Пленённые туманом

***

Почти всю следующую ночь Чонгук не спит, и хоть все оставшиеся гости, включая баронессу Коул, ещё днём покинули замок «Ладлоу», ему всё равно очень тревожно. Паранойя оттого, что, возможно, его уже начали травить мышьяком, разрасталась со скоростью цунами. Он старается не есть и не пить то, что приносят слуги, и на обед тоже не спускается, сославшись на очередную головную боль. Ему не привыкать голодать, тем более, что это ненадолго. Нужно продержаться всего лишь один день, а далее он покинет этот замок и своего мужа навсегда. И если изначально решение это сделать было спонтанным, исключительно рождённое на эмоциях, то теперь он хорошенько всё обдумал и решил, что всё же это единственно надёжный и правильный выход. Гук смотрит на умиротворённо спящего мужа, что, как обычно, закинул на него все свои конечности, и грустно улыбается. Он не хочет расставаться, ведь только начал чувствовать себя безумно счастливым рядом с этим человеком, но считает, что так будет лучше. Лучше для всех. Как бы плохо он не относился к баронессе, но всё же она мать Тэхёна, и если та доведёт задуманное до конца, то и страдать его муж будет в два раза сильнее, а он этого не хочет. Уж лучше он сам исчезнет, и тогда, может быть, чувство вины не так сильно будет мучить Тэ. Да, возможно, по началу Тэхёну будет очень больно, но со временем любая боль, в том числе и душевная, имеет свойство притупляться. Младший Коул забудет про него. Он сможет. Чонгук в этом абсолютно уверен. Возможно, даже повторно женится, как и желает его матушка, а может, и влюбится снова в кого-то другого. У Тэхёна всё обязательно должно сложиться хорошо. По-другому и быть не может. А он… А у него тоже будет, но уже не здесь и не с ним. Чонгук тихонечко выбирается из сладких окутывающих объятий, чтобы не разбудить любимого, и так же тихо, как мышка, выскальзывает за дверь в одной лишь ночной сорочке. Слуги, если и заметят его, то должны увидеть именно в таком виде. Никто не должен понять, что он сбегает. Спускается вниз и практически бегом несётся к озеру, где в лесу, с другой стороны, у него уже припрятаны старые вещи Мина и немного денег. На горизонте уже медленно занимается рассвет, пробивая первыми лучами ночную мглу. Вездесущий туман всё так же расстилается по глади воды, подсвеченный розоватой дымкой зарева. Невероятно прекрасное зрелище, но юному маркизу сейчас совсем не до любования всей этой завораживающей красотой. Чонгук сбрасывает с себя все вещи и заходит в прохладную воду. Вскоре Тэхён или слуги найдут их на берегу, подумав, что их владелец случайно утонул, не справившись с собственным телом в холодной воде. Всё должно выглядеть естественно. Отплывает немного дальше, а затем, неглубоко поднырнув, чтобы можно было в любой момент подняться на поверхность, если начнёт заканчиваться дыхание, всплывает с нужной стороны леса, в зарослях камыша. Если глядеть издалека, для случайного наблюдателя должно показаться, что он погрузился под воду и больше не вынырнул. Трясясь от утренней прохлады, находит спрятанный под кучей мха свёрток. Одевается. Одежда Юнги ему немного тесна, всё же Мин более щуплый и не такой высокий, как он, но это даже к лучшему: будет выглядеть естественнее, словно он — обычный крестьянин или слуга. Завязывает куском ленты небольшой хвост. Теперь его точно не отличить от простолюдина, а затем вглядывается вглубь утреннего леса, так же покрытого туманом. Ему предстоит долгий путь через его чащу до ближайшего посёлка, а оттуда перекладными или пешком до Крейгейла, куда, как он надеется, всё же добрался и Юнги. С этой самой минуты для него начинается новая жизнь. Жизнь без интриг баронессы. Без титулов, статусов и дурацких законов светского мира. А ещё жизнь без того, к кому прикипела его душа, и кого он когда-то так сильно ненавидел, и кого впоследствии так безрассудно полюбило собственное сердце. Без того, кто в этот самый момент мечется по берегу, словно раненый зверь, разбуженный