В междумирье не существует лжи.

Мы будем знать,

Что все еще будет.

Ночь пройдет,

Утро наступит.

Мы будем знать,

Твердо верить.

Что счастье придет,

Если открыть все двери.

В пустом Храме едва ощутимо слышится чья-то тяжелая поступь. Она эхом раздается по помещению неспешным ритмом, коим человек шагает в сторону фамильных табличек, а после резко затихает, когда он останавливается. В этом месте время словно бы замедляется или вовсе замирает вместе с тишиной, что зачастую владеет здешним пространством. Приглушенный свет свечей, что освещает комнату, делает атмосферу томной, печальной, нестерпимо одинокой, из-за чего предков очень редко посещают в этом месте. Цзян Ваньинь чувствует сдавленную тоску каждый раз, когда переступает порог Храма предков, а тот беспощадно напоминает ему о том, как же он одинок. Заставляет окунуться в воспоминания прошлого, что полно боли и потерь. Полно невыносимых душевных страданий, которые преследуют его по сей день, не желая отставать от него ни на шаг. И даже в такой час, когда в воздухе витает дух праздника и поднимается мужская сила природы, он чувствует усталость и нескрываемое истощение. Поместив на алтарь тарелку супа и чашу рисового вина, как подношение своим предкам, он опускается на подушку для преклонения, ставит рядом кувшин, из которого только что наливал, и зажигает палочку для благовоний. Несколькими часами ранее Цзян Чэн уже находился здесь вместе с племянником, наводя порядок на алтарях и очищая таблички, как требуют того нормы и традиции. Особенно в праздник, как сегодня, посвященный зимнему солнцестоянию, что знаменует начало нового цикла. В такой день принято собираться семьями и приходить к своим предкам, поэтому с рассвета до самого отбоя они провели время вместе. Когда же Цзинь Лин отправился спать, мужчина вернулся обратно, считая нужным конец дня провести в кругу остальных членов семьи. Пусть и мертвых. Палочка благовоний догорает, а он так и не произносит ни слова. В голове пусто настолько, словно его в этот момент не существует. Он просто сидит с закрытыми глазами, замерев подобно статуе с каменным лицом, и ничего не чувствует. Кажется, даже сердце бьется заметно тише, а дыхание замирает. Ваньинь теряется во времени, позволяя скорбящей тишине поглотить его. Была бы воля, он бы в ней и растворился, но что-то будто начинает происходить. Заклинатель непроизвольно хмурится, чувствуя нечто неладное в своем организме, и тянется за сосудом с вином, дабы притупить позыв странной тошноты. Он успевает сделать всего пару глотков, как содержимое тут же выворачивается из него резким нестерпимым кашлем. В ушах раздается пронзительный звон, из-за чего он болезненно жмурит глаза, а кувшин из его рук падает и с треском разбивается. Звук бьющегося стекла словно бы больше его оглушает, и он хватается за голову, ощущая, как его мутит и ведет в сторону. Дыхание спирает. Рефлекторно он еще успевает опереться одной рукой об пол и все-таки пытается что-то перед собой разглядеть, но сквозь размытую пелену он лишь видит следы крови и глухо заваливается на пол без сознания. При этом, кажется, перестав дышать. Тишина на некоторое время становится полноправной хозяйкой его сознания, лишив способности мыслить и что-либо понимать. Она будто бы отсчитывает мгновения, за которые должно что-то случиться, а после сильным толчком выгоняет его из собственного тела. В прямом его смысле. Он просто начинает стоять прямо перед своим бесхозным телом в мерзких пятнах крови и луже рисового вина с осколками кувшина. И эта картина по-настоящему его пугает. Он замирает в немом шоке произошедшего, не особо понимая, как такое могло случиться. Предположения мигом затопили его разум, и нетрудно догадаться, что это был яд. Но где? Еда, вино, благовония? Кто посмел? Что теперь будет? Неужели Цзинь Лин останется совсем один? Круговорот мыслей прерывается неожиданно возникшими перед ним огромными каменными створами, что приглашающе отворяют ему двери. За ними ничего не проглядывается, но очевидно, что там, по всей видимости, его ждут. И он сглатывает, оглядываясь на свое тело, и неуверенно проходит внутрь неизвестного места, на которое он оставляет надежды, чтобы понять то, что произошло. Перед взором проявляется пустошь с многочисленными сожженными домами и погибшими деревьями. На некоторых местах стоят одни лишь фундаменты зданий, в других остатки сооружений, в которых можно укрыться. Дует сухой ветер, взметая песок и издавая тоскливый вой. Он поднимает паленое с земли полотно и словно бы специально опускает к его ногам, тем самым поражая Цзян Чэна еще сильнее. Он узнает на нем эмблему своего ордена и, еще раз оглянувшись по сторонам, распознает в руинах старую Пристань Лотоса. Ту, что погибла в огне. Он не сразу признал родные земли, потому что рядом не оказалось озера. То попросту высохло, оставляя после себя иссушенную, потрескавшуюся равнину, посреди которой сохранились только развалины резиденции клана Цзян. Больше ничего. Бесконечная пустошь и серое небо, разбавляемое лишь песчанной метелью, что закрывает собой горизонты и с каждым мигом сгущается вокруг руин всё пуще. Подобный вид Пристани Лотоса нагоняет на него тревогу и холодит душу, что и так промерзла за последние десять лет. Внезапно вдалеке, сквозь пелену стоящего в воздухе песка и пыли, проступает чужой силуэт, постепенно приближающийся прямо к нему. Мрачный, еле различимый, он не предвещает ничего хорошего, заставляя Ваньиня затаить дыхание и судорожно за ним следить. А когда фигура незнакомца начинает распознаваться, застывает, как каменное изваяние, с неподдельной паникой. Лица человека до сих пор не видно, но его внешний вид говорит все вместо него. Мешковатые черные одежды с красной окантовкой, вороные, спутанные в россыпи волосы, за челкой которых скрываются полные ненависти кровожадные глаза, и черная поперечная флейта с красной кисточкой и нефритовым украшением в его тонких пальцах. Он просто не мог не узнать его по таким очевидным деталям, а клубящаяся вокруг него тьма только больше подтверждает подозрения. — Вэй Усянь… — Шепчет Ваньинь, еще совсем не понимая, что в этот самый момент испытывает, но чувствует, как все тело подбирается в напряжении. Рефлекторно он тянется за фамильным кольцом, но того просто не оказывается на месте. Ни Цзыдяня, ни Саньду при нем не оказалось, будто бы те остались в Храме предков вместе с его телом, а он здесь стоит полностью безоружен, подобно, брошенной на произвол судьбы, жертве. Темный заклинатель останавливается в паре чжанов от него, а после криво