Пропавшая без вести

Что за этой красивой обложкой За этой нежной цветной оболочкой С глазами бэмби, фарфоровой кожей Есть душа, и в ней — сотни болящих точек - Назови своё имя. Она резко падает с в мгновение исчезнувшего старого и скрипучего, насмехающегося словно над ней стула и чувствует тяжёлый, мешающую дышать и обволакивающую плотным туманом всю небольшую, пустую, но до безумия давящую комнатку, где даже окна витражный застилает плед, из тонких, осенью обнажённых ветвей яблочных сплетённый, и грустная тусклая луга бесцельно пытается лица девичьего коснутся, по поцелуем солнца лучиком нежным провести, но сама путается в тяжёлых чёрных тучах, грозу, бури страшную предвещающих, и светом замолкает, затихает. Девушка отряхивает с изящных ладоней пыль, что оборачивается фальшивым золотом и стекает кровью ночной по локтям, на запястьях лишь цепями застывая. - Просто назови имя своё, и всё закончится. Она кричит, когда к чёрным липким ручейкам рядом с венами примешивается кровь алая, тёплая и совсем настоящая – сдавливают цепи запястья тонкие, но замолкает, ловя синий от странного неясного свечений взгляд кого-то ей точно знакомого, но такого далёкого и неизвестного, что чуть не падает девушка в пропасть между ними вслед за цепями кричащими проклятие кровавые и таинственный, непонятные и причудливый – латынь мёртвая гибель саду яблочному и госпоже его милой пророчит. - Дорогая, я даю слово, что с именем твоим подлинным всё закончится. Просто послушай, просто поверь мне и сделай всё правильно. Или же проиграешь ты, принцессой названная, и погибнут все те, кто так дорог тебе. Разве стоит одно лишь имя такой жертвы и одиночество вечное, тебя поджидающее в старинном том кресле? Тебе решать. Она не боится не скрыть слез и касается ладонями, маками перепачканными, лица, стирая ощущение прикосновений липкого пыльного тумана и чувствую тепло жизни – девушка по ту сторону была лишь холодной иллюзией, но Она не может противиться ей, отдавая саму себя – и яблони снаружи кричали испуганно, шептались, оглядываясь, и смело вторили мысли, что в наэлектризованном чуть ли в слова обращается – кто же из них не фальшивая? - Просто назови своё имя. Скажи кто ты такая. Она уже не плачет, нащупывает что-нибудь острое или тяжёлое, что могло бы заставить незнакомку хоть на немного замолчать – где-то далеко надменно смеётся дикой кошкой гром над её неидеальным и наивным до невозможности планом, а цветы шепчут о провале и глубокой пропасти, над которой, не оглядываясь и боясь говорящего мурашками холода, несколько долгих и страшных, украденных у неё кошмарами лет ходит она. - Я ничего не скажу тебе. Ты – лишь моя иллюзия. Силуэт из зеркала обретает очертания, напоминая ей кого-то болезненно родного и молчащего – тянется к её отчего-то отросшим волосам, что лёгкими, для кого-то незаметными волнами рассыпаются по плечам, и тихо усмехается. - Ты знаешь меня дольше, чем саму Стейси Роуз. Неужели ты не помнишь, моя неназванная? Девушка кричит, видя знакомые картинки из далёкого и не до конца забытого прошлого, как бывшая подруга протягивает руку во время мира и отдергивает, как от прокаженной, когда нуждалась в помощи она – как искала золотой ключик от этого света, как хотела провалиться в кроличью нору – в конце концов, не было ничего безумнее и абсурднее мира, где жила она – и пряталась с томом Достоевского в твёрдой обложке, наслаждайтесь слогом и изучая подлинную психологию… Каждое чертово воспоминание оживает, пахнет горькой свежей полынью и насмешливо шепчет языками густого молочного и неторопливого тумана – разве может среда человек от самого себя? Незнакомка поднимает на неё глаза – точно такие же, как у неё – серые темные и с милой каёмочкой тёмной вокруг зрачков. От взгляда чужого, не любопытством полного, а холодной уверенности в победе, ей лишь хуже становится – птицы истошно кричат по ту сторону её кошмара, когда фиолетовая молния бьёт близ них и поджигает дерево, что через мгновение какое-то начинает устало и обречённо трещать, а подоспевший, но неспешный гром смеётся оглушительными раскатами – и природа, весь маленькой мирок мрачного сна по ничейной воле раскалывается на победите и побеждённого – на непринуждённого и отнюдь не неприну́ждённого – и девушке ждёт, когда земля под ней по-настоящему расступиться. Зеркальный силуэт же смеётся заливисто, выходя из хрупкой глади и оставляя за собой на шагу каждом одуванчики – ещё мохнатые, не