Cherry Crosses

«24 марта Привет. У меня нет настроения. 22 с Чимином гуляли. До магазина табачного. Я согласился выкурить его сигарету. Раньше я покупал мевиусы здешние и курил по штуке честерфилда в день. Как понравились благовония из церкви, которые на африканских смолах и красном бензоине, бросил. От них штырит. Заставили, да. Жалею немного. В Дэгу родителям было плевать, что я делаю. В Сеуле не так. Устал. Чимин курит харвесты. Дрянь Хосок привозил пробовать белые американские сотки. Любят же люди на хрень тратится. Джуну нравились, но «на любителя». Мы курили то, что курили крутые подростки, только основавшие ебейшую группу. Будущего у нас безоблачного не оказалось. Мы расстались с популяризацией здорового образа жизни (ха ха ха) Я попросил Чимина рассказать о себе. У него классная бабуля. Байки про байкеров вовсе не байки. Ему идут кожаные куртки. Он показал свой чоппер на обратном пути, когда мы зашли за Тэхеном. Тэхен мне понравился. В отличие от меня, он похож на настоящего католика. Чимин сказал, что это обманчивое впечатление. Это он обманчивое впечатление Неудивительно. В церквях полно людей с похожей историей. Я например. Но я другое. Я же справился с вредными привычками (ха ха ха) Я думал, что могло привести меня к Христу. Не богохульствуй Мат и бог в нескольких предложениях друг от друга это плохо наверное. p.s по факту в день о моей составляющей, джонни! (извини) я зависим от музыки. от гитары и барабанов. от струн и клавиш. от закатов до рассветов ;) от котиков и экстази. от солнца и лабрадоров. от панкопоп рока! ладно извини :) о рассуждениях о боге не делюсь почти ни с кем. мне не с кем? иезекииль? что-то там с ним непонятное я тревожусь по пустякам и без музыки. сейчас слушаю, уже нормально. чимин бы меня не осуждал за то как я говорю о вере. ему плевать. так же легче? он из католической семьи. это странно что он атеист. смешно интересный правда очень интересный какую музыку он любит? наверное пипа слушает или нирвану. забавно. ему подходит. или битлз. корн? такое что-нибудь я вчера набросал сэмплов и текст. знать бы как люди на мое реагируют. я не очень. джун говорил что художник не видит всей красоты своих картин потому что принимал непосредственное участие в их реализации. все этапы, каждый мазок, каждый штрих — отражение творца. если ты не влюблен в себя, то это заранее проигрышное оценивание. он этому принципу следует и обожает себя целиком. басист он шикарный, но человек спорный. хотя если бы все были такими же искренними и настоящими, в мире не осталось бы я забыл, что хотел донести я устал» Озябшее тело нежно обнимает заглядывающее из-за штор теплое солнце. Дожди наконец уступили законному весеннему прекрасному. Юнги встал ради этого пораньше, хоть и лег с первыми лучами. Тоффи посапывает сбоку, иногда двигает лапками и носиком — убивающая Мина наповал непринужденность. Он никогда не расстается со своим любимым одеяльцем с динозаврами, ныряя в него всей своей пышностью. Его мордочка и торчащие ушки у раскрытой пасти тираннозавра. Его бесстрашию можно позавидовать. Колонки выключены, телевизор молчит. Снаружи ничего не гремит. Ну не счастье ли? Прекрасное утро для того, чтобы сходить в церковь! Юнги не пойдет сегодня в церковь. Чимин зовет в гости. Первопричиной же отсутствия у Мина какого-либо желания посещать проповеди было застоявшееся волнение, с появлением которой усиливалось тянущее, будоражащее, не проходящее с годами «умру и ничего не изменится». Не изменится. Юнги мог верить во что угодно и кого угодно, кроме того, что эта безнадежность с ним до конца.