ухмыляется в неистовой злобе и смотрит с хищным прищуром. Прямо как на Почтовой станции, когда он пришел расправиться с Вэнь Чао, а сейчас, как кажется, именно с ним. Точно, как он и предполагал все десять лет его смерти. Что тот вернется злым духом и захочет отомстить. И нет, не всем орденам, что собрались на горе Луаньцзан уничтожить его, а именно ему — Цзян Чэну. Своему шиди и брату по оружию. Другу, что в пылу отчаяния и ярости обернулся против него. Стер с лица земли, будто бы не он провел бок о бок с ним все свое детство и юность. Разделил мечты и обещания. Любил. Может, Вэй Ин и подстроил его смерть? Это не будет удивительно, потому что натура, вроде него, вполне могла сотворить что-либо за гранью возможного. Именно поэтому Ваньинь его ждал. И не потому, что боялся встретиться и умереть. А потому что не хочет, чтобы его душа, если вдруг уступит накопившейся злобе, совершит еще больше непоправимых ошибок. Ведь тогда на горе Луаньцзан он намеревался убить не своего шисюна, а обезумевшего Старейшину Илина, который отнял у него родных и несколько тысяч жизней в придачу. Он больше не мог позволить творить зло тому, кто неумолимо старался всех защитить. Он должен был остановить его. И остановил, с одним лишь «но» — тот прекратил все сам. На протяжении десяти лет он ловил темных заклинателей и выпытывал из них правду: почему и в каких целях они пользуются темной ци? Зачем идут по стопам Старейшины Илина, которого ненавидит вся Поднебесная? Чего они добиваются? Он переживал, что те намереваются вернуть в бренный мир основателя темного пути, и именно поэтому их отлавливал, дабы не позволить им очернить его память еще больше, чем тот сделал это при жизни сам. Но все как один сдувались почти сразу: ничего, кроме славы и признания, которых они лишены, им не было нужно. Ведь по каким-то причинам они не имеют или не могут использовать золотое ядро. Жалкие. Вопреки слухам, которые на каждом углу твердили, словно они умирали в мучительных пытках от руки Главы Цзян, те, на самом же деле, возвращались домой и попросту не высовывались, опасаясь снова навлечь на себя его гнев. Цзян Ваньинь неистово ненавидит Старейшину Илина, поэтому готов на все, чтобы предотвратить его возвращение. Избавиться от всех его последователей, которые могут в этом поспособствовать, и, если понадобится, вновь убить. Ведь те режущие каждый день одиночество и скорбь не дают ему забыть, кого отнял у него темный путь. И теперь каждого, кто намерен ступить по этой дорожке, он грозит уничтожить. Однако его злоба тушуется, стоит вспомнить, что за Старейшиной Илина скрывается тот, кого он безвозвратно потерял. Ярость рассеивается, и на замену ей приходит непреодолимая тоска, а вместе с ней и воспоминания по тому Вэй Ину, что еще не успел коснуться тьмы. Кого до последнего хотел защитить, но вопреки желаниям подчинялся его воле и позволял следовать выбранному им пути, что отныне презирал. — Удивлен? Странно для того, кто ждал моего появления десять лет. — Открыто насмехаясь, говорит Вэй У Сянь. Он смотрит так самоуверенно и злорадно, заставляя шиди мрачно нахмуриться и сжать руки в кулаки. Да, ждал, и по сей день ждет. «Встретит и убьет», — думает он каждый раз, но понимает: если вернется его Вэй Ин, тот, что еще не сошел с ума от темной ци и потерь, он не сможет поднять на него меч. Разве что, от оплеухи не воздержится. Но сейчас перед ним стоит Старейшина Илина и быть милостивым к нему он не собирается. — Что тебе нужно? — Вопрос звучит, как холодная сталь, ответ на который висит между ними в воздухе. — Всего лишь хочу тебя убить. Точно, как и ты меня, дорогой брат. — Несмотря на столь очевидный ответ, слова вонзаются не менее больно в самое сердце, хотя, казалось, то давно остыло к шисюну. На акценте же «дорогой брат» его и вовсе передергивает. — Ты сам себя до этого довел. — Не выдавая своего смятения, гордо вскидывает подбородок и отвечает Ваньинь… … который не сумел этого предотвратить. Не смог защитить близкого себе человека, протянуть руку помощи, уступить. Не дал шанса на другой исход, не помог найти иной выход. Просто оставил одного с той ответственностью, что тот на себя возвел, непосильной для одинокого смертного. По этим причинам он чувствует за собой вину, что пожирала его медленно и беспощадно. Но он упорно глушит ее своей ненавистью, подпитывая ее напоминаниями о том, что шисюн сам отказался от его помощи, сам отверг его и ушел. Тот сам во всем виноват, так отчего он считает себя виноватым — не понимает. — Правда? Тогда почему в моей гибели ты винишь именно себя? — Парирует шисюн, словно бы читая его мысли. Тот застает его врасплох подобными словами, при этом не переставая надменно улыбаться, и, пользуясь этим, резким взмахом руки атакует тёмной энергией. Воздух сгущается, а ветер вихрем окружает остатки резиденции, создавая собой воронку, внутри которой они находятся. Песок беспорядочно мечется по воздуху, попадая в глаза и закрывая взор, но Цзян Чэн интуитивно уклоняется. Без оружия он мало что мог сделать в схватке с шисюном, который с тёмной энергией нападает на расстоянии. Остаётся положиться на свою ловкость и, все также уклоняясь от атак, приблизиться к парню и вынудить на рукопашный бой. Что делать дальше он мало понимает, но ему ничего не остаётся, кроме как драться до победного. Ведь Вэй Усянь, точно как и он сам, не сдастся до последнего. Пока Ваньинь безотрывно уворачивается от ци злых духов, темный заклинатель, не прилагая особых усилий для битвы, попутно бросается ядовитыми и колкими комментариями. Те жалят, вонзаются иглами в душу, режут по сердцу, хотя за последние несколько лет он успел поверить, что образ друга его больше не трогает и никогда не сможет. Он старается держать самообладание над эмоциями, дабы не потерять концентрацию, однако следующие слова вышибают из него дух, заставляя неосознанно подставиться под удар. — Жалеешь, что ради меня бросился в лапы к Вэням? — В голосе слышится насмешка, и та будто бы прибивает его к месту, вынуждая остановиться. — Откуда ты… Мужчина не успевает задать вопрос, так как в него незамедлительно пускают заряд темной ци. Вероятно, который должен был стать решающим, но тот, что удивительно, не попадает, а его самого грубым толчком отбрасывает в сторону и прижимает весом чужого тела. Они смешиваются в груде песка и пыли, что оказываются в глазах, во рту и одежде, и оба искривляются в лицах от боли. — Бежим. — Слышит Цзян Чэн над ухом тот же самый голос, но совершенно другого тона, и тут же оказывается поднят на ноги резким рывком за руку.

