Так близко и так далеко

За свою жизнь Ниган напяливал щегольский костюмчик трижды: на свою свадьбу, чтобы тещу удар не хватил, на похороны отца и на одну из тех поганых благотворительных пирушек на работе Люсиль, где важные шишки мерились членами, гадая, кто сколько деньжат отстегнет всем этим несчастным, о которых через минуту никто уже и не помнил.    По правде говоря, он ничуть не сожалел, что вся эта ересь филантропов, все запонки из хрен-знает-скольки-каратного золота, все светские гулянки давно покатились к чертям собачьим. Не то чтобы Ниган не ценил стиль и хорошую вечеринку, но у него, так сказать, были свои критерии.    И чего уж точно не было в списке, так это прибабахнутого карнавала ее высочества Хуаниты Санчез с акробатами, винным фонтаном и расставленными по Содружеству манекенами, наряженными, как хреновы танцовщицы бурлеска.    На днях Принцесса притаранила к Нигану всамделишный смокинг. Ей, в одиночестве росшей бог знает где и всю жизнь мечтавшей закатить вечеринку с голливудским размахом, выпал-таки шанс, и она, с ее же слов, быстрее села бы голой задницей в осиное гнездо, чем упустила его.    Девчонка собиралась отмечать день рождения. Назвала друзей, как будто то было очередное воскресное барбекю и в мире все шло своим чередом, заставила своего Кинг-Конга и еще нескольких альтруистов разыскивать блестящие, как бритые яйца, наряды, всякие бриллиантишки и музейные безделушки тысячелетней давности.    Сама кроила, шила и наклепала десятки экстравагантных вещичек, одна долбанутее другой. И, само собой, собрала целую армию энтузиастов с главным массовиком-затейником во главе. Король знал толк в зрелищах, в этом они были похожи, но все это шоу а-ля хренов «Мулен Руж» даже Нигану виделось чертовым цирком — и это после всего, что сам он вытворял сперва в Святилище, а затем на сцене этой суки Дамы.    Только вот девчонка ему нравилась. Таких заводил, как она, в их паршивом мирке почти не осталось. Она любила людей, любила почесать языком. Ниган уже и не помнил, каково это — поговорить с кем-нибудь по душам. Мотоклубы, бейсбол, сумасшедшие места, где им приходилось бывать.    Раньше они постоянно говорили с Энни, ночами напролет, пока их сын лежал между ними, ворочался во сне, прижимаясь то к нему, то к ней. Вообще-то, у них толком не было ничего общего, но она умела слушать как никто другой и всегда знала, что сказать. С ней Ниган был как на исповеди, он никак не мог остановиться, а она и не просила.    Он гадал, как все это было бы с Мэгги. Разговоры о бессмыслице, смех в ночи. Он выучил ее привычки, знал, как она двигается, как убивает, как дышит. Запомнил, что она делала, когда злилась, когда задумывалась о чем-то своем, когда так сильно нуждалась в том, чтобы кто-нибудь вступился за нее, оказался рядом.    Но в то же время, осознал Ниган, он ни черта о ней не знал. Довольствовался обрывками разговоров, чужими историями. Стоило Мэгги открыться ему, поделиться прошлым, высветить уголок сердечной тревоги, редкой радости, как она тут же сворачивала лавочку, как будто разговоры о собственном детстве и мечтах маленького Хершела были какой-нибудь государственной тайной.    Он по пальцам мог пересчитать дни, когда Мэгги говорила о себе или спрашивала что-то о нем. А Нигану было что рассказать, он, блин, этого хотел. Слишком мало теперь было хороших бесед, а хороших собеседников и того меньше.    Так что да, он обожал Принцессу. Она была чумовой девицей. Читала книги задом наперед, горланила его любимые песни после бутылки джина и всегда строила с Джошуа наполеоновские планы, чтобы отвлечь его от вопросов, которые он не решался задать.    Вот почему без малого через двадцать лет после того, как старый мир покатился к херам, Ниган вырядился, как Крестный отец, и явился на очаровательный праздник жизни, где выжившие в блестках и перьях пили коктейли всех цветов радуги и глазели на акробатов так, будто за стенами их ждала чертова страна чудес.    Но не только из-за симпатии к девчонке он ввязался в эту вакханалию и даже поиграл в джентльмена с парой полуголых дамочек — местных матерей-одиночек, которые вертели хвостом с его первого дня в Содружестве, таская ему запеканки и предлагая приглядеть за Джинни и Джошуа.    Нет, он знал, что Мэгги будет там. Они с ней не виделись с той лютой поездочки, когда спасали детей, которые, как выяснилось, и не нуждались в спасении. Сидели себе на крылечке плечом к плечу, хихикали и, задрав головы, искали созвездия.    Ниган давненько их такими не видел: дети как дети, счастливые и свободные. Да, угнали байк, завалили нескольких мертвяков, шишек набили, но улыбались во все тридцать два и мололи языком, как подростки в школьной столовой.    Мэгги с порога всыпала им по первое число. В общем-то, заслуженно, но Нигану все равно стало жаль малышню. А потом пацан решил поборзеть. Обрушил на мать свою пубертатную жопастость, повесил на нее всех собак и напоследок приплел папаню, да так, что Ниган и тот своим ушам не поверил.    Не то чтобы парень был не прав, но Ниган, будь его воля, хорошенько выпорол бы щенка за то, как тот разговаривал с матерью. Бог свидетель, ему пришлось знатно постараться, чтобы не схватить маленького засранца за шиворот и не укоротить ему хвост.    Но вся эта грызня и без его вмешательства была тем еще плевком в лицо, поэтому он подождал, пока все уляжется, потолковал с пацаном, потом с Джинни, накашеварил детворе похлебку и всю оставшуюся ночь поглядывал на стоящую настороже Мэгги, которая то и дело вытирала глаза, думая, что никто ее не видит.    Такое, даже если постараешься, не придумаешь: она послала его на хер, а у него на душе кошки скребли от мысли, как она там.    Он поискал Мэгги в толпе. Люди были повсюду: объедались трехъярусными кремовыми тортами и лимонными пирожными, танцевали под шатром из гирлянд, вспоминали былое.    Промелькнула пара-тройка знакомых лиц: Доктор Всезнайка в сумасбродном пиджаке, девчонка-журналистка, вооруженная фотоаппаратом, король в толпе циркачей.    Потом Ниган увидел Кэрол. Она стояла в стороне, на благоразумном расстоянии от всей этой беспощадной фантасмагории, и разглядывала мараскиновую вишенку на верхушке шоколадного кекса. Когда Ниган подошел, Кэрол как раз закинула вишенку в рот.    — Ну, будь я проклят, если это не ее экс-величество собственной персоной! Должен сказать, выглядишь неплохо.   Кэрол бесстрастно оглядела его с ног до головы. Да, малость засмотрелась на улетный костюмчик мафиози, но не подсластила ему пилюлю любезным словом.    — Не увлекайся, Ниган.    — Я? Никогда. Веду себя как ангел. Видишь вон того монструозного предвестника сахарной комы? Да-да, этот красавчик — моих рук дело. Настолько сладкий, что от одного кусочка жопа слипнется так, что монтировкой не раздерешь. Все для нашей именинницы.    — Так ты теперь кондитер на полставки? Вот это уже страшно. Тесто небось раскатывал битой.    Ниган усмехнулся:    — О, это ты зря, Кэрол. Я тут, значит, горбачусь на кухне, веду себя прилично, а ты бьешь меня прямо по шарам. Некруто.    Она обернулась к нему, невозмутимая и благодушная. Спросила:    — Ниган, какого черта ты тут делаешь?    Он улыбнулся, на этот раз со всем удовольствием, и пристроился рядом, теперь глядя вперед, точно на гуляк. Прямо по курсу дамочка с буферами навыкат заграбастала в свои паучьи лапы Гейба, и Нигана это страшно развеселило.    Вот он, славный Отец Габриэль с его жутковатым белым воротничком и пугающим до усрачки глазом полудохлой рыбешки, оплот нравственности и морали, держится молодцом и ведет беседу точно с выдающимся носом соблазнительницы — не выше, не ниже.    Ниган вдруг подумал, нет ли в местных харчах какой-нибудь экзотической хренотени, которая вскруживает головы всем этим бедолагам, а потом — как сильно им придется потесниться через девять месяцев.    — Ну, Кэрол, не в бровь, а в глаз. Вообще-то, я кое-кого ищу.    Он повернулся к ней, и с минуту они просто смотрели друг на друга. Потом Кэрол спросила:    — Могу я дать тебе совет? — вот только это был не вопрос, а попытка его прижучить.    Ниган отлично знал, к чему она клонит. Признаться, он даже удивился, что она не приперла его к стенке в тот же день, когда он со всеми своими монатками под мышкой шагнул на обетованную землю, именуемую Содружеством.    — О, не стесняйся. Я весь внимание.    — Почему бы тебе не остепениться? — предложила она без всяких предварительных ласк. — Знаешь, корни пустить, хоть раз построить что-то нормальное. Сиди себе и дальше на ушах у всех этих глядящих тебе в рот девиц из клуба «Цветы и садоводство», покупай детям мороженое, слушай Спрингстина. Понимаешь, Ниган? Наслаждайся. Но для этого перестань гоняться за невозможным.    Вот так, в самые бубенцы! Ниган ухмыльнулся:    — Ты это о чем-то конкретном? Или эта твоя мудрость такая же универсальная, как пульт от телевизора?                                                                                            — Ты прекрасно знаешь, о чем я.    — Правда? Потому что я так не думаю. Может, просветишь меня?    Тут Кэрол улыбнулась ему, как снисходительная тетушка улыбается бестолковому ребенку.    — На что бы ты там ни надеялся с Мэгги — забудь. Этого не будет. Не так, как ты хочешь. Она прошла через такое, что многим и не снилось, и почти все из этого связано с тобой. Прошлое никуда не денется, и, если будешь и дальше ходить за ней по пятам, так навсегда и останешься ее сподручным мальчиком для битья. Но ведь ты и сам это понимаешь.   Вот она, его любимая убийца настроения! Огрела правдой и как ни в чем не бывало вернулась к своему кексику.    — Ну, Кэрол, не знал, что ты у нас теперь предсказываешь судьбу. У тебя там где-то припрятан хрустальный шар? — весело спросил он, не выдавая холодка, который зародился где-то в яйцах и теперь подбирался к животу.    Кэрол хорошенько наступила на больную мозоль, хотя Ниган сомневался, что она в самом деле представляет, какую взаимную игру на нервах они вели с Мэгги и что все равно держало их вместе. Вопреки здравому смыслу или благодаря ему, Ниган не знал, но нож всегда был у нее, а он продолжал говорить ей, где резать.    Вот что было между ними. Все самое худшее.    — Ты сам хотел знать, что я думаю. Может, ты и залез ей под кожу, но это не значит, что там есть место для тебя.   Ниган улыбнулся, и улыбка эта была убийственной, сияющей на его лице, как белый вращающийся круг ножей.    Да, они с Мэгги, их беспорядочный, патологический союз родился из худшего, под звуки ее горя, истошные и непрерывные, под свист нагого лезвия, под боевой марш ее сердца, но он проделал путь наверх из самых черных, забитых дерьмом адских кишок и не сомневался, что у них может быть и все лучшее. Со временем.     — Видишь ли, — сказал он Кэрол, — в том-то и дело. Обожаю женщин, которые могут надрать мне задницу семью разными способами за неделю. Прямо моя ахиллесова пята. Называй меня мазохистом.    — Просто не забывай, кто ты, Ниган. И кто она. Иногда, в конце концов, это все, что имеет значение.   — О, я не забуду.    Он вдруг вспомнил слова, которые Хершел бросил своей матери тогда, на просоленном берегу Атлантики, позеленевшем от толстых, как пожарные шланги, водорослей.    Ниган запомнил эти водоросли, перекрученные, напомнившие ему щупальца похотливых инопланетяшек из тех порнокомиксов, которые многие дети читали ночами, пока никто не видел.    Он знал, что Хершел прятал несколько выпусков в ворохе своих трусов, в этом безопасном мальчишеском месте, куда мать точно не сунулась бы.    Когда-то Нигану тоже было семнадцать.    Пацан давно уже не был ребенком, уж точно не в этом дивном новом мире, но в минуты словесной перестрелки смотрел на Мэгги глазами маленького обиженного мальчишки, который хотел, чтобы взрослые наконец-то его услышали.    Обычно неразговорчивый и угрюмый, в этот раз он разошелся не на шутку. Изливал нерастраченную злость, всаживал в мать слова-пули, как в тренировочного манекена, пока она, пораженная, смотрела на него в ответ.    «Все всегда сводится к нему! К отцу! — горланил он. — Ты никогда не прекращаешь говорить о нем, как будто он был идеальным, как будто он все еще где-то здесь! Но он мертв, мам! Его нет! И, может быть, если бы ты перестала жить прошлым, ты бы это поняла! И ты бы прекратила вести себя так, будто важен только он, только то, что ты потеряла!»   Ниган запомнил эти слова, честные и жестокие. Позднее он не раз прокручивал их в голове, думая о ребенке, вскормленном ненавистью к убийце своего отца, но в юношеской обиде возненавидевшем всех остальных. Думая о Мэгги и о том, что он у нее забрал.    