Дарксайд

      Жизнь беспечна — она чувствовала всем телом. Держалась за барную стойку, глазами цепляя плывущий потолок. Кабак гудел, и Ева заливисто смеялась, когда ее подхватывали под локоть, придавая устойчивости.       — Тормози, малышка, еле на ногах стоишь.       — Представь себе, мне это чертовски нравится.       Ее веселило. Ее радовало. Музыка, смех, дым, горечь, улыбки, танцы. Она чувствовала себя живой и просыпаться не желала.       Она скомкала надоедливую юбку, подтягивая к бедру, вышла в центр веселить публику. Забралась, босая, на чей-то стол под одобрительный свист здешних завсегдатаев. Серьезно, с ней в баре гораздо дольше держался любой праздник.       — Объявляю конкурс на лучший танец, — Ева как флагом махнула опустевшей бутылкой виски. — Выпивка за мой счет.       Гомон, смех, грохот стульев — кабак словно взорвался.       — Ну дает, фурия.       — Что б я так веселился. Каждый раз как в последний.       — Музыку нам!       — Слышали? Танцуем.       Ее спускали со стола, как фарфоровую куклу — торжественно, но боялись, что если разобьют, кабак уже не станет прежним.       — Ларс, ты где нашел этот божественный напиток? — Ева растекалась по барной стойке, почти обнимая бутылку виски, которую бармен откупоривал для нее каждую ночь.       — Это лучшее, что у меня есть. Особый сорт, — он монотонно протирал бокалы, бросая на нее короткие взгляды.       — Это единственный напиток, что кружит мне голову. Ты просто волшебник!       Ларс плескал ей еще. Она поднимала стакан, будто бы тост за что-то невидимое, выпивала залпом. Все повторялось.       — Я готова идти домой, — она окончательно сбрасывала туфли в районе шести утра, вытягивала босые ноги, уставшие от плясок. Кабак опустел и затих.       — Жди, принцесса, — Ларс уходил протирать столы, задвигать ставни, пока она клевала носом, еле удерживая себя в сидячем положении.       — Чудно ты меня называешь, — мычала она, мутно следя за его высокой фигурой.       Ларс перекидывал ее руку через плечо, как нечто привычное. Ева не противилась, лишь хмельно утыкалась носом в его ключицу.       — Что-то я сегодня перебрала, — она вздохнула. Ноги были ватными, словно проваливались в мягкую перину.       — Как будто в прошлые дни было по-другому.       Ева хаотично прошлась по карманам, отыскивая ключи.       — Поможешь мне попасть в фургон?       — В такие моменты ты совсем не кажешься мне принцессой, — Ларс заботливо принял ключи и прижал ее крепче, когда она споткнулась о порог.       Утренний воздух леденил до трясучки. В попытках унять колючую дрожь, Ева лениво потянулась за сигаретами, полностью доверяясь Ларсу, который вел ее сквозь сонную пустоту города.       Ее фургон на территории цирка стоял чуть в стороне от других, весьма удобно, чтобы приходить незамеченной в рассветной дымке. Ларс провернул ключом и распахнул дверь, пока придерживал ее за предплечье. Напрягся, когда уловил мимолетное движение внутри. Ребенок?       Мальчишка, лет девяти, босой топал к ним и устало тер сонные глаза.       — Ной… — Ева пошатнулась и вырвала руку, цепляясь за дверной косяк. Забралась внутрь и словно вросла в доски пола.       — Ты снова пила, — голос Ноя разнесся глухим эхом по комнате.       Ларс стоял тенью перед входом, не отрываясь от мальчика. Ребенок не смотрел на Еву, его интересовал он — незнакомец, что привел его сестру. Он смотрел в лицо Ларса невидящим взглядом, будто бы сквозь.       — Почему ты не спишь? — спросила Ева.       — Я разговаривал.       — С кем? — не выдержал Ларс, подаваясь вперед, подавляя желание встряхнуть мальчика за плечи и сбросить взгляд в никуда.       — С теми, кто здесь есть. Ева, почему ты привела домой мертвеца?       Тишина. Ларс остолбенел, когда пальчик ребенка указал на его голову.       — Что ты сказал? — его голос стал неровным. Ной не дрогнул.       — Ты мёртв.       Он сказал это так спокойно, так уверенно, будто называл своё имя. Будто сообщал что-то очевидное. Он почувствовал, как Ева нервно попятилась к двери, пытаясь нащупать ручку.       — Не обращай внимания, — прошептала она, заслоняя собой ребенка. — Это наши с ним игры. Спасибо, что проводил.       Дверь перед ним спешно захлопнулась, но Ларс успел увидеть ее глаза. Он успел достаточно изучить ее, чтобы понять.       Это не просто игры.       Утро встречало Еву ударом молота по черепу. Она спотыкалась о бутылки и, теряясь в похмелье, выползала на ступеньки фургона. Закуривала, отравляясь все больше, смахивала пепел и понимала, что не помнит с ночи ни единого лица. Кроме Ларса, разве что. Голова пустая, как трехлитровая банка, а эмоции тлели на кончике сигареты.       Она сидела, раздетая, посреди февраля, но похмелье убивало чувство холода и страха. Сколько дней повторялось это утро, она не помнила. Потребность в кабаке стала частью ее естества. Она подкармливала эту привычку строго по расписанию. Укладывала Ноя спать и уходила в ночь, как фея, блеснув искрами глаз.       Перед братом было стыдно. Ева редко оставляла его в фургоне. Это было слишком опасно. Если бы кто-то понял, что мальчишка видит то, чего не видят другие, слухи разлетелись бы быстро. Она отдавала его на попечение госпожи Лунд — цирковой управительницы, женщины с глазами, способными выбить деньги даже из камня.       — Дитя в цирке — большая обуза, — говорила Лунд, закручивая перстень на пальце, — но ты хорошо платишь, девочка.       Своих детей у нее не было, вероятно поэтому и не отказывалась. Ной её не раздражал, не требовал внимания. Он был тихим, вежливым, всегда помогал, если его просили. Он не задавал вопросов и не пытался влезть, куда не следовало. Лунд это устраивало.       К тому же, её супруг, шталмейстер цирка, странным образом ладил с мальчишкой. Подолгу рассказывал ему о лошадях, разрешал чистить сбрую, даже садиться верхом.       — Парнишка смышлёный, — хмыкал он, наблюдая, как Ной с лёгкостью ладит с кобылой, которая мало кого к себе подпускала.       — Он странный, — поправляла Лунд, но без злобы.       — В этом цирке все странные.       Они и правда неплохо уживались. Ной не мешал, Лунд не задавала вопросов, а её муж относился к мальчишке с доброй ленцой, как к котёнку, который сам по себе. Ева знала, что он в безопасности. Там, среди лошадей и цирковых, Ной выглядел просто молчаливым ребёнком. Но когда он возвращался к ней перед сном, то говорил вещи, от которых её бросало в дрожь.       — Этот Леви, он вернет тебя обратно, Еви.       — С чего ты это взял? — раз за разом спрашивала она.       — Ты сломаешься.       Слышать это было чудовищно. Просыпаясь, Ева знала, осязала кончиками пальцев, что Леви скоро придет и в тысячный раз задаст свои чертовы вопросы. Он был чертовски постоянен, как и ее походы в бар.       Напрасно она пыталась переключить его внимание, запудрить мозги. Но не помогала ни одна из уловок. Она грубила, вульгарно шутила, курила ему в лицо, надевала чулки и нарочно соблазнительно роняла ногу на ногу. Леви ничто не брало. Он все спрашивал, мучил вопросами, каждый раз сотрясая внутри нее раненное гнилое чудовище. Он был охотником, что накидывал петлю на ее шею, заставляя вспоминать. Она кричала, избегала, затыкала уши, но он, терпеливо сжав зубы, спрашивал снова.       Это казалось пыткой, и ей надо было что-то с этим делать.

