Устойчивость

— Эй, Какаши! Ты мусор забыл вынести что ли? Что это за мешок у твоей двери в коридоре? Громоподобный голос, который Сакура узнает где угодно — это ее куратор, Цунаде Сэнджу. Гениальный врач-хирург, практикующий сложнейшие операции, главврач университетской больницы, по совместительству ректор этого самого университета, красивая и волевая женщина, на которую равняются все девчонки поголовно, мечтая стать похожими на… стоп, а что она делает так поздно вечером у квартиры профессора Хатаке? — Эй, Какаши! Ты собираешься открыть эту чертову дверь или мне ее выломать? Кстати, силы в этой маленькой и хрупкой с виду женщине на самом деле хоть отбавляй — столы в аудиториях менять приходится часто. Если бы Сакура была чуть менее любопытна, она бы сейчас сжалась в точку, чтобы только не привлекать внимание этой страшной в гневе женщины, но… назойливая мысль заставляет высунуть нос из-под капюшона и жадно всматриваться в происходящее. Всего метр отделяет ее, сидящую на полу, отчаявшуюся и растерянную студентку, от занесенной для мощного удара ноги госпожи Цунаде. — Снова напилась? Полоска золотистого света слизывает серый холод мрамора на лестничной площадке, мягкий — МЯГКИЙ!!! — голос вредного профессора звучит над ухом за секунду до раскатистого смеха его незванной гостьи. Сакура вскакивает на ноги, неловко ударяется локтем о стену и цепляет кончиками пальцев соскальзывающий с плеча рюкзак. За прошедшие два часа она столько раз прокрутила в голове фразы, которые нужно было сказать профессору, что отполировала их до блеска. Словечко к словечку — идеальное извинение и объективное оправдание. Но чтобы сказать их, нужен был еще один шанс, вот только позвонить в заветную дверь смелости не хватало. И тут такое! Неожиданная удача, словно сама судьба смилостивилась наконец! Нельзя упускать такую возможность! — Профессор Хатаке, простите за опоздание! Всему виной погодные условия, повлиявшие на работу общественного транспорта. Примите мои отработки, прошу вас! Я больше не… Красноречивое молчание и недовольно-удивленный взгляд сразу двух пар глаз съедают большую часть уверенности. Сакура сглатывает последнюю фразу, которая теперь кажется ей ужасно неубедительной и лишней, опускает голову, внутренне сжимаясь от неминуемой отповеди, в бешеном темпе рисуя будущие картины унижений и насмешек со стороны куратора и профессора. — Это что такое здесь? Какаши? Ты совсем уже что ли? Заставляешь студентов бегать к тебе домой? А? Развлекаешься, зараза такая? — медленно-пьяный голос госпожи Цунаде звучит гораздо страшнее обычного. Строгое лицо профессора на минуту бледнеет, пока его пальцы все сильнее сжимают дверной косяк. Назойливое присутствие нерадивой студентки явно портит хорошее его настроение. Да и занесенный перед носом кулачок разгневанной женщины не добавляет счастья, заставляя стиснуть челюсти и недобро посмотреть на причину внезапной проблемы. Он даже открывает рот, чтобы что-то сказать, но не успевает: кончики светлых волос бьют Сакуру по лицу, когда Цунаде разворачивается и с неожиданной теплотой и заботой обнимает девушку, торопливо нашептывая на ухо странное: — Обижает тебя, да? У, нехороший Какаши! Все время он так — слишком строго! Ну ничего! Мы его проучим! Научим быть терпимее к недостаткам других! В конце концов, кто тут главный? Сейчас, подожди, детка. — и снова, повернувшись неуклюжим движением к вернувшему самообладание профессору, приказывает: — Быстро принял отработки у… «Кто только меня за язык тянул… провалиться бы сейчас, чтобы не чувствовать, как он смотрит на меня. Господи, он же уничтожит меня на ближайшей паре. Зачем только я осталась? Мне конец!» — Это Сакура Харуно, госпожа ректор. Она уже упустила свой шанс, и я не намерен позволять ей… — Кака-а-аши! Я не спорить с тобой пришла! Ты. Понял. Меня? От грозного крика Цунаде вздрагивает не только Сакура — кажется, будто вздрогнул весь дом от крыши до подвала, мелко затрясся и позорно обделался штукатуркой. Даже казавшаяся неприступной дверь в квартиру профессора