Не только мужа.    Гленн Ри был снежным комом, ставшим лавиной, которой некуда было сойти и которая год за годом затягивала в воронку холодности и отчужденности все хорошее, что у всех них осталось.    «Кто такая Мэгги?» — спросила его Энни однажды на крыше Ривербенда, куда посреди ночи он сбегал из их постели, борясь со снами, которые не хотел видеть.    Ниган решил, что пробормотал ее имя как раз во время одного из таких снов, и ему стало стыдно.    Он почему-то вспомнил Джанин, хорошенькую подружку Люсиль, с которой в детстве та пила чай из фарфорового сервиза в игрушечном замке на идеально ровной лужайке родительского особняка и которая годы спустя с радостью прыгнула к нему в постель.    Мэгги не была такой, как Джанин. Женщин, подобных ей, Ниган никогда не встречал.    Она была собой, удивительной, даже когда все, что он в ней знал, было сердечной болью и войной.    Но тогда, стоя на пороге нового дня рядом с женщиной, которой он не заслуживал, но которая все равно согласилась стать его женой, он хотел думать о будущем.    О той жизни, где будут они и их ребенок, какая-нибудь небольшая общинка на юге, подальше от Вирджинии и всех ее чертовых демонов, честные разговоры, секс по утрам, разбросанные по ковру кубики с буквами алфавита («Это буква „м”, малыш. Как „молоко”, как „мышь”. Как „Мэгги”»).     Где не будет Александрии, и костей Святилища, и этой невозможной вдовы, которая в его снах держала его на мушке, а потом…    Кто такая Мэгги?    — Иди, найди ее, — голос Кэрол вернул его в настоящее, и в этом настоящем Мэгги была той, с кем они изжарили Большое яблоко и могли завоевать весь гребаный мир, если бы захотели.    В этом настоящем Ниган знал, что ее зубы острые, губы мягкие, а тело — как звездная карта из Музея авиации и космонавтики, в который он любил ходить мальчишкой. Это знание, эта близость была безумием.    — Но не говори потом, что я тебя не предупреждала.   — Да, да. Если увидишь меня с фингалом под глазом, будешь знать, как все прошло.   — Или с чем похуже. Но ты это переживешь. Ты как таракан, Ниган. Все переживаешь.    Он усмехнулся, хотя голова у него стала еще тяжелее, чем была. В Содружестве, в этой сладкой утопии, полной всего лучшего, что было в прежнем мире, Ниган все время думал о том, что стало бы с его семьей, если бы он убедил Энни остаться, растить сына здесь.    Солдатики в чумовых скафандрах имперских штурмовиков, решившие поиграть в истребителей в Ривербенде, никуда не делись и после кончины крошки Памми верно и преданно служили порядочному-и-справедливому-храни-его-господь Иезеекилю, и то была убедительная причина убраться из этого постапокалиптического рая к чертовой матери.    Но они могли обосноваться в Александрии, прямо под носом у объявившегося через годок Рика Граймса, или в Оушенсайде, или, что уж там, в самом Хиллтопе, где окна их с Энни комнаты обязательно выходили бы на могилу Мистера Совершенство, чтобы Ниган, доставая сына из кроватки, всегда вспоминал, что сделал.    «Вот там, приятель, трактор, а это лошадка, а вон под тем холмиком лежит дядя Гленн. Он как Всадник без головы, ведь голову эту я ему раздолбал так, будто это была гребаная пиньята».    Ниган должен был подумать о своем ребенке. Они оба должны были, но Энни думала о солдатах, а он о Мэгги, поэтому они ушли.    Когда он снова взглянул на Кэрол, заметил, что ее уже рядом не было. Остался только запах сухих духов, напомнивший ему о жарком кинозале, где они с Люсиль смотрели все новые ужастики с одержимостью подростков и где он сделал ей предложение, подкупив киномеханика, чтобы во время титров тот включил их любимую песню.   Ебись оно все конем! Все в этом чертовом месте бередило старые раны, и это сводило Нигана с ума.    Он нашел выпивку, отделался еще от нескольких прилипал и уже было собирался убраться восвояси, чтобы провести сносный вечер с собственной рукой, аккомпанируя чертовке Джоан Джетт, когда в конце главной улицы заметил Мэгги.    Сперва решил, что обознался, только вот правда была в том, что он узнал бы Мэгги, даже если бы пришлось искать ее вслепую.    Изумление сменилось недоверием, затем осознанием, что теперь-то уж точно придется отдать Лидии свой лучший нож. Потому что Мэгги, едва ли не самая практичная женщина из всех, кого он знал, все-таки принарядилась, да так, что один особенно впечатлительный экземпляр, ведущий с ней бог знает какую беседу, уже успешно накапливал материал для того порнофильма, который прокручивался у него в голове.    Нигана это жуть как повеселило, и, будь он в другом настроении, точно постоял бы в сторонке и подождал, когда же Мэгги все это взбесит и она хорошенько отбреет бедолагу.    Ей-богу, парню бы дать слюнявчик или еще какую хрень, пока он не напускал слюней прямо ей в декольте.    Не то чтобы Ниган с чего-то решил, что Мэгги немило мужское общество и у него, не приведи господь, больше шансов, но он повидал достаточно незадачливых ухажеров и знал, когда лучше перестать катить к даме яйца и с достоинством уйти. Ну, в большинстве случаев.    Он все пытался осмыслить элегантное красное безобразие с будоражащим разрезом на бедре, губную помаду, этого стойкого часового женских чар, неожиданную утонченность, когда в памяти вновь сложился кое-какой другой эпизод их с Мэгги очаровательного дорожного рандеву.    Вот она: набросилась на него, точно гребаная пантера, а потом по-свински дала заднюю, но — каков сюрприз! — не раньше, чем пустила его в ход, как какой-то хренов дилдак из тайной коробки с миленькими девчачьими погремушками.    Ниган бы восхитился ее находчивостью, да только слишком хорошо знал, что Мэгги спланировала бы всю эту антиоргазмию разве что в самом кошмарном сне, и почему-то это вызывало у него еще больше раздражения.    Так что нет, он вовсе не собирался спасать ее от пожирателя сисек. Он хотел ее разозлить, так, чтобы во всем чертовом мире не хватило глубоких вздохов, чтобы сдержать ее гнев, так, чтобы сам воздух раскололся от той страстной злости, с которой она смотрела на него и снова и снова жалила его губы.    Но еще больше он хотел украсть ее, эту воинственную женщину в платье тоньше сигариллы, с вульгарной пирушки, для которой она была слишком хороша, уложить где-нибудь под звездами и зацеловать до умопомрачения.    