Новички

Дортуар «Алый лис»

      Редмонд молчал всю дорогу до дортуара, вопреки их обычным взаимодействиям. Не выдержал Тафт, первым нарушил тишину:       — Сильно он вам нервы попортил?       — Что? Ты о Ливингстоне? Да нет, не в этом дело, — отмахнулся префект, открывая дверь дортуара, — входи.       — Спасибо, — Эд легко перешагнул порог и вновь нарушил сложившую в голове картину мира своего префекта, не поторопился уйти. Вообще создавалось впечатление, что сегодня им есть о чём поговорить.       В парадной всё ещё ждал Харкорт, он ожидал увидеть старосту ещё час, а то и полтора назад, но, видимо, что-то пошло не так, юноша заметно волновался, а увидев мрачное лицо Эдгара, помрачнел ещё больше:       — Мистер Редмонд, всё в порядке? Вас так долго не было…       Эдгар тихо вздохнул, постарался сделать лицо помягче. Младшим студентам ни к чему знать о заботах своих префектов:       — Да, Джоан, всё хорошо. Ты не мог бы сделать чай?       — Я сделаю, не парься, иди лучше отдыхать, скоро отбой. У меня разговор к нашему «начальнику», — непонятно усмехнулся Тафт и всё же ушёл, игнорируя растерянные взгляды на своей спине.       Эд обозначил своё возвращение парой коротких ударов в дверь, акт вежливости, не более. А дверь открыл, кажется, локтем, его руки занимал поднос с парой чашек, заварочным чайником и тарелкой свежих панкейков… И когда только успел?       — Не против, если составлю компанию? Ничего личного, но я бы хотел узнать, за что именно нам всем придётся извиняться, — всё ещё с усмешкой спросил Эд, ставя поднос на стол.       — Я тебя не понял, — напрягся префект, внимательно наблюдая, как чай, точно такого же цвета, как и глаза парня, наполняет чашку.       — Так позволите присоединиться? — ответил вопросом на вопрос новичок.       — А мой отказ что-то решит? — раздражённо бросил Эдгар, но тут же взял себя в руки, — извини, меня, видимо, тоже этот вечер измотал… Садись.       Эд кивнул и сел напротив, подвинул кружку префекту и кивнул на неё:       — Не уверен, что понравится, но, если верить Джонатану, он помогает расслабиться. Название не вспомню, но переводится с китайского как «большой красный халат». Я решил, что будет в тему.       Префект с сомнением поднял чашку, вдыхая мягкий терпкий древесный аромат, немного отпил. Для него вкус оказался резковатым, но обижать парня он не хотел, а вот панкейки оказались отличными. Он хотел было похвалить их, но Тафт вновь нарушил тишину первым:       — Дрянь, да? Так и не научился его чаи понимать, а вот профессор Морт любит. Он вроде взял с собой какой-то из его коллекционных чаёв, ходят слухи, что весь зелёный дортуар на ушах стоял.       Эдгар растерянно улыбнулся и отставил чашку:       — Да, тоже слышал. Меня удивляет, что Гринхилл позволяет ему приходить в зелёный дортуар и терпит подобные выходки. Хотя панибратство с профессорами здесь, конечно, не приветствуется, но, видимо, в нём вся причина?       — Не думаю… Ладно, вернёмся к делу, — Тафт скрестил руки на груди, слегка нахмурился. — Мне сказали, что начали набирать команду для турнира по крикету. Я бы тоже хотел принять участие.       Префект чуть не выронил чашку, неожиданно, даже для самого себя, рассмеялся:       — Я-то думал, ты пришёл узнавать о прошедшем совете или вроде того, а ты… Господи, Тафт. Как так можно?       Щёки юноши тут же вспыхнули краской, он отвёл взгляд, не находя слов.       — Ладно, прости. Да, я видел, как ты играешь на тренировках, и думаю, будешь нам полезен. Рад, что ты сам вызвался.       — Спасибо… Ну, а про совет. Я заметил, что вы странно держитесь, что конкретно он сказал? Про общее содержание я в целом догадываюсь, — Эд передёрнул плечами, вспоминая, как Джон когда-то оттачивал навыки на нём.       Эдгар задумался, неосознанно сложил руки так же, как Тафт, снова вздохнул:       — Одним из его аргументов было то, что Мориса Коула не отчислили после того, как выяснилось, что он выполнял всю работу чужими руками и к тому же издевался над Фантомхайвом. Ну, а остальное, про то, что его вина не доказана… А, да, ещё перфоманс с раскуриванием сигары перед преподавателями, думаю, об этом ты уже слышал от профессора Морта.       — И-и-и что? Вы из-за Коула так загнались? Хотя, про «чужие руки» смешно, конечно: Джон и сам любитель делегировать.       Эдгар откинул волосы с плеча и устало прикрыл глаза, подбирая правильные слова:       — Да. Мне стыдно, что я выбрал на роль названного младшего брата такого человека. Мне всегда казалось, что я разбираюсь в людях, но ошибался… И из-за меня страдали другие люди.       Тафт поднялся, обошёл стол и положил руки на его плечи, слегка похлопал, закусив губу:       — Это нормально. Я ненавидел Джонатана и осуждал Николаса. Теперь первый мой лучший друг, а второго люблю больше жизни. Ну, а сколько раз мне подкладывали в пуанты стекло те, кого я считал друзьями, я промолчу. Поэтому не грузитесь так сильно. Всё хорошо. Ошибаться не страшно.       — Подожди, о чём ты? — Редмонд резко обернулся, упираясь в него взглядом.       — Мне нельзя было ошибаться в балете, и в какой-то момент я его возненавидел. А девушка, которая стала моим танцевальным партнёром, была полнейшей бездарностью, но умела учиться на ошибках, и теперь я вместе с ней получаю лучшие баллы на конкурсах и экзаменах. Не в балете, конечно, для того чтобы её до него довести, придётся продать кому-нибудь душу.       И вновь тишина, между этими двумя её оказывалось не в пример много, но в общем-то сегодня каждый получил своё.       

      Дортуар «Сапфировый филин»

      Джон, набрав полные ладони воды, яростно тёр лицо, словно пытаясь смыть ненавистную россыпь бледных веснушек с кожи. Умываться вечно нельзя, да и чёртовы веснушки тоже не смоешь. Подняв голову и уперевшись руками в раковину, он тупо уставился на собственное лицо. Мерзкие болотно-зелёные глаза с почти жёлтой каёмкой у зрачка так же тупо смотрели в ответ.       Щёки слишком большие, от чего лицо кажется по-дурацки детским, скул совсем нет, к тому же всё усугубляют губы, слишком пухлые, делающие вид каким-то глупым, может, даже немного пошлым. Кожа бледная, как у покойника, а под глазами синяки от недосыпа… В довесок к отвратительным веснушкам выскочило несколько прыщей на лбу. Убожество. Разбить бы зеркало, чтобы это существо, точная копия, не пялилось сквозь зеркальное стекло, не видеть это уродство, не знать, каким тебя видят окружающие.       — Ливингстон, ты там уснул? — с насмешкой бросил один из одноклассников, плескавшийся рядом.       Блюэер напрягся и повернул голову в сторону новичка, уже несколько минут смотревшего в зеркало.       Джон с трудом перевёл взгляд на одноклассника, закусил губу. Жест, скопированный с Тафта:       — Голова резко закружилась… Тут душно. Я пойду.       — Тебя проводить? — обеспокоенно спросил паренёк, выключая воду.       Джонатан не ответил, закинул полотенце на плечо и молча вышел, не желая больше ни с кем говорить. Доплетясь до спальни, он рухнул на пол возле кровати и обнял колени, замыкаясь в ненависти к самому себе.       Сейчас было, конечно, легче, вокруг одни парни, они всё-таки уделяют меньше внимания тому, как выглядят. А вот дома совсем отвратительно. Девушки, нежные, как весенние цветы, повсюду. В нежных платьях, с изысканным макияжем. Краситься «нормально» Дора так и не научилась, разве что тёмная помада, чтобы губы казались меньше, и немножко блёсток в уголок глаза, вот и всё.       Тяжело вздохнув, Джон неглядя протянул руку к тумбе и вытащил брегеты, щёлкнул крышкой и уставился на стоявшие на месте стрелки. Спросил, словно ни к кому не обращался:       — Душа у меня такая же уродливая?       В отличие от Сиэля, ему в этом плане везло: его ручной демон не считал подопечного обедом. Игрушкой? Быть может. Но брать в рот такую гадость он бы не стал. Чисто теоретически.       Возле кровати из ниоткуда склубился дым, принимая человеческие очертания. Дора положила голову на плечо, рассматривая белую фигуру. Белая кожа, белые волосы, белая одежда, почти бесцветная радужка глаз. Ну и вкус у этой твари.       — Какой ответ ты хочешь услышать, пташка? Душа не имеет формы в привычном тебе понимании.       Прикрыв глаза, девушка наслаждалась мягким голосом Данталиона. Голос был тем немногим, что в демоне было красиво.       — Я не знаю. Могу, конечно, соврать, что мне просто интересно, что такое душа. Но ты ведь наверняка уже переворошил всё в моей голове. Смысл? — глухо отозвалась Сойка, обнимая колени сильнее. — Только не успокаивай, не надо. Не люблю это.       — Знаешь, что никак не перестаёт меня удивлять? — демон остановился на полужесте, хотел убрать её тревогу, но не стал делать этого вопреки её желанию. — Ты ненавидишь себя до дрожи, но об этом знает только Инек. Обычно людей с такими мыслями нетрудно распознать. Да и не урод ты вовсе, по человеческим, разумеется, меркам.       Дора криво усмехнулась и спрятала лицо, уткнув его в колени:       — Много ты понимаешь, а?       — Ну, я видел все поколения людей. Видел, какие стандарты красоты были сто, двести, тысячу лет назад.       — И ни в один я бы не вписалась…       Данталион подкатил водянисто-голубые глаза и сложил руки на груди:       — У тебя самая обычная славянская внешность, не стоит тратить время на пережёвывание такой чепухи.       Сойка тихо и язвительно рассмеялась:       — Так и запишем, я настолько урод, что даже ты не стал бы меня есть.       Данталион ещё раз подкатил глаза, но тут же вяло обернулся на дверь, которая вопреки медлительным движениям демона распахнулась резко и быстро. Михаэлис, казалось, не вошёл, а влетел в спальню, напряжённо и настороженно сверля взглядом Данталиона.       Джон скривил губы, но поднимать головы не стал, лишь, не убирая из голоса язвительность, продекламировал:       — Ну, сколько ангелов танцует на кончике иглы мы, может, и не узнаем, а вот сколько демонов можно впихнуть в спальню сегодня, видимо, проверим, да?       Данталион тихо хохотнул: чувство юмора он перенимал от Доры, не успев позаимствовать его у предыдущих контракторов, одержимых исключительно наукой.       — Боюсь, у меня к вам слишком много вопросов, — холодно произнёс Себастьян.       

Дортуар «Зелёный лев»

      Мидлфорда, как и Тафта, произошедшее на совете не волновало. Нет, интересно было, но исключительно из-за Джонатана. Отогнать мысли о нём никак не выходило, особенно учитывая тот факт, что он то и дело всплывал в разговорах студентов, да и вообще всего за неделю умудрился стать местной легендой.       Эдвард, не находя себе места, подошёл к окну, не зная, что надеется там увидеть, разглядывая темноту за призмой стекла, он осторожно коснулся в памяти последнего приватного урока. Тонкие мягкие руки, правящие его движения, звонкий голос, аккуратная россыпь веснушек на носу и щеках, совсем незаметных, но очень милых. Выразительные глаза, может, не слишком симпатичные, но почему-то они казались ему изумрудными… Мидлфорду казалось, что он сейчас захлебнётся в воспоминаниях об этом юноше. А ещё вспомнились губы, пухлые, нежные. Их хотелось целовать. Ему вообще впервые хотелось кого-то целовать.       Но отчётливо понимал, что влюбился не во внешность этого парня, а в то, каким человеком являлся Джон. Конечно, его можно было обвинить в беспардонности, но не восхищаться тем, как легко он находит выход из любой ситуации, было нельзя.       На третий этаж без лестницы? Вперёд. В горящий дортуар за баллонами с газом? Никаких проблем. Организовать стайку первогодок в какую-нибудь игру? Пожалуйста. Стоит отметить, в Уэстоне теперь основной шум создавали не младшеклассники, а сам Джонатан, но не потому, что был каким-то монстром, а потому, что самые младшие студенты стали вести себя тише. Ливингстон находил им занятия, в отличие от прочих младшеклассников, он не заставлял пришивать себе пуговицы, а втягивал их в игры, а потом уже, наперевес с гитарой, наводил шорох среди старших.       Мидлфорд опустил голову, понимая, что так дальше нельзя, он просто свихнётся, разбирая по сантиметрам в своей голове это нежное, хотя и шумное создание. Накинув пиджак, он вышел в коридор и тихо прошёл к спальне префекта, неуверенно постучал:       — Сэр, могу с вами поговорить?       Гринхилл уже был в пижаме, но всё же не спал. Бился над задачами по геометрии. Даже первоклассные спортсмены вынуждены делать уроки.       — Что случилось, Мидлфорд? — спросил он, не отрывая взгляда от тетради.       — У меня к вам личный разговор… Мне нужен совет.       — Именно сегодня? Нам всем Ливингстон мозг выел чайной ложкой, не уверен, что смогу сказать тебе хоть что-то полезное, — усмехнулся префект и отложил перо.       — Я, кажется, в него… Влюбился, — выпалил Эдвард, сгорая от стыда.       Это неправильно. Они оба парни. Они не могут быть вместе. Это кому-нибудь вроде Чеслока такое противоестественно, но он из приличной семьи, достойный юноша и всё прочее. И тут такие чувства.       Герман поперхнулся воздухом, не зная, смотреть на формулы в тетрадке или на своего помощника. Потом на губы поползла улыбка, еле удалось её сдержать. Он-то знал, кто такой Джон, и винить Мидлфорда в чувствах к девушке просто смешно.       — Так… И какой совет ты хочешь услышать? — стараясь звучать ровно, произнёс Гринхилл.       Эдвард сжал предплечье левой руки, опустил голову:       — Я не знаю, сэр… Это ненормально. Я не понимаю, что со мной происходит, но я вообще ни о чём другом думать не могу. Понимаете?.. Он удивительный человек, у меня голова кругом идёт, стоит его увидеть. Когда он давал уроки фехтования, я всё время не мог собраться, его глаза, запах, волосы… Но так ведь… Неправильно?       Префект поджал губы, вновь пряча улыбку. Его запах, так смешно. Неужели девушки и парни пахнут по-разному? Хотя, если вспомнить благоухание раздевалки после тренировки по крикету, то, наверное, ароматы отличались.       А вообще жаль, что он не может раскрыть тайну Ливингстона Эдварду, но, быть может, он скажет сам?       — Вот оно как… Знаешь, не ты первый, не ты последний. Тем более учитывая, что в стенах колледжа мы не можем общаться с девушками, это вполне объяснимо. Единственное, что я могу тебе посоветовать, — поговори с ним.       — Что?.. — растерялся Мидлфорд, он-то думал, префект будет в ярости. В их доме такое порицалось.       — Мидлфорд. Иди спать, — всё же улыбнулся Гринхилл. — За окном ночь. Завтра попробуешь с ним объясниться, быть может, ваши чувства взаимны.       Только вот теперь Герману самому стало неспокойно и совсем не из-за чувств своего помощника. Он хранил тайну девушки лишь из-за того, что профессор Морт знал о крови на его руках. А вдруг он всё же скажет об этом? Вдруг и Дора это слышала? И почему профессор больше не поднимал эту тему? Что будет дальше?

      Учебный корпус

      Чеслок кинул покрывало на матрас и огляделся по сторонам:       — А этот где шляется? Давно должен был вернуться.       — Ты о ком? — мрачно спросил Вайолет, нехотя отрываясь от рисования.       — Об Алёхине. Он так и не пришёл, — Чеслок ещё раз пробежался взглядом по студентам.       Вайолет насторожился, встал с места, быстро пересчитывая всех студентов в церемониальном зале. Большая часть уже спала, единицы доделывали уроки. Действительно, одного не хватает.       — Есть идеи, где может быть? — напряжённо спросил Грегори, возиться с тем, чтобы искать студента, не хотелось.       Чеслок пожал плечами, но всё же накинул школьную мантию:       — Надеюсь, сдох по пути от кабинета ректора сюда.       — Чеслок, я серьёзно! — вскипел Вайолет, Джон и ему нервы успел подпортить. — Может, сбежал?       — Вы смеётесь? — искренне удивился Чеслок, но об официальном обращении, когда вокруг столько глаз, не забыл. — Несколько часов назад его дружки делали всё, чтобы он не отчислился, а сейчас сбежал. Ну бред же. Пойду классы искусств проверю, может, там отсиживается.       — Я с тобой, — прошуршал в ответ Вайолет и первым покинул зал.       Романа нашли уже во втором классе. Пиджак и жилет валяются на полу, развязанный галстук упал за спину, рубашка у горла расстёгнута, а рукава закатаны, на одежде и полу море крови. Одна рука закинута на подставку мольберта, из неё кровь бежит тонкими струйками, мерзко поют падающие капли, а он просто спокойно смотрит на них, чуть хмурясь от боли.       Вайолет замер в исступлении, пялясь на измазанную кровью рубашку. Чеслоку показалось, что его сейчас вырвет, но он всё же среагировал первым. Подбежал к парню, схватил его руки, зажимая разрезанные запястья, попытался остановить кровь:       — Ты что сделал, придурок? Зачем? — заорал он не своим голосом.       