вдруг широко распахнулась, чтобы пропустить застывшую от ужаса студентку. Пять шагов из подъезда в прихожую под нечитаемым взглядом стальных глаз и любовно-добродушным карих Сакура проходит с четким ощущением приговоренной к смерти. Словно в бреду она слышит разговор своих преподавателей, отчаянно пытаясь не пустить в голову единственно верное объяснение присутствию госпожи Цунаде в доме холостого мужчины поздно вечером. Этого просто не может быть. Это невозможно… это… — Так, я быстро в душ… черт, дурацкие рукава… Ааа, твою мать! Какаши, давай заканчивай свои дела и готовься. Я только руки… ик… помою… — Раз уж зайдешь в ванну, можешь целиком искупаться. Торопиться теперь некуда. Благодаря тебе, я надолго застрял. — Спасибо за гостеприимство, пожалуй, так и сделаю. Наверное, она хотела игриво мазнуть пальчиком по носу стоящего рядом Какаши, но вместо этого в его гладкий лоб прилетел звонкий щелчок, от которого по коже тут же расползлась краснота. А следом и маска безмятежной вежливости пошла трещинами, стоило двери закрыться за спиной слишком не похожей на пятидесятилетнюю женщину госпожой Сенджу. Сакура зажимает рот ладошкой, чтобы не спросить лишнего, но успокоить разошедшееся воображение не получается. «Нет-нет-нет… Мне абсолютно все равно, что госпожа ректор тут делает так поздно и зачем пошла принимать душ. И почему профессор встречает ее вот так, в одних штанах, почему они так общаются, словно… словно… черт! Они же не могут быть лю…любо… Нет-нет-нет! Мне плевать! Мне совершенно, абсолютно, стопроцентнейше плевать! Я не буду об этом думать! Я не буду… нет… я просто… Боже, это так ужасно, так невыносимо стыдно… Я просто жалкая дура… о чем только думала? Я правда надеялась на?.. Поверить не могу…» — На кухню. Быстро. Ни капельки тепла, ни миллиметра улыбки, ни грамма легкости, с которыми полуобнаженный профессор Хатаке только что разговаривал с госпожой Цунаде, не слышно в резком приказе, пока его сильные пальцы четким движением подхватывают Сакуру под локоть и тянут за собой в приятно пахнущий едой полумрак. — Итак. Он замолкает, остановившись напротив, скрестив на груди руки и чуть наклонив голову вправо. Сверлит своим недовольством сквозь узкие щелки глаз, дышит почти в лицо чем-то мятно-цитрусовым. Путает все мысли этим коротким словом: извинений он ждет или отработки — попробуй пойми! Сакура набирает побольше воздуха в грудь и на одном дыхании, не контролируя громкость звучания, выпаливает, не в силах больше сдерживать страх, раздражение и свинцовую неловкость, от которых ходуном ходит сердце: — Ступенчатая терапия! Новый подход к применению антибактериальных препаратов в условиях стационара! Отработка за восемнадцатое октября! Ступенчатая терапия — двухэтапное применение антиинфекционных препаратов с переходом с парентерального на непарентеральный путь введения в возможно более короткие сроки с учетом клинического состояния пациента! — Кричать не обязательно, я прекрасно слышу те… Еще один вдох поглубже, децибелы повыше и: — Основная идея ступенчатой терапии заключается в сокращении длительности парентерального введения антиинфекционного препарата! Это может привести к значительному уменьшению стоимости лечения, сокращению срока пребывания в стационаре при сохранении высокой клинической эффективности терапии! — Сбавь обороты, Харуно, всех соседей разбу… Легкие припекает, но Сакура снова заполняет их до отказа воздухом и без запинки продолжает: — Все дело в том, что расходы лечебных учреждений на приобретение лекарственных средств в среднем составляют пятую часть бюджета! Из них на долю антиинфекционных препаратов приходится чуть больше половины, что заставляет искать новые подходы к их применению! — Стоп! Кто бы только знал, как сильно ей хотелось сбежать. Сорваться с места, вылететь в подъезд, хлопнув дверью, и по пожарной лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Пусть профессор смотрит на нее как на умалишенную, пусть думает о ней, что угодно! Пусть издевается во всю ширину своего необъятного интеллекта. Большего