слугами, видящими, как молодой маркиз зашёл в озеро и больше не вышел. Без того, кто, сбросив обувь, бросается в туманную бездну проклятого озера, якобы поглотившую его возлюбленного. Без того, кто, не найдя после нескольких тщетных попыток, воет, кричит и рыдает навзрыд, вцепившись в злосчастную ночную сорочку, оставленную на берегу и всё ещё хранящую его запах. Того, кого слуги силой уводят назад в замок и наблюдают, как их хозяин крушит и ломает всё вокруг себя, словно обезумевший. Чонгук всего этого не знает. Он смело шагает через лес, сжимая в руках кулон в виде сердца, единственное, что он позволил себе оставить в память об утраченном счастье, подгоняемый мечтами о новой жизни, и о том, что поступил правильно. Вот только непреодолимая тоска, вероятно, никогда теперь не уйдёт из его души. Теперь только она и этот кулон связывают его с прошлым. Теперь только они…

***

Две недели спустя. «Крейгейл». Чонгук стоит посреди главной площади городка, в котором прошло его счастливое детство и где похоронена его любимая мама. За тринадцать лет тут всё очень изменилось, словно кто-то вдохнул жизнь в некогда вымирающий городок, в котором проживали одни старики. Теперь же, на удивление парня, улицы были наполнены людьми. По мостовой носилась ребятня, играя в свои незамысловатые детские игры, ездили дилижансы и телеги, наполненные разными вещами, а мелкие лавочники, которых тут раньше не было, предлагали свои товары. Даже какой-то пацан в потёртых штанах предлагал прохожим свежие газеты. В воздухе витает смешение запахов живого города: свежего хлеба, мяса, овощей, лошадиного навоза и дыма из труб домов. Шум площади сливается в какофонию голосов, скрипа телег, ржания лошадей и звона монет. Некогда пустующие дома кажутся жилыми, судя по разбитым возле них клумбам и сушащемуся белью. Тут буквально везде кипит сама жизнь. Среди многообразия новых вывесок Чонгук замечает одну, ту, что прекрасно помнит с самого детства: «Пекарни миссис Смит», откуда, как и много лет назад, бесподобно пахнет свежей выпечкой. Во рту тут же скапливается вязкая слюна от этого аппетитного запаха, и именно туда он и направляется, ведомый лёгким чувством голода и желанием узнать, что же всё-таки случилось с городом его детства, что он так изменился, и добрался ли до него его лучший друг. Это место всегда было центром скопления основных сплетен, и вряд ли с годами что-то поменялась, даже несмотря на все изменения. Да и где ещё узнавать последние новости, как не в пекарне за чашкой ароматного чая. Стоит ему только переступить порог, как его сердце радостно колотится, услышав родной, слегка шепелявый баритон. «Юнги! Добрался!» — проскальзывает успокаивающая мысль в голове. — Ну да, знаете ли, мистер Джонс! Думается мне, что вы мухлюете. — Мин сидит за одним из двух имеющихся столиков у окна вместе с престарелым врачом, вглядываясь в набор карт в своей руке. — Ай-яй-яй, такой достопочтенный человек и оказался шулером, — он раздражённо бросает карты на стол, явно проиграв. — Мне не нравится эта игра. Давайте, научите меня играть во что-то другое. Мистер Джонс по-доброму посмеивается, глядя на бурчащего парня, и Чонгук тоже невольно улыбается. — Я думаю, на сегодня достаточно, мистер Юнги. Идите лучше помогите миссис Смит с тестом. Вечером рабочие пойдут с фабрики и зайдут за свежим хлебом. — Пожилой врач складывает карты в футляр, собираясь уходить. Мин тоже поднимается со своего места, и вот тут-то оба и замечают наблюдающего за ними посетителя. — Чонгук? ЧОНГУК! — наконец поняв, кто перед ним, набрасывается с удушающими объятиями на лучшего друга Юнги. — Ты как тут? Почему? Я так скучал! Так скучал! — Сначала отпусти, — пытается вырваться тот, хотя, честно говоря, он и сам безумно скучал по своему хамоватому слуге и почти брату, — а то я задохнусь раньше, чем успею хоть что-то рассказать. Мистер Джонс слегка хмурится, увидев такое бурное проявление эмоций, но затем его складка меж бровей разглаживается, и