Не целуй

I don't smoke

Except for when I'm missing you

To remember your mouth, how it

Tasted true

      Панталоне курил.       Курил много и часто.       По утрам его едва ли можно было найти в постели – он предпочитал находиться на балконе, выкуривая одну за другой; днём, после часового обеденного перерыва, он закрывал двери в свой кабинет ещё на полчаса, чтобы выветрить удушливый запах (что порой получалось с переменным успехом); по вечерам, во время поездки до своего имения, выкуривал ещё немного; ночью он просыпался, старался как можно тише выбраться из постели, чтобы не разбудить Дотторе, и пробраться на балкон. Как только возвращался, приносил с собой морозный холод улицы и запах свежести – зубной пасты – через который едва можно было различить смог. Тщательно чистил зубы, но руки выдавали – даже самое хорошее мыло уже не могло смыть эту гадость.       Панталоне честно пытался бросить. Если не ради себя, то хотя бы ради Доктора. Продержался только неделю – после взял новую пачку и поднял руки, мол, "делай что хочешь – это выше моих сил".       Дотторе морщился, злился, даже кричал и угрожал. Через полгода почти смирился. Через год перестал замечать. Через полтора сам вполне добровольно вдыхал запах дыма, с удовольствием прижимался ближе, целовал бледные сухие руки и наслаждался горечью. Через два вновь стал злиться и избегать банкира, раздражаясь от одного его присутствия.       От вечного запаха дыма уже вправду тошнило.       Поначалу пытался вправить мозги этому банкиру; старался понять, почему же никак не получается отучить его. Ломал голову, ломал себя и свои привычки: сводил тактильность до минимума, презрительно фыркал, глядя на новую сигарету. В общем, делал всё, чтобы Панталоне наконец понял, что же его не устраивает.       Но Панталоне лишь закатывал глаза, устало вздыхал, выкуривал на одну больше.

***

      – Опять?       Дотторе тяжело дышал, укрывшись одеялом почти с головой – в комнате невыносимо холодно.       Было тепло, когда Панталоне его обнимал, когда он вбивал его в кровать, когда целовал так горячо, что вот-вот оставит ожоги на губах, на всём лице.       Теперь Панталоне рядом нет, а окно открыто нараспашку. Только смятые влажные простыни, две подушки и Дотторе.       – Снова, – кажется, пытается шутить. Пытается ловко разрядить недовольство Доктора. Не хочет опять ругаться по этому поводу. Даже не хочет курить на одну больше.       Замирает под чужим пристальным взглядом. Чувствует, как два красных пустых глаза впиваются в расцарапанную спину. Хочет поудобнее ухватить окурок пальцами, но чувствует лишь боль – тлеющий фильтр обжигает. Тихо шикает, лишь бы он не услышал. Достаёт ещё одну, уже машинально поджигает и затягивается. Так, чтобы вся горечь добралась до лёгких. Чтобы не чувствовать эту вину, от которой так усердно прячется за никотином.       Легче не становится – причину старается не выяснять.       Почему-то Дотторе даже не чувствует себя преданным. Не чувствует злости, только бесконечную усталость от таких же бесконечных обещаний.       Дотторе уже не кричит, не ругается, не думает. Лишь тяжело вздыхает, прикрывая глаза тыльной стороной ладони. Через мгновение, уже всё решив, садится на кровати и лениво собирает вещи, одевается.       – И куда ты так поздно? – наконец решает обернуться, только чтобы увидеть спину, уже одетую в мятую синюю рубашку. Спрашивает, хотя прекрасно знает, куда же он.       Хочет сделать шаг, остановить, обнять, но не может – видимо, очень замёрз.       Огонёк, выделяющийся среди всей холодной темноты, медленно потухает, оставляя их лишь под лунным светом. Не видят глаз друг друга, но знают, что это конец. Знают, чем это всё должно было закончиться. Знают, что опять повторят.       – Больше не пиши мне, – Дотторе не оборачивается, только прокашливается – голос кажется совсем чужим, совсем тихим и даже немного жалким. Устал. Просто устал.       "Даже в театре нет столько драмы" – думается Панталоне. Не хочет думать, что это действительно может быть конец – хочет только улыбаться. Улыбаться, улыбаться, улыбаться – как тогда, вместе с Дотторе. Когда сидели по ночам, разговаривали ни о чём, целовались просто потому что могли, дарили друг другу мелкие подарки без повода. Когда он чувствовал себя поистине счастливым.       Только отсутствие никотина каждый раз душило, доводило до дрожащих рук и тревоги. Он целовал Дотторе лишь настойчивее, кусая губы вместо сигареты; сжимал его руки, когда свои уже не справлялись с тремором; срывал на нём всю быстро накопившуюся раздражительность, потом крепко обнимал, дрожал, утыкался в плечо и чуть ли не рыдал, умоляя дать поблажку.       Без никотина он был слишком жалким. Не таким, каким хотел быть, когда вырастет.       Дверь за Дотторе закрывается, он берёт на две больше.