позора точно не будет. В тот момент побег казался идеальным выходом из ситуации. Но какое-то внутреннее упрямство заставляло стоять в шаге от полуобнаженного мужчины, чье тело больше не скрывалось под бесформенным свитером крупной взяки, стоять и кричать в лицо заученные до нервного тика темы. Кричать. Тараторить с огромной скоростью, не отвлекаясь на его благоразумные попытки взять ситуацию под свой контроль. Кричать, чтобы не смотреть, как поднимается и опускается его грудь, чтобы не проводить прямую взглядом от одного до другого соска, туда и обратно, туда… и обратно… по гладкой, без единого волоска коже…чтобы не вспоминать, как скользили по этой груди края полупрозрачной белой рубашки… Видимо, он перестал надеяться на успех уговоров, потому что Сакура совсем не реагировала на призывы быть потише. Может быть, ему была дорога его репутация. Или он просто не выносил слишком громкие звуки… Скорее всего, это было просто отчаяние, иначе зачем бы профессору подходить к Сакуре вплотную и закрывать ей рот своей широкой ладонью? — Если ты, — он делает небольшую паузу, усиливая нажим на последнее слово не только голосом, но и взглядом, — будешь и дальше так орать, — еще одна пауза, словно делит информацию на порции для лучшего усвоения, прям как в аудитории во время занятия, — то лучше выметайся. Не приму отработки даже ради Цунаде. Его ладонь такая широкая, что закрывает почти без остатка всю нижнюю половину лица парализованной от удивления Сакуры. Все, на что ей хватает ресурсов, это ловить тот самый цитрусовый запах, исходящий от его пальцев, чувствовать тепло его дыхания, мягкими лепестками ложащееся на лоб с каждым произнесенным словом. И не визжать от страха. — Ты поняла? Сакура шепчет «хорошо», неосознанно притираясь губами о нежную кожу внутренней стороны ладони, для пущей убедительности согласно кивает головой, задевая чувствительную середку еще больше. Забавное со стороны должно быть зрелище — наблюдать, как от простого прикосновения серьезный и уравновешенный «что бы ни происходило» профессор отдергивает руку, словно ошпаренный. — Прекрасно. Будем считать, что «ступени» я принял. Какая вторая тема? — Психотропные средства. Это отработка за пропуск в ноябре. — Да, я помню. Предлагаю не рассказывать все, мне достаточно ответа по седативно-гипногенным средствам. И давай сузим до бензодиазепина. — Хорошо. Он отступает на два шага, прислоняется спиной к светлому пятну холодильника и скрещивает на груди руки. Несколько мгновений пристально разглядывает, — наверное, так же, как смотрит в окуляры микроскопа, изучая очередное химическое соединение, — прежде чем кивнуть приглашающее: «начинай». — Бензодиазепины — группа препаратов, обладающих седативным, снотворным, миорелаксантным и противосудорожным эффектом. Производные бензодиазепинов входят в общую группу депрессантов ЦНС, большая часть из них относится к классу транквилизаторов и снотворных. Сакура подробно рассказывает изученную не только в теории, но и на практике тему. Подработки в ожоговом и детской хирургии помогают приводить примеры и давать точные дозировки для разных случаев применения. Она старательно сдерживает собственное нетерпение и громкость голоса, втягиваясь с каждой фразой в льющийся без остановки рассказ. Профессор перестает хмуриться, ближе к середине начинает одобрительно кивать в ответ на важное, в какой-то момент и вовсе расслабляется, поворачивается, чтобы налить себе воды, пьет, в несколько глотков осушая стакан, вновь облокачивается, упираясь ладонями в край барной стойки и неожиданно улыбается своим мыслям, не переставая напряженно слушать. — … для лечения бессонницы рекомендуются… — Сакура сбивается лишь раз, когда чувствует, как профессор задевает ее плечо рукой, потянувшись поставить стакан на место в верхнем шкафчике, — быстродействующие бензодиазепины с коротким периодом полувыведения, такие как триазо… Странный звук откуда-то из коридора привлекает их внимание одновременно. Сакура обрывает свой рассказ, пытаясь понять — что происходит. Профессор