Моё нежное безумие

***

      Ки Хун уверен — его точно приложили головой обо что-то, или что-то приложили об его голову. В висках пульсирует настолько сильно, что эта боль перекрывает всё остальное. Вокруг всё плывёт и кружится, заполненное непонятной дымкой пространство опознать невозможно, даже если бы мужчина прожил здесь всю свою жизнь. Плохо.       Тошнота подступает к горлу, но от слабости и дезориентированности не получается наклониться, чтобы опорожнить и без того почти пустой желудок. Волосы липнут к холодному и мокрому от пота лбу. Да, его точно били. Ощущение это мерзкое, мешающее и без того плохому обзору, а потому Ки Хун тянется рукой, чтобы смахнуть пряди. Пытается потянуться, по крайней мере, — только сейчас понимает, что руки и ноги намертво привязаны к креслу, на которое его усадили.       — Очнулся наконец?       Он лишь болезненно жмурится в ответ. Ки Хун знает этот голос, хотя предпочёл бы никогда не слышать. Даже в таком состоянии он в силах сложить кусочки пазла в одно целое, получая вывод до смешного простой и очевидный: он всё это время обсуждал план убийства ведущего с этим самым ведущим. Если бы не связанные руки, Ки Хун точно бы ударил себя по лбу. В революционеры он заделался, как же!       Поднимая взгляд на столь ненавистную фигуру, он, почему-то, замирает.       Перед ним в точно таком же кресле сидит Ён Иль. Или имя тоже ложь? Впрочем, не это играет главную роль. Мужчина смотрит на него с нескрываемым удовольствием, с каким хищник смотрит на беспомощную жертву. В его руках стакан с — Ки Хун готов поклясться — самым дорогим виски, который только можно представить, а на маленьком столике рядом в пепельнице дымится недокуренная сигарета. Так вот откуда эта дымка.       На нём больше нет той зелёной формы участника, заляпанной кровью. Ведущий, не предавая рабочего образа, восседает на кожаном кресле, как на троне, одетый в ту самую злополучную серую накидку. Плюнуть бы на неё, чтобы испортить идеальность.       — Ён Иль, ты…       — Ин Хо, — перебивает он. — Хван Ин Хо. Будем называть вещи своими именами.       «Вещи, конечно», — про себя язвит Ки Хун, проклиная полицейского, который одной простой фотографией или фактом упростил бы жизнь вообще всем вокруг. Если он выберется… Нет. Не если. Когда он выберется, то точно использует что-то из своей оружейной коллекции, чтобы подпортить слишком модельное личико.       А Ин Хо это затянувшееся молчание не нравится. Ему и разговоры сейчас не по душе. Он битый час сидит прямо напротив Ки Хуна, скуривая сигареты одна за одной, лишь бы не сорваться. Воспользоваться им, когда тот без сознания слишком даже для хладнокровного убийцы сотен невинных, хоть мужчина и почти срывался несколько раз, подходя слишком близко, касаясь слишком интимно.       Ки Хун даже представить себе не сможет, сколько раз эти стены заставали своего хозяина за мастурбацией на одного лишь него. Влечение сводило с ума: чего только стоят кадры со второй игры три года назад. Ин Хо бы душу отдал, если бы такая была, за один только шанс ощутить шершавость и влажность языка Ки Хуна на своём члене. Это, пожалуй, была любимая запись. После завершения игр Ин Хо собрал себе целую коллекцию около-эротических кадров с четыреста пятьдесят шестым, чем откровенно взбесил подчинённых, которым пришлось поднимать многочасовые записи из архива, вырезая каждую секунду с объектом обожания своего господина. Ки Хун не узнает и о мгновенном увольнении пулей в лоб одного из солдат, который по своей неопытности вошёл в комнату ведущего, застав того за самоудовлетворением.       Невозможность приблизиться и прикоснуться сводила Ин Хо с ума до такой степени, что он всеми силами старался быть ближе, дойдя до абсолютно отчаянного решения самому участвовать в играх. Он хотел обладать им, занимать всё пространство вокруг, заменить воздух и самому задохнуться в ответ. Это зависимость, избавиться от которой не хочется.       Глупая, глупая детская наивность, так сильно притягивающая к себе. Она доводит до истомы, заставляя впиваться в подлокотники кресла так, что кожа на них сдирается. Не посчитать, сколько кресел Ин Хо поменял за эти три года. Не посчитать, сколько раз возвращался к повтору одних и тех же моментов, лишь бы вновь увидеть такое родное и манящее лицо. Он бы кончил на него, перемешивая сперму со слезами Ки Хуна, но одна только мысль об этом отдаётся болью от давления в одно мгновение ставших такими тесными боксерах.       