Может, он и правда был мазохистом.    — Ну, смотрите-ка, как уютно вы тут стоите. Можно я вклинюсь? Хотя, знаете, забудьте. Обойдусь без разрешения, — промурлыкал он, явившись, как черт из табакерки, и застигнув врасплох и Мэгги, и лысоватого донжуана. Несчастная розочка в петлице, наверное, засохла еще до того, как этот Ромео успел открыть рот.     — Ниган, — Мэгги обернулась, и в ее голосе он не без удовольствия распознал грозное предостережение.    Только вот Ниган ничего не мог с собой поделать: его рука уже ухватила ее за талию, примостилась на животе так, что любой, кто их не знал, мог углядеть некоторые естественные последовательности.     — Да-да, это я. А этот сердцеед?    — Я…    — Уже уходишь? Черт, какая жалость! Но не слишком торопись, приятель. Я слышал, тут есть один торт — пальчики оближешь. Влажный, воздушный, наверное, самое вкусное, что попадет тебе в рот сегодня вечером — если, конечно, у тебя на примете нет ничего получше. Но, судя по разговору, — вряд ли, — улыбнулся Ниган и ощутил, как Мэгги налегла ему на ногу своим каблучком — сильно, но он это стерпел.    Глянул на парня со всей доброжелательностью, на какую был способен, и тут-то заметил, что шея у того пошла пятнами от жгучего стыда. Бедняга!    — Иди, иди, дружище. Возьми себе кусочек. Ты заслужил.   На свою мишень амурчик больше не смотрел.    — Эм… Рад был познакомиться, Мэгги. Заглядывай на пасеку, если будешь в наших краях, — рассеянно пробормотал он и удрал еще до того, как Мэгги успела ему ответить.    Тогда-то Ниган наконец высвободил ногу и с трудом удержался от желания ее потереть. Даже не сомневался, что Мэгги протаранила ему ботинок, но нет: тот был целехонек, а вот нога заныла так, будто в нее всадили гигантскую десертную шпажку.    — Какого черта ты делаешь? — взбеленилась она.    Ниган хмыкнул:    — О, не благодари. У парня был такой видок, будто в ложбинке между твоих грудей он рассчитывал найти Белого Кролика.    — Не твое дело, кто где кого хочет найти, Ниган.    — Да я тебе услугу оказал. Избавил от лекции о пестиках и тычинках.    — А может, я хотела поговорить с ним? Может, он мне понравился? Ты об этом не подумал?   Ниган глянул на нее. Выглядела Мэгги именно так, как он и надеялся: словно могла зарезать его без ножа. Вот только облегчение в ее остром взгляде от него не укрылось. Да ей на руку было, что он спровадил мистера Винни-Пуха.    — Брось, милая. Этот пчеловод? Он даже не в твоем вкусе.    — Ты не знаешь, кто в моем вкусе.    — Вообще-то, у меня есть несколько догадок, — Ниган улыбнулся со знанием дела и порадовался, когда прекрасные глаза сердито полыхнули от неугодной правды, которую Мэгги пыталась скрыть с какой-то новой нервозностью.    Он ей нравился. Может, не то, кем он был, но определенно то, что она перед собой видела.    Не так уж много потребовалось, чтобы это понять: компульсивное желание, пятнышки покрасневшей от стыда кожи на шее — стыда за то, что она его хотела.    А иной раз Нигану даже казалось, что его паршивенький послужной список, вся его подноготная большого и злого волка как раз и разжигали ее аппетит и Мэгги знать не знала, что с этим делать. Так легко ярость сменялась страстной горячкой и так же легко возвращалась, еще более необузданная и мстительная.    — Да и я заметил, что ты не особо-то возражала, когда я вмешался.   — Потому что ты не дал мне выбора. Ты никому не даешь выбора, — сердито сказала она и еще более сердито добавила: — Господи! Ты такая свинья.    Ниган улыбнулся.     — Что я могу сказать? Пытаюсь соответствовать твоим стандартам.    Мэгги бросила на него злобный взгляд, но промолчала и, к его удивлению, так и осталась стоять рядом, красивая и свирепая.     — Кстати о стандартах… Похоже, кто-то пропустил пункт о бурлеске в теме вечера. Где жемчуг, блестки? Могла бы хоть накинуть боа для приличия.   — Уж прости, Ниган. Оставила боа и сетчатые чулки там же, где ты — свое чувство юмора.   — Ауч! Ну, жаль, конечно. Думаю, чулки на тебе смотрелись бы как надо.    — Ты закончил?    — Милая, да я только начал. Но шутки в сторону. Этот твой парадно-выходной пеньюарчик? Тебе чертовски идет.    В глазах Мэгги что-то промелькнуло. Волнение. Трепет. Ниган не знал.       — Это всего лишь платье, Ниган. Не делай из мухи слона.   — Ну уж нет. Черта с два это «просто платье». Только не на тебе. Все эти бедолаги уже шеи свернули, а ты даже не стараешься. Это о чем-то да говорит.   Мэгги отвернулась, но по тому, как ее пальцы вдруг затеребили платье, Ниган понял, что всколыхнул в ней воспоминания, переживания из того, старого мира.    Он подумал о церковном хоре и запыленных носках воскресных туфель. О браслетах, звякающих с чмоканьем дешевого металла. О мерцании диско-шара над танцплощадкой в школьном спортзале, куда строптивая дочка фермера во взятом напрокат платье шагнула за руку с тощим везунчиком под смешки и перешептывания напомаженных змеюк.    — Надо было надеть мешок, чтобы избежать лишнего внимания, — бросила Мэгги.    — Это бы ничего не изменило, — честно ответил он и наклонился поближе. — Ты прекрасна, принцесса. В платье, в поту, в грязи, в крови. И без всего этого. Когда ты — только ты. Никакой одежды. Ничего. Слышишь, Мэгги? Не смей сомневаться в себе. Ни на секунду.    — Ты понятия не имеешь, когда нужно остановиться, да?    — С тобой? Никогда.     Мэгги снова посмотрела на него, и теперь Ниган разглядел в ее глазах печаль.    Вот уж кто точно не скупился на обожание, так это душка Гленн — тут и к гадалке не ходи.    Ниган вдруг подумал, был ли кто-то после него. Тот, кто принимал Мэгги такую, какая она есть, — озлобленную, ершистую, упрямую. Кого не волновал тот промежуток, отделяющий ее прежнюю от ее настоящей. Кто отыскал ту часть ее внутреннего ада, где жили горе и одиночество, и остался там.    Кто не пытался ее исправить, потому что ничто в ней не нуждалось в исправлении.    — Спасибо, — тихо сказала она.    Схлынуло раздражение, настроение переменилось, забрезжило тоской. Потому-то Мэгги и была здесь, в платье в стиле подружки кролика Роджера, на этой суррогатной вечеринке в одном из немногих оплотов цивилизации на руинах нормальности: она верила, что это поможет ей отвлечься от кипящего Армагеддона в голове.    