***

      — Ты уверена, что тебе нужно еще? — в очередной, черт пойми какой по счету, вечер, Ларс не спешил подливать, и это ее чертовски злило.       — Ларс, дорогой, ты что, решил стать моей совестью? — она возвысила бровь вместе с тоном. — Я же взрослая девочка, сама знаю, сколько мне нужно.       — Взрослая девочка… — повторил Ларс, слегка наклоняясь к ней через стойку, — не теряет себя в кабаке каждую ночь, а утром находит дорогу домой только с моей помощью. Хватит. Ты разбита и занимаешься бегством. Предположу, что от прошлого.       — О, у нас по графику философские разговоры? — она вытянулась, выгнув спину, сделала вид, что ей безмерно скучно. — Или вправка мозгов?       — Просто вижу, как ты регулярно срываешься в ночь, потому что день слишком тихий, но громкий внутри. Подумай о мальчике, что живет с тобой.       Ларс поставил перед ней новый стакан, но не торопился наливать. Она нервно поерзала. Он продолжил.       — И мне кажется, что ты запуталась и не понимаешь, как жить и что делать.       — И где прикажешь искать сакральный смысл? В добрых делах?       — В чем-то, что не разрушает тебя.       Она посмотрела на него блестящими от алкоголя глазами, но пристально. Кабак в этот момент показался тише, музыка глуше, воздух тяжелее.       — Ты слишком много наблюдаешь, Ларс. Завязывай.       — Достаточно много, чтобы заметить, как мужчина следит за тобой из дома напротив, как стоит в тени подъезда каждую ночь и поднимается в квартиру только под утро, когда мы выходим.       — Как романтично, — Ева затянулась сигаретой, но выдохнула дым слишком резко. — Таинственный воздыхатель в ночи? Может, он влюблен?       Ева подмигнула. Ларс подался вперед и оперся на локти. Их лица стали близки, как у подруг, болтающих о мальчиках.       — Определенно нет, он не романтик.       Ева скользнула языком по верхней губе, словно пробуя таинственного незнакомца на вкус.       — Осторожный?       — Очень, — Ларс прищурился. — Держится в тени, не бросается в глаза. Но я его замечаю.       — Вооружен?       — Думаешь, он охотится за тобой?       Ева отвела шею назад, будто вопрос ее позабавил, и лениво качнула ногой в воздухе.       — Ох, Ларс, мир не крутится вокруг меня. Если он не влюблен, остается только второе — человек с целями?       — Он движется уверенно, нет случайности в жестах. Он не просто смотрит на тебя, он анализирует, просчитывает.       — Так значит опасный?       — Контролирующий.       Она не спросила, кто. Не сделала вид, что не понимает. Ева знала.       Этот незнакомец выпотрошит ее душу, ощиплет до голого натянутого нерва, но получит свое. Свои дрянные ответы. Конечно, он от нее не отвяжется.       Сигарета безразлично тлела, и Ларс подставил ей пепельницу — однажды она уже прожгла столешницу.       — Допустим, — наконец произнесла Ева. — Но какое мне дело?       — Тебе надо что-то с этим делать.       — Так может предложишь ему выпивку? Я бы посмотрела, как этот незнакомец сидит с нами в баре.       — Я думаю, он не из тех, кого можно задобрить алкоголем.       — Тогда мне остается только пить за двоих.       Ева усмехнулась и забрала у Ларса бутылку любимого виски. Налила себе сама и сделала глоток. Обжигающий, глухой.       Леви Аккерман стоял на улице в темноте и наблюдал за ней. Она знала.       Но сейчас сидела в этом баре, среди чужого смеха и пьяного веселья, и делала вид, что не знала.       — Боже, Ларс, — она сделала еще затяжку, — ты когда-нибудь думал о том, чтобы вместо бара открыть кабинет мозгоправства?       — С чего ты взяла, что бар открыл я?       — Я тоже умею быть наблюдательной, — ее улыбка растянулась, как кривая гармонь. — Две недели пьянства под твоим надзором достаточно, чтобы понять. Ты не просто бармен, ты владелец. Возможно, ты кто-то еще, но в этом я пока не разобралась.       Ларс засмеялся и вышел к ней из-за стойки, сел рядом. Ева налила в его стакан тоже.       — Получается, не одна ты здесь главная загадка?       — Я, скорее, разгадка, — она захохотала, заваливаясь виском на его плечо.       — Которая не хочет быть разгаданной.       — Держу пари, твоя история куда интересней.       — Когда-нибудь я поделюсь.       — А еще говорят, что это я набиваю себе цену.       Они засмеялись, чокаясь. Вышли из бара под утро, Ева привычно потянула за собой недопитую бутылку, еле шевеля ногами. Остановилась напротив дома перед кабаком.       — Ларс? — бросила она через плечо, пока он возился с ключами и закрывал бар.       — Ммм?       — Что это за улица?       — Улица Свободы. Самая длинная и оживленная улица новой Шиганшины. Когда здесь были стены, она тянулась от внешних до внутренних ворот. Теперь тут полно лавок, гостиниц, кабаков. Посередине ее уродует центральная площадь и казни. Но ничего. Это временно.       — Это временно, — в трансе кивнула Ева, не придав этим словам значения, потому что не сводила глаз с темноты между подворотней и входом в гостиницу.       Он был там. Он видел ее, осуждал и ненавидел. Она — воплощение всех пороков, которые ему чужды. Он — олицетворение всех ее кошмаров.

***

      Леви Аккерман не любил тратить время впустую. Но именно это он и делал, уже вторую неделю наблюдая за тем, как Ева пьет в беспамятстве. Он думал, что следить за ней будет разумно. Показал ей кабак, что был напротив дома, где снял жильё, — так проще контролировать ситуацию. Вместо этого она превратила все в гнилой перформанс.       Каждую ночь, после того как Леви отправлял Армину очередное письмо, он выходил из дома. Ему не спалось. Он прислонялся спиной к холодным кирпичам, сливался с темнотой. И смотрел. Кабак напротив был как аквариум с безмозглыми рыбами.       Ева приходила туда каждый вечер и играла в женщину, которую ничего не касается, кроме удовольствия.       Она была создана, чтобы держать внимание.       Она танцевала на столе, словно на краю лезвия.       Выгибала спину, точно вытягивала паузу.       Она подолгу болтала с барменом, смеялась, скользила прядью волос по пальцам. Выходила на улицу, флиртуя с мужчинами, принимая из их рук сигареты. Юбка задиралась чуть выше, чем нужно. Голос звучал тише, чем следовало.       Она угадывала, что Леви смотрит, чувствовала и продолжала играть.       Иногда он ловил ее взгляд через стекло бутылки или отражение в бокале. Слишком короткий, чтобы быть случайным. Достаточно долгий, чтобы сказать: «Я вижу тебя».       Но все это не касалось Леви.       Вообще.       Ни капли.       Его не интересовало, с кем она проводит ночи. Он хотел только одного: ответов. Но за всю эту неделю она не сказала ничего такого, чего бы он не знал раньше.              Он не желал приходить к ней чаще, чем требовалось. И это его замедляло.       Дела в Марли шли неважно, люди исчезали, как капли росы под утренним солнцем — испарялись без следа. Письма Леви писал короткие, с той небольшой толикой информации, которую Ева цедила ему точно бы через сито.       Леви выбрасывал Еву из мыслей и писал Армину. Об их прежнем доме, который стал незнакомым и враждебным, писал о Парадизе и Шиганшине. Это причиняло боль. Писал о том, как Габи и Фалько изучают новые порядки острова, пока он сам всё чаще замечает, как йегеристы идут за ним по пятам, выжидают. Ждут, когда он оступится.       