И сейчас Ин Хо сходит с ума лишь больше: его наваждение, такой беспомощный и связанный, смотрит на него потерянным и злым взглядом. Он полностью в его власти без шанса на сопротивление. Мужчина готов сорваться, сожрать, не оставить и мокрого места, но старается держаться хотя бы для поддержания хладнокровного образа. Оттого он медленно поднимается, вальяжно приближаясь, чтобы вызвать больший страх.       Ки Хун наконец фокусируется на нём, когда Ин Хо подходит вплотную, цепляя пальцами чужой подбородок, чтобы заставить смотреть на него снизу вверх. До одури возбуждающе. А затем мужчина присаживается на корточки между ног Ки Хуна, отбрасывая мешающуюся чёлку. Он кладёт ладонь на щёку, оглаживая острые от многолетнего стресса черты лица, но в ответ получает укус.       — Непокорный? Глупо в твоём положении.       — Только посмей, я тебя убью.       — Обязательно. Не забудь только вновь поведать мне весь план.       Ответа не следует. Ин Хо думает, что в их ситуации так даже лучше — все слова следует сказать потом, ведь ни одной минуты не хочется терять, когда в его руках абсолютная власть над единственной ценной душой.       Он не церемонится: привстаёт, раздвигая чужие бёдра своим коленом, а затем жадно припадает к шее, то ли целуя, то ли облизывая. Появившаяся ощутимая дрожь Ки Хуна вызывает в нём восторг, Ин Хо с остервенением пожирает голые участки, чередуя укусы со своеобразной нежностью. Отчего-то в голове начинают всплывать все моменты, когда кто-то был слишком близко к четыреста пятьдесят шестому, касался, разговаривал, заставлял улыбаться. Не ему, не Ин Хо. И от этого осознания всякая адекватность испаряется. Он ревновал его внимание даже тогда, когда был рядом, что уж говорить о всём остальном времени. О, как же Ин Хо наслаждался каждой смертью хоть немного близкого к Ки Хуну человека, как сладко было сокращать число этих людей. Как гадко понимать, что о них он до сих пор думает больше, чем о том, кто сейчас скользит рукой под резинку его нижнего белья.       Больно. Неправильно. Если и обладать, то полностью. Чувство ревности захватывает настолько, что Ин Хо сам не замечает, как сантиметр за сантиметром покрывает кожу алеющими засосами. Да, именно. Каждый должен знать, кому принадлежит Ки Хун, пусть все солдаты и так наизусть вызубрили его личное дело по приказу начальства.       Но одной только шеи мало для того, кто днями и ночами грезил вдыхать запах его кожи, смешанный с телесными жидкостями после секса. Ин Хо отрывается от красно-бордовой картины, любезно оставленной им вплоть до ключиц, тут же жадно целуя. Ки Хун мычит, сопротивляясь, пытаясь вжаться головой в спинку кресла, отдалиться, сжать губы, но ослабленное тело не справляется с тем напором, с которым Ин Хо размыкает его рот, нагло и собственнически проходясь языком. Крышу сносит окончательно. Он почти задыхается в этой близости, в этом поцелуе, о котором думал почти три года. Ин Хо ненавидит не получать то, что он хочет, а потому сегодняшняя ночь исполнит грязный замысел безумца.       Мозолистая ладонь скользит по члену Ки Хуна, нарочно проходясь по головке. Как бы он ни брыкался — тело на Ин Хо реагирует более чем активно, вызывая в последнем непередаваемые чувства, выливающиеся в оскал. Четыреста пятьдесят шестой может делать и говорить что угодно, но отрицать его, пусть и небольшую, симпатию, будет откровенной глупостью для обоих. Ин Хо стал целью, заполняющей жизнь и мысли, Ён Иль стал надеждой и претендентом на безоговорочное лидерство: всё вместе это выливается в смесь, против которой у Ки Хуна нет шансов.       — Это извинения за удар по голове, — полушепчет Ин Хо, нехотя отстраняясь от поцелуя, чтобы вновь оказаться у самых ног мужчины.       Тот не успевает ничего понять — лишь судорожно вдыхает, ощущая, как по члену широким мазком скользит горячий язык. Мир перед глазами начинает плыть сильнее. Ин Хо не медлит, заглатывает почти полностью, двигаясь в понятном ему одному ритме. Не сказать, что личный минет входил в его обязательные желания при подобной встрече, но поменяться позициями они ещё успеют, сейчас же хочется испробовать Ки Хуна на вкус во всех проявлениях. И, пусть сильной вины он не чувствует, извиниться за негуманный способ заставить его лишиться сознания.       