Нигану захотелось коснуться ее руки. Отвести ее в парк аттракционов, купить карамельное яблоко или сладкую вату и выиграть для нее гигантского жирафа в тире.    Устроить ночной набег на супермаркет ради старого доброго мороженого «Бен и Джерри» и встретить рассвет на пустом школьном стадионе.    Выпить с ней в баре, сыграть в бильярд под ее любимую песню, заказанную в музыкальном автомате за пятьдесят центов, а потом на опустевшей парковке снять с нее ковбойскую шляпу и сцеловать с мягких губ те слова, которые они не сказали друг другу.    Но все это осталось в прошлом.    Ниган спросил:    — Так как там парень? Все еще злится на весь мир или вы уже помирились?   Он догадывался, что снедает Мэгги именно маленький семейный разлад, и оказался прав.    Она снова скомкала платье, потом выпустила, разгладила ткань с усердием прилежной ученицы. Пробормотала:   — Он… он почти не разговаривает со мной. А когда говорит, лучше от этого не становится.   — Подростки. Те еще болтуны, а? — весело брякнул он, думая малость понизить градус неминуемой нервозности, только вот Мэгги теперь глядела вперед, недвижная и закостеневшая, как каменная дева в винном фонтане.   Ниган знал, что она хотела сказать, и разговор этот собирался принять нешуточный оборот, но потому-то он все это и затеял. Если Мэгги нужно выговориться — пусть, что бы за этим ни последовало, какой бы обезумевший сукин кот ни вселился в нее на излюбленной дороге воспоминаний под названием Гленн Ри.   Ниган ждал.    — Я все думаю о том, что он сказал, — наконец призналась она.    Слова ее были тихими, но в ушах Нигана прозвучали как пистолетные выстрелы.   — Про прошлое. Про Гленна. Что я зациклилась. Застряла. — Мэгги усмехнулась, но от этой усмешки лицо у нее словно бы раскололось, скорбь так и хлынула наружу. — Я чуть не потеряла его, знаешь. Хершела. Когда была беременна. Сразу после всего... после Гленна. Если бы что… Если бы он… Не уверена, что смогла бы это пережить.    Она закрыла глаза, а когда открыла, Ниган увидел в них слезы.    — Когда он родился, он был копией своего отца. Те же глаза. Та же легкая улыбка. Я смотрела на него и не могла… не могла разделить их в своей голове. Будто Гленн снова был со мной, — Мэгги горько улыбнулась, и даже у этого, казалось, был звук — неровный, рвущий заведенный порядок их отношений.    — И я держалась за это. Пыталась сохранить память о нем. О нас. Видела в Хершеле только то, что осталось у меня от его отца, и не давала ему быть... собой. И теперь он несет этот груз, которого мог и не знать, и все это из-за меня.    Как по расписанию открылась в департаменте мазохизма ячейка совести, но Нигану хватало мужества не принимать черное за белое и всякий раз смотреть точно в этот мерзопакостный вылупленный глаз призрака лучшего мужчины на земле, будто в хреново Всевидящее Око Великого, взирающего на презренного раба своего с невъебенной высоты венца творения.    Мэгги продолжала в необъяснимом порыве мучительного откровения:    — Гленн… он был всем для меня. И он до сих пор повсюду. В каждом решении, в каждом шаге... Словно я все еще пытаюсь прожить ту жизнь, которую он не успел.    Слезы сорвались с ее ресниц, руки снова задвигались, смяли платье.   — Может быть... может, я просто не знаю, как двигаться дальше.    Тогда Ниган это сделал: легко обхватил ее холодные пальцы, вырвал из плена тягостной подвижности.   — Эй. Почему бы нам не смотаться отсюда? Найдем местечко потише. Не так уж плохо звучит, а?    Мэгги вскинула голову, и пряди кольцами упали ей на лоб.    Он все ждал, когда на этой самой дороге воспоминаний она наконец споткнется о камень преткновения по имени Ниган Смит, снова припомнит, что он у нее забрал, но она только взглянула на него широко раскрытыми, совсем детскими глазами, и именно это вернуло ему знакомую боль, теперь гораздо более глубокую и всеобъемлющую.    Такова была цена родительства в их проклятом мире — вина, разрастающаяся в мозгах, как раковая опухоль, с каждой новой цифрой на именинном торте, этом трусливом извинении за еще один прожитый год, который забрал у ребенка чувство защищенности, веру в Страну чудес или семью.    За преждевременное взросление, которое раздирало детство паскудством нового человечества.    Но будь он проклят, если все грехи за воспитание паренька Мэгги приписывает себе одной.    — Побег на крышу? Серьезно? — покачала головой она, когда Ниган распахнул видавшую виды служебную дверь и они оказались под перепутанными звездами посреди раскинувшегося наверху огорода с рассадой в крепких разноцветных ящиках, раскрашенных детьми. — Не слишком ли простовато для тебя?    Лукавый огонек поколебал ее маску грусти. Мэгги намекала ему на Нью-Йорк, на чумовую даже в анархии Леди Свободу, их единственную слушательницу той одурелой ночью, когда они вдвоем возвращали доверие и демократию на высоте, какой не боялись только безумцы и глупцы.    Это Ниган научил ее бесстрашно смотреть на мир, лежащий под ногами отживающих свое великанов.    Вот почему сегодня Мэгги уже шагала вперед, босая, мимо рядков зеленеющих грядок, этих маленьких свидетельств продолжающейся жизни, под паутиной перемигивающихся солнечных лампочек, к самому краю, и платье ее извивалось и волновалось при каждом движении, побуждая Нигана вспомнить о звездной карте, что расстилалась под ним.    — Прости, куколка, личный вертолет остался в другом апокалипсисе, так что придется нам довольствоваться местной фазендой, — ответил он и поравнялся с Мэгги.    Внизу, на площади, все не смолкало придурковатое кабаре, а дальше, за стенами и линией взгляда отставных солдатиков-клонов, в темноте такой, что хоть глаз выколи, продолжало хлестать из впечатляющей клоаки мироздания все копившееся тысячелетиями дерьмо.    — Не боишься, что я захочу сбросить тебя отсюда?    Ниган улыбнулся:    — Если и так, не впервой мне из-за тебя быть на краю.     Мэгги не ответила, но в том, как под низкой луной разгладились морщины горя на ее лице, как вдохнула она полной грудью густеющий от цветочной зелени воздух майской ночи, Ниган разглядел благодарность.    Она все молчала, и он решил, что нежданный порыв откровения миновал, но вдруг Мэгги заговорила снова, тихо и терпеливо. В мирном полумраке их убежища ее глаза отливали зеленью мельничного пруда.    — Знаешь, все последние годы, с тех пор как ему исполнилось лет двенадцать, может, тринадцать, после того как нам пришлось уехать из Хиллтопа, с ним было нелегко. Если бы я тогда сказала ему, что пожарные машины красные, он бы лоб расшиб, пытаясь доказать, что это не так, — Мэгги усмехнулась. — Видел бы ты, что он вытворял, чтобы меня достать! Элайджа с Лидией все еще порой припоминают ему его дурацкие выходки, умирая со смеху. Но никогда… никогда он не говорил таких злых слов про своего отца. Ни разу. После всего, что я сделала, чтобы воспитать его правильно, услышать такое от него... Я и подумать не могла, что это так его душит.   Ниган придвинулся к ней, обернулся, уперся спиной в ограждение крыши.     — Мальчишка порет горячку — а то! И у него на все своя правда. Но вот я что тебе скажу, Мэгги: пора, блин, сделать себе поблажку, слышишь меня? Детишки те еще чертовы кровопийцы. Даже когда все делаешь по совести, они как-то находят способ заставить тебя почувствовать себя полным ослом, — он покачал головой. — Я ведь раньше был физруком, ты знала? Еще до того, как мир превратился в здоровенный Божий сортир. Так вот в те годы я повидал немало маленьких засранцев, думающих, что они что-то понимают в этой жизни.    — Ты? Учитель физкультуры?    — Еще какой! Свистки, мячи для вышибал, крепкое словцо. Нужно же было как-то держать в узде всех этих умников, решивших, что могут меня обхитрить! Думал, что смогу всех их построить, но дети есть дети. Что бы ты там ни говорил, они все равно все будут делать по-своему, но вовсе не из-за того, что ты там пытался вдолбить в их хорошенькие головки. Просто таков уж этот проклятый пубертат.    — Но ведь Хершел прав насчет меня, — возразила Мэгги. — Я таскаю с собой прошлое так долго, что иной раз мне кажется, что я уже и не знаю, кто я без него, без всего этого груза. Но дело не только в нем. Дело во всем. В этом бремени. В чувстве вины. В тех решениях, что я принимала. Это все... борьба, утраты… все, что сделало меня такой.    — Послушай, Мэгги. Ты проделала с парнем ту еще работенку. Он славный малый. Упрямый и временами злющий, как собака, но славный, а это твоя заслуга.    — Ты не знаешь, о чем говоришь.    — Нет, знаю.    Мэгги замолчала, вгляделась вдаль, как будто там, на чернеющем горизонте, за чертой нормальности, надеялась разглядеть подтверждение его слов.    А потом она вдруг сказала то, чего он уже и не надеялся от нее услышать.    — Как там Джошуа?    Ниган усмехнулся:    — Джошуа? Только поглядите, кто еще помнит пацана! А я-то думал, ты выбросила его из головы в тот же день, когда осчастливила нас уведомлением о выселении.    Слова были недобрыми и быстренько раскололи ту благосклонность, что нашлась за стенами первоклассной сердечной крепости, на пороге которой госпожа Мэгги Ри наконец-то позволила дворняге, звавшейся Ниган Смит, перевести дух после своего излюбленного словесного обстрела.    Но если и было что-то, из-за чего Ниган имел полное право лезть в чертову бутылку, так это его мальчишка.    — Я ниоткуда его не выбрасывала, — огрызнулась она, но, вопреки обыкновению, раздражение мигом сменилось виной. — Я не хотела доломать то, чему и так уже немало досталось. Не хотела еще больше втягивать его в наши… дела. Вот и все. Может, иногда лучше отступиться, оставить все как есть.    — Проще? Да. Лучше? Хрена лысого оно лучше, Мэгги. Это чертова трусость, и ты это знаешь.    Мэгги молчала.      — Слушай, я не ищу козла отпущения. Мы с тобой славно покувыркались, ты распсиховалась, катастрофа разрослась до размера гребаных яиц Атланта. Я это понимаю. Но Джош? Не он заварил эту кашу. Иисусе, да парень понятия не имеет, почему все полетело к чертям собачьим. Все, что он знает, — что однажды у него был дом, а на следующий день мы уже паковали вещи, — с досадой сказал Ниган. — По-моему, ребенок заслужил побольше, чем гадать, почему женщина, которая была ему как мать, как сквозь чертову землю провалилась.   — Я не его мать.    — Да, я это уже слышал. И все равно мальчишка считает тебя частью нашей славной двинутой семьи, пусть с такой подноготной нам позавидовали бы даже гребаные Аддамсы, — Ниган усмехнулся, но глаз улыбка не коснулась. — Навести его. Это все, о чем я прошу. Ему не нужно больших извинений или чтобы ты объясняла весь этот бардак. Он просто хочет тебя увидеть. Убедиться, что ты его не забыла.   — Я не забыла.    — Я знаю. Но он — нет. Просто появись. А дальше будет видно.   Мэгги глядела на свои руки, но вдруг обернулась, посмотрела ему прямо в глаза.    — Разве не ты сказал, что не ищешь козла отпущения?    Ниган хмыкнул. А потом, видно, подцепив какую-то рыцарскую заразу от короля, вообразил себя этаким добропорядочным джентльменом, снял пиджак и набросил его ей на плечи. Мэгги ухватилась за лацканы, сдвинулись упрямые бровки, но возражать она не стала.    Ему нравилось, как она на него смотрела. Нравилось, как она говорила. Нравилось даже, как ее волосы убраны от висков за уши.    — Мало ли что я говорю. Тебе, куколка, придется очень постараться, чтобы заслужить прощения, — заявил он, на этот раз беззлобно. — Начнешь с Джинни.    — Значит, теперь мне всю родительскую работу придется делать за тебя?    — Сама напросилась.   — Так что там с Джинни?    Будь Ниган человеком глубоко верующим, он бы помолился, потому что, видит дьявол, впереди маячила дорожка еще более скользкая, чем багровый этюд с Гленном Ри.    — Она, ну, как бы это сказать… становится молодой леди, — пробурчал он и по лицу Мэгги понял, что она вовсе не собирается упрощать ему задачу.    О нет, дьявольский огонек в повеселевших глазах предупредил, что она замучает его до смерти, а потом спляшет на его могиле. Да, так все и будет.    — Молодой леди? — переспросила Мэгги с простодушной наивностью. — Она что это, вдруг увлеклась вязанием и попросила чайный сервиз?    — О, брось, не заставляй меня это говорить. Ты же понимаешь, о чем я.    — Я? Понятия не имею.    — У нее… эти дела, — ответил он с христианским терпением, но от этого Мэгги только еще больше развеселилась.    — «Эти дела»? Господи, Ниган, тебе что, пятнадцать?   Он этого не заслужил, подумал Ниган, а потом со всем мужеством сказал:    — У нее начались месячные, ладно? Теперь довольна? Вы, женщины, просто ведьмы.   