Обычно Армин отписывался сдержанно: все, мол, неплохо. Но вчера в письме была фотография. На черно-белой карточке снова она. Ее лицо на плакате о розыске. Внизу крупный выделяющийся текст: «верните девчонку, и пропажи прекратятся».       Напрасно Райнер выставлял патрули, пытаясь отследить тех, кто развешивал эти плакаты. Разные дни, случайные люди. Ничего не подозревающие горожане находили под дверями квартир свертки с вознаграждением за расклейку. Все это снова сводилось в одну единственную точку. К ней. Леви выдохнул, сжал пальцы в кулак — внутри заворочалось предчувствие надвигающегося дерьма. В этот момент дверь кабака открылась.       Ева отхлебнула из бутылки, и рука ее повисла вдоль тела. Она сделала несколько скрипучих шагов навстречу — ровно столько, чтобы все равно не увидеть его. Они всматривались в друг друга сквозь ночь, сквозь кромешную темень. Между ними витало что-то невысказанное и тяжелое. Она болтала о чем-то с дружком барменом. Леви едва слушал. Они как два конца одной цепи, что стремились разорваться где-то посередине и никогда больше не соединяться.       Они будто бы играли.       Разница в том, что у Леви больше не было времени на игры.       Или она все расскажет, или он заставит ее.       На следующий день он пришел раньше обычного. Распахнул открытую дверь.       Ни одна половица не скрипнула под его ногами, пока он осторожно, хищно и, холодно сузив глаза, приближался к ней. Ева спала глубоко, доверчиво, растянулась на животе, щекой в подушку. Ноги плотно укутаны в одеяло, только стопы беззащитно торчали из-под него. Сама невинность.       Леви сдернул с нее одеяло, резко, без предупреждения.       — Какого хера? — ее голос был хриплым, приглушенным.       — Вставай, есть разговор.       Леви навис над ней тенью, кошмаром, вылезшим из-под кровати. Она раздраженно замычала, потирая затекшую после сна шею, приподнялась на локтях, сверля его мутным похмельным взглядом. Пару раз моргнула и снова рухнула лицом в подушку.       — Поднимайся, — повторил он. На этот раз — жестче.       Ева лениво перекатилась на спину, сверкнув недовольными глазами.       — Ну конечно! Доброе утро, Ева, как спалось? Ой, спасибо, Леви, просто чудесно! — она едва подавила зевок. — Если и приходишь в такую рань, будь добр, приноси чашку кофе.       Леви вытащил из-за пояса нож и вонзил лезвие в матрас, прямо возле ее головы. Ева мгновенно замерла.       — Вставай, — его голос был мертвенно ровным.       Она посмотрела на него, на лезвие, затем снова на него.       — Очень… пробуждающе, — заключила она, не двигаясь. — Знаешь, в какой-то момент я даже поверила, что ты слишком благороден, чтобы угрожать мне ножом.       — Ты ошиблась.       Тишина растянулась между ними. Лезвие острое. Его голос — еще острее. Она глубоко вздохнула. Затем резко села и оперлась на локти.       — Ну и какой сегодня повод?       — Все тот же.       — Как же ты меня достал.       — Это взаимно.       Ева все-таки встала, поправляя на себе ночную сорочку. Леви наклонился и вытащил свой нож из матраса. Она скрестила руки.       — Сегодня нож, а дальше что? Свяжешь меня? Будешь пытать? Дашь пощечину? Тогда будешь не лучше тех, кто держал меня в лаборатории.       Тонкая манипуляция.       — Как раз про них я и пришел поговорить.       — А я думала желаешь спросить про йегеристов, которые ходят за тобой по пятам, — она снова перехватила диалог и коварно ухмыльнулась. — Все-таки моя дружба с мэром дает свои плоды.       — Настолько боишься меня?       — Охрана мне не помешает. Тронешь меня хоть пальцем, и сдам тебя военным. Пусть разбираются с тобой сами.       Ева сжала челюсть, сверля его ненавистным взглядом. Она больше не притворялась с ним, не строила из себя даму в беде. Для нее он был препятствием, и она желала убрать его с пути любой ценой.       У Леви в груди щелкнуло, будто спусковой крючок при игре в рулетку. Ее взгляд. Ее самоуверенность. Она и правда считала, что держит ситуацию под контролем. Он не мог этого допустить. Он рывком дернул ее за локоть и повел за собой. От неожиданности она махнула рукой, едва удерживаясь.       — Ты что творишь?!       — Выясняю, насколько далеко ты готова зайти.       Леви дотащил ее до порога, открывая дверь. Холод хлынул ей в лицо.       — Ты не смеешь! — зашипела она.       — Ты ведь считаешь, что охрана сможет тебя защитить.       Она впилась в него глазами, призывая к благоразумию, но он шагнул за порог.       — Ты. Чертов. Псих… — она вскрикнула, когда босые стопы окатило жгучим холодом.       Ева дернулась в попытке вырваться, но он лишь разжал руку. Она полетела в снег. Холод вспыхнул по телу. Руки впились в замерзшую землю, пальцы онемели. Легкие сжались до крошечных судорожных вдохов. Тело в панике пыталось согреться, но не получалось. Мороз вползал внутрь, пробирался под кожу, сжимал мышцы.       Леви не шевелился, ему было не жаль:       — Остынь.       Она не дрожала — еще нет. Но знала: скоро начнет. Секунда, две. Боль ползла вверх.       — И в следующий раз подумай, прежде чем мне угрожать.       — Пошел ты, конченый псих.       Ее пронзил гнев. Сердце забилось быстрее, горячее, но это не помогало. Она попыталась подняться, но ноги не слушались. Снег впился в колени, в ладони, в плечи. Она зарычала, но не от боли. От унижения. От злости. Леви двинулся к ней. Ева резко вскинула руку, но он схватил ее раньше. Рывком поднял на ноги. Ева зашипела, руки его были горячими, как раскаленный металл.       — Теперь ответь, кто стоит за экспериментами в подземной лаборатории?       Глаза у Евы покрасневшие, с отпечатком пламени сигарет и недопитого виски. Он вгляделся в них, не отпуская рук.       — Я ни хрена тебе больше не скажу.       Тепло начало уходить. Кровь отступала от кожи, делая ее фарфорово-бледной. Ева перестала чувствовать ступни. Паника.       — Кто. Тебя. Ищет? — сталь в его голосе заковала, захватила внимание, сменяя ненависть страхом.       — Я… — ее губы побелели. Она резко сглотнула.       Он для нее опасен, почему она позволяет допрашивать себя? Ева замерла, перестала вырываться. Содрогнулась всем телом. Но не от холода. До нее стал доходить смысл его вопроса.       — Повтори.       — Ты меня слышала. Кто стоит за экспериментами над Аккерманами?       Она моргнула. Раз, другой. Криво усмехнулась. Должен быть кто-то. Главный. Тот, кто тянул за все нити, кто поддерживал этот ад.       — Не смей делать вид, что не знаешь.       В ее глазах танцевала паника. Ева сглотнула, практически повиснув на его руках. Хаотично пробежалась глазами по территории цирка — все обедали в главном шатре. Он это просчитал. Она сжала губы и сморщила лоб.       И вдруг, совсем негромко прошептала:       — Я. Не знаю.       Леви втянул в легкие холод. Резко и много.       — Врешь.       — Я никого не помню.       — Ты жила там. Годами. Ты была частью всего этого. Какого черта ты несешь?       — Я не помню имен. И лиц тоже.       