Роман, видимо, просидел так довольно долго, глаза были мутными, а сам он очень бледным, от чего весь вид делался ещё нуарнее. Нехотя и очень вяло Роман повернул к нему голову, усмехнулся, как будто пьяный.       — Ты ведь сказал, что я тебе противен? Так зачем пришёл сейчас? Ещё немного и меня не будет, — и голос у него был как у пьяного, чуть весёлый и в то же время печальный, обычно неуловимая картавость сейчас была сильнее. — Иди спать, дружок.       — Я за врачом. Постарайся зажать раны! — бросил Вайолет, жалея, что не пошёл один.       — Хорошо, — растерянно ответил Чеслок, сжимая запястья парня сильнее. Не удавалось: руки были разрезаны вдоль. Чертыхнувшись, Чеслок подтянул пиджак парня и стал пытаться зажать раны уже им. После поднял глаза на Романа, чувствуя, как тело бьёт дрожь. Что если это синеглазое чудовище сейчас и правда сдохнет на его руках?       Роман уже отключался, повесил голову, веки тяжелели, наползая на глазные яблоки.       Чеслок зло выругался и измазанной кровью рукой отмерил несколько слабых пощёчин:       — Не смей отключаться! Говори со мной!       — Дружок, тише… Всё нормально. — Роман с усилием поднял голову и вновь уставился на него. — Мне жаль, что я тебя разочаровал. Прости.       — Ты ведь… Не из-за меня? — растерянно, почти с мольбой спросил Чеслок, видя в помутневших глазах собственное уменьшенное отражение. Тело сковал детский необъяснимый ужас.       — Мне жаль, — тихо повторил Алёхин, вновь становясь на грань беспамятства.       Сколько раз Чеслок ударил его по щекам, сколько раз выкрикивал ругательства, сколько раз ему казалось, что Роман умер? Никто не знает, даже он сам, но лекарь и префект успели вовремя.       Алёхина перенесли в лазарет, остановили кровотечение, перевязали руки до самого локтя. Чеслока и Вайолета доктор заставил выпить успокоительные и выпроводил спать. Только вот ни один из них сегодня не уснул бы. Вдвоём и молча они отправились замывать кровь, не желая, чтобы никто из студентов этого не увидел.       — Иди умойся и спать, — попросил Грегори, замечая, как Чеслок вновь подавливает рвотный позыв.       Чеслок ответил злым взглядом и продолжил тереть пол, кусая губы до крови. Вайолет вздохнул и остановил его руку, схватив за запястье:       — Ты не виноват, ясно?       — Да ты хоть понимаешь, о чём говоришь?! Он из-за меня чуть с собой не покончил! — выкрикнул Чеслок. Бледный, испуганный, измазанный кровью. Жуткое зрелище. — Я ещё и сказал перед тем, как к нему пойти, что надеюсь, что он умер… Я не хотел, чтобы так было! Я просто сказал… Из злости… Я не хотел, чтобы так было!       — Я знаю. Ты невиновен. Если он идиот, ты с этим ничего не сделаешь. — Вайолет вздохнул, вспоминая Ардена в луже крови, и поджал губы, так и не решил, какая из ситуаций более жуткая. — Пойдём, я помогу тебе умыться, и ты пойдёшь отдыхать.       — Л-ладно… — Чеслок швырнул щётку в ведро и поднялся. — Спасибо…       Вайолет кивнул и оттряхнул руки от воды и, положив ладонь на плечо помощника, повёл его в ванную, перед этим плотно притворив за собой дверь.       Чеслок плакал впервые за последние пару лет здесь, но прохладная вода прятала слёзы. Вайолет заметил, конечно, но от комментариев воздержался. Правда, его жест Чеслока удивил, он действительно сам умывал его лицо, стирая и чужую кровь, каким-то образом попавшую на щеки и макияж.       — Не смей себя винить, — повторил Грегори, подавая ему полотенце.       — Не могу, — разбито ответил Чеслок, кидая взгляд на их отражение.       Вайолет тихо вздохнул и неожиданно очень заботливо прижал его к себе, словно пытался забрать весь ужас себе. Чеслок не выдержал, разрыдался, как ребёнок, утыкаясь носом в жёсткий шов жилетки, прижимаясь, пытаясь спрятаться в его объятьях. А Грегори осторожно гладил его по спине, рассматривая отражение в зеркале. Когда он обнимал Чеслока последний раз? Наверное, когда скрипичная струна порвалась и располосовала кожу от брови до подбородка, тогда Чеслок тоже плакал, наверное, тоже последний раз… По крайней мере при нём.       — Всё будет хорошо, — тихо произнёс префект, перекладывая руку на его затылок, а сам лицом уткнулся в макушку, не беспокоясь о том, что испачкает помадой обесцвеченные волосы. Правда, не знал, говорит это себе или ему.