причесанные временем, и жёлтые, не окрашенные белым короткой жизнью, пахнувшие свободой, не сковывающей руки и открывающей до безумия тёмную и липкую, горькую полынную правду. Она тянется к непокорному и солнечному цветку, но в её руках мгновенно вянет он, становясь почти коричневым от незримых оков её – ворон совсем близко, грозно каркая, слишком искренне для места из насквозь фальшивого кошмара, вторит ему: «Разве свободна ты? Чтобы ты не делала, ты возвращаешься к своей тени – более правдивой, чем ты – чтобы ты не делала, твоё бесконечное враньё связывает тебе руки. Ты не можешь управлять собственной жизнью, ведь она не терпит насмешек над собой, а ты решила поставки себя выше всех. Ты попыталась обрести свободу, но не поняла, что твоя новая жизнь и старая слишком разные, чтобы жить в одном человеке – и ты разорвешься. Рано или поздно, но потеряешь всех, кто тебе был дорог, потому что ты – лишь жалкая иллюзия, мираж, подлинно существующая лишь здесь, когда становишься той, кто ты есть. Первыми в тебя, обманщицу, камни друзья и возлюбленный бросят, да бы забыть поскорей и презреть ложь острую и опасную, а ты под силой их упадешь в пропасть окончательно. Ты в заточении, а одуванчики лишь свободой дышат и живут. Не смей трогать, умертвляя одним лишь касанием, цветки чистые ». Девушка запускает руки в мягкие волосы, что становятся влажными от липкого предательского пота и капель ледяного дождя, что льёт прямо на неё из открытого люка, заглянув в который, не увидишь серебряную сердобольную луну, что прячется от теней из сна, что тянут к ней свои кривые руки надевая на них вместо перчаток еловые колкие ветви. Смеётся дикий гром над испуганным криком слабой чайки – далёкое море плещется, не желая пускать в город корабль из далекой загадочной Африки, что сердито и гневно гудит, не в силах нести на палубе своей тяжкий кровь, обмытый краской маковой. Она поднимает взгляд на силуэт странно знакомый и говорящий с ним до безумия родным голосом – тень заправляет волнистую закатно рыжую прядь за ушко, ловя пальцами лёгкую от её дыхания пыль и внимательно рассматривая подушечки пальцев с материализованными воспоминаниями – и на мучительное душное мгновение забывает, как дышать, и чувствует, как кто-то незримый кладёт ледяные сильные и ловкие пальцы ей на шею, чуть сдавливая. - Ты Эвелин! – испуганно пряча лик в ладонях, уже не плачет она, лишь изредка всхлипывая и не слыша шагов теневой, ненастоящей Эвелин, что садится рядом с ней на корточках и касается своей призрачной рукой живой – в северном страхе застывают деревья, и тени крушат их, разбивают на половинки и забирают янтарный сок – сковывает вязкой смолой запястья девичьи, посмеиваясь над её глупой непокорностью собственным кошмарам, ожившему в ночи прошлому и голосу того, что прячется глубоко в её душе, ещё не сломанной, но треснувшей от бессилия и холода, отсутствия самой необъяснимой и живительно необходимой поддержки, и безрассудной привычке бежать от истины, часто более тёмной, чем глубокая и затягивающая ложь – не трогай меня, не подходи ко мне! Я не хочу знать тебя. Рыжеволосый силуэт лишь усмехается, заворожено смотря, как сквозь пальцы сыпется золотой песок времени – смеясь над парадоксом её слов. - Разве я Эвелин? Глупости. Я лишь её тень. Я лишь твоя тень. Так кто же ты? - Очнись, принцесса. Я рядом, я с тобой. Стейси широко распахивает глаза, сжимая ткань его удобного домашние халата и не сдерживая себя рядом с ним – ей всем сердцем хочется быть искренней с Теодором, но каждый раз когда начинает что-то рассказывать она, тяжёлые, гнетущие воспоминания шипят на неё, грозно напоминая, рисуя на коже изящные рисунки тонкой, острой, как остриё, иглой, сводя с умой невозможностью вымолвить ни слова – и девушка беспомощно плачет в его тёплых, пахнущих яблоками объятиях, не в силах сказать ни слова. Они не были столь близки, как думали Мег и Джеймс – даже Кэрролл не догадывался, насколько далеко от него эта странная девчонка с меняющимися глазками, несмотря на сумасшедшее, в корне неправильное доверие – не желая признаваться самой себе, Роза была зависима от Теодора и его присутствие, объятий во время её сна. Иногда ей у неё в голове крутилась, пев сладким и тягучим, как приторный, совершенно химический мёд, голоском, что в отличие от неё Кэрролл не получает ничего, кроме собеседника – дальше поцелуев они не заходили, и её пребывание в его доме было слишком чудны́м и