***

— Каким бы ты был динозавром? — спрашивает Чимин, стоя у недавно купленной кофеварки, разбираясь в ее настройках. Он едва успел убраться к приходу Мина и его плюшевого толстого динозавра, встретив их полуголым с тряпкой в руках. Пришлось постоять за порогом, пока Чимин натягивал джинсы. — Трицератопсом. А ты? — Юнги удобно пристроился у разгорающегося камина, подложив под голову своего мягкого приятеля. Пак не пользовался обогревателями и батареями, а под вечер сильно похолодало. «Нахуя? Мне достаточно зажигалок» — в своей обыкновенности, в своем «ох уж этот андеграунд» отвечал он. — Ты вот прям уверен? Трицератопс это круто. Мощный такой. Я был бы пахицефалом каким-нибудь. Ебланом с гребешком, догнал? — Тебе подходит. — Я и говорю. Грустно так-то, — разливает им по фирменным кружкам с перекрестными линиями приготовленный кофе, протягивает Юнги. — Горячий, — мгновенно обжигает руки и поочередно касается ими ушей — не помогает. — Предупреждать надо. — Потому что я готовил. Самое то в дождик. Я поставлю Орбисона? — не дожидаясь одобрения уже крутит винил, садиться на любимое кресло. — Кого еще слушаешь? — Ну там разных… Битлз, — супер, — Слипы, Скорпионы, Мановар, Назарет. Блюз, короче, джаз. Альт, поп. Бывает, Буллетов слушаю. На худой конец попса. Такое, в общем, для дерзких, — прикуривает от огня. — Панки не умирают, да? Все сдохли до единого. Классика вечна. Не ваше это для молодежи. Но я, да, падок на заезженное. А ты что? Рэп, да? Или католики только чужое мнение слушают? Папское. — Я меломан. — Кого ни спроси, все меломаны. Майли Сайрус, небось, слушаешь? — Могу и такое слушать. Если понравится. — Ладно тебе, меломан. Я включу тебе настоящую музыку. После Орбисона. Чимин тянется к пластинкам. Футболка «Kiss» задирается, обнажая плоский живот и ломаные, кривые ребра, похожие на рыбьи, выступавшие под тонкой мраморной кожей. В аварию, что ли, попал? Чимин копошится, ерзает, но полностью почему-то не встает. Под правой грудью, надписи «WINGS» и «KINGS OF METAL» чуть ниже, окаймленные старыми рубцами и затемненными островками огрубевшей кожи. Тату сделанные, видимо, очень давно, тусклые и истертые, синеватого оттенка. Или это от дешевой краски? — А, бля, — отвлекся от поисков Пак и сел обратно, пожевывая сигарету — Я её Тэхену отдал, вроде. — Кого? — Мин смотрит в карие, почти черные большие глаза. — Пластинку. «Still loving you» Скорпионов. — Я могу и так послушать. В наушниках. — Не то. Нужно всем телом, а не ушами наслаждаться. — Ты без трусов слушаешь? — улыбается Мин, поднимая голову с импровизированной подушки. — Да. Чаще всего в дýше или бутылкой в жопе. Ты так себе это представляешь? — Куда мне, католику… Чимин смеется. Ненавязчиво и легко. Бесшумно и, замечу, по-настоящему красиво. Как аристократ, а не уличный крутой бродяга, которого он из себя строит. Зубы у него ровные, белые. Даже неестественно белые, оттенка керамической плитки в самой чистой ванной. От сравнения (признаться, не совсем) смеется и Юнги. — Ты пьешь? — зачем-то спрашиваю я. — Да. Ты нет? — ни капли не смутившись отвечает он. — Иногда. Мне нельзя. — Из духовных побуждений? Дурачье. Жизнь-то одна. — Организм слабый. Раньше много пил. — Я помню. И курил же? Отжигал похлеще моего. — Пак подсаживается вплотную, чтобы видеть каждую мимическую мышцу, каждую морщинку на скульптурно каменном лице Юнги. — Знатные у нас тусы были. Ты под кайфом в церковь попал, что ли? Я б только от прихода конкретного туда подался. — Под страхом. — Чего боишься, а? — слишком серьезно. — Защитить тебя? — разбавляю неуместно напряженную атмосферу. Он заглядывает мне за яблока глаз, в мозг. Двигает губами, но без слов, я замечаю его покрасневшие уши. Чувствительный он какой-то. Наконец выдает: — Всего, — немного от меня отстраняется. — Как? Всего? Кивает. Грустный он какой-то. — Умру ненужным. Ничего не добьюсь. Ничего хорошего не сделаю. Ну и дальше по списку. — У тебя другая вселенская миссия. Иисус же не знал, что он… мессия. Юнги улыбается. Довольный такой. Как сытый кот. — Хуй с ней. С жизненной целью, — Чимин, осмелев, медленно гладит его по спине. Неожиданно, блядь? — Главное быть добрым человеком. Или не добрым. Нормальным, типа. Мы с тобой нормальные. Ты понял, короче. Тихо двигаться надо. — Откуда ты знаешь? — А ты? — Я предполагаю. — А я точно тебе говорю. Ты в надежных руках. — В твоих? — Ну типа, — смутившись, отворачивается. — В моих добрых, сильных, надежных руках. Как котенок с объявлений. Прикольно. — Тогда ладно, — сдается Юнги, допивая кофе. — Остыл.

