Огненный лёд: моя сила

      В зимнюю ночь, когда звёзды на небе напоминали россыпь драгоценных камней, мужчина из рода Вайолетмунов стоял на пороге своего дома. Его серебристые волосы, такие же, как у всех в его семье, сияли в свете луны, но в них не было того блеска, что даровала магия. Он знал: его место не здесь. В этом доме его не ждали ни великие свершения, ни признание, лишь вечная тень тех, кто обладал даром, унаследованным от предков.       Он уехал далеко, как поступали многие до него, рожденные с клеймом — мужчиной рода Вайолетмунов. На них история их рода заканчивалась: они не могли породить дочерей, которые продолжили бы древнюю магическую линию. Только сыновья, такие же лишённые дара, как и они сами, рождались в их домах. Мужчины были лишними в семье, где всё предназначалось избранницам женского рода. Им зачастую лишь оставалось быть разменной монетой, чтобы укрепить связь с другими домами Валирии, в чьих семьях сыновья были в почете.       Он отправился туда, где истории о магии и крови не значили ничего. В Эссосе он нашёл новую жизнь. Сначала стал наёмником, затем торговцем, пока однажды не встретил женщину, тёплую, как солнце, с улыбкой, которая могла растопить любой холод. Она была далека от аристократического величия, но в ней была жизнь — та, что ему всегда казалась недосягаемой. Они создали семью, и, казалось, его род нашёл новый путь, вдали от зимних земель, где магия определяла судьбы.       Годы шли. У него родилось трое сыновей. Каждый из них унаследовал его серебряные волосы, но ни один не унаследовал той силы, что отличала женщин их рода. Он часто думал, что, возможно, сделал правильный выбор — род Вайолетмунов должен был жить через простые человеческие жизни, а не через тяжесть древнего дара. Но время шло, и у его сыновей тоже рождались только мальчики.       Перед смертью, когда он смотрел на своих внуков — блестящих, как отголоски звёзд, — он всё же задал себе вопрос: «А может, это не выбор, а проклятие? Мужчины нашего рода — сосуды, неспособные породить пламя, лишь его слабую тень. А женщины, что не рождены, могли бы стать спасением?»       И в этот миг звёзды на небе словно погасли на мгновение, оставив после себя лишь тревожную тишину.

***

      — Вас зовёт принц Эймонд, — сообщил гвардеец, войдя в покои Лукреции.       Лукреция кивнула, её сердце застучало чуть быстрее. Уже несколько дней минуло с той встречи, когда Эймонд поставил её перед выбором. Он снова вызвал её, и она знала, что это будет не просто разговор. Она шла в его покои, чувствуя, как внутри неё растёт напряжение. Что он хочет теперь? Какие испытания и решения он приготовил для неё? Сможет ли она выдержать?       Когда она вошла в его покои, Эймонд стоял у окна, его взгляд был сосредоточен, но в нём не было ни агрессии, ни нетерпения. Он повернулся к ней, и Лукреция почувствовала, как её взгляд, скользнув по его лицу, выхватывает те едва заметные изменения, которые выдавали его внутреннее состояние. Он был спокоен, но в его глазах был огонь, скрытый под внешней холодностью.       — Я доверяю тебе важное дело, Лукреция, — сказал он, протягивая ей письмо. — Это должно быть доставлено в руки одного человека. Однако ты должна помнить одно — ни королю Эйгону, ни королеве Алисенте не должно быть известно, что содержится в этом письме. Ты понимаешь?       Её сердце снова сжалось, и она ощущала, как её разум сразу среагировал. Это не было обычным поручением. Он давал ей не просто письмо — он давал ей доверие. И теперь она должна была оправдать его.       — Да, принц, я всё понимаю, — ответила она, не дрогнув.       Но внутри неё бушевали мысли: это испытание. Он проверяет меня. Что, если я ошибусь, вновь? Лукреция осознавала, что её верность и решение должны быть безупречными. Но в этот момент она также понимала, что возвращения назад не будет.