нереалистичным, словно сошедшим с книжных страниц лёгкого романа. Как бы не было неприятно, но Стейси была лишь мимолетным увлечением, занимательным зверьком, а не идеальной и любимой, желанной женщиной – Джеймс не принадлежал по праву рождения к высшему свету, совершенно случайно попал в Итон за наследство, что дальний дядя, скрепя сердцем завещал единственным и до чёртиков чуждым родственникам, можно взять в жены самую обычную девушку для него было легко, а Теодор принадлежал другому обществу – обществу, в котором всё решают родословная и банковский счёт – лишь в красивых сказках женится на бедной девушке принц, даря ей всё, исполняя каждую прихоть и не боясь гнева других - Расскажи, что тебе снилось. Тебе станет легче, принцесса. Я хочу помочь тебе. Роза смахивает с глаз ненужные, навязчивые и упрямые слезинки, прячась под одеяльцем, ныряя с головой в тёплое спокойное море, пахнущее лавандой – уже знакомо, но все ещё чуждо и слишком мягко и скромно – и яблоками. - Почему ты это делаешь? Она не поясняет, наблюдает за маленьким, рыжеватым листочком, что трепещет на холодном по-ноябрьски, но сентябрьском ветру и держится из последних сил, оставаясь на кривоватой ветви, не оставляя юное деревце в одиночку встречать обнажающую и оголяющую тусклую осень – и вспоминает, как очаровательно смотрелась с рыжими волосами – как легко ей было дышать до чертового переезда, который перевернул всю её жизнь – смеясь, сломал, без жалости сломал на острые кусочки, а после в насмешку склеил, коверкая линию судьбу, вновь и вновь шепча на ушко, что лишь в пути найдет она покой – вот только не знала ОНА, куда нужно отправиться, чтобы не бояться темноты и выдуманных теней. - Что ты имеешь ввиду? Принцесса? Теодор заглядывает в глаза, что отливают водами беспокойного, потерянного и злого от растерянности моря, что кричит на смеющихся чаек и меняют камни, то лаская, то кусая и набрасываясь на сушу, что топит от чувства неизбежности корабли, Стейси и старается найти в них ответ, но печально они молчат, пряча все слова вглубь, чтобы не пораниться и не поранить. - Делаю – что ? – слишком внезапно он осознаётся смысл тихого, жёсткого и до боли в груди важного для Розы вопроса, - я хочу помочь тебе. - Зачем? В конце концов всё это всего лишь очередная игра. Когда желание пройдёт, что останется, Теодор? Не думаю, что мы сможем расстаться друзьями – слишком сложно, по крайней мере для меня, будет даже общаться с человеком, который столько значит, - девушка убирает его ладонь, не давая вытереть свои солёные горькие слезы, и продолжает, сбегая от его аргументов, - и прошу тебя, не нужно говорить что-то о каких-то возможностях для нас в будущем. Теодор, люди из этого общества никогда не заводят отношения с такими, как Стейси Роуз. Кэрролл молчит, признавая её правоту и не смея спорить, лишь причиняя боль неправдивыми репликами и не сдержанными обещаниями. - Такому, как ты, подходит лишь та, что имеет деньги и связи. Такая, как Эвелин, которая считается пропавшей. Она замолкает, улыбается слишком горько и уверенно, смотря куда-то вдаль, словно там могла появиться пропавшая без вести семь лет назад девушка и всё рассказать – кто помог ей или похитил, а, быть может, сбежала наследница сама, испугавшись ответственности или прячась от тёмной, липкой, тягучей тайны – сейчас Теодор был согласен с предположением Роуз, услышав острые, сковывающие предположения и чересчур правдивые и личные реплики, что с напускным благодетельством произносил Уолтер. - Стейси… Ты права, - он не может утешать её и говорить обнадеживающие любовные клятва, слишком ценя открытость и доверие, что так долго строились на каждом их невзначай брошенном слове и невесомом жесте – что могли разбиться в одно мгновение, не оставив ничего, кроме воспоминаний, от которых становилось лишь хуже – а девушка и не просит мнимого спокойствия – В наше время до сих пор ценят происхождение, но про Эвелин это перебор. Мне хорошо с тобой, как ни с кем другим. Мне хорошие с тобой, Стейси Роуз, а не с Эвелин Бьюкейтер. - Ты в этом уверен? Уолтер вновь перечитывает сообщения, взвешивая все «за» и «против» , отчаянно желая присмирить надоедливого детектива – эту проклятую девчонку, появившуюся словно из ниоткуда и неясно, расплывчато и мимолётно напоминающую ему кого-то знакомого, но столь же призрачного и противоречивого, как вся информация о Роуз. С побегом Эвелин – его помешанной на справедливости и свободе – увы, уже