***

"Невыносимо только первые месяцы, потом будет легче"

      Дотторе надеется, что это правда.       Для Дотторе первые месяцы тянутся полгода.       Только сейчас Доктор понимает, насколько был важен для Панталоне никотин – у него точно такая же зависимость, только от Дельца. От его сухих рук, которые тот постоянно прячет под перчатками; от его таких же сухих губ, пропитавшихся дымом; от его удивительно мягких волос; от его немного хриплого голоса.       Без Панталоне руки дрожат, тревога с раздражением растут в геометрической прогрессии... Как он не догадался раньше?

Идиот. Придурок. Откровенный мудак.

      От осознания хочется бить кулаками – он это и делает. Страдает ни в чём не повинный стол, рвутся чертежи и документы, пробирки летят на пол. Он вновь кричит, вновь злится, только уже на себя. На свою непредусмотрительность, на такую очевидную глупость.

Этот эгоистичный ублюдок подсадил и его.

      Для эксперимента стреляет одну сигарету у лаборанта, чувствуя себя предателем своих же убеждений и вкусов.       Становится легче, а мысли о Панталоне уходят чуть дальше. Чуть – потому что этот отвратительный запах напоминает о нём. Для чистоты стреляет ещё и у парочки других работников – догадка подтверждается.       Успокаивается медленно, идёт за экипажем лошадей быстро.       Так же быстро вламывается в кабинет Дельца в Центральном Банке – как раз время обеда. Тут же вдыхает едва различимый запах, который так и не успел забыть, хотя с удовольствием бы не вспоминал его всю оставшуюся жизнь. Кого же "его" – Панталоне или запах – Дотторе решить никак не может, поэтому выбирает обоих.       Панталоне лишь удивлённо смотрит на него, раскрывая окно пошире – Доктор надеется, что тот решит изменить своим традициям и всё же выпрыгнет, а не просто оставит кабинет проветриваться. Притягивает его за грудки, поднимает голову, скалит зубы, клювом маски утыкается в кончик носа.       Хочется врезать этому эгоисту, хочется поджечь его волосы, хочется заставить его мучиться, хочется...       Хочется многого, только делает совсем не то. Целует воистину жадно, пытается вдохнуть этот яд поглубже, старается распробовать едва чувствующийся вкус сигарет, маской всё-таки царапает чужое лицо. Почти не даёт времени для передышки между поцелуями, каждый раз абсолютно разными: то нежными, тягучими, то рваными и совсем уж дикими.       Новое осознание бьётся такой же дикой птицей в клетке – практически нет того дыма. Привычного запаха не чувствует, лишь отголоски мятной зубной пасты.       Смотрит в чужие глаза – померкшие, но всё такие же любящие. Любящие больно, вызывая зависимость. Любящие настолько, что он почти бросил.       – Подожди... Стой, – Панталоне тяжело дышит, руками упирается Дотторе в грудь. – Ты... Ты куришь? От тебя пахнет...       В ответ получает лишь бездумный кивок – Дотторе не понимает, когда ошибся. Когда расчёты дали сбой, а Панталоне изменил себе.       Дотторе чувствует на себе взгляд, полный разочарования. Только Делец разочарован далеко не в нём – в себе. В своём эгоизме и глупости.       Сухие губы вновь прижимаются к его, Дотторе, губам, аккуратно сминают, словно извиняются за эту грубейшую ошибку. Так не должно было быть, не должно: ещё немного – и он бы бросил, он бы вернулся к Доктору тем, кого он желает видеть.       Но он жадно вдыхает едкий дым от Доктора, целует руки, не спрятанные в перчатки. Видимо, оставил в лаборатории.       Теперь делить последствия они будут только вместе.