении? Сначала расспрашиваешь меня, а потом неожиданно закрываешь тему. После того моего письма ты будто(зачёркнуто) Тебя так смутили голубые волосы? Если проблема в этом, то повторяю: я не пересказывал тебе свои сексуальные фантазии, намекая на твоё непосредственное участие. Это просто образ. Я был не в себе. С тем же успехом мне мог почудиться и, прости Царица, господин Пульчинелла... Искренне жалею, что решился описать тебе эту глупость. Или я снова упускаю суть? Царапины после снежинок... Мы снова возвращаемся к написанию романов? А после дождя – синяки? Как удачно водить дружбу с доктором, способным залечить все мои раны. ...от того и наберусь. Как бы тебе ни хотелось отрицать моё влияние, уже слишком поздно – кроме пустых слов мы можем руководствоваться неоспоримыми фактами. До переписки со мной ты едва ли переговаривался с кем-то, кроме сегментов и госпожи Коломбины (в дни её особенной настойчивости), а сейчас ты весьма открыт к искреннему общению. Да и рассуждать о том, что ты чувствуешь, ты стал гораздо чаще, чем опираться на рациональность и сугубо научные интересы... Что уж и говорить о вдруг напомнившей о себе эмпатии: ты опасаешься за меня, посмею сказать, заботишься о моём благополучии – вспомни все те посылки целебных мазей, ругань на мою неосмотрительность... Я уже тебя изменил. Если всем предвестникам позволено набирать долги у одного Дельца – я не против спонсировать столь глубокие чувства. Не верю, что кто-то упустил бы шанс увидеть Второго Предвестника в человеческой кровати. Конечно я буду наблюдать. Мне же нужно убедиться в качестве выбранных товаров и провести эксперимент на чьей-нибудь ещё спине. Может, даже лягу рядом – будем сравнивать ощущения. Справедливый обмен – моя философия. Тебе я бы рекомендовал что-то вроде «справедливое обеспечение своей безопасности без бессмысленного вреда здоровью». А за такие приятные, возбуждающие оскорбления, дорогой Доктор, для нашего совместного похода в театр я выберу самую слезливую и длинную драму, чтобы тебе хотелось отключиться не на ближайшие четыре часа, а насовсем. Не одолжишь нашатырь, кстати говоря? И, позволь поинтересоваться, кого именно ты конструировал? Если механических зверушек, то готов щедро заплатить... Собери мне железного воронёнка. Заваливаю тебя вопросами, отдуваясь за твои пропуски. Ты ведь снова у меня ничего не спросил... Игнорируешь специально? Придётся быть упрямым. Ты не рассказывал мне о своём детстве. (Доктор сполз по стулу, расслабляя уставшие плечи и более привычно горбясь. Напряжение прокатилось по позвоночнику, западая глубже и неприятно трансформируясь в успевшую надоесть пустоту. Он давно не чувствовал, что потерян; будто каждое суждение, витавшее в голове, больше не принадлежало ему. Регратор был прав. И Омега тоже. Дотторе изменился и даже не успел заметить, в какой момент откатился назад, к ненужным эмоциям и межличностым связям... Бездна. Скосив глаза, Дотторе с долей беспомощности посмотрел на письмо. Хиличурл бы побрал этого Дельца! Неужели этот противный, неприятный скряга в самом деле умудрился стать ещё одним человеком, на судьбу которого Доктору было не всё равно... Не было ведь? Не было ведь – и в этом была проблема! Доктора, любившего испытывать новое, такое «новое» почему-то невероятно раздражало. Он распустил себя! Распустил так, что теперь охотно соглашался на идиотские шутки, личные разговоры и весь прочий бред, включающий в себя всё, кроме работы. Кем он стал? Омега – представитель пика развития дотторевских интеллектуальных способностей, стеснённый только раздутым самомнением и абсолютным эгоизмом– всё чаще брал на себя основные задачи, великодушно позволяя оригиналу витать в облаках, а это означало, что он начинал отставать от собственных аугментаций. И когда? Перед самым началом кульминации важнейшей сумерской миссии, когда просчитаться