покойной – дочери многие планы полетели к чертям, девушки успела подорвать его авторитет, взрастить, как розы в старинных глиняных горшках, слухи и сомнения о его чести, коей подлинно обладали редко успешные бизнесмены, но фальшивой которой дорожили чуть больше, чем дочерями, а особенно если был законный наследник – сын . Бьюкейтер строил свою империя долгие годы, ещё до рождения рыжевласой Иви, ещё до знакомства с любящей клубнику Патрицией , многим пожертвовал он во имя успеха и власти, что опьянили его мгновенно, почти забирая способность оценивать рационально действительность, желая сбросить его в иллюзорную пропасть, где реальны и правдивы лишь парадоксы. Никто не смел в нём усомниться, помня о признанных забытыми годах, что отправили в забытье не одну сотню невинных и погрязших в темноте, связанных с тенями человек, когда в Ливерпуль потрясли подпольные революции претендентов на первенство, но забравшая флэшку с досье на главных фигур, в числе которых был и он сам, дочь могла одним лишь разговором разгромить весь его построенные из крови на костях и головах мир – Бьюкейтер не мог допустить краха собственной империи, выбрав из наследницы и власти, могущества последнее. Правда, флэшки у него всё ещё не было, но разговорчивая девчонка была мертва – он успел разгадать загадку Эвелин раньше, чем покинула она нежно любимый яблоневый сад, меняя деньги на свободу и честность – справедливость. От одной болтушки, что обещало погубить кошачье любопытство, смог он избавиться – и вторая не заставит его, Уолтера Бьюкейтера, пасть, к сожалению его, с «воскресшей» Стейси было чуть сложнее из-за Кроуфорда-Кэрролла, которого Уолл пророчил в слеповатую марионетку и мужа младшей дочке, что не стала бы спорить с отцом, имея то же, что и Иви – Теодор слишком сильно привязался к этой девушке, что «открыла ему глаза» на истинное положение дел человека, которого считал он благодетелем и почти спасителем – и черт знает, откуда и как эта Роза смогла узнать об этом так много. Теперь же узнал о ней многое Бьюкейтер – уверенная в себе, даже не подозревала она, что кое-кто может выдать и её подлинную подноготную, именно этот кое-кто и написал ему : «Оставьте её в своём кабинете одну и включите камеру, у вас сразу появится на неё компрометирующий материал, которым при правильной подаче можно будет загнать её даже её в тупик, а в тюрьму. Можете мне не верить, но, мистер Бьюкейтер, мне не нужно вас обманывать, ведь вы мне платите, а не она – и она это не предусмотрела, хотя я знаю её уже более семи лет. Вы не разочаруетесь, если попробуете». Стейси выбросила пустой бумажный стакан из-под горячего какао в урну, прежде чем секретарь Уола, показав маленькие жемчужный зубки, пригласила её в кабинет, проважая сочувствующим взглядом нерадивого сотрудника чуть старше Роуз и чуть выше неё с дрожащей нижней губой и печальными, полными злости и внушаемого начальником чувства ненависти к себе и своим результатом – Розе было жаль его, но сочувствовать ему не могла она, чувствуя его слабость и шаткость, на которых и играл Бьюкейтер, добиваясь заковыристого и корявого для многих результата, нить которого теряется в первое мгновение, а возвращается лишь с успехом – он переделывал под себя всех, вкладывая даже не в головы, а в сердца преклонение пред ним, желая контролировать ослепленных сотрудников – несколько лет назад читала она длинное, муторное, вязкое и липкое, как паучье кружево сочинение, что с насмешкой раскрывала все шаги Уолтера, так и не изданное. - Мистер Бьюкейтер. Роза подаёт ему руку, смотря прямо в глаза и невольно сравнивая их со своими – глаза Уола более тёмные, чем её, с вязкой, горькой и насмешливой искоркой – и Бьюкейтеру не остаётся ничего, кроме как подать девичью аккуратную ладонь с тонкими пальцами пианистки, хмуря брови и мысленно прощаясь с сломанной девушкой. - Конечно, не я не думаю, что стоит мне так часто приходить к вам в кабинет, если учесть, что в деле мисс Эвелин загадок в несколько раз больше, чем ниточек и улик, которые могли бы дать какой-нибудь ответ и привести к мисс Бьюкейтер. Всё выглядит весьма… Необычно. Было бы проще, если бы вы или кто-то другой из вашей семьи мог рассказать какие-то беседы с Эвелин Бьюкейтер, не скрывая от меня ничего, чтобы появилось основание для побега. Версия с похищением ничего не даёт. А вот влюблённость, юношеский бунт или физическое, психологическое насилие … - Думайте, что кому