***

      Лукреция не могла поверить, что её шаги ведут её к этому моменту. Она покидала дворец, но в её сердце не было ни радости, ни облегчения. В её голове прокручивались слова Эймонда, его просьба, его невыразимое требование.       Её шаги эхом отдавались в пустых коридорах, когда она вышла за ворота дворца. Свет из окна был тусклым, и на мгновение Лукреция почувствовала холод. Вдруг она заметила силуэты — гвардейцев, стоящих в тени. Они не были просто стражниками, они знали её, они ждали её. И она знала, что они не уйдут, не получив то, что им нужно.       — Передай нам письмо, — голос одного из них был холодным, но в нём не было ничего доброго.       Лукреция остановилась. «Как они узнали?» — она почувствовала, как её сердце сжалось. Всё было не так просто, как она думала.       Молчание было напряжённым. Она знала, что она не может уступить. Письмо, которое она держала при себе, не было просто письмом — это была её линия обороны, её способ доказать, что она верна Эймонду. Но сейчас её окружали гвардейцы, и она понимала, что они не отступят.       Один из них сделал шаг вперёд, на его лице была неуверенность, но в голосе ощущалась угроза:       — Мы можем заплатить тебе, — он протянул мешочек с золотыми монетами. — Это стоит того.       Скрипнув зубами, Лукреция оглядела мешочек. Это было искушение — золотом.       — Я не могу это сделать, — прошептала она, её рука крепко сжала письмо, не позволяя им его забрать.       Её отказ не был воспринят всерьёз. Один из гвардейцев, не сдерживая ярости, схватил её за руку. Он был силён, и его пальцы сжались, оставив следы на её коже. Она почувствовала боль, но не сказала ни слова.       — Ты хочешь бороться с нами? — произнёс тот, кто стоял ближе. Его лицо искривилось от злобы. — Тогда получишь то, что заслуживаешь.       Лукреция ощутила, как она теряет равновесие, её плечо ударилось о каменную стену. Он толкнул её с такой силой, что ей пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Она облокотилась, задыхаясь, её сердце колотилось в груди. Этот момент показался вечностью.       — Поднимайся! — вновь прозвучал приказ, сопровождаемый ударом, но теперь его было легче не услышать, чем почувствовать.       Лукреция упала на колени, но не поддалась, казалось, раны оставленные Караксесом, которые ещё не до конца заткнулись, вновь открылись и кровоточили. Она сжала зубы и поднялась, её глаза пылали решимостью. Но когда она попыталась встать, чтобы вырваться, тот же гвардеец, что уже толкнул её, ударил её по лицу. Лукреция почувствовала, как кровь хлынула из её носа. Её губы были в крови, а взгляд — мутным от слёз и боли. Это было не просто унижение — это был момент, когда она понимала, что всё, что она могла бы сохранить, ускользало, как песок сквозь пальцы. Они игрались, хоть и другие стояли и лишь наблюдали, вставляя слово, но по ним были видно, что они довольны увиденным, они в любой момент могли вырвать письмо у девушки, но добивались того, чтобы она собственноручно отдала его.       И она сдалась. Она выбрала единственный путь, который оставался. Стараясь не показывать слабость, она сделала один быстрый шаг назад и вытащила из-под одежды письмо, которое была готова отдать.       — Это всё, что вам нужно, — сказала она сдержанно, протягивая письмо.       Лукреция не позабыла забрать напоследок обещанный мешочек с монетами. Спокойно зайдя в лавку, выкупила за все монеты хлеб с сыром и отдала его нескольким голодным детям, которые с благодарностью приняли дар. Она почувствовала облегчение.