Симфония из вздохов заполняет комнату, но беспокоиться о слышимости незачем, стены со звукоизоляцией не пропустят ничего, что Ин Хо хотел бы оставить только между ними. В полутьме момент кажется ещё более интимным, хотя куда уж интимнее, когда ты стоишь на коленях с членом во рту. Мысли эти улетучиваются так же быстро, как ускоряется сам Ин Хо. Долго затягивать не хочется, у него ещё есть невыполненные пункты плана, без которых ночь не закончится, а потому, чувствуя напряжение в каждой мышце Ки Хуна без возможности пошевелиться и слыша его сдавленные полустоны, мужчина начинает работать губами и языком усерднее.       Он бы мог завершить начатое руками, почувствовав, что Ки Хун близок к концу, но откровенно пошлое желание вкусить не даёт покоя настолько, что Ин Хо не только позволяет кончить ему в рот, но и сглатывает, переводя дыхание. Пора переходить к остальным целям.       Он снимает свой серый плащ, отбрасывая тот подальше, а сам, не задумываясь, возвращается к Ки Хуну поцелуем. Последний морщится от смеси вкуса собственной спермы со слюной, но уже не сопротивляется. Мерзость граничит со страстью и проигрывает ей этот бой. Возможно, с ума начинает сходить не только ведущий.       Ин Хо, пользуясь моментом, не отрываясь, развязывает узлы на руках и ногах Ки Хуна, проводя по отметинам руками. Пусть их оставил не он сам, но очередное доказательство доминирования вызывает внутри новую волну страсти. В ней и задохнуться станет отличным концом, вот только слишком рано.       Он скидывает на пол верёвки, прекрасно зная, что Ки Хун никуда не сбежит. В нём сейчас главенствует слабость, не позволяющая сделать и пяти шагов, не запутавшись в своих ногах. Про себя Ин Хо отмечает, что своим ртом лишь больше способствовал беспомощности, и от этого становится восхитительно приятно.       Он подхватывает Ки Хуна под бёдра, не размыкая жадного поцелуя. Губы после столького времени уже горят, но это распаляет обоих только сильнее, отчего Ин Хо даже начинает торопиться, предавая прошлые мысли о поддержании образа. О каком образе может идти речь, когда запретный плод буквально в его руках? Кусай, упивайся соком, ешь до сердцевины, не оставляя ни единого кусочка, а затем повторяй заново — не исчезнет ведь.       Ки Хун спиной ощущает, как падает на диван, стоящий неподалёку от прошлого кресла. Неужели ведущий не может позволить себе нормальную кровать? Задай он этот вопрос — точно получит наказание, а в нынешнем положении провоцировать никак нельзя. Ин Хо же думает о том, как он вообще может хотеть кого-то больше, чем Ки Хуна, что лежит под ним.       Обхватив тонкие от худобы запястья над чужой головой, Ин Хо наклоняется к его лицу максимально близко, как только может. Так всю картину видно гораздо хуже, но избежать взгляда не получится. В глазах напротив видны еле-еле блестящие в тусклом освещении слёзы, воплощающие боль, беспомощность и осознание того, что главного врага больше не хочется убить. Его просто хочется.       Ин Хо снимает одежду сначала с себя, нарочно заставляя Ки Хуна смотреть на своё тело и неаккуратный шрам от выстрела на плече, а затем переходит к четыреста пятьдесят шестому, смакуя вид каждой оголённой части, которую он не мог видеть в записях камер. Он никогда раньше не знал, как выглядит его торс и готов поклясться — за эти три года он стал более подтянутым, чем был раньше. И всё ради него одного.       Не оставив на Ки Хуне ничего, кроме своего всепожирающего взгляда, Ин Хо принимается изучать его тело не только зрительно, но и на ощупь. Скользит по рёбрам, лижет по груди, спускается к животу, касаясь кожи. За каждого, кто мог видеть это произведение искусства до него. Он похож на зверя, дорвавшегося до своей добычи после сотен неудачных охот: такой же ненасытный и рьяно ограждающий от остального мира, пусть никто сейчас под страхом мгновенной смерти не посмеет войти в комнату начальства. Но ему всё равно мало.       