говорите, мисс Роуз! Я вас нанял не для того, чтобы вы мне изливала о том, что мне стоит сделать, чтобы вам было комфортно, и обвиняли меня или кого-то из членов моей семьи в насилии! Лицо Бьюкейтера покрывается красными пятнами, и ей чудится, будто сейчас он забрезжит, как старый сломанный телевизор, не в силах скрыть самый подлинный гнев – Стейси не боялась его, гордо приподнимая подбородок и смотря прямо в глаза, умело скрывая мысли-планы-действия. Не успевает сориентироваться девушку, когда слишком резким движением в один миг Уол подхватывает телефон, хмурится, читая какое-то сообщение, и даже шепчет что-то нецензурное и грубое – она ведёт плечом, чувствуя под нежной на ощупь блузой шепчущий, дающий загадки без отгадал и отгадки без загадок сквозняк, что играет в навязчивый и – черт знает почему – тихий голосок откуда-то изнутри – словно зарождающийся в самой глубине её сокровенных мыслей и предчувствий, прячущийся в её душе - смолкавший лишь когда говорил. Мужчина меняется, как-то вытягиваясь и успокаиваясь, чтобы дать ответ, исправить ситуацию – и обмануть Роуз. - Надеюсь, вам хватит пяти или десяти минут на осознание собственной неправоты. Он ничего не объясняет и оставляет её совсем одну в кабинете – Стейси упрямо не слушает мурашки и здравый смысл, игнорирует инстинкт самосохранения и сама не замечает, как оказывается опасно и опьяняюще близко у стола Бьюкейтера, лихорадочно перебирая распечатанные отчёты и отчаянно осознавая, что какая-то до безумия важная деталь ускользает прямо у неё из пальцев. Эвелин с искренней нежностью проводит ладонью по корешкам книг, лаская их и утешая, обещая подарить вторую жизнь и внимательно выслушать чужие истории, запечатлённые на их страницах – пожелтевших и новых, словно их только что вынесли из типографии – матовых и белоснежных, чёрные слова на которых проводят чёткую грань меж добром и злом – и не сразу замечает насмешливый, почти что недовольный и чуточку раздражённый взгляд отца, что отбрасывает в сторону тяжёлую папку чересчур яркого и ядовитого странного жёлто-зелёного оттенка, что с приземляется на стол с тягучим и тяжким «бум» ,растягивающем басовитую гласную. - Ты думаешь не о том, Иви. Тебе уже пора начать готовиться занять своё место в обществе, а не тратить время на научную чепуха. Врач? Ты не станешь доктором, как и химиком, биологом и им подобным, потому что ты Эвелин Бьюкейтер – ты моя дочь. - Лишь 50 % твоего ДНК делают меня особенной? Не собственные качества? Но почему я должна обязательно быть такой, какой ты меня видишь – почему я должна жертвовать своей мечтой, лишь потому что я твоя дочка, а поэтому обязана стать наследницей? Будь я не Бьюкейтер, никто бы мне и слова не сказал, если бы я поступила не на экономический или юридический факультет, а на химфак, куда я искренне хочу, а не куда меня вынуждают идти! – она перебрасывает через плечо длинную рыжую косу переводит дыхания, чувствуя, как краснеет от бурного, непокорным морем буйствующего внутри неё гнева и обречённого, напоминающего тяжёлый цепи мрачного Тауэра бессилия – Я не такая, как ты! Я – Эвелин , а идеальный образ наследника из твоей головы! Я живой человек, у которого есть своя собственная душа! Уолтер лишь отмахивается от неё небрежным и до горящей в груди обиды надменным жестом приказывает ей замолчать и открывает самый нижний ящик дорого стола из тёмного крепкого дерева с разным рисунком – ярким признаком богатства, которым до безумия дорожил отец – настолько, что мог пойти по головам членов своей собственной семьи, будучи уверенным в том, что лишь повиновение ему единственное счастье, что нужно им, при этом оставаясь глухим к просьбам Норы и Патрисии, последним крикам Иви, чувствующей липкую смолу его убеждений и ухищрений на бледных запястьях с изящными синими венами с холодным фиолетовым отливом ,что напоминают ей деревце, тянущие юные ветви к сердобольному и златому Солнцу – Уолтер достаёт маленькую аккуратную и неброскую флешку без каких-либо отличительных надписей и гравировок, которые так сильно любил. - Ты знаешь, что это за вещица? – Эвелин чувствовала каждой клеточкой тела, что он забавляется, играет с ней, как с наивным маленьким ребёнком – почемучкой – и она никак не может отличить, где правда, а где вымысел. - Предположительно, флешка. Уолтер лишь фыркает и убирает маленький предмет в нижний ящик своего письменного стола – из него ощутимо пахнет тёмными загадками и древесиной, ещё не