Вставай, нам пора,

За солнцем следом,

Даже если путь не изведан.

И он бежит. За тёплым голосом, надежной рукой, родным силуэтом и знакомым хвостом. Не дает себе времени думать, только действует согласно тому, что чувствует. А в данный момент он сосредоточен только на том, чтобы не попасть под удар. Поэтому бежит следом за вторым возникшим рядом Вэй Ином, крепко держа его руку в ответ. Вместе они забегают в останки резиденции и быстро обегают знакомые с детства коридоры. Ветер сюда почти не попадает, поэтому они отчётливо слышат свои шаги, которые оглушают вместе с бешеным стуком в груди. Вроде бы и умер, но все равно чувствует подобные ощущения. А может и не умер, и просто ловит галлюцинации. Он уже ни в чем не уверен, ничего не понимает. Они, будто выстрел стрелы, влетают в библиотеку и прячутся среди множества книжных, едва целых, стеллажей. Те успели погореть не все, а некоторые даже неплохо сохраниться, поэтому вероятность остаться здесь незамеченными вполне велика, пусть и ненадолго. И Вэй Усянь, точно это осознававший, времени терять не собирается. Вместе с ним протискивается в узкий проход между стеной и книжным шкафом, и усадив их обоих на пол, хватает за плечи. Цзян Ваньинь наконец может в полной мере разглядеть этого Вэй Ина, что выглядел… совершенно обычно. Конечно, в незнакомом ему сером шаньи и белом поясе, но с таким привычным взъерошенным хвостом и светлым взором серых глаз с голубоватым отливом. Без намека на звериный оскал и безудержную тьму. Абсолютно чистый. Спокойный, как водная гладь летних озер. Ничуть не изменившийся. Почувствовав некоторое облегчение от того, что им удалось укрыться и хоть немного перевести дух, Цзян Чэн снаружи вскоре весь цепенеет, словно теряет способность двигаться, а внутри него бушует эмоциональный шквал. От злости и негодования до неподдельного удивления и толики радости. Он точно не может определиться, что именно испытывает по отношению не только к происходящему, но и к одной персоне в лице шисюна, если свести все внимание к нему одному. — Времени мало, поэтому слушай меня внимательно. — Говорит он быстро, но четко, не давая и шанса шиди обдумать все, что с ним творится. — Сейчас ты находишься в своей духовной оболочке, которая ни в коем случае не должна пострадать. Иначе ты не сможешь вернуться в физический мир. А он… — Парень невольно морщится, когда упоминает свою темную версию. — Демон, родившийся из твоих страхов и обид. Образ, созданный в твоей голове. Чтобы победить его, тебе нужно осознать, что из этой иллюзии правда, а что твои домыслы. Поэтому… В библиотеке очень скоро слышатся шаги, которые перебивают Вэй Усяня, и тот тут же стихает, не переставая смотреть ему в глаза. Они оба затаивают дыхание и прислушиваются, пока тот самый упомянутый демон, крадучись, точно хищник, ходит между стеллажей в поисках него. Того эта «игра» даже забавляет, что слышится в его ядовито-ласковом тоне. — Как мило, Цзян Чэн, ты решил поиграть со мной в прятки? Прямо как в детстве, помнишь? У тебя никогда не получалось от меня спрятаться. Тот неспешно обходит все проходы, и Вэй Ин, пользуясь последними минутами, хватает брата за ладонь и вырисовывает на ней невидимые иероглифы пальцем. Но из-за того, что тот делает это торопливо, Цзян Чэну удаётся распознать лишь обрывки фраз: «… я исчезну...», «не ври самому себе…», «..ложь — твой враг», «вернусь, когда…». Все это перемешивается в какую-то кашу, из которой невозможно нормально, а тем более быстро, уловить суть. — Так, так, так… — Звучит размеренно, словно мурлыканье, очень близко, что дыхание застревает где-то в горле. Он рядом — понимают оба, из-за чего парень, желая непременно передать Ваньиню свое послание, суетливо выводит последние иероглифы на его ладони. Тому едва удается дописать, как шкаф, закрывающий их, разрывается в щепки, а сидящий рядом Вэй Ин растворяется в воздухе. Цзян Чэн, несколько подвиснув от его крайних слов, успевает рывком выбраться из под удара, и, недолго думая, толкает на темного заклинателя следующий стеллаж. Тот почти сразу превращается в опилки, освобождая путь темной ци, что врезается ему прямо в грудную клетку сильной волной. Та отталкивает его к стене, о которую он ударяется спиной и затем падает лицом на пол. — Я тебя нашел. Как легко, не правда ли? — Приторно произносит демон в облике Вэй Усяня и шагает к нему столь же мерным шагом, будто бы отсчитывая минуты до своего решающего удара. Духовное тело ничем не отличается от настоящего, поэтому боль физическая, как и моральная, нисколько не смеет его оставлять. Он не понимает, почему темный заклинатель настолько сильнее него, хотя, как выразился второй Вэй Ин, — неясно: настоящий или же игра его воображения, — тот всего лишь образ в его голове, который он создал сам. — Ты всегда мне проигрываешь, даже в таких нелепых играх. — Звучит прямо над ухом, что заставляет его приподняться на локтях и повернуть голову в сторону голоса. Демон опускается рядом и, вертя флейту в руках, с наслаждением наблюдает, как Ваньинь корчится от боли, что ощущается почти при каждом его движении. Но та притупляется, стоит ему почувствовать волну раздражения, возникшую от слов темного заклинателя. — Не обольщайся. Не настолько ты хорош, чтобы во всем меня превосходить. — Язвительно выплевывает Цзян Чэн, а после порывисто хватает флейту в руках шисюна и отталкивает его в сторону, зная, что тот оружие свое не отпустит. Этого было достаточно, чтобы позволить себе подняться с пола, и моментально наброситься на парня с кулаками. Но тот, ожидаемо, быстро реагирует и легко блокирует его удар, из-за чего они неизбежно ввязываются в борьбу, в которой проиграет тот, кто допустит ошибку. По-иному никак, ибо по силам они всегда, на самом-то деле, были равны. Просто обычно в их схватках побеждает тот, кто первый заметит со стороны оппонента оплошность и воспользуется ею. Но Вэй Усянь почему-то слишком просто поддается его правилам, прекратив использовать темную энергию, из-за чего сражение между ними превращается почти что в обычную драку. Но даже без ци злых духов удары его достаточно сильные, кажется, что несколько отчаянные. Будто бы он намеревается не убить Ваньиня, а наоборот — защититься от него, как загнанный в угол зверь. Оттого кулак шисюна бьет беспощадно прямо по лицу, заставив его пошатнуться в сторону. — Как всегда предпочитаешь драться, чем признать очевидное. — Цедит он злобно, хватая шиди, на миг потерявшего равновесие, за грудки и прижимая к стене. — И что же я, по-твоему, должен признать? — Криво усмехнувшись, спрашивает Цзян Чэн и вытирает выступившую кровь с губ. Притворное безразличие, — а оно таково и есть, — выбешивает темного заклинателя заметно больше. Его руки сжимают одежду на нем сильнее, отчего та начинает трещать, а безумие и ярость беспрестанно плещутся в его красных глазах. Но эффект ли его воображения или то действительно есть, мужчина замечает на дне его взгляда неподдельные страх и боль, словно бы это он сейчас беззащитен, а не его младший брат. — Если бы ты проявил ко мне хоть немногим больше терпимости, если бы показал, что наш союз не пустой треп, если бы не бросил одного против тысяч, все вышло бы совсем по-другому. Мне бы не пришлось уходить из ордена, а тебе меня ненавидеть. Каждое его слово пропитано разочарованием и обидой, а руки грубо отбрасывают в сторону так, что Цзян Чэн снова падает на покрытый сажей и не до конца сгоревшими свитками пол. И не потому, что не хватает сил устоять, а потому, что шисюн озвучивает те мысли, которые он сам от себя постоянно прячет, и на мгновение теряется. Однако его собственное упрямство и обида нисколько не меньше, оттого следующий удар он наносит уже сам. Поднимается слишком резко и бьет того в живот, распаленный жгучим гневом. — Ты сам ушел. Предпочел нашему ордену кучку Вэней, возомнил из себя всемогущего героя, а после предпочел умереть, вместо того, чтобы все исправить. Ты стал тем, кого презирал прежде. Если бы Вэй Ин хоть малость к нему прислушивался, если бы сам немного больше доверял ему, смог бы поверить в него и его силы, тогда бы они вместе избежали произошедшего. Но ни один из них не решился сделать какой-либо шаг к примирению, пойти на уступки, поступиться собственной гордыней. Куда важнее обоим оказалось уязвленное чувство гордости, что в итоге привело к безвозвратным потерям. Жалел ли Ваньинь? Жалел! Но жалость к самому себе, а тем более к шисюну, не исправит того, что случилось. Сумасшедший хохот раздается по библиотеке, будто они разыгрывают здесь дешевую сценку. Но смех этот пугает, заставляет застыть и с опаской глядеть за каждым движением темного заклинателя. Тот разгибается после нанесенного им удара и отчаянно чуть ли не кричит: — Кем, по-твоему, я должен был стать, когда некогда единственный верный мне брат пошел против меня? — Вопрос брызжет обреченностью и тьмой. Демон будто бы вспоминает, что по его меридианам течет темная ци, и незамедлительно наносит ею удар, которого Цзян Чэн не предвидел. Он прокатывается по полу, собирая с него все выступающие сломанные половицы, и врезается в стеллаж, который должен был упасть на него. Но тот оказывается сломан так же, как и прежние до этого. Вместо шкафа на него сыпятся обломки, а вслед за ними его прижимает к полу иллюзия шисюна. — Ты оставил меня одного, а теперь ненавидишь за то, что я не справился. Не сдержал данных тебе обещаний, но сдержал ли ты свои? — Обвинения обрушиваются на Ваньиня точно, как до этого остатки стеллажа. Ссадины и порезы, из которых выступает кровь, виднеются по всему телу. Но те не так болезненны, как сам разговор, который неожиданно стал центром их борьбы, вместо намерения прикончить друг друга. Он не понимает, как они к этому пришли, да вообще, как вечер в Храме предков