он тоже широко улыбается. — Не может быть! Неужели это тот самый сорванец, что таскал мне всю местную живность на лечение? А ты вырос, Гуки, хоть внешне и не особо изменился. Разве что тот яркий блеск любознательности в глазах потух. Рад, что ты не забыл место, где рос. Надеюсь, ты стал достойным человеком? — Да, это я, доктор, — грустно улыбнулся ему в ответ Чонгук. — Были определённые жизненные обстоятельства, способные его потушить. Но вы не переживайте, я справлюсь. А насчёт стал ли я достойным человеком, то мне тяжело об этом судить. Но могу уверить, что у вас будет время это понять, ведь я здесь надолго. В это же самое время из подсобки появляется хозяйка пекарни. Увидев душераздирающую сцену, она чуть не роняет поднос с ароматными плюшками, а на морщинистом лице сияет тёплая улыбка. Сколько бы лет не прошло, но семилетнего мальчишку с яркой белозубой улыбкой и огромными любознательными чёрными глазами, выклянчивающего у неё булочки, помнила всегда. И сейчас она его тоже узнала. — Малыш Гуки? Это правда ты? — шмыгает она носом, утирая вдруг заслезившиеся глаза подолом передника. — Как ты тут оказался? — Я, миссис, — кланяется ей на корейский манер Гук, а затем осторожно обнимает некогда практически родного ему человека. — Прошу вас, не плачьте, миссис Смит. Лучше угостите меня своими замечательными плюшками и чаем. Я жутко голодный и сто лет их не пробовал.

***

После того как они вдоволь наговорились, вспоминая прошлое за чашкой ароматного чая, и Гук выясняет, что пару лет назад старую заброшенную ткацкую фабрику приобрёл некий то ли граф, то ли барон из Лондона, отремонтировал и запустил производство. В городок в поисках работы потянулись люди, иногда целыми семьями, и именно поэтому Крейгейл так сильно изменился. И Юнги отводит Чонгука в место, где сам обосновался. По странному стечению обстоятельств это оказывается тот самый дом, где когда-то он жил с мамой, что, естественно, вызвало в его душе лёгкую светлую грусть по тем временам. Тогда он был беззаботным мальчишкой в поношенных штанишках, и ещё не знал, что его судьба сложится подобным образом. Тогда он был действительно счастлив. — Так, ну а теперь рассказывай, что произошло на самом деле? — Мин усадил парня напротив себя за небольшим обеденным столом, пристально глядя тому в лицо. — В сказочку о том, что просто решил пожить в городе детства, сочинённую тобой для наивных стариков, я не поверю. Чонгук тяжело вздыхает. Скрывать правду от лучшего друга он и не собирался. — Я умер, Юнги! Умер для всех них! И теперь, как бы это не было печально, мы оба будем страдать оттого, что не можем быть с теми, кого любим, — одинокая слеза покатилась по его щеке, и он постарался побыстрее её стереть. Он не будет больше плакать. Ни за что не будет. А вот выплеснуть накопившееся за эти недели очень хочет, и делает это. Он говорит, говорит, говорит. И о том, как узнал о планах баронессы, и том, как подстроил собственную смерть, чтобы никто не пострадал, как долго добирался до Крейгейла практически пешком, а под конец всё же не выдержал и расплакался, хоть и обещал сам себе ещё час назад этого не делать. — Всегда знал, что эта ведьма до чего-нибудь такого додумается. Чтоб её черти в аду жарили! Злобная, ненормальная сука! — сильно злится Мин после услышанного. — И муженёк твой, хоть и признался, что любит тебя, но на деле трус, каких мало. Он всегда был тряпкой рядом с этой сумасшедшей. Лично я удавил бы такую мамашку голыми руками. Но ты не расстраивайся, малыш, теперь у тебя есть я, — он снова обнял всхлипывающего Гука. — Да я знаю это и понимаю, и поверь, я не знаю, что делал бы, если бы не нашёл здесь тебя. Это так тяжело — постоянно вариться в котле собственных мыслей и не иметь возможности кому-то рассказать. Иногда мне кажется, я не смогу этого преодолеть и забыть обо всём, что произошло, тоже не смогу. Ты, как никто, должен меня понимать. Я всё время думаю, как он там. Грустит ли, вспоминает ли, любит ли