***

— Тебя будут вспоминать, когда ты умрешь? — он задает этот вопрос часто. Обычно после продолжительного молчания. Я отвечаю ему односложно. Обычно «нет». Бывает и «не думаю», и «кто его знает». А он мне всегда отвечает: «Без смерти в человеке ничего нельзя рассмотреть». На мое же «почему» тишина. Всегда. Я слушаю. Когда говорит, когда погружается в мысли. — Не будут. Не станут. И в конце концов тоже умрут, — отвечаю ему. — Почему? Я бы помнил. Точно бы помнил тебя. Да ну? И десяти лет не прошло… — С кем ты себя сравниваешь? С мамой моей? С бабулей? Может, с Тэ? Ты — другое. Мы с тобой люди духовные, люди мира попроще. Да и ты знаешь… — Что тебя не станет? — Что я этого хочу, болван. — Ну, когда я был помладше, — начинает Юнги, уменьшая громкость своего кассетного магнитофона, — жизнь сияла возможностями и мечтами. Жаль, что в какой-то момент радость покинула меня. Ну или это я предпочел не замечать ее. У тебя так же, да? Или почему все так печально? Между ним и динозаврами было явно куда больше общего, помимо крошечного мозга. К слову слушает он (я запомню) какое-то бескультурное блядство. Проскальзывали никелбэки. Как-то мы рассекали охотничьи пустоши Сеула, когда он включил «When we stand together» (известную мне с не лучшей эпохи). Все надеюсь, что никто не слышал этого позорища, разрывающего перепонки. Но даже тогда, даже когда неловкость убивала мою осознанность, с ним мне было хорошо. Последние пару недель я узнавал его самые спорные стороны. Бросает пить и начинает курить почти одновременно, но спортом занимается каждодневно. Он рассчитывал на какую-никакую компенсацию, раз в силу образа жизни здоровье подводит его сюрпризом. Он рано ложится спать, но не засыпает. Он пишет музыку, восхищается ею, но слушает ее без разбора. Называет себя «меломаном» (прости его, Боже). Он правда (прости, Господи) оргазмирует от музыки. — Думаешь, покинуло? Мне просто скучно. Я за счастьем уже заебался бегать. Пусть само в эти догонялки играет. Мне моментами чудится, как он засыпает, пока я говорю. Дело, возможно, в полумраке. Юнги выключает свет перед моим визитом везде, в каждой комнате, оставляя за собой маленькие ночники. Он называет их «светлячками». Коридор нам служит мостом в теплые чаепития. В его длинной, несуразной квартире, отвергающей блага цивилизации и минимализм, я чувствовал себя, как дома, пусть и не оставался на ночь. Юн познакомил меня со своим котом. Назвал он его не «Меломан» и не «Светлячок» (ха-ха). Назвал как ириску, об которую ломают зубы. Его я вживую не видел, только на фотографиях. Как предупреждаю, что приду, Юнги относит его Джуну, переехавшему в соседний комплекс. Оба не жаловались. — Иначе куда пропало все волшебство? — улыбается он. — Или это я не волшебник? — Чудеса сами собой происходят. Ты и впрямь не кудесник. Мы смеемся одновременно. С чего-то глупого и странного, но мне нравится. — Я скажу, — он почему-то мрачнеет. — Попробую, точнее. — Скажешь что? — Что думаю о твоей смерти. О смерти, наверное. В целом, точнее, — смущается и отводит взгляд, я слышу, как он скрипит челюстями. Волнуется. Опять. Чересчур он какой-то чувствительный. — Ты понял. — Не надо. Я же не прошу. — Мне нетрудно. Как там было? «Спасай взятых на смерть»? Помнишь? — Не тащусь по этому бреду. — Так легко. Не верить, когда все хорошо. А ты попробуй, когда плохо. Тебе же плохо? Как и мне. Всем плохо, просто они предпочитают быть героями и помогать «слабым». Но я считаю, что легче, когда веришь. И смерть тогда не такая страшная. Верить надо не в людей и спасение через них, а во что-то более… Знаешь, независимое? — В приведение, что ли? Еще я заметил, что он почти не ругается. С людьми не спорит, даже его сильно задели, словами «грязными» не разбрасывается. Да и красноречием не злоупотребляет, хотя по нему так и скажешь, что может. — Для кого что. Или кто. Скорее кто? — У меня бабуля шутит: «Поставь человеку горшок с цветами, расскажи о том, что те не видели, и они земле начнут поклоняться». Даже не горшку, догнал? Тому, что его, как бы, подразумевает, но люди все равно выбрали то, что удобнее. Земля плодотворнее, живее, лучше. Горшок — оболочка, настоящее. Так во все времена. А начинали мы с идолов. Чем меньше количество, тем больше могущество. Проведи аналогию с горшком. Прикольно же? — Я… — Ты понял, что я имел в виду? Я выписал себе на листочке, чтоб не запнуться, — разворачивает маленький синий сверток. — Я тут так и написал: «Проведи аналогию с горшком». Вот я классный. И с чего ты взял, что с верой проще? — задумался. — Проще. Действительно. Но не легче. — Почему? — Все ты почемукаешь и почемукаешь, заебал, — Чимин тушит догорающую свечу, не позволяя разглядеть своего лица в и без того слабом освещении, забирает у Юнги динозавра и ложится на пол вместе с ним. — Говорю тебе: «удобно». И все. Не легче. Я сколько католиком был никак от бед не избавлялся с помощью Бога. Своими силами. А я ведь даже в церковь не ходил, так что это точно не Его заслуга. Что думаешь? — Он направил тебя на верный путь, — скучающе ему протестует. Знаю, что не согласится. Знаю, что глупый. Знаю, что он. — Ну пиздец, — ожидаемо. — Я ему лично ничем не солил, мог и не рушить мою жизнь. — Будет и радость, и горесть. Будет многое, ты не хватайся за что-то одно. Это губительно. Глупо. «Видишь, счастье их не от их рук». Сам факт, что ничего не случайно, уже доказывает существование сверхестественного. — Это обязательно Христос, по-твоему? Я, может, и верующий, но в другое. — Над этим… я не размышлял. — Понял… Поцелуемся тогда? — Подожди, а правда, — хмурится и выпрямляется. — Кто, если не Христос? — Всякие. Будда, Зевс, Один, — выдерживает небольшую паузу. — Два. Будда разве Бог? Что там было? — В каждом есть божественное. — Да-да, вот это. Жесть. Грандиозный хищный мир. Сколько человека в человеке? Явно меньше, чем Бога, а? — Ты попадешь в Ад. — Че ты меня тогда слушаешь? Я тебя с собой заберу. Вот ты охереешь. Ради этого я даже умру быстрее. — Ты планируешь? — Суицид? Свой конец? Планирую что? Умереть? А кто нет?