успевшей выветриться. Эвелин стоит совсем близко и успевает рассмотреть несколько довольно тонких папок с надписанными чёрными чернилами незнакомыми ей фамилиями и конверт от письма с адресом отправления – Марсель . - Разве твои границы простираются до Франции? – Бьюкейтер складывает ладони на груди, чувствую холод лёгкой кремовой блузы, что совсем не подходит для промозглой погоды за окном, крестом, словно защищаясь или же скептически воспринимая всё, что было сказано, звучит и остаётся не произнесённым в тяжёлом воздухе просторного кабинета, в котором сложно дышать. - Никогда, - Уол резко хватает её за запястье, больно выворачивая его, хрустя суставами и оставляя фиолетовые реки и красные следы – Не смей даже заглядывать в этот ящик! Ты меня поняла ?! Ты меня поняла?! Отвечай! Роза сглатывает вязкую слюну и глубоко дышит, стараясь справиться с неожиданным приступом тошноты – ком подкатывает, и живот недовольно бурчит, вызывая лишь дискомфорт и вялое мутное раздражение. Опасливо оглядываясь на дверь, за который скрылся Бьюкейтер, быстрым движением дрожащих от захватывающего нетерпения, пахнущего дорогим виски, и ощутимого страха, что вместе с отрезвляющим сквозняком касается её плеч. Стейси не теряет времени, читая договоры, а сразу берёт в руку постаревшее за эти долгие семь лет – что ни оно, ни она не могли легко и свободно вздохнуть, боясь, что их тайну разгадает первый встречный, что оставит в одиночестве, когда прочтёт всё строки, не избегая подтекста, и прикоснется к давящей на грудную клетку темноте – в её руках письмо из Марселя успокаивается, открываясь и вдыхая полной грудью, свободной от тяжести, что перекладывает на любопытством сгубленную девушку. «Здравствуйте, мсье Бьюкейтер. Разумеется, не уважаемый. Вы помните мою дочь – прекрасную красавицу Зибилле? О, зачем же тебе это? Ты просто так погубил её жизнь – сломал всю мою жизнь. Но ведь Зибилле ничего тебе не сделала! Ты соблазнил невинную девушку, а потом отверг – помнишь тот день, когда первый раз увидел её на площади в Марселе, где пела она – мой маленький большеглазый соловей – старинную песню и танцевала в длинной юбке, по цвету напоминающей волны на берегу, и в лёгкой белой рубашке. Совершенно босая, ведь у нас едва хватало денег заплатить за маленькую квартирку из одной комнатки на чердаке старого дома. Соловей просила лишь немного денег за своё пение, а ты решил угостить её кофе, когда смолк голосок. Зибилле дома мне сказала, что не нужно её жалеть. А я, дурак, не понял, что уже тогда чувствовала она свою погибель, которую так сладко ты преподнёс ей. Ты легко вскружил ей голову. Конечно, ведь моя предсказательница верила в судьбу. И свою погибель она считала лишь частью твоей жизнью и своей дорогой, с которой нельзя ступить ни шагу, ведь по краям колкие заросли шиповника и дикой розы. Зибилле сказала мне как-то, что стоит жалеть лишь тебя – ты не осознаешь, что не тебе предначертано вечно властвовать , и погибель тебе принесёт – родной Свет . За это ли предсказание ты её убил? Не знаю, но будет уверен, что за смерть моей дочери ты ответишь! » Она одним резким движением кладёт окроплённую отца слезами бумагу в конверт и прячет горькое письмо обратно в ящик – чувствует, как дрожат от ужаса её руки, и слышит близкие шаги Бьюкейтера в коридоре. Роуз устало опускается в кресло и старается сдержать истерический смех – никогда не идеализировала она Уолтера, но правда оказалась ещё более тёмной, чем шептал плюшевый мишка. Во время разговора она теряется и глупо смотрит на календарь, считая дни до начала занятий в магистратуре – ощущая , как бесследно рассыпается время золотым песком таинственных пустынь Востока, где минуты берегут мудрые Сфинксы – замирает лишь на выходе из кабинета, опутанная внезапным хитрым и заковыристым , таким витиеватым, что не видно не то что Солнца, даже испуганной Луны и безразличных звёзд за всеми интонациями и двойными смыслами – фальшиво и снисходительно улыбаясь, ждёт он с высокомерным и изощрённым интересом её искренний ответ – услужливо даёт ей шанс самой положить карту. Вот только Роза никогда не верила в судьбу, но хранила слишком много тайн, опутывающих кружевной паутиной десяток человек, что уже пушинками разбрелись по всему миру, уверенные, что их грехи оберегают кувшинки в глубине водоёма, где уже семь лет лежит тело солнечно-рыжей и светлой Эвелин. Впрочем, сама Эвелин, холодной и тёмной ночью снимая с себя