или, наоборот, злится на то, что оставил его одного. Может, я неправильно поступил? Может, нужно было решить это вместе? Вдруг я просто дурак, эгоист, который так и не смог до конца доверять тому, кто столько времени пытался заслужить это доверие? Не могу перестать об этом думать. Просто не могу, это сильнее меня, понимаешь? Мне кажется, теперь я даже дышать без него не смогу. Когда-то он отравлял мою жизнь, делая в какой-то степени несчастным, затем, наоборот, самым счастливым, а теперь мне кажется, что я умер. Наверное, это глупо, да? — Малыш! Мне очень жаль! Это вовсе неглупо, — с жалостью смотрит на него Мин, у которого и самого мерзостно и пусто на душе весь этот месяц без своего юного любимого графа. Он так сильно виноват перед ним. И он тоже большой дурак, сломавший жизнь тому, кто этого точно не заслуживал. И он тоже смертельно скучает, иногда до такой степени, что хочется лезть на стену или расшибить об неё же голову. Юнги еле-еле сдерживался, чтобы и самому не разрыдаться. — Так, всё! Перестаём рыдать и настраиваемся только на хорошее, — хлопает он по столу ладонью, пытаясь избавиться от хлынувших в голову самоуничижительных мыслей. — Что было, того уже не вернёшь, и нужно смотреть только вперёд, как бы плохо на душе не было. — Не очень-то ободряюще, но, к сожалению, произносить философские, высокопарные, поддерживающие речи Юнги не умел. — Кстати, ты ещё не перестал хотеть стать учителем в обычной школе? Тут как раз одна такая имеется. Учитель Спаркс уже очень стар, и не справляется с кучей мелких оглоедов, внезапно свалившихся на его седую голову, как выражается миссис Смит. Правда, есть мисс Лиззи. Но она девушка хрупкая и утончённая, эти маленькие демоны буквально из неё верёвки вьют. Знаю это, потому что сам помогаю в школе по мелочи. Ты хоть и выделил мне достаточное содержание для безбедного существования, но сидеть без работы не в моих правилах. Особенно, когда такая милая девушка просит. Так что лишние руки точно не помешают. Ну что, ты готов исполнить свою мечту? Чонгук, наконец, улыбается. — С удовольствием, — а затем вдруг заинтересованно сощуривается. — А эта мисс Лиззи красивая? Мне кажется или она тебе действительно нравится? Как-то ты слишком тепло о ней говоришь, — Гук ни за что не осудит друга, если тот заново влюбится, ведь с Чимином им не быть никогда. Но, заметив, как недовольно нахмурился друг, понимает, что сказал что-то не то. — Чего? И совсем она мне не нравится! — цыкает Мин. — Ты же знаешь, что я любил, люблю и буду любить только одного человека — моего маленького графа, даже несмотря на то, что он очень далеко и нам не быть вместе. Я ему обещал, и слова своего не нарушу. А она… Она просто такая беззащитная и доверчивая, словно младшая милая сестрёнка, которую хочется оберегать и которой у меня никогда не было. И вообще, ляпнешь ещё что-нибудь подобное, и я не буду больше с тобой разговаривать. — Ладно, не злись, — слегка пихает в бок насупившегося друга Чонгук. — Я знаю, что тебе так же плохо, как и мне. Лучше расскажи, что там с этой школой? — То-то же! — воодушевляется тот. — Слушай… Они говорят весь вечер и всю ночь обо всём на свете: О Крейгейле, о новой фабрике и её таинственном владельце, что ни разу сам не появился в городке, оставив всё на управляющих, соблюдая полную конфиденциальность, чем подогревал о себе разные сплетни, вплоть до того, что он якобы прокажённый калека и поэтому не появляется на людях. Об утерянной любви, стараясь выплеснуть друг другу всю оставшуюся невысказанную боль, ведь никто не смог бы их понять лучше, чем они могли понять друг друга. О том, что они два глупца, посмевшие влюбиться в тех, в кого влюбляться априори было нельзя, и только под утро смогли уснуть в обнимку на узкой кровати, согреваясь мыслью, что теперь они хотя бы есть друг у друга. И о том, что теперь у них есть мир, где полная свобода и будущее, которое они будут строить сами. А прошлое? Прошлое пусть навсегда остаётся в прошлом!