Как нельзя выпить океан — Ин Хо не сможет полностью насладиться Ки Хуном, ему не хватит и ещё одной жизни на то, чтобы опробовать каждый вариант. Стоит начать хоть с чего-то.       Оторвавшись от зацеловывания, Ин Хо переворачивает мужчину на живот, подтягивая его ноги так, чтобы обеспечить себе удобное проникновение. От одной только мысли он возбуждается так, что член, твердея, упирается головкой в живот. Так бы и вошёл, заставив Ки Хуна закричать от боли, теряясь в собственном не восстановившемся теле, но отчего-то сначала вводит два пальца, изучая реакцию.       И Ки Хун поддаётся. Не идёт в руки на растерзание добровольно, но и не пытается сбежать. Может быть, это простое смирение, может быть — подпись в собственном свидетельстве о смерти от рук того, кого в своих лучших снах душил до смерти или делал решето, используя весь арсенал оружия. Он старается об этом не думать.       Ин Хо в своих действиях лишается всякой нежности. Он сгибает и разводит пальцы так, чтобы нарочно получить больше судорожных вздохов от Ки Хуна. И, признаться, тот держится куда лучше, чем он мог себе представить, подавляя откровенные стоны. Ин Хо такой расклад даже нравится — услышать всю громкость голоса хочется не от рук.       Решив, что проделанной подготовки ему вполне достаточно, Ин Хо достаёт презерватив и смазку. Первый — потому что не успел взять у Ки Хуна нужные анализы, вторую — потому что мужчина нужен ему целым ещё долгое время. Обидно будет травмировать окончательно в самом начале, пуская все многолетние усилия коту под хвост.       Вот только дальше Ин Хо любезничать не намерен — входит резко, сам теряя самообладание от ощущения того, как Ки Хун сжимается вокруг его члена. Он и представить не мог, что это будет ощущаться настолько хорошо. Сам Ки Хун всё же не сдерживается, выкрикивая что-то нечленораздельное. Ин Хо готов кончить уже от этого.       Первый раз он толкается на пробу, изучая ощущения, затем же ускоряется, сменяя случайные движения на, пусть и хаотичный, ритм. Звук шлепков тела о тело перемешивается с судорожными вздохами обоих. Мужчина кладёт руку на чужую поясницу, заставляя Ки Хуна прогнуться сильнее. Ин Хо практически отключается от реальности под действием ощущений, но дрожащие от слабости колени Ки Хуна заставляют концентрироваться хотя бы на поддержании его положения. Весь мир уходит на второй план.       Ин Хо мысленно ликует от того, что внутри Ки Хуна он точно первый. Он знает. И это затмевает любые собственнические мысли из прошлого — он победил, какими бы взглядами другие не смели на него смотреть. Забываясь, Ин Хо ускоряется лишь больше, возвращаясь в сознание только тогда, когда понимает, что совсем близок. Это кажется даже обидным: так долго ждать первого раза и кончить быстрее обычного из-за эмоций и ощущений, но мужчина быстро отметает это в сторону. Никто не ограничит его в количестве раз, а значит, что впереди есть бесконечность, наполненная их близостью. Безумным сексом двух практически безумных мужчин.       Ин Хо кончает первым, чуть отстраняясь назад, Ки Хун кончает практически следом. Говорить ничего не хочется, сейчас даже самый серьёзный в привычной жизни ведущий выразит свои эмоции разве что только матом.       Передышка длится недолго, от силы пару минут, чтобы привести диван в относительный порядок и сменить позу — затем всё продолжается вновь. Так проходит оставшаяся ночь.       Ки Хун, в силу физического состояния, от усталости отключается после всех не поддающихся счёту раундов, Ин Хо же мысли не дают уснуть спокойно. Он оставляет мужчину на диване, будучи полностью уверенным, что ближайшие несколько часов он будет спать, а сам уходит на кресло. С тихим стуком бьётся стеклом о стекло графин с виски и стакан, чиркает зажигалка. На улице, наверное, уже рассвет, с острова он всегда бесподобен. Вот только смотреть на него совершенно не хочется.       Всё внимание Ин Хо сейчас приковано к одному единственному человеку в комнате, даже не подозревающему, скольких сил стоило привести его сюда. Он делает затяжку, смахивая пепел и выдыхая густой дым. Спокойно. Без слежки, без надоедливых новичков-солдат. Только он и его безумная мечта, ставшая реальностью.       — Кровать, всё же, стоит купить, — завершает Ин Хо, занося покупку в список дел для подчинённых. Пусть поработают.