маску, смеётся над их до безумия наивной уверенностью – молчаливый плешивый мишка ожесточённым от флешки вместо сердца взглядом смотрит в небо, где звезды скрыты за толстыми свирепыми тучами. Она не красилась уже около месяца, и её волосы заметно рыжеют – на мгновение Уолтеру чудится, будто в проходе с задумчивым выражением лица стоит вовсе не Стейси Роуз, а его собственная дочь – девушка загадочно улыбается уголками губ и скрывается в коридоре с тонкой цепочкой мыслей в голубых от прикосновений нежного, ласкового солнца глазах. Роза рассматривает свои руки – на подушечках пальцев левой руки остаются темно-синие линии, а вены привычно видны – ей кажется, что совсем ничего не меняется, вот только тени в момент воспоминаний о истинной жизни перестают шептаться, странно отступая. На улице начало сентября и удивительно яркое солнце, касающиеся напуганных желтизной листьев деревьев и лиц прохожих – ещё слишком жарко для пальто, но уже холодно для одной водолазки или блузки. По ту сторону тёмной, шумной от нетерпеливого движений машин дороги женщина в синем берете по-французски ругается на кого-то по телефону, а молодой парень на велосипеде чуть не врезается в погасший утром фонарь, резко разрезая толпу и слышу недовольные, возмущённые крики себе во след. Стейси перекатывается с пяток на носки и обратно, в общем нетерпении смотрит по сторонам, надеясь быстрее увидеть знакомую машину – Теодор обещал забрать её от Уолтера и устроить марафон фильмов – они договорились написать на бумаге или в заметках не телефоне список любимых или просто интересных для каждого из них кино, а после выбрать несколько, что обязательно сегодня посмотрят. Если бы кто-то её спросил – что ей дают эти отношения – она бы не смогла сказать и нескольких слов, совершенно запутанная и сбитая с толку слишком сложным вопросом и собственными ощущениями. Её разум всё ещё был рационален, несмотря на истерию почти всего её организма – у девушки то кружилась и болела голова, или болел живот, неожиданно нежели руки, а дышать вдруг становилось тяжело – словно кто-то душит её – неожиданно начинало тошнить или каждый звук отдавался болью в ушах, и осознавал всю бессмысленность и парадоксальность сложившейся ситуации – впрочем , одно имя могло окрасить всё в другие цвета и распутать мысли. Стейси устало улыбается, когда Кэрролл мягко и бесшумно тормозит прямо перед ней – она чувствую противный подступающий к горлу ком, не дающий свободно вдохнуть – и слишком резко перед глазами весь мир расплывается. Девушка прижимает к себе коленки и не слушает Теодора, что о чём-то тихо разговаривает по телефону с Джеймсом, обсуждая предстоящую свадьбу и желания невесты, уже разгорающуюся искру семейной ссоры и работу в министерстве – за окном в память о свободных, возможно даже счастливых днях поёт уютный, но безумно холодный по-настоящему осенний дождь, и изредка слышно ворчание далёких автомобилей и голоса случайных запоздавших прохожей. На камине стрелка часов уже давно отсчитала полночь, и нервно дёргалась, показывая время – Роза не знает холодно ли ей, но всё равно подвигается ближе к мирно сопящему камину – поленья, словно рассказывая светлые сказки, потрескивают, и в комнате ощутимо пахнет смолой и яблоками, горячим чёрным чаем с бергамотом и чем-то сливочным на запах – домом . Она лишь рассматривает рукава его тёплого вязаного свитера, что достаёт ей до середины бёдра, когда , смеясь, улыбается ей Кэрролл, жестом показывая на окно – по ту сторону окна на них смотрит очаровательная хрупкая малиновка с милой солнечно-оранжевой грудкой – в смущении птичка прячет головку среди перьев грудки и несмело выглядывает, сверкая чёрными глазками не то бусинками, не то глубокими озёрами, нарисованными густой тёмной гуашью – маленькая певунья смелеет, ведь она на своём месте – ей просто нечего бояться. Стейси выдыхает, лишь когда улетает малиновка Теодор сбрасывает звонок и ловит её взгляд – к полуночи у Роуз перестаёт болеть голова, и вся она заливается краской, будто кто-то другой несколько часов назад потерял сознание на шумной улице. Что-то в девушке меняется, но он никак не может уловить что именно – в её голубых с жёлтой каемкой вокруг зрачка глазах всё время странным, почти что пугающим блеском остаётся одна мысль – и он сжимает ладони в кулаки до побелевших костяшек, стараясь игнорировать навязчивый голосок , что приторно-сладко шепчет ему, что известна эта мысль им обоим, что озвучила