срывается с места, в несколько широких шагов подбегает к ванной, рывком дергает дверь и застывает на две секунды в облаке вырвавшегося пара. — Цунаде! В ответ только шум льющейся воды и смачное ругательство, процеженное сквозь зубы мгновенно и неожиданно разозлившимся Какаши. Он бросается внутрь, исчезая за дверным косяком, оставляя удивленной и смущенной Сакуре додумывать происходящее. — Очнись! Цунаде! Ты слышишь меня? Эти слова словно переключают какой-то тумблер в голове — кому-то прямо сейчас требуется помощь. Этого хватает, чтобы Сакура, не думая о последствиях, подбежала к ванной, зашла без разрешения внутрь, мимоходом отмечая узкое и ослепительно-белое пространство, в котором будет крайне неудобно проводить реанимацию, оценила состояние лежащей на полу в луже воды женщины и приняла решение. Привычным движением проверяет реакцию зрачков, мышечный тонус и пульс. Отмечает хриплое дыхание и следы рвоты. — Позвоните в скорую! Похоже это алкогольная интоксикация! Мне нужен нашатырный… В руках профессора знакомый пузырек — Сакура хватает его и щедро льет на схваченное с полки полотенце. Реакция на резкий запах слабая, но есть. Отлично. — Вы позвонили в скорую? Пожалуйста, позвоните срочно! Она в тяжелом состоянии! Ей нужно в стационар! Помогите перевернуть на бок! Пальцами на корень языка, чтобы вызвать рвоту. Необходимо вывести как можно больше массы, нужно вычистить желудок, нужно следить, чтобы она не подавилась. Промыть, дождавшись окончания приступа. — У вас есть атропин? Или может, кордиамин? Нужно купировать гемодинамические расстройства и снизить гиперсаливацию! Профессор! Сакура придерживает голову содрагающейся в рвотном приступе женщины, совершенно не думая о том, как это выглядит со стороны. Как это будет выглядеть, когда приедет скорая. И как это будет выглядеть потом. А вот профессор думает. Подходит с шприцом и вкалывает быстро какой-то раствор. Отодвигает Сакуру в сторону, обтирает лицо Цунаде полотенцем, подхватывает ее на руки и выносит из ванной, совершенно не смущаясь наготы ее тела. — Постойте! Что вы делаете? Ее нельзя перемещать, возможна аспирация! Профессор Хатаке! Стойте! Остановитесь, я вам говорю!!! Сакура бросается следом, машинально шаря по карманам в поисках телефона. Нужно срочно вызвать скорую, пока состояние не ухудшилось и не превратилось в алкогольную кому. Нужно ввести глюкозу, инсулин и витамины, нужно промыть желудок… господи, да об этом знают даже студенты-первокурсники! Но… что творит этот человек? Неужели ему плевать на состояние здоровья госпожи Сенджу? Почему он не хочет позвонить в скорую? — Эй! Остановитесь сейчас же! Иначе я сообщу в полицию! Вы не можете… вы не должны вредить… Она замолкает на пороге спальни, там, где на широкой двуспальной кровати прямо поверх покрывал лежит мокрая, обнаженная, потерявшая сознание женщина — ректор медуниверситета. А дальше все происходит с невероятной быстротой: профессор достает откуда-то раствор глюкозы, систему, быстрым движением ставит капельницу, тут же набирает в шприц витамины, колет, контролирует пульс и дыхание, не сводит взгляд с равномерно поднимающейся и опускающейся груди, колет инсулин. Подходит к шкафу, достает оттуда плед, прикрывает болезненно-бледную наготу. Контролирует пульс, проверяет зрачки. Делает ровно то, что положено делать в таких случаях. И все это без лишней суеты, точными выверенными движениями, словно он делал это прежде сотни раз. Не останавливается, пока состояние пациентки не перестает вызывать тревогу. И только тогда его тяжелый, исполненный чего-то страшного и опасного взгляд обращается на Сакуру. — Выйдем. Короткое слово звучит приказом, который нельзя ослушаться, как бы ни дрожали коленки, насколько ватными бы ни стали руки и как бы жарко ни горели от стыда щеки. Сакура двигается следом, стараясь не думать о своих угрозах, надеясь, что профессор тоже не вспомнит о них. — Если ты расскажешь о том, что только что видела, хоть одной живой душе, я приложу все усилия, чтобы, во-первых, тебе никто не