превратился во встречу со своим личным кошмаром? Со своим личным кошмаром… Образом, созданным в его голове. Материализация его обид и страхов. Иллюзия, которая говорила словами не Вэй Усяня, а его собственными мыслями. Все, что сейчас происходит, отражает его чувства, пережитые на протяжении десяти лет. «Тебе нужно разобраться, что из этого правда, а что твои домыслы» — вторит голос того Вэй Ина, что появлялся до этого на малый промежуток времени. Но давать возможность разобраться в себе демон ему не собирается. Пребывая в какой-то истерике, он сжимает свои ладони на его шее и, смотря обезумевшими глазами, не прекращает выливать на него все то, что за десять лет успело накопиться из размышлений Цзян Чэна. — Тебе следовало убить меня еще тогда! В лесу, когда Пристань Лотоса пала. Или же бросить в том поселке с Вэнями. Какая разница, если бы они убили меня? Какая тебе, к черту, разница, когда ты сам потом довел меня до смерти? Ты погубил меня. А я из-за тебя — нашу сестру и Цзинь Цзысюаня. Руки шисюна сжимают болезненно, до выступающих слез, из-за чего Ваньинь корчится, но слушает. Он слушает каждую его фразу, чтобы разобрать, что из них правда. Понять, где грань его ненависти, что беспощадно желала искоренить зло в виде брата, и любви, которая бросила его однажды на рискованный шаг. Где начинается их союз, когда они беспрекословно верили друг другу и вверяли свои жизни, а где обрывается с треском, что они так легко отказались друг от друга. И кто на самом деле его оборвал, если оба считают, что никогда не предавали. «Я верю в тебя», — всплывают слова Вэй Ина, которые тот оставил перед тем, как пропасть в воздухе. Они дают свой эффект, и он все-таки решается произнести: — Твоя смерть тогда… — Приходится мучительно находить в себе силы говорить, пока горло саднит, а легкие горят от нехватки воздуха, и он хрипит. — … расстроила бы меня так же сильно… как и десять лет назад… — Хватка будто бы ослабевает, и Цзян Чэн чувствует, как на лицо падают соленые капли, что только больше подталкивают его к признанию. — Ведь даже ненавидя… я наивно надеюсь, что ты вернешься ко мне… Демон криво улыбается и отпускает его, что позволяет мужчине сделать глубокий судорожный вдох и тут же закашляться. По его щекам текут непролитые слезы. Те, что Ваньинь не давал себе лить, когда вспоминал и скучал по брату. А после тьма покидает его тело, и вместо Вэй Усяня, на него смотрит более молодая версия его самого же. Наверное, та его часть, что до сих пор не может отпустить прошлое. — Следуя чувству долга и морали, я должен его ненавидеть, но я не хочу. Я никогда не хотел!.. — Слушать самого себя оказалось ошеломляюще и, в некотором роде, отрезвляюще. Брошенные слова совсем не обжигают сердце и не травят душу, а скорее встают на свое место, заставляя признать очевидное. Принять тот факт, что нет ни желания, ни сил порождать в себе еще больше ненависти. Нет смысла ненавидеть того, по кому сердце болит и тоскует, точно, как и по сестре. Хотя та перед смертью тоже повела себя опрометчиво, и тем не менее, Ваньинь же на нее не обижается. Так почему он обрушил на шисюна весь свой гнев, когда тот виноват во всем лишь косвенно? — Я знаю. Я тоже. — Коротко отвечает Цзян Чэн, и молодая его версия, как бы получив желанный ответ, испаряется. Некоторое время заклинатель так и лежит на полу, приходя в себя и думая о том, какое же только что произошло сумасшествие. Усталость тотчас накатывает на него, и он позволяет себе прикрыть глаза, даже не обращая внимания на то, что вокруг груда обломков и сажи. Сам он весь выглядит не лучше после того, как несколько раз приложился к полу, поэтому париться, собственно, ни причин, ни желания не было. Где-то за стенами здания слышится вой ветра, но не такой агрессивный, что был до этого. Он постепенно стихает, будто бы пропадая вовсе, и потому в помещении воцаряется звенящая тишина. Такая обычно возникает после часа истерики, когда эмоций и мыслей не остается, и вместо них торжествует пустота. Та бывает угнетенная и тяжелая, в некотором роде, голодная, когда поглощенных чувств ей мало, а те попросту иссякли в изнеможении. А бывает и легкая, незаметная, можно сказать, долгожданная, когда всего внутри было через край и это отягощало, но теперь, высвободив, поддающуюся гнили, душевную смуту, стало заметно проще существовать. Воспоминания о Вэй Усяне точно принадлежали ко второму типу и мариновались все эти десять лет, пока не произошла вот эта вот встряска. Она перевернула внутри него все, выпотрошила, и засунула обратно лишь то, что считала нужным. Плевала на какие-то там гневливые обвинения и навязанную самому себе ненависть, и вернула в его сердце только очищенную, как выхлопанный ковер, привязанность к шисюну. Ощущения чувствуются, как после порки, что даже былые матушкины наказания кажутся предупреждающими поблажками. Словно целый ритуал промывания сознания произвели и оставили думать над своим поведением. Не хватало только вернуть его обратно в Храм предков, поставить на колени и заставить просить прощения за все свои поспешные, резкие и в пылу горячей ярости сделанные выводы. Те, что вынудили его презирать брата и отмахиваться от светлых воспоминаний о нем, как от риска резко разуверить в собственную к нему ненависть. Вот только зачем, если та помогала затмить тоску по нему? Поддерживала в дни, когда хотелось опустить руки и все бросить, вместо того, кто обещал быть всегда рядом. Зачем его лишили этой опоры, пусть и выдуманной? Зачем позволили оправдать того в своих глазах и осознать, как он скучает по нему? — Что ж ты за засранец такой, что твоя персона непременно втягивает меня в какое-то дерьмо? — Вслух произносит Ваньинь, прикрыв глаза тыльной стороной ладони, будто в попытке скрыть сырость глаз. Но слез нет. Он лишь судорожно выдыхает, освобождая себя от остатков дурных помыслов, и пытается привести разум в покое. Старается свыкнуться с мыслью, что в ближайшие дни придется полностью пересмотреть свое отношение ко всему, что случилось десять лет назад. И надеется, что открыв глаза, увидит потолок Храма Предков. — Ну спасибо, шиди, на добром слове. — Слышит он в ответ, вместо ожидаемых надежд, а после раздается заливистый смех. Знакомый голос вынуждает его резко открыть глаза и подобраться всем телом, попутно отскочив в сторону от того Вэй Ина, что появлялся здесь между делом. Тот смотрит на него сверху вниз, — все-таки Цзян Чэн с пола подняться не успел, — и радушно улыбается, сложив руки в рукава своего ханьфу. Угрозы от него никакой не чувствуется, но подозрений оттого меньше не становится. Вдруг это очередная иллюзия, испытывающая его? — Выглядишь ты… паршиво. — Нисколько не теряясь от тяжелого взгляда брата, комментирует Вэй Усянь. Он некоторое время молчит, внимательно вглядываясь, словно бы пытаясь уловить в нем все проявившиеся изменения за последние годы, а после ласково улыбается и несколько печально произносит: — Прекращай чураться меня и пойдем. Я провожу тебя домой. Ваньинь не двигается, так и продолжая хранить молчание. Ему не нравится это, казалось бы, спокойствие со стороны шисюна, который по непонятным причинам тоже находится здесь. Вся эта ситуация с отравлением, демоном и Вэй Ином какая-то слишком притянутая за уши. И либо же он привычно параноит, выискивая подвох в каждом действии произошедшего, либо же тут определенно что-то не так. — И все? Ты ничего не хочешь мне сказать? — Помрачнев лицом, спрашивает Цзян Чэн и, наконец, поднимается на ноги. И вот они стоят лицом к лицу и смотрят друг на друга, желая то ли выжечь с глаз долой чужой образ, то ли наоборот увековечить на сетчатке своих глаз и помнить долгие-долгие годы, будто до этого не вспоминали ни разу. Они не отрываются и, кажется, даже не моргают, как в очередной борьбе на выдержку. Ждут, когда кто-то из них сдастся первым, отвернется и навсегда забудет этот вопрос. Но тот повисает и закрепляется над ними в воздухе, не давая и шанса увильнуть от ответа. — Хм. А ты, стало быть… хочешь говорить со мной? — Он говорит совсем не упрекая, нет. Скорее, задумавшись об этом, как о каком-то странном явлении, и напрягается всем телом. — Почему нет? — Звучит от Ваньиня с вызовом. — Всерьез думаешь, что после всего, я просто возьму и уйду? — Почему нет? — Вторит ему Вэй Ин, несколько потеряв краски с лица, словно не ожидал, что с ним захотят беседовать. — Ты уже уходил прежде, так почему сейчас не можешь? Фраза разрушает все сомнения касательно мыслей об еще одной иллюзии в образе шисюна, потому что звучит она предельно честно и неподдельно грустно. Намекает на то, как паршиво они разошлись в прошлом и, как истинные лжецы, делали вид, что ничего не произошло. Что ничего не происходит и их союз не рушится прямо у них на глазах. Цзян Чэн наполняет грудь воздухом и собирается уже ответить какой-нибудь колкостью, дабы не чувствовать себя совсем уязвлено, однако из его уст вырывается на выдохе трогательное и слишком открытое: — Я не хочу больше убегать от тебя. Он понимает это слишком поздно. Только после того, как Вэй Усянь расплывается в нежной, капельку смеющейся, улыбке. Так он улыбался всегда, где-то в юности, когда Ваньинь, вопреки своим чувствам, говорил совершенно противоположное, но слишком очевидное для разоблачения. И, поняв, что только что ляпнул, по-обыкновению, покрывается густым румянцем и неосознанно, как бы убегая от своего же признания, делает шаг назад. Вэй Ин на это издает какой-то печальный вздох и, словно сжалившись над ним, слишком серьезно объясняет: — Это междумирье, и здесь не существует лжи. Захочешь солгать, а из уст все равно выйдет правда. — Он делает паузу и, перед тем как продолжить, поворачивается в сторону дверей. — Пойдем. Если при таких условиях не побоишься говорить, то обсудим по пути.