нельзя было ни перед Пьеро и Царицей, ни перед собственными идеалами... Где были эти идеалы сейчас? Чем помогало довольство от общения, пока оно лишь снижало работоспособность, заставляя отвлекаться на объект, это довольство даривший? Хотя Панталоне, конечно, скорее отдал бы его в долг... Опять Панталоне. Было ли это вообще нормально – так много думать о товарище? Доктор не вступал в дружеские отношения несколько сотен лет, и теперь абсолютно не понимал, адекватно ли организм реагировал на обычное общение... Всему виной на самом деле была непривычность подобного опыта? Каждый конверт теперь вновь напоминал о той злосчастной ночной сцене. Непонимание грызло, как заразные крысы, распространяя отраву по всему организму. Он даже не был в состоянии объяснить, чего ради они с Дельцом делили не только компромат на несколько приговоров, но и, в бездну его, этот странный сон... Возвращаемся к объективности. Вопрос: в чём был подвох этой связи? Чем придётся заплатить на этот раз?.. Грёбанные вопросы. А ведь Панталоне недовольно подметил, что Дотторе, видите ли, проигнорировал их традицию. Если бы только Делец знал, какой пласт вопросительных знаков Доктор мог вывалить на него в ответном письме! И с чего он вообще решил, что Дотторе ему чем-то обязан? Ведь переписка должна была быть развлечением: никаких планов на встречи, никаких совместных походов в театры, никаких обсуждений, кто и кого возбуждает! И всё-таки Доктора невероятно тянуло обратно к перу, чтобы поскорее отправить письмо и поскорее получить ответ, вчитываясь в такие родные аккуратно выведенные буквы... – Чего вы хотите больше – плясать под дудку Дельца или успешно заниматься проектами? – Омега стоял над плечом потяжелее всякой горы; ещё и в тему так сказанул, засранец! Реплика сегмента вызвала в Дотторе сопротивление. Он вдруг обнаружил, что эксперименты казались ему перспективой чуть менее заинтересовавшей, чем живая встреча с Панталоне – таким статным, смешливым и выхорошенным... Но он вовремя нашёл в себе столь необходимое отвращение, вытягивая его изнутри, привязывая к каждому моментику, когда Регратор смел выражаться не так безупречно, как Доктору бы хотелось. Панталоне действительно был помехой, изнежевшей его своим лживым вниманием, а Доктор имел глупость повестись на это, теряясь в собственных приоритетах. – Ты сам знаешь, какой выбор будет принят умом, – слова вывалились медленно, оставляя в горле прохладу, как кубики льда. В кабинете тоже стало холодней. Доктор резким жестом достал лист бумаги, пытаясь вернуться к прежней версии себя... Пытаясь вспомнить, каким он был раньше. Ему не нравилась переписка, ему не нравился Панталоне, слишком сумасбродный и глупый... Так Дотторе видел его раньше. Так почему он добровольно позволил затуманить себе взгляд? Переборов чувство неправильности происходящего, Доктор глубоко вздохнул, отодвигая чувства как можно дальше. Регратор прекрасно знал, с кем ведёт переписку, так что пусть пожинает плоды своих дурацких надежд. Кивнув с притворным беспристрастием, Омега, полюбовавшийся собранным Дотторе ещё несколько секунд, вышел из кабинета, закончив очередной монолог о рассудке Мастера, очевидно пострадавшем под губительным влиянием Дельца. В этот раз Дотторе даже не злился – лишь принимал одинаковую с сегментом позицию, и это служило прекрасным индикатором того, что работоспособность Мастера не была утеряна полностью! Оставалось только... – Ты настоящий мудак, Омега. Что ты творишь? Омега механически встал на месте, в одно движение повернувшись к Гамме, облокотившемуся на шершавую стенку и, очевидно, ждавшему его. Сегмент выученно убрал руки за спину, чтобы выпрямиться ещё немного, подчёркивая едва заметную разницу в росте. – Не суй свой нос, когда старшие разговаривают, – Омега издевался, склонив голову к плечу. – Не я сую свой нос в чужие отношения! – он