поверил, а во-вторых, чтобы ты больше не смогла даже мечтать стать врачом. Это понятно? Он разворачивается слишком быстро, подходит близко, заставляя отступить к стенке, нависает сверху, словно хочет задавить. От него пахнет кислым — рвотой, домашние штаны мокрые насквозь, его все еще голая грудь глянцево блестит от пота. Его слова, интонация, поза, — все предостерегает не совершать глупости. Здравый смысл, обычно присущий Сакуре, подсказывает правильный ответ: кивнуть, извиниться и уйти. Позабыть как страшный сон и жить дальше. Учиться дальше. Не портить себе будущее. Но злость на одно только предположение, что профессор считает ее способной поступить так подло, задвигает доводы разума в дальний угол. Выдержав паузу, подбирая подходящие случаю ругательства, Сакура неожиданно цепляется мыслью за показавшуюся удачной идею: — А если промолчу, вы поставите мне зачет автоматом? О, эти слова стоило сказать только ради того, чтобы увидеть опешевшее и растерянное лицо вечно невозмутимого профессора. На мгновение радость переполняет сердце, внушая ложное чувство победы. Сакура позволяет себе улыбнуться, надеясь разрядить обстановку. — Ты неверно меня поняла, Сакура. Я не торгуюсь. Я предупреждаю. Один раз. И отказы не принимаются. Вернув себе привычно-безмятежное настроение, этот невозможный мужчина просто берет и выталкивает ее за дверь. Прямо в промокших после попыток спасти чуть не утонувшую в его ванной женщину кофте, куртке и штанах. Прохладный воздух лестничной площадки услужливо предостерегает выходить на мороз, но Сакура больше не слушает доводы разума. Она очень сильно злится. Очень. И больше всего на себя. Дорога до общежития еще никогда не была такой короткой. В памяти без конца крутилось произошедшее в квартире ужасного — о, теперь Сакура имела полное право называть его так — профессора. Его надменность, холодность и угрозы. Особенно угрозы. Какого черта? Можно подумать, она побежит рассказывать кому-то о таком! Ха! Кто ей поверит? Продрогнув до зубовной чечетки, отморозив предположительно обе ладони и ноги от бедра до колена, Сакура первым делом отправляется в душ, где стоит под горячими струями не меньше часа. — Я должна понимать это, как успешное достижение цели? Ино полирует ногти, пытаясь не выдать пожирающее ее нетерпение. Еще бы, если подумать, подруга возвращается поздно ночью и первым делом отправляется в душ. Это те самые пресловутые «два и два», сложив которые, получаешь «четыре». Сакура хмурится, подсушивая полотенцем волосы и отрицательно машет головой. — Не сейчас, Ино, я ужасно устала. — Конечно-конечно. Я все, — она заговорщически подмигивает и самоуверенно улыбается, — понимаю. Отдыхай. Никогда еще плоская подушка и тонкий матрас не казались Сакуре такими уютными. Утро. Кофе. Попытки привести недосушенные с вечера волосы в подрядок. Суматошные сборы в универ. Беспощадное урчание голодного желудка. Медленное осознание возможных последствий прошедшего вечера. Тошнота и головокружение. Быстрая молитва высшим силам с обязательным обещанием больше никогда-никогда не делать подобных глупостей. Опоздавший на двадцать минут автобус. Первая лекция — фармакология. — Может, он сегодня не успеет? Может, задержится, потому что слишком занят с… кхм… или вообще не придет? Хоть бы он не пришел! Сакура бежит изо всех сил по коридору, отсчитывая в уме чересчур быстрые секунды до неумолимого звонка. Не успевает. Она не успевает добежать! Если опоздает опять — это будет третья отработка и тогда прощай универ, карьера, мечты. Стоит ей опоздать и она… стооооп! Пораженная внезапной мыслью, Сакура резко тормозит, выпуская из рук тетради с конспектами, и, все еще задыхаясь от быстрого бега, неожиданно улыбается. Это будет не третья, а первая отработка!!! Ведь вчера вечером обе темы были рассказыаны от и до! И значит не стоит издеваться над собой, пытаясь выиграть у времени и принципиального профессора одно занятие. Можно расслабиться. Ну, опоздает и опоздает. Подумаешь! Отработает. Сакура как раз поднимается на четвертый этаж, когда