***

Это уже не имеет никакого значения. Чего хочу я, чего бы хотели они. Чего хочет мир и Он. В народе, по трущобам, по трубам, по канализациям, по чистейшим умам скользящее «Бог убережет» оберегает с непредсказуемой жестокостью. Я видел умирающих младенцев и съеденных собак. Он или не видел, или не знал. Я говорю ему так, как привык. С глазу на глаз. У нас с Ним вечная и бесконечная аудиенция. В каком-то смысле я тоже верующий. Ничего из этого я ему не сказал. Был выпившим. Но я боюсь, что встречусь с тем, кто это затеял. Не Его возмездия, а факта, что смерть, что жизнь все-таки имели за собой идеи, право, истории, ненасытную ненависть, кровожадность, блаженство и страсть, дарованное, подразумевающееся Одним. Созданное и придуманное щелчком без начала. Я немного выпил. Мне хватило, чтобы язык развязался. Я сказал много лишнего, мне кажется, чего уже не вспомню. Юнги со мной не разговаривает, подозреваю почему. Не решусь ему позвонить. Он не возьмет. Позорится я не намерен. Достаточно. Было между нами то, чего я не мог объяснить. Я знаю, он со мной согласен. Во многом. Его самого это безумно пугает, до продолжительного, напрягающего меня скрипа зубов. У молящегося беспрерывно рот приоткрыт, а он его сильнее смыкает. Раздражает. Он пугающе спокойный и безжизненный. Не умиротворенный, именно безжизненный. Нет у него «искр» в глазах, решительности, присущим творческим людям. Богобоязненность. Сплошная, лживая, убивающая. Он этого не понимает, не вникает в суть моих претензий. Я таких не встречал.