Неважно ночь или утро,

Я с тобою точно буду.

Бежать за солнцем следом, Даже если путь не изведан.

Они выходят из разваленной резиденции обратно на улицу, и Цзян Чэна ослепляет солнечный свет, который вынуждает его зажмурить глаза и прикрыть их ладонью, чтобы хоть что-нибудь перед собой разглядеть. А когда зрение привыкает, то неожиданно для себя обнаруживает чистое голубое небо и цветущее озеро. Свежий бриз ударяет в ноздри и заполняет легкие, в то время как слабый ветер окутывает своей прохладой. Трава лениво шелестит, а красавицы кувшинки мерно покачиваются на мелких волнах. Пристань Лотоса ожила и вернула свои родные краски. — Вижу, тебе полегчало. — Отмечает шисюн облегченно, видимо, сделав выводы из увиденного, и выводит его из небольшого оцепенения. Ловит его вопросительный взгляд и, приглашая за собой идти, спешит вновь разъяснить: — В междумирье попадают души, что не могут найти свой покой, чтобы до конца отпустить бренной мир и отправиться в круг перерождения. Здесь они должны пройти испытание, которое поможет им разобраться в себе и проститься с тягостями жизни, а затем продолжить свой путь в чистилище. Междумирье, как правило, отражает их духовное состояние. — А если у них не получается? — Задает резонный вопрос Ваньинь, стараясь как можно быстрее понять суть. Ведь по какой-то причине он тоже находится здесь. — Они возвращаются на землю в виде неупокоенных душ. — Небрежно бросает Вэй Ин, как бы отмахиваясь от не очень приятной для себя темы. — Тогда, раз я здесь… — Нет. — Строго, как отрезает, перебивает шисюн. Он резко останавливается и поворачивается к Цзян Чэну, смотря стальными глазами, цвета холодного металла. — Ты не умер. И еще долго не умрешь. Поэтому немедленно возвращаешься домой. Голос звучит до того твердо и, малость, жестко, что становится не по себе. Властный тон парня с одной стороны припечатывает к месту, заставляя замереть в недоумении от подобной реакции, а с другой — вызывает природное упрямство, которое не желает кому-либо подчиняться. Но есть в поведении брата что-то еще. Что-то, что не дает ему покоя с момента, как тот снова перед ним появился. Они так и продолжают смотреть на друг друга, будто ведя немой разговор, в котором либо привычно спорят, либо пытаются найти способ подступиться к другому. «Знакомые незнакомцы», которые знают о друг друге все и в то же время совсем ничего. Одни из тех, кто знаком друг с другом на протяжении долгих лет жизни, но по каким-то причинам разлученные судьбой. Одни расстаются навсегда, а некоторые сталкиваются раз за разом, не в силах ни вернуться, ни уйти безвозвратно. К какому типу относятся они? Не виделись вот уже десять лет и столкнулись при странных обстоятельствах, а теперь ведут себя так, словно между ними нет ни пережитых лет вместе, ни давнего раздора. Нет смерти. Как будто повстречались два приятеля и теперь, прогуливаясь по чужим просторам души, ведут праздную беседу. Нелепо. Как бы Ваньинь поступил, встреться они в живую? Вероятно, схватил бы и силком утащил в Пристань Лотоса, сначала выпытывая, как он вернулся и какую опасность несет, а после, если бы угрозы никакой не имелось, — ведь в противном случае, его пришлось бы прикончить, — заставил бы вымаливать прощения у своих родителей. Как бы сложились их отношения дальше, он предположить не мог, потому как мысли о нем пресекал слишком скоро, чтобы они могли добраться к чему-нибудь большему. Уж яро заставлял себя ненавидеть шисюна, припоминая только его ужасные поступки, а счастливые воспоминания строго-настрого блокировал. Горечи, вызванную моментами радости и беззаботности с родным плечом, очень сильно хотелось избежать. И он избегал. До слепого гнева и истеричности. Но вот спала пелена злости и обиды, обнажая обшарпанное сердце, которое просто нуждается в тепле. В родном человеке, который бы помогал нести тяжелое бремя и разбавлял собой одинокие вечера. Только никакого-то нового, чужого, а того, по кому кручина не отпускает по сей день. Душа желала разобраться в их накопившихся недомолвках, пусть разум и гордость упорно фыркали и убеждали в обратном, подкидывая в память все их тогдашние ссоры. Однако же, какой это имеет смысл, когда Вэй Усянь мертв? Пусть вся Поднебесная верит и бдит о его возвращении, в действительности это невозможно. Он не злой дух, как видно сейчас, и не любое другое существо, способное на подобные прихоти. Надеяться на приход мертвеца уж шибко пахнет безумием. — В таком случае, что здесь делаю я? — Наконец, отмирает Цзян Чэн и спрашивает самое логичное в этот момент. Вэй Ин следом выходит из этого оцепенения, невольно поведя плечом, и, коротко вздохнув, произносит: — Считай, что это ошибка небес. Случайность. Ваньинь ожидаемо ему не верит, но, вспомнив о не существовании в этом месте лжи, предпочитает больше об этом не спрашивать. К тому же, полно имеется и других вопросов, не менее важных. Они снова замолкают и продолжают идти в неуверенном молчании, которое, не то чтобы давит, но все же, в какой-то мере, не дает покоя. Оба держат расстояние, не позволяя себе быть к другому так же близко, как прежде. Шисюн шагает впереди, как и сказал, провожая обратно в бренный мир, а заклинатель ступает следом, не в силах избавиться от ощущения, что понапрасну тратит время. Будто бы в этот самый момент он упускает возможность, но чего, не может разобрать. Он понимает, что они идут в Храм Предков, когда видит знакомые черные стены здания с восьмиугольной крышей. В грудь впивается тревога, а еще недоумение, когда зеленая трава заканчивается неподалеку от храма и на смену ей возвращается сухая земля и мертвые, пропахшие гнилью, растения. Это заставляет его невольно остановиться и по-дурацки пялиться в непригодную для жизни почву под ногами. Ветер тут же переменяется в неспокойный и буйный, словно выказывая возмущение, а озеро, окружающее храм, как бы поддерживая, агрессивно бьется волнами о пристань. — Это нормально. — Говорит Вэй Ин, уловив его растерянность. Тон его сквозит ласковой печалью, а взгляд укрывает искренним беспокойством. — Междумирье претерпело частичные изменения, так как испытание коснулось лишь одного разлома в твоей жизни из всех имеющихся. Но, поскольку ты жив, состояние твоей души всё ещё может меняться, и этого достаточно, чтобы вернуть тебя обратно. — А ты… что здесь делаешь ты? — Решается наконец спросить Цзян Чэн, не понимая, какую роль во всем этом играет брат, и смотрит безотрывно за чужим