слышит резкое дребезжание звонка. Приятный холодок скручивает внутренности — бояться нечего, но привычка спешить напоминает о себе, заставляя ускорить шаг. Ровно настолько, чтобы обогнать никогда не опаздывающего профессора на полкорпуса и зайти в аудиторию вовремя. Мило улыбнуться ему через плечо, торжествуя пусть и маленькую, но победу, сесть на первую парту, достать пенал и… — Лекция на сегодня отменяется. Мне поручили сопроводить вас в новую лабораторию, открывшуюся при университете, и провести вам экскурсию. Прошу встать и идти за мной. Довольный гул студентов, освобожденных от необходимости сидеть полтора часа и записывать скучные формулы, заполняет коридоры и лестницы, пока сто пятнадцать человек спускаются и поднимаются по лабиринтам старого здания к новому корпусу, где сияет и блестит новенькая лаборатория. Сакура держится в хвосте, отстав от Ино и прочих, вцепившись руками в свои тетради. Гул становится восторженным, стоит толпе разглядеть стерильные колбочки, микроскопы и центрифуги, усыпавшие столы, шкафы для сушки, термостаты, оборудования для анализов и бесконечный холодильник с реактивами. Дружное «Вау!» синхронно взлетает к потолку, резонируя по окнам легким дребезжанием. Обзорная экскурсия начинается с приглашающего движения руки. Их проводят по всем помещениям, показывают все, что только есть в лаборатории, разрешают сделать несколько анализов и понаблюдать за работой центрифуги. Сакура втягивается не сразу, стараясь сохранять дистанцию между собой и профессором, но в конце концов теряет бдительность и замирает от восторга рядом с расписанным во всю стену алгоритмом проведения тех или иных проб. Масштабность проекта поражает. Хочется посмотреть в каждый микроскоп, запустить каждую центрифугу, провести сотню анализов и опытов, чтобы получить нужный результат. Она не замечает, как основная группа студентов вместе с профессором покидает лабораторию, занятая разглядыванием образца стволовых клеток под тысечекратным увеличением. Она все меняет и меняет приборные стекла, удивляясь разнообразию строения клеток. Она приходит в себя лишь когда кто-то из персонала трогает ее за плечо, предлагая вернуться в университет. Она торопливо бежит весь обратный путь и все равно не успевает. Влетает в аудиторию, спустя долгие десять минут. — Снова опаздываете, Харуно? Кажется, это ваше третье опоздание? И третья отработка? Этот чертов ублюдок смотрит на нее с улыбкой. С проклятой самодовольной улыбкой. Стоит у стола, облокотившись бедром о край, скрестив руки на груди и наклонив голову вправо. И улыбается! — Вовсе нет, я была с вами в лаборатории, просто увлеклась процессом и… — … и опоздала. Разве я не то же самое сказал? Он сверлит ее взглядом, словно ждет, когда Сакура покинет аудиторию. Какая-то мысль панически бьется в голове, заставляя тревожиться и усиленно мять в кулаках края куртки. Какая-то мысль… что-то очень важное… — Разве это считается за опоздание? Ведь к началу занятия я пришла вовремя. Это просто… недоразумение… — Боюсь, я вынужден не согласиться. Опоздание есть опоздание. К тому же третье. Поэтому прошу вас покинуть аудиторию. — Но… — Вы задерживаете нас. — Почему третье? Я же отработала свои опоздания! Он смотрит на нее в притворном изумлении, не выдавая своего ликования. Сакура чувствует, как накрывает ее тоскливое чувство обреченности, стоит тонкой брови профессора изогнуться. Плохое, очень плохое предчувствие заставляет сердце ускориться от шестидесяти до двухсот за долю секунды. Что происходит? Почему он так смотрит, словно она сказала сейчас несусветную чушь? — В самом деле? Странно, у меня нигде не отмечено, что вы закрыли свои долги. Поэтому… прошу вас еще раз: покиньте аудиторию. — Так нечестно! Почему вы так говорите? Профессор! Я же ответила вам обе темы вчера вечером! Сакура цепляется за соломинку, понимая, что не спасает себя, а топит. Топит, выкрикивая в лицо свои аргументы и натыкаясь на стену презрения. — Вы, наверное, что-то путаете. Я совершенно точно уверен, что вы ничего мне вчера не отвечали.