***

      В тени угрюмого здания стоял человек в накидке с капюшоном, скрывающим лицо. Его фигура едва различалась в густой ночной тьме, лишь слабый отблеск света на клинке выдавал его присутствие. Голос, холодный и резкий, разорвал напряжённую тишину.       — Она сама отдала вам письмо? — спросил он, не двигаясь с места.       — Она колебалась, но всё же собственными руками передала его, — ответил гвардеец, протягивая письмо.       Тяжёлый скрип дверных петель заставил их обоих замереть. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату шагнула девушка. Её серебряные волосы, поймав свет факела, вспыхнули, как отблеск звёзд на ночном небе. Лукреция застыла на пороге, её взгляд сразу нашёл фигуру, скрытую в тени. Сердце замерло на мгновение, а затем сжалось от глухой боли. Всё стало ясно.       — Разве вы больше не доверяете мне? — тихо, но твёрдо спросила она, её голос дрогнул, но она не опустила взгляда. — Настолько я вас разочаровала? Фигура в капюшоне сделала шаг вперёд, и свет факела осветил его лицо. Эймонд. Конечно, это был он. Его взгляд был холодным, но в глубине глаз таилось что-то ещё — усталость, скрытая за привычной маской.       — Как видишь, письмо передаёшь не ты, — ответил он, бесстрастно глядя на неё. — Я доверял тебе, Лукреция. Но мне нужно было быть уверенным, что ты не предашь.       Эймонд сделал шаг вперёд, его взгляд был напряжённым, а тень усталости пряталась в глубине голубых глаз. Он пристально вгляделся в её лицо, а затем заметил что-то, что заставило его застыть. На уголках её губ медленно закипала кровь. Его взгляд мгновенно потемнел, а челюсти сжались. Он поднял голову и бросил молчаливый, но крайне выразительный взгляд через плечо на стоявшего неподалёку гвардейца.       — Я вас понимаю, принц, — разорвала молчание Лукреция, её голос звучал мягко, но в нём сквозили обида и лёгкий вызов. — Надеюсь, это была последняя проверка. — сказала Лукреция, протягивая письмо.       Однако Эймонд не спешил его брать, его взгляд замер на её лице, изучая каждую эмоцию, каждую тень сомнения, которая могла бы её выдать.       — Что это? — спросил он наконец, не беря письмо из её рук, а переведя взгляд на стоящего рядом гвардейца.       Его голос был полон недоумения и растущего раздражения.       Лукреция молча опустила руку, не отводя глаз от принца. Его пальцы коротко дёрнулись, и только сейчас его длинные пальцы плавно развернули свёрток, переданное гвардейцем. Он медленно пробежал глазами строки.       — «Пришлите самых лучших девушек из дома Блаженства,» — прочитал он вслух, голос прозвучал холодно, с ноткой гнева и насмешки.       Он перевёл взгляд с Лукреции на свёрток. Его лицо изменилось. Брови чуть приподнялись, а уголки губ дрогнули, словно между удивлением и раздражением. Он прищурился, повернув голову к гвардейцу.       — Ты хочешь объяснить, что это за цирк?       Гвардеец побледнел, словно лишившись крови. Он судорожно поклонился, пробормотав:       — Принц, я… я только передал то, что получил…       Эймонд резко повернулся к Лукреции, но её лицо оставалось невозмутимым, словно она давно продумала всё до мельчайших деталей.       — Письмо от гвардейца не настоящее, — тихо сказала она, но в её голосе звучало напряжение. — Я знала, что оно может попасть не в те руки. Это был мой способ убедиться, что это подлог, а не провокация против меня.       Его взгляд потяжелел, и на мгновение в комнате повисла тишина, которая словно давила на присутствующих.       — И это был твой план? — спросил он медленно, с нажимом.       — Если бы письмо перехватили, оно бы попало либо к Королю, либо к Королеве. А так я могла быть уверена, что вы узнаете о его подлинности и о том, что я не предала, — спокойно объяснила она, несмотря на внутреннюю дрожь, которую она старательно скрывала.       Эймонд долго смотрел на неё, его лицо оставалось непроницаемым. Затем он бросил письмо на стол.       — Ты играешь с огнём, Лукреция. Но должен признать, твой ход удивляет, — произнёс он наконец, в его голосе сквозило не то восхищение, не то раздражение. — Однако я не привык, чтобы мои приказы перевирали.       Он бросил резкий взгляд на гвардейца, который тут же вновь пал на колено, осознавая, что вся тяжесть принца обрушится на него. Эймонд молча кивнул, но его лицо оставалось непроницаемым. Он шагнул к выходу, явно собираясь уйти, но Лукреция не могла отпустить эту ситуацию.       — Но, принц, позвольте уточнить: пощёчина… она тоже была частью вашей проверки? — Лукреция не могла оставить всё как есть.       Она знала, что принц не допустил бы такого, и смело воспользовалась моментом своего триумфа, чтобы добиться желаемого — правосудия. Её слова прозвучали как удар грома, заставив замереть всех в комнате. Гвардеец, стоявший на коленях и уже облегчённо вздыхавший, вздрогнул, побледнев, словно предчувствуя беду. Эймонд обернулся, его взгляд стал ледяным.       — Я разве не велел сделать всё предельно аккуратно? — тихо, но жёстко спросил он.       — Простите, мой принц… Я лично прослежу, чтобы виновный был наказан, — торопливо проговорил гвардеец, опустив голову.       — Ты знаешь, кто это был?       — Нет, но я выясню, — ответил тот, почти заикаясь.       — Лукреция, ты запомнила лицо? — спросил Эймонд, переводя взгляд на девушку.       Она усмехнулась.       — Конечно, мой принц.       Спустя несколько минут в комнате выстроилась целая шеренга гвардейцев. Лукреция медленно прошлась вдоль их ряда, её каблуки громко цокали по каменному полу. Она видела, как некоторые из них нервно переглядывались, но продолжала идти, нарочно медля. Она знала, что это ожидание мучает виновного.       — Это он, — наконец сказала она, остановившись перед одним из них.       Гвардеец опустил голову, лицо его побелело.       — Каков был мой главный приказ? — голос Эймонда звучал тихо, но от этого казался ещё более угрожающим.       — Выполнить всё аккуратно, — пробормотал тот.       — Но ты ударил леди Вестероса, — сказал Эймонд, его взгляд стал холодным, как лёд. — Ты решил, что можешь внести изменения в мой приказ? Разве это не измена?       Гвардеец опустил голову, моля о пощаде. Его слова путались в отчаянии: он говорил о своей матери, сёстрах, пытаясь вызвать хоть каплю жалости. Эймонд молчал, его взгляд стал тяжёлым, как сталь, но вместо того, чтобы произнести свой вердикт, он повернулся к Лукреции.       — Проси прощения у Леди Лукреции, — произнёс он холодно, его голос был пропитан презрением.       Гвардеец тут же пополз к ногам девушки, его руки тряслись, а голос срывался. Он умолял её, уверял в своём сожалении, рассказывал о том, как он запутался, как всё произошло случайно. Но Лукреция смотрела на него, и в её взгляде не было ни капли жалости. Она стояла ровно, как будто пытаясь осознать, что чувствует в этот момент. Внутри неё боролись две силы: одна — это её прошлое, полное унижений, где она слишком часто молчала, когда должна была говорить, терпела, когда могла защитить себя. А другая — это новое чувство власти, ощущение, что сейчас она могла быть сильной, могла наказать тех, кто осмелился поднять на неё руку. Её руки невольно сжались в кулаки.       Лукреция вздохнула, её лицо стало твёрдым. Она сделала шаг вперёд, медленно, будто смакуя момент своей победы. Она понимала, что её решение будет судить не только гвардейца, но и её саму. Смогла ли она быть жестокой, позволила бы себе стать похожей на тех, кто обижал её когда-то? Или покажет силу через милосердие?       — Он изменник, — наконец произнесла она, её голос звучал твёрдо, но в нём слышались отголоски боли и разочарования. — Измена не прощается, мой принц. Пусть он подумает над своей ошибкой на Стене.       Эймонд внимательно посмотрел на неё, как будто пытаясь разгадать её мысли. Затем он коротко кивнул, его решение было принято. Взглядом он указал на гвардейца. Гвардеец понял, что его судьба решена. Он поднялся на ноги, но вместо того, чтобы молчать, начал сыпать на Лукрецию проклятия, его голос дрожал от гнева и бессилия. В какой-то момент он осел на колени, дергая себя за волосы, отчаянно рыдая. Лукреция смотрела на него, но не чувствовала ничего. Этот момент стал для неё переломным. Она поняла, что её сила — это не только умение наказать, но и умение оставаться непреклонной, даже когда на неё обрушивается чужое горе. Она осознала, что теперь она никогда больше не позволит обидеть себя. Каждый, кто осмелится поднять на неё руку или усомниться в её достоинстве, получит по заслугам. Её взгляд был холодным и уверенным, когда она повернулась к принцу. Лукреция почувствовала, что теперь она — хозяйка своей судьбы.

***

      Ночь была туманной, и в её темноте Красный замок казался заброшенной крепостью, окутанной мраком. Тени поглотили всё вокруг, а в воздухе витала тишина, такая густая и непроницаемая, что каждый их шаг, каждый шорох ткани о камни, казался громким и очевидным. Но в этом мире тишины, в этих заброшенных подземельях, Крысолов и его верный компаньон, Дрейк Клинок, двигались, как тени. Они не могли позволить себе ошибку — каждый шаг был продуман, каждое действие выверено до последнего. Деймон Таргариен, намеренный отомстить, послал их с чётким заданием. Ножи, тщательно заточенные и в руках этих двоих, были не просто оружием — они были символом того, что ничто не могло остаться нераскрытым, и никакая тайна не была слишком опасной для того, чтобы её не забрать. У всего есть своя цена. Он отправил их за расплатой. В этой ночи сыр, завернутый в старую тряпицу, был ничем иным как символом хитрости. Невинный на вид предмет, который мог служить прикрытием для того, что должно было произойти.