Дрожь перед выстрелом

Это странное чувство перед выстрелом... Ты знаешь, что точно попадёшь в цель, бездыханное тело рухнет на землю. Оборвётся чья-то жизнь, а тебе всё равно. Охватывает безумный азарт, сбивается дыхание, начинают дрожать руки. Тебя мутит от собственного безразличия, но сделать с этим ты ничего не можешь. Ремингтон прекрасно понимал и помнил эти чувства. Он давно похоронил их. Годы странствий, постоянный риск, боль, ночи утех с малознакомыми девушками — всё это значительно притупляет чувства. Хуже может быть только невозможность понять чувства других. Они встречаются здесь не в первый раз, на стрельбище. Старые враги, искусные стрелки. Им всё равно на кромешную тьму ночи. Они сносят мишени одну за одной, ведя пустые разговоры. Вряд ли кто-то из них на утро вспомнит собственные слова. Это было не более чем словесная прелюдия, самый обыкновенный фарс. Никто не желал делать первый шаг. Ремингтону не позволяло эго. Он никогда не показывал, что любит кого-либо, кроме себя. А Еве всякий раз было сложно решиться на жестокое предательство. Она мечтает вырваться из этого порочного круга: любить мужа, ненавидеть себя, больше не ходить на стрельбище, успокоиться и смириться, а затем вновь сорваться. Каждый раз всё заканчивается одинаково: кра убеждает себя, что она идёт к Ремингтону лишь для того, чтобы пострелять, обсудить новости в мире двенадцати, хоть как-то разбавить домашнюю рутину. Это ложь, дешёвая и бесхитростная. И Ева продолжает врать, когда они немного выпивают, когда вор обнимает её за талию, и в этот самый момент начинается дикая дрожь. Азарт нарастает с каждым прикосновением, каждым взглядом и вздохом. Они смотрят друг другу в глаза, завершая разговор шёпотом, их лица всё ближе и ближе друг к другу, пока, наконец, не соприкасаются губы. Дрожь тает, разносясь ожогами по телу. Душа отзывается тягучей болью, гремучей смесью ненависти и желания. Ева обожает чувствовать, как Ремингтон сдерживается, чтобы не оставить багровые следы на её шее. Их прелюдия всегда дикая. Часто одежда Евы не выдерживает подобных игр. Вор разрывает ткань, оголяя вздымающуюся грудь девушки, ведёт рукой к низу живота и стягивает ремень только потому, что не может порвать его. Ева изнывает, когда он долго ласкает её пальцами. Она кладёт руку мужчине на пах, поглаживает возбуждённую плоть через ткань штанов. Тогда Ремингтон избавляется полностью от своей одежды. Поцелуи утихают на несколько секунд, в воздухе замирает неловкость, и Ева отводит глаза. Её рука сама тянется вниз, играет с собой, глядя на грубый, покрытый шрамами торс мужчины. Девушка вскрикивает, когда член проникает в неё. Не от боли, скорее от остроты ощущений, и она начинает стонать от каждого движения партнёра. Когда он внутри, каждая жилка на теле просит ещё. Ева оставляет царапины на его спине, украшает его шею и ключицы засосами. Кра не сдерживает себя, ведь Ремингтону не от кого скрывать следы их странного единения. В момент, когда он замирает внутри, всё сжимается и тянет; Ева дрожит, не издавая ни звука. В глазах мелькают мошки, а негативные мысли покинули её, оставляя только мимолётную эйфорию. Раньше кра винили Ремингтона: его просто выставляли искусителем, который испортил благоверную жену. Ева ненавидела его каждый вечер, когда он не приходил, мстила Ремингтону при первой же возможности. Она также появлялась на их тайных встречах и всем видом показывала своё презрение к нему. Её месть, правда, вору очень даже нравилась. Он любил холодных недотрог. Когда Ева закатывала такие спектакли, Ремингтон, несомненно, заново влюблялся в неё. Все эти колкости и её отстранённость лишь будоражили воображение, поднимали в памяти далёкие дни их знакомства. Но вскоре Ева уже не могла отрицать: виноваты оба. В каждой проклятой встрече. — Не моё дело, красотка, но мы всё ещё можем сбежать, — Ремингтон часто поднимал этот разговор, когда замечал, как совесть съедает кра изнутри, но только этим подливал масла в огонь. — Правильно говоришь, — отвечала Ева, — не твоё дело. И в этот вечер он вновь, уже ни на что не надеясь, скорее для соблюдения обычая, произнёс свою привычную фразу. — У тебя бывает это странное чувство перед выстрелом? — Ева сделала вид, что стреляет из лука. — Когда дрожат руки, дрожат от азарта, ведь на кону стоит жизнь, а тебе плевать. — Меня будоражат только наши встречи. Это именно то самое чувство, которое испытываешь перед убийством, — то, что она испытывает от их единства. Только сейчас Ева открывает прицельный огонь по своей семье, по крохотному островку постоянства в вечно меняющемся мире. Она бьёт Грови в самое сердце. Он сможет её простить, он продолжит любить свою жену, иначе быть не может. Как полагается воину, нужно принимать боль как должное. Но от этого Ева не станет ненавидеть себя меньше и уже не сможет остановиться.