Мэгги рассмеялась, и смех ее, чистый и светлый, был непостижимой музыкой. Никогда он не слышал, чтобы она так смеялась.     — Ну надо же. Большой и страшный Ниган так растерялся из-за крови. Хочешь, дам тебе парочку советов? Может, буклетик какой?   — Давай, давай, смейся. Я тут, вообще-то, стараюсь как могу. Я всякое повидал, но это? Это совсем другой уровень страха, — Ниган покачал головой. — «Ладно, малявка, слушай сюда. Каждый месяц будет кровавая баня, но ты это выдержишь. Ходячие? Пустяки по сравнению с тем, что тебя ждет ближайшие лет тридцать».    — Как ни странно, ты не так уж далек от истины. Такими темпами скоро сможешь устраивать уроки полового воспитания. «Эй, дети, не переживайте, просто загоните поглубже эту штуку из ваты и живите дальше­».    — Ты что-то слишком уж этим наслаждаешься.    — О, ты даже не представляешь насколько.   Ниган усмехнулся, но улыбка его быстро увяла.    — Слушай, вот в чем дело: никто с ней, похоже, об этом по-нормальному и не говорил. Она делает вид, что все путем, но я этот взгляд знаю. Девчонка напугана, но как-то стесняется, стыдится, что ли, чтобы пораспрашивать. Я уж думал потолковать с Кэрол, но Джин та еще молчунья. Никому не доверяет. А тут вот она ты.    Веселье схлынуло, сменилось чем-то другим — тем, что знали только они вдвоем. Рука Мэгги взметнулась, легла на его плечо, и жест этот был полон незнакомой нежности.    — У нас с тобой… все непросто, но, если есть что-то, о чем ты хочешь поговорить, — не жди.    — Это что, предложение отвести душу?    — Да, если ты еще не все сказал о детях.    — А речь только о них?    Ниган шагнул к ней поближе, но Мэгги не отступила, только продолжала смотреть на него, невозмутимая с виду. Тогда он обнял ее за талию, такую невероятно, немыслимо знакомую.    Их тела узнали друг друга сами, сразу, и это его повеселило.    — Убери руку, или я ее сломаю.    Ниган улыбнулся:    — Ты только посмотри на нас: стоим тут, говорим о детях, как будто на повестке дня у нас развод и споры о том, с кем эти маленькие дармоеды будут проводить Рождество. Что дальше? Заставишь меня платить алименты?    — Развод? Серьезно?   — Сама посуди. Разве не этим обычно занимаются бывшие? Все портят, орут друг на друга, а потом как-то остаются рядом ради детей. Да у нас все как по учебнику. Дисфункциональная семья как она есть.   Мэгги фыркнула:    — Если бы мы действительно были женаты, я бы уже давно подала на развод. Может, еще до того, как чернила на бумагах высохли.   — Ого, Мэгги. Ну прямо серпом по яйцам. Но, знаешь, наши судебные разбирательства были бы что надо. Зуб даю, весь суд к концу нас бы возненавидел.   — Да, потому что ты бы не затыкался.   — Я? Я джентльмен. Это ты первой пустила бы в ход кулаки.   — И ты бы этого заслужил.   Ниган хохотнул:    — Милая, я был бы веселым батей. Разрешал бы малышне смотреть «Челюсти» и ругаться и возвращал домой накачанными сладостями после целого дня в игровом зале. А ты была бы строгой мамашей, заставляющей их делать уроки и ложиться спать в девять. Так кто из нас любимый родитель?   — Поверить не могу, что мы вообще об этом говорим.   — Что? Боишься, что крутого папашу быстро приберут к рукам? Не переживай, Мэгги, обещаю не спать с учительницей Джоша… или одной из подружек Хершела.    Мэгги оттолкнула его:    — Господи. Ты просто извращенец.    — Да ладно, Ри. Признайся, не так уж трудно это представить. Я про нашу неблагополучную семью, не про… внеклассные занятия, ты не думай.    — Ты так сводишь счеты за Джинни?    — Радуйся, что я не свожу счеты за кое-что другое.    Их взгляды встретились на один маленький век. Жар и сопротивление — вот что было в ее острых зеленых глазах, и это Нигану тоже чем-то очень уж нравилось.    — Не знаю, о чем ты.    Он вдруг наклонился, почти касаясь ее щеки:    — Потанцуй со мной.   Мэгги хмыкнула:    — С тобой? Ни за что.     — Да брось. После всех этих выматывающих разговоров? Ты мне должна по-крупному, куколка. И потом, мы с тобой уже вроде как разобрались, что к чему. Мы — предки в разводе, а это та часть кислого семейного сборища, где мы неуклюже танцуем, чтобы все видели, что у нас все нормально.     — Ты сам-то слышишь, как это звучит?    — Не вини парня за ностальгию по временам, когда мы делали детей и каждые каникулы ездили на нашем кошмарном минивэне в летний коттедж твоей милой бабули.    — Хватит, Ниган.   Он ухмыльнулся, страшно довольный тем, что это так ее бесит. В иной раз он, может, и помалкивал бы, пока липовая миссис Смит не намылила ему шею, но сегодня что-то ему подсказывало, что второго шанса так обнаглеть от неожиданного перемирия не будет.     Хлынувшая наружу правда, казалось, распахнула двери еще в одно местечко, где Мэгги могла его терпеть, и Ниган не возражал, пусть даже место это было вшивой собачьей будкой на заднем дворе ее милости.    Он обнял ее, прижал к себе, вновь ощутил ее талию, бедра, плечи, все такие же гибкие и податливые. Мэгги не стала его прогонять, но смотрела на него так, как смотрит, наверное, на своего приятеля самка богомола перед тем, как откусить ему голову.    Взгляд этот, пронзительный, со сдержанной свирепостью, легко мог остановить бегущую зверюгу и кого угодно принудить к подчинению.    И все-таки он его веселил, от него у Нигана, так сказать, поднимался боевой дух, его прямо-таки разрывало.    — Третий раз — на счастье, так там говорят?   — Не испытывай удачу, Ниган.    — О, милая, я живу удачей. И сейчас, чую, мне охренеть как везет. Пусть даже ты здорово усложняешь мне жизнь. Но, правда, как тут остановишься?   На мгновение — только на одно — она глянула на его губы.    — Никто тебя об этом и не просит.   Нигану вдруг нестерпимо захотелось ее поцеловать, еще крепче, еще настойчивее и гораздо, гораздо дольше. Может, и надо было это сделать, но на него вдруг напало мрачное, грубоватое веселье.    Его губы нашли ямку на ее плече, рука со знанием дела скользнула от коленки к бедру, обнаружила любопытную преграду в виде пристегнуто к нему ножа.    — Смотрите-ка, у кого тут целый маленький арсенал! Что, подумывала ужалить мистера Винни-Пуха за то, что тот позарился на твой мед?     Сверкнули свирепые глаза.    — Молись, чтобы я не подумала ужалить тебя.    Ниган ухмыльнулся, ласково и лукаво:    — Ну, милая, я не прочь рискнуть, когда точно знаю, что мед-то в итоге все равно прольется для меня.    И достиг цели.    Мэгги ахнула.    Под упрямое дыхание, под похоронный марш ее совести пробудились в ней сложные, неугодные желания, но хлестать его языком она не торопилась.    — Вот так, — промурлыкал он ей на ухо. — Хорошая девочка.    Ее щеки вспыхнули, и тут-то Ниган со всем удовольствием осознал, что за толстой кожей взбалмошной амазонки до сих пор пряталась та благочестивая, прилежная дочка фермера, что слушалась папочку и читала молитвы перед сном.     — Не смей… так меня называть.    — Что? Будешь делать вид, что тебе не понравилось?    Оба его пальца продвинулись глубже — и вот маленькая миссис Ри уже хваталась за его плечо, без всякого сопротивления подтверждая все, о чем он думал.    Зато смотрела она на него все так же — будто он один был виноват в том, что ей это нравилось, и в штанах у него от этого сверкающего взгляда вмиг стало еще теснее, чем было.    — Ты думаешь, что знаешь все, да? — с вызовом спросила она, терзаемая дурной прихотью, или безумием, или горечью.    Вот где они были — прямо на дороге в сказочную страну под названием Дурдомия, психоделической дорожке из кислотно-желтого кирпича, где зарождалась поганенькая ирония и ждала их самая долбанутая правда: они никуда не могли друг от друга деться, потому что их больше не существовало по отдельности.    Потому что у них была одна патология на двоих, цветущая пышным цветом в промытых друг другом мозгах, и она поразила здравый смысл и чувство меры, расквасила инстинкт самосохранения и выжила из них последние остатки благоразумия, которое заставляло людей практичных уходить вместо того, чтобы возвращаться.    — О, мне не нужно знать все, куколка, — сказал он голосом глубоким и до жути сладким, и пальцы его, подвижные и безбожные, говорили вместе с ним. — Достаточно маленьких вводных. Ты здесь, со мной, ждешь, что я тебя обслужу по высшему разряду, и у тебя от этого башку сносит. Но вот что еще, Мэгги: хочешь ты того или нет, сейчас ты моя.    От возмущения она задохнулась — или, может, виной тому был большой и злой волк, продолжающий свою сладкую пытку. Впрочем, все равно вышло это у Красного платьишка неубедительно.     — Я не твоя, Ниган, — хлестнула она его с холодной яростью. — И никогда твоей не буду.    Он ухмыльнулся, и пальцы выскользнули из нее с прекрасным звуком потерянного самообладания, но гневная гримаса на лице легко замаскировала стыд.    — Ой, Мэгги, что это тут у нас? — спросил он с ангельской улыбкой и один за другим облизал пальцы в чистой, но такой приятной провокации. — Дай-ка вспомнить, как там оно говорилось. Ах, да. «А зачем на свете пчелы? Для того, чтобы делать мед. А зачем на свете мед? Для того, чтобы я его ел».    Мэгги глянула на него с каким-то ошалелым изумлением, точно поверить не могла тому, что вытворялось перед ней, что она слышала.     Но, какой бы хитровымудренный способ заткнуть ему рот ни заварился вдруг в хорошенькой головке кровожадной дьяволицы, Ниган ее опередил и еще разок подумал, каким охрененно угодливым он сегодня был.    — Ниган, — предупредила она так опасно, что первоклассный стояк чуть не сорвал пуговицы с его штанов.    — Что такое, Мэгги? — промурчал он снизу, точно из совершенного убежища ее бедер, и поцеловал ее пылко и благородно там, где она нуждалась в этом больше всего.    — Ты… гад… — пробурчала она, а потом сладко и бессильно ахнула, когда его язык снова оказался внутри нее.    На смену языку приходили пальцы. А дальше все он делал сразу, вытворяя с ней восхитительные безобразия так, что борода его взмокла как при летнем дожде.    Если он и умрет, то в знойном психозе, задушенный крепкими бедрами в этом продуманном, бешеном танце его неугомонного рта и ее горячей плоти, изувеченный пальцами, чертовыми проворными пальцами, раздирающими его голову так, будто эта буйная женщина хотела содрать с него кожу.    — Твою мать! — заскулила она, но за напавшим на нее безутешным отчаянием Ниган еще слышал раскаты грома от той безудержной ярости, с которой вдруг закачались ее упрямые бедра, сильнее и быстрее, как на каком-то адском аттракционе, адреналиновой игле, пока продолжался бесстыжий танец и Ниган еще чувствовал себя достаточно великодушным.    А потом он притормозил.    В точности тогда, когда назад пути уже не было, когда подгибались пальцы на ногах, когда изжигали страсть зубы, когда каждая удачливая дама получала недурный шанс дождаться извержения своего собственного маленького Везувия.    — Что, Ниган, уже сдаешься? — задыхаясь, спросила его кровожадная амазонка, но за крутым раздражением Ниган распознал кое-что другое, одно очаровательное обстоятельство, одну славную правду, и это его страшно порадовало, это был ну просто гребаный бальзам на душу.    Да маленькая миссис Ри, оказывается, хотела его до безумия!    — Ой, Мэгги, я что это, остановился слишком рано? Вот так совпадение. Прям какое-то очередное хреново дежавю, — он зловеще усмехнулся, в последний раз ткнулся носом в сладкий рай.    И поднялся с колен.   — Ниган… — процедила Мэгги сквозь стиснутые зубы, а в мыслях уже наверняка вцепилась ими ему в горло. — Ты не посмеешь…     Этот новый гнев, признаться, как-то даже улучшил цвет ее лица, глаза сверкали.    — О, куколка, по-моему, я уже посмел, разве нет? — насмешливо бросил он, развлекаясь тем, как лихорадочно вздымалась и опускалась ее грудь от такого кощунства.    — Ты думаешь, что можешь просто… уйти?   — Да, именно так я и думаю. Но, на твое счастье, сегодня я просто сраный Робин Гуд. Может, я и передумаю, если ты, ну не знаю, убедишь меня? Докажешь, что заслужила меня, крошку… или моего некрохотного приятеля.     Мэгги толкнула его, охваченная злостью.    — Иди к черту!    Ниган ухмыльнулся. Иисусе, там, на юге, творился гребаный ад, будто он отдрючил куст ядовитого плюща, но душа его запела соловьем. Так хорошо ему было, так чудненько, что задышала даже сраная задница!    Тогда он решил, что можно малость уступить, схватил Мэгги за талию и поцеловал так, будто не целовал никогда в жизни.    А потом он ушел, с чистой совестью и без сожалений, оставив одну на редкость злопамятную вдову разбираться с тем, что теперь ей делать с собой и своей жизнью.