её уже Стейси. - О чем ты думаешь? – Теодор садится рядом с ней, притягивая её за пончики и утыкаясь носом в девичью макушку, вдыхая ненавязчивый лёгкий аромат её геля для душа – приятной и нежной французской розы. – Ты пахнешь розами, принцесса. Она вздрагивает от беззвучного смеха и в одно мгновение вся потухает – словно в бессилье опирается на него и заламывая пальцы, хрустя ими и думая, что Кэрролл может подумать, будто она обычная бескультурная девица – и ей почти что всё равно на это, когда Роуз незаинтересованно и слишком быстро оглядывает его зал – или гостиную – со вкусом и деньгами обставленный. - О будущем, - Стейси шепчет, боится громко произнести, ведь если услышит дале статуэтка на камине, то тёмной, печальное и скомканное, какое-то неправильное и перепуганной будущее Стейси Роуз. - Принцесса, прошу тебя, не думай сейчас об этом. Слишком много можно потерять… Она не может сдержать себе, выпутывается из его объятий и разворачивается, смотря прямо в его тёмные, но такие тёплый глаза – от злости её глаза сереют, и Теодору чудится, что смотрит в пасмурное, дождливое небо. - Да?! Я не могу и не хочу жить только здесь и сейчас! Ты хоть понимаешь, чьт может произойти, если я сейчас сильнее привяжусь к тебе? Почему ты никогда не слушаешь, что я говорю тебе? Наша проблема в том, что я была готова отдать тебе своё сердце, а ты использовать его против меня в игре Уола. Но она разрешилась , её мог решить один откровенный разговор, но сейчас..– девушка как-то вся съеживается и часто-часто моргает, чувствую предательские жжение в глазах и тщетно пытаясь прогнать непрошенные и совершенно не нужные слезы. – Я не могу спокойно спать, когда ты не обнимаешь меня! Но я не могу не понимать, что такая, как Стейси Роуз, не твоего полёта птица! Ты мог бы быть с Эвелин, но… Кэрролл не даёт ей закончить, резким движением беря её руки и теряя контроль над собой – одним лишь словом сидящая пред ним девушка могла свести его с ума, сломать его без эмоциональность, искусству которой столько лет он учился. - Да почему ты всегда говоришь о Эвелин? Я понимаю, что ты занимаешься её поиском, но всё же, принцесса, я не с ней, а с тобой, - она чувствует его усталость в ослабшей хватке и тихую безысходность в изменившемся тембре голоса, но всё же слова – колкие и острые, как кошачьи когти – вырываются прежде, чем успокаивается и медленно догорает злость, оставляя вместо себя лишь раздражения, что щекочет лицо. - Да потому что я – Эвелин ! Вот и всё. В одно мгновение девушка раскрыла секрет, что так долго и бережно хранила, пряталась от заинтересованных лиц в тени и пыталась стать невидимкой, читающей не книги, а людей – в одно мгновение к ней вернулось подобное заплутавшей в большом и людном городе кошке спокойствие – пропала тяжесть в груди , а тени в углах испуганно застыли, чувствуя, что больше ей не нужно напоминать о том, кто она такая на самом деле. Теодор теряется, смотря прямо в её бушующие эмоциями глаза – кажется, что в комнате остаётся напряжение после не разразившейся грозы, и всё потрескивает, электризуется, и дышать ему катастрофически трудно. Всё расплывается – тонкие грани рушатся, как и какие-то жизненные заповеди – прекрасно понимает это ощущение и Эвелин, что ещё несколько минут назад жила под маской Стейси Роуз, чувствует, как из-под ног уходит земля, как где-то совсем близко истошно визжит сирена скорой помощи – быть может, в районе многоэтажек вновь взорвался газ? В один момент люди остались без крыши над головой – но что если бы вся их жизнь целое десятилетие шла под откос, а мир в любую секунду грозился треснуть, десятки знакомых сменяли друг друга, оставляя после себя лишь шрамы и горькие, пахнущие полынью, воспоминания – что если бы они сходили с ума от собственного бессилия и малодушия – что если бы они играли в театре жизни чужую роль, а не смотрели своему страху прямо в глаза? Спасти себя можешь только ты сама. Но что делать, если план оказался откровенно нелепым? Девушка с отчаянием касаемо его руки и съёживается, когда инстинктивно одним движением убирает он её ладонь, отворачиваясь и смотря в удушливо тёмное небо – напряжение между ними достигает своего пика, когда Теодор не может прийти к определённому решению, её обман висит тяжёлыми тучами над из головами, а Эвелин лишь молчит в смятении, надеясь, что дождь смоет с неё все годы лжи и боли. Только в их глупом мире не идёт спасительный дождь и не светит солнце .