удивлением, а после и глубокой грустью. Шисюн некоторое время молчит, как бы обдумывая, стоит ли отвечать. Ведь они давно друг другу ничем не обязаны, пусть и прошлое связывает их обоих крепкими нитями. Тот будто бы не уверен, что о подобном вообще стоит говорить, но, в какой-то момент, все же решается. В его глазах мелькает едва узнаваемая за плохо сыгранной маской невозмутимости решимость. — Пытаюсь заслужить себе право на перерождение. — Отвечает он с горечью, а после, увидев, как изменился шиди в лице, небрежно махнув рукой, добавляет: — Ничего особенного. Просто помогаю душам пройти их испытание и выбрать правильный путь. Вэй Усянь это говорит ровным, даже несколько равнодушным, тоном, но именно он выдаёт того с головой. Он просто его сторонится, не задает никаких вопросов, чтобы не задавали ему, и отмахивается от своей участи, как от нежеланной избранницы. Он намеренно избегает лишнего контакта с ним, не желая делиться чем-то важным, и это, честно, Ваньиня ранит. — Ничего особенного? Ты издеваешься? — Вспыхивает он, как масляная лампа по щелчку пальцев. Он неосознанно подходит ближе, как всегда делал при каждой их ссоре, и готов вытрясти из него весь смрад, что тот в себе скрывает. — Ты десять лет провел здесь и говоришь ничего особенного? Почему? Я ведь проводил для тебя ритуал прощания, так почему ты не ушел, как все? Вопреки накопившейся в нем злобе, Цзян Чэн не желал брату зла. И даже если в какой-то степени считал, что тот заслуживал смерти, в виде наказания за то, что совершил, то его душу проводил, как полагается. Несмотря на то, что душа не откликалась, он все равно приходил на гору Луаньцзан, чтобы провести ритуал прощания и помочь душе Вэй Ина найти дорогу в загробный мир. Там бы его ждали испытания из десяти палат Диюя, но он был уверен, что тот справится и сможет снискать себе право на перерождение. — Ты прощался со мной?.. — Удивляется шисюн, и лицо его смягчается. Видно, что Вэй Усянь даже не рассчитывал, что ему окажут такую милость, оттого эта новость сделала его бесхитростным и уязвимым. Он смотрит так растроганно и лучится признательностью, что возникший в Цзян Чэне после признания стыд сходит на нет. Вместо него поднимается волна беспокойства, которая щемит сердце от резкой смены настроения в брате, что внезапно переменяется с едва уловимой радости на горькую улыбку и чуть ли не влажные глаза. — Ох, это не важно… — Говорит Вэй Ин дрогнувшим голосом и, мотнув головой, отворачивает лицо, чтобы скрыть, как оно исказилось от боли. — Путь в чистилище мне все равно закрыт. Ваньинь совсем ничего не понимает. Даже самые закоренелые грешники попадали в Диюй, чтобы душа ответила за свои деяния перед владыкой царства. Так почему для его шисюна путь туда закрыт? Ведь он не был по-настоящему злодеем. Все, что случилось десять лет назад, произошло ввиду сложившихся обстоятельств. И паршивым поступкам могли противостоять его благие дела, которых тот успел совершить при жизни немало. Так почему он стал исключением? — Я не понимаю… — Произносит Цзян Чэн и запускает ладонь в волосы, в растерянности заправляя челку назад. Та сыпется обратно на обеспокоенное лицо, что заметно побледнело за всю эту ночь. — Почему?.. Парень перед ним совсем отворачивается, дабы не показывать всю смесь мучивших его терзаний, закрывается от шиди, не позволяя увидеть его еще больше слабым, чем есть в данный момент. И это злит Ваньиня до того, что он уже плюет на дистанцию и хватает того за плечи, чтобы повернуть обратно к себе. Чтобы видеть его лицо, ощутить его настоящие чувства, а не ту подделку, что тот каждый раз совал ему под нос при жизни. — Объясни, черт подери, что это значит. — Цедит он раздраженно, не в силах удержать в себе бурю из непонимания и страха неизвестного. — Так сложно быть честным со мной? — Его даже потряхивает от переполняющих душу эмоций, но те испаряются, стоит Вэй Усяню резко повернуться и, гневно сверкнув глазами, промолвить: — Я самоубийца, Цзян Чэн! У меня нет права на перерождение. И все резко стихает. И ветер, и волны, и собственные мысли. Все теряет значение под давлением этих слов, которые точно не хотели вылетать из чужого рта. Но те сказаны, беспощадно обрушившись на него и придавив к земле. Ноги аж подкашиваются, и, пошатнувшись, Ваньинь делает шаг назад. Не будь это глупо и бессмысленно, так бы вообще убежал, чтобы злостная правда не догнала его и не успела добраться до полного осознания услышанного. — Что?.. — Глухо переспрашивает он, словно подобное могло ему послышаться, но то, как в испуге переменилось лицо шисюна, говорило уже о многом. Тишина разрушается внезапным рокотом грома, который заставляет Вэй Ина вздрогнуть, в то время как Цзян Чэн его и вовсе не слышит. В голове стоят лишь голоса, что как один твердят: «его разорвали собственные мертвецы, что даже тела не оставили», и те оглушают столь сильно, что порождают в ушах болезненный звон. Становится дурно. Тошнота подступает к горлу, пока сознание подкидывает перед взором картинки их последней встречи. Судьбоносного дня, когда, казалось, закончится все сумасшествие. Но он и подумать не мог, что так… Что именно такой ценой. В междумирье, которое так чутко распознавало оттенки его эмоций, проливается дождь. Агрессивный ливень больно бьет тяжелыми каплями, заставляя Вэй Усяня поморщиться и сделать шаг в сторону Храма предков, чтобы укрыться хотя бы под крышей, раз они не заходили внутрь. Наверное, он посчитал, что шиди, вполне себе разумеющимся, пойдет следом, но тот будто прирос к земле, не замечая произошедшего. Его внешний вид быстро размывается под дождем и мрачнеет столь же стремительно, как и округа в здешнем пространстве. — Цзян Чэн, ну что ты… — Подает тихий голос Вэй Ин, не скрывая, как винит себя за несдержанные слова. Подходит порывисто и неуверенно касается чужой ладони, которая тут же вздрагивает вместе с ее обладателем. Перед глазами Ваньиня все расплывается, теряя свои очертания и формы. И лишь сморгнув влагу с глаз, он ощущает горячие слезы на щеках в контрасте с холодными каплями дождя. Те безостановочно заполоняют собой взор, из-за чего едва различимо можно разглядеть лицо шисюна, оказавшееся так близко. — Я идиот. Не слушай меня. Можно… можно обнять тебя? — Слова звучат скорее как прелюдия, чем просьба о разрешении, так как следом Вэй Усянь отводит их наконец к стенам храма, укрываясь под карнизом крыши, а после, навалившись на здание, осторожно приобнимает.