Она заглянула в пустоту внутри себя. Ничего. Ева почувствовала, как спазм сжал ей горло. Он увидел, как напряглась ее челюсть, как на шее запульсировала жилка. Гениальная игра. Ева, полупьяная, почти голая, стояла на снежном покрывале, буквально на ледяных иголках, и лгала ему в лицо.       — Ты думаешь, я тебя не раскрою? — голос Леви зазвучал тише, чем минуту назад. Ей это не нравилось.       — Думаю, что ты мне осточертел.       Он сжал ее запястья между их лицами. Ева замотала головой, судорожно, быстро. Зажмурилась, пытаясь вспомнить, но только утопала в пустоте, большой, черной, зияющей тьме.       — Я не помню. Леви, я… Паника.       — Имя.       Она оцепенела, он осязал, как бьются в дрожи ее коленки. Он не мог понять тогда, что бьет ее отнюдь не холод. Осознание. Там, где должны были быть имена, голоса, лица — ничего.       — Я не… — снова начала она.       Он обхватил ворот ее сорочки. Они слишком близко. Ева дышала тяжело, в глазах исступление. Она искала выход, бегала взглядом.       — Мне нечего тебе ответить, — она поднялась на носках, совсем близко, прильнула к груди, в немом страхе цепляясь за плечи.       — Ты не оставляешь мне выбора, — его глаза отрезвляюще правдивы.       Она заглянула в них. Она поняла, что он намерен пойти до конца. Ей надо было что-то делать с ним с самого начала. Она заигралась. Силы покинули ее — ноги подкосились в полуобмороке, глаза прикрылись. Она обмякла на нем, и он суматошно перехватил ее под спину. Мгновение. Ева рванула, юркнула вниз, в кольцо его рук, резко двинула локтем, ударяя точно в больное колено.       Ей хватило секунды, и она уже бежала вдоль ограждения. Леви зашипел сквозь зубы, машинально накрывая колено ладонью, подавил искрящие вспышки боли и рванул за ней. Была бы у него прежняя подвижность — поймал бы через секунду. Но она знала, куда бить.       Он клялся, что прихлопнет ее, как только догонит. Он приближался. Ее босые ступни, красные, изрезанные черствым снегом, мелькали перед глазами. Ева мчалась к оживленной дороге. Еще пара рывков, и он догонит. Пара шагов, и их увидят люди. Она остановилась первая.       Ева повернулась внезапно, скользнув взглядом за его спину, куда-то вдоль улицы. Все произошло за доли секунды. Он настиг ее, но она перехватила его руку первая. Потянула на себя и, просовывая его ладонь под сорочку, уложила прямо на свою грудь. Завопила.       — Помогите, он домогается меня!!!       Глаза Леви потемнели. Пальцы сжались прежде, чем он понял, что делает. Движение ее грудной клетки, сбитое дыхание. Дрожь. Он почувствовал, как ее сердце ударяется о его ладонь, как она дрожит, как делает этот момент неправильным, грязным. Ебаная стерва.       — Эй, что там у вас?       Леви одернул руку, но было уже поздно. С улицы засуетились голоса. Их видели. Видели нелепую картину полуголой беззащитной Евы, которая выглядела так, будто минутами ранее он пытался ее изнасиловать, но ей удалось сбежать. Ева обняла плечи, выражая всем своим видом оскорбленное достоинство.       Нет, она не выглядела победителем. На ее лице плясала паника, и эта выходка была тем единственным, до чего она смогла додуматься. Леви не моргал, тело застыло, словно покрылось коркой льда. Голоса стали фоном.       На Еву набросили покрывало, его же грубо скрутили, пихнули и повели прочь. Прочь от нее. Он обернулся.       Ева рвано дышала, расширив глаза, смотрела куда-то под ноги, застряв глубоко в своей голове. Леви прикрыл веки, осознавая.       Она не солгала.       Она никого не помнила.