даже не побоялся, что коридор донесёт повышенный тон до самых дверей кабинета. И снова знакомое напряжение. Старший сегмент скривился, сталкиваясь с острым взглядом, полным непонимания и искренней, пылающей злости. Вот это обеспокоенность. – В каком конкретно месте были твои страхи о благополучии, пока Мастер перекладывал на нас отведённые ему задачи, допуская оплошности в элементарных вещах? Бледная лампа мигнула, на мгновение пряча бардак и сколы стен – и Гамма был уверен, что сам Тейват сейчас среагировал на его искрящую злобой ауру. Омега... Омега выглядел таким спокойным, а в белёсом свете – искусственно-металлическим, и это только подчёркивалось расчётливостью его слов. – Тебя так это взволновало? – Гамма почти плюнул, невесело улыбаясь, – о, ну конечно! Ведь в Снежной было куда лучше! Ну, ты знаешь, в те месяца, когда он не мог закончить ни одно исследование, забыв про нормальный сон, и орал на каждого, кто смел приближаться к нему на десять метров. – В нём был стержень, – Омега не колебался, мгновенно возражая. Гамма старательно сдерживал себя, лишь бы не начать усыпать Омегу оскорблениями. Непробиваемая упёртость и абсолютная уверенность в своей правоте раздражали в этой аугментации до безумия! – И что этот стержень из себя представлял? – с нескрываемым злорадством спросил он, не ожидая ответа, – усталость? Ненависть? Мне кажется, или после четырех сотен лет такие состояния начинают мотивировать меньше? Повисло спрогнозированное молчание, и Гамма выдохнул, приводя эмоции в порядок. Нужно было говорить чётко и ясно, пока собеседник не успел кинуть обидку или пока не примчался Ро, вечно невовремя разнимающий их двоих в разгар дискуссий. – Он продолжал возиться с экспериментами, потому что не знал, чем ещё занять руки и голову. Результативность? Процентов сорок, если я верно помню, – Гамма продолжил спокойнее, умерив пыл – стержень – это что-то изнутри, помогающее тебе справляться с задачами внешними: эмоции, чувства... – Наука – дело нашей жизни. От неё нельзя отказываться в пользу чувств. Омега разглядывал Гамму и не видел в нём никого иного, кроме как только что вылупившегося птенца. Такой рьяный, отчаянно машущий крыльями, но всё ещё мелкий и ненаученный жизнью... Один из тех, кому ещё не посчастливилось упасть на землю, обдирая крылья. Что кроме мечтаний о высоких полётах вообще имело место в его головёнке? Он ведь сам не понимает, о чём ведёт спор... – А кто говорил об отказе? ты вбил себе и ему в голову, что он работает хуже, хотя на деле он просто заинтересовался чем-то.. кем-то, кроме душных лабораторий и нас, – в глазах Гаммы вдруг сверкнула неприкрытая жалость, щедро сдобренная иронией – Тебя воротит, потому что ты сам не можешь признать в себе похожие желания, но пытаешься оправдать всё беспокойством о продуктивности. И это глупее, чем поведение Мастера. Ну точно – глупый птенец. И Омега бы с радостью отправил его в полёт! Но вот он здесь, выслушивает легкомысленный бред о вещах, не имеющих никакого значения. Единственным желанием сегмента было остаться в покое и вернуться к проектам, подолгу обсуждая их с Мастером! А не мирится со слабостью и нависшей угрозой... Разве другие не понимали, что им нельзя было доверять какому-то Панталоне? Что им нельзя было доверять вообще? Да и разве имело смысл пытаться исправить сломанный механизм? Уж лучше все детали останутся в прежнем положении, если это гарантирует отсутствие эксцессов при починке. Шанс на вторую жизнь не стоил рисков... Омега хмыкнул, принимая прежний высокомерный вид. –Ты просто не осознаёшь, на что он подписывается. Особенно если что-то пройдёт не так... И никто из вас, недоразвитых, не понимает! – он сбавил тон, делая шаг назад и презрительно поджимая губы, – потом скажете мне спасибо. Сегмент подтолкнул Гамму и ушёл прочь, топя в темноте коридора странную искру сомнений...)