Я тебя от всех укрою, Крышей неба голубого.

Вместе не страшны тревоги,

Ты да я, да мы с тобою.

Плечи Цзян Чэна начинают подрагивать, так как сдерживать плач больше не хватает никаких сил. Лишь остатки гордости держат его на грани, чтобы он уж совсем не разрыдался в голос от чувства вины и сожаления. Ведь он правда не хотел, чтобы все сложилось именно так. Никогда не желал шисюну столь мучительной смерти даже в пылу ярости. Он бы скорее сам его убил быстро и безболезненно, чем допустил подобных для него страданий. Не позволил бы его душе застрять здесь, без возможности переродиться в другой жизни, если уж в этой они оба так облажались. — Прости… — Шепчет Ваньинь задушено и слегка отстраняется. Вэй Ин отпускает его, думая, что шиди хочет вернуть между ними дистанцию, и морщится от его извинений. Но тот наоборот обнимает крепко и утыкается носом в плечо, вышибая подобными действиями весь воздух из легких. У самого глаза начинают щипать, и он поднимает лицо к пасмурному небу, чтобы сдержать подкатывающие слезы, но не выдерживает и вновь сжимает шиди в кольце своих рук. Почти не верит, что подобное происходит. — Я ведь никогда не отказывался от тебя. Ты сам ушел. Так почему я чувствую себя так, словно сделал недостаточно для того, чтобы уберечь тебя? — Продолжает Цзян Чэн, выпуская из себя этот водоворот противоречий, который не давал ему жить очень долгое время. Руки его сжимают чужую талию крепче, будто в попытке удержать то тепло, что между ними сейчас пытается разгореться. — Не нужно извиняться. Я сам выбрал себе такую участь. Уж лучше так… — Голос его садится из-за того, что горло сдавливает от желающих выбраться наружу рыданий. Он зарывается ладонью во влажные волосы брата и прячет в них свое лицо. — Ты не виноват, Цзян Чэн. Это все последствия моих собственных решений. Твой выбор здесь ни при чем. Ты должен был поступить так, как поступил, ради ордена и людей, которые в тебе нуждались. Да и теперь… это все давно в прошлом, и тебе нужно жить дальше. — Ты все слышал. — Понимает Цзян Чэн в его тоне, но не тушуется. Куда уж теперь, когда этот обалдуй сделал все, чтобы искоренить себя. Дурачье, ну зачем, ну? Может быть… может быть, можно еще что-нибудь исправить? — Слышал. Это моя работа. — Отвечает Вэй Усянь и издает нервный смешок, вспоминая развернувшийся перед ним конфликт, в котором имел главную роль. Он начинает поглаживать шиди по волосам, больше успокаивая тем самым себя, чем его, и делится: — Все не так плохо. Считай заболтал местных, а они мне позволили отработать себе шанс на перерождение. Представляешь, тут тоже бывает нехватка рабочих. — Последние слова он пытается произнести веселее, как бы разбавляя момент и стараясь перевести разговор, но получается не очень. — А ты… ты нуждался во мне? — Дрожь в голосе шиди заставляет мурашки пробежаться по всему телу и напряженно сглотнуть, отметая дальнейшие попытки увильнуть от темы. Вэй Ин невольно вспоминает момент из разговора Ваньиня с собственным демоном и поджимает в волнении губы. «Если бы не бросил одного против тысяч…», действительно сложилось бы все по-другому? Никто из них знать этого сейчас не мог. Да и какой смысл гадать, когда все уже произошло? Им бы наоборот забыть и продолжать жить с тем, что есть. Брату бы продолжать жить без терзаний, пусть это и звучит нелепо и эгоистично. Но ведь так будет лучше. Правда же? — Ну, прекращай, мне и так плохо, что я стал камнем преткновения в твоей жизни. Прости. — Произносит он, боясь признаться. Но то, как чужие руки ослабевают на его теле хватку и начинает пропадать родное тепло от сказанных им фраз, пугает его еще больше. И, прижав шиди к себе сильнее, чтобы уж не думал отстраняться, выпаливает: — Нужен. Всегда. Но что теперь поделаешь? Или ты решил остаться тут со мной навечно? — Бестолочь. — Бубнит в смущении Ваньинь, которому хочется верить, что все именно так, как шисюн рассказывает. Что ему правда дали шанс, что он в нем нуждается, что он не забыл. И потому в ответ признается: — Остался бы, — заставляя Вэй Ина опешить и заерзать в протесте. Дождь, будто улавливает, что он успокаивается, и единодушно стихает. — Но я нужнее Цзинь Лину. — Да… — Почти облегченно произносит Вэй Усянь, стараясь не замечать, как его коробит «нужнее другому, чем ему», и улыбается краешком губ, видя, что тучи над ними постепенно рассеиваются. Он какое-то время молчит, не переставая наводить беспорядок в прическе брата, а после решается спросить: — Как он? — Ведь благополучие этого ребенка и правда важнее. Ему хотелось узнать, ненавидит ли его племянник за ошибки, которые подвергли его родителей к смерти, но, зная ответ, решил ограничиться одним вопросом. Цзян Чэн это понимает, ведь сам еще этим вечером свято верил, что утопит шисюна в своей ненависти. Но ночь еще не закончилась, а он уже держит того в своих руках, боясь отпустить и навсегда оставить в прошлом. Он понимает, что ему страшно сейчас лишиться давно позабытого уюта в чужих руках. Молчание с его стороны затянулось, и Вэй Ин уже решает, что не получит ответа, и спокойно с этим примеряется. Все-таки по его вине мальчик остался без родителей, так какое он имеет право спрашивать о нем? Однако больная мысль рассеивается, когда он слышит: — Заноза. Прямо, как ты. — И это звучит так трепетно и нежно, что сердце сдавливает от тоски и любви. А еще признательности, потому что шиди допускает мысль его участия в воспитании такого дорогого им ребенка, что говорит следующая фраза: — Вы бы подружились. Такого дяди, как ты, ему не хватает.

Посмотри в окно, Видишь дождь прошел.

Значит все пройдет,

Все будет хорошо.

Вэй Усянь порывисто выдыхает, щекоча дыханием ухо Цзян Чэна, и все-таки всхлипывает. Осознает, как, оказывается, ему важно было это услышать. Снимает с себя все цепи сдержанности и маски незаинтересованности и отстраняет брата за плечи, чтобы посмотреть в его красивое лицо и невероятные глаза. Тот ожидаемо отводит взгляд, робея от пристального внимания, но он не дает ему на это права. Прикасается ладонями к его щекам и поворачивает к себе, нежно-разбито улыбаясь. — Не прячься. Дай посмотреть на тебя. — Вэй Ин закусывает губу, обдумывая стоит ли произнести вслух, имеет ли он еще на это права, и, рискнув, добавляет: — А-Чэн. Ваньинь ощутимо вздрагивает, что становится страшно увидеть протест в его глазах, но он смотрит лишь удивленно и, святые небеса, не скрывает, что его это радует, что ему до сих пор приятно слышать от него подобное к себе обращение. Аметистовые глаза лучатся неприкрытой толикой восторга, ведь он так давно не позволял себе называть его так ласково. О боги, свидетели, как же он скучает по родному ворчанию шиди и его, прикрытой за маской раздражения, заботе. — У тебя появились морщинки. — Хихикает Вэй Усянь и тыкает пальцем в место, где часто сходятся нахмуренные брови. — Совесть поимей. Мне все-таки давно не пятнадцать. — Ворчит Цзян Чэн на его проказы, но не отстраняется, позволяет себя трогать и несколько даже наслаждается, что говорят об этом его порозовевшие скулы. — И правда. — Как-то необычно соглашается он и нежно оглаживает черты его лица костяшками пальцев. Взгляд Вэй Ина отчего-то становится томным, глубоким, словно бездонные омуты. — Ты так вырос. Возмужал. Прошедшие годы сделали тебя краше. — Голос постепенно сходит на шепот, сокращая пространство до них обоих и превращая момент в несколько интимный. — Не неси чушь… — Теряясь, отвечает Ваньинь так же тихо. Ему почему-то начинает не хватать воздуха, и только после он осознает, что до этого затаил дыхание. — Вовсе не чушь. Ты правда такой красивый. Небось, от невесток прохода нет? — Какие невестки, Вэй Ин? Почему говоришь о женщинах, когда здесь ты? — хочется взмолиться заклинателю. — До того, что бегают от меня, будто я за ними с кнутом гоняюсь. — Не удерживается Цзян Чэн от сарказма и закатывает свои потрясающие глаза в попытке скрыть смущение. — А я бы не бегал. — Неожиданно говорит Вэй Ин, совсем забывшись в моменте. Он ведь так и стоит спиной к стене, прижатый чужим телом, от которого пахнет лотосами и цитрусовыми благовониями. — Ведь после кнута всегда ждёт пряник. — И неловкое молчание резко наступает, в котором до них медленно начинает доходить смысл слов. Оба понимают, что он только что сказал, только после того, как неожиданно вокруг них начали порхать бабочки. Они поворачивают головы в сторону и видят, как пурпурные малышки окрашивают собой междумирье, в котором природа вновь начинает цвести. Одна из них садится на руку Вэй Усяня, что все ещё касалась лица шиди, и одним своим видом выдает состояние хозяина. Щекочет своими крылышками кожу, точно как пробудившиеся чувства щекочут Цзян Чэна где-то в области солнечного сплетения. — Ой… — Вырывается из Вэй Ина, и он вздрагивает всем телом, густо краснея, в то время как Ваньинь утыкается обратно ему в плечо и начинает смеяться. — Ты чего… — Удивляется он, замирая и ощущая, будто в нем самом затрепетали точно такие же малютки. А Цзян Чэну и правда до абсурда смешно. Ведь сутками ранее он и мысль допустить не мог, что вспомнит об этом. Вспомнит о том, как же он любит этого паршивца, который всего парой касаний, в прямом его смысле, породил в нем бабочек, что, казалось, умерли десять лет назад. Он готов был поклясться, что сам их убил, дабы не тормошили свежие раны. Придушил, потому что не должен любить такого, как он. А что теперь? Одна ночь, и он вновь наполняется этими чувствами. Нелепо. — Со мной флиртует душа покойного друга. Это ли не сумасшествие? — Наконец отвечает он, просмеявшись, а после как-то горько вздыхает. — Как мне теперь жить дальше, Вэй Ин? — Спрашивает он и вновь обнимает шисюна, который так и замер в своем собственном смятении. Его лишили ненависти, что придавала ему сил день изо дня и напоминала о том, кого он потерял. Он вставал каждый день с мыслью, что непременно найдет того, кто желает вернуть темного заклинателя на свет. Грезил днями и ночами о том, что сделает с шисюном, когда повстречает его. Но вот их встреча состоялась, а он, вместо того, чтобы сыпать на него проклятиями, греется в его объятиях. Абсурд. Неужели все годы ненависти были для этого? Не для того, чтобы убить, а вернуть себе? — На широкую ногу. — Хмыкает Вэй Усянь, приходя в себя. Он тыкает шиди в бок и наставнически говорит: — Твёрдой поступью шагать в будущее и верить в лучшее. Не изводить себя. Хорошо питаться и нормально спать. Улыбаться. — Каждое предложение он сопровождает тыканьем, от чего Цзян Чэн шипит, а после хватает его за вредные руки. Он хочет возмутиться, но застывает, видя, с какой любовью на него смотрит Вэй Ин. Заливается краской и стыдливо отводит взгляд. Тушуется от поступающей неловкости, ведь он стоит здесь, как открытая книга. Это место не дает и шанса притвориться, что он раздражен или равнодушен. Но, кажется, даже будь возможность, тот бы разгадал все его мысли и чувства, как делал это прежде. — Пойдем домой, А-Чэн. Тебе пора возвращаться. — Мягко произносит шисюн и тянет за руку в сторону входа в храм предков. Пора прощаться. Они проходят внутрь здания, которое встречает их привычной тишиной, что разбавляется их тихими шагами, и рыжим пламенем свечей. Плотные ряды табличек безразлично приветствуют гостей, а палочки благовоний нетерпеливо ждут, когда их зажгут. Время снова будто бы замедляется в этом месте, даря странные ощущения. А Вэй Усяня и вовсе заставляя замереть на пороге. Ведь он давно не был здесь. И даже надеяться не мог, чтобы вновь прийти сюда. Он в порыве желает сделать шаг назад, но чувствует, как шиди сзади подталкивает его вперед. Ласково поглаживает за руку, поддерживает. — Ты можешь попросить прощения у них. — Озвучивает он то, что в сомнении бьется в голове Вэй Ина. — Правда, можно? — Неуверенно переспрашивает тот, но тут же качается головой, мол, пришли они не за этим, и натыкается взглядом на чужое тело, что лежало подле алтаря. Болезненный вид шиди приводит его в себя и заставляет пройти вглубь храма. Становится невероятно больно оттого, что кто-то посмел навредить ему. Засохшая кровь на полу вместе с лужей вина придают тому паршивый вид, а осколки разбитого сосуда будто бы угрожающе лежат рядом. На душе нестерпимо тоскливо из-за того, что он больше не в силах оберегать родного человека. Но, понимая, зачем он здесь, откладывает свои терзания на потом. — Я уберу это. — Говорит Вэй Ин, видя, как морщится Цзян Чэн от вида, в котором находится его фигура. Едва коснувшись бессознательного тела, магия из рук Вэй Усяня плавно разливается по находившемуся здесь всю ночь беспорядку. Она окутывает своим светом, в котором следы несчастного случая испаряются и оставляют только Ваньиня, душа которого сейчас неуверенно переминается с ноги на ногу и выжидающе смотрит на шисюна. Тот все-таки не соврал касательно своего положения, раз имеет подобные способности, и это немного успокаивает. — И что дальше? — Спрашивает он неуверенно, честно, не торопясь еще уходить. Ему очень хочется продлить эту встречу. — Коснешься себя, и душа сама вернется на место. — Объясняет парень и, кажется, чувствует то же самое. Они замолкают, не зная, что в данный момент можно сказать или как правильно попрощаться. Почти что сливаются со здешним убранством, отдаваясь тишине. Хочется произнести что-то важное, запоминающееся, особенное. Чтобы не жалеть потом об упущенной возможности. Но в голове до отчаяния пусто. Они ведь не готовились к этому неожиданному свиданию. Даже не предполагали, что повстречаются вновь. Не допускали, что смогут когда-нибудь так просто помириться. Но помирились ли они?.. — Я все еще злюсь на тебя, и мне до безумия хочется тебя ударить. — Говорит Ваньинь, наконец, решившись поделиться тем, что на душе. Он хмурится, сжимая руки в кулаки, и поджимает губы, смотря на брата исподлобья. — Я понимаю. — Как-то сокрушенно отзывается Вэй Ин, будто готовится к приговору. Печальная улыбка трогает его лицо, которое неожиданно начинает постепенно тускнеть под солнечным светом, что не спеша уже пробирается через порог в Храм. Цзян Чэн, замечая это, поворачивается к выходу и понимает, что они уже не в междумирье. Они вернулись в физический мир, где ночь подходит к концу. Наступает рассвет, который знаменует конец их недолгого воссоединения, и будто подталкивает его к откровениям. Он не желает упускать возможность, чтобы дать понять шисюну, что он до сих пор важен. Пусть и наперекор здравому смыслу, вопреки людской ненависти. — Но я скучаю. — Быстро, на выдохе, говорит Ваньинь, поворачиваясь обратно лицом к Вэй Ину, который не скрывает своего нежного, принимающего все, что для него предназначено от брата, взгляда. — Я рад, что для меня осталось место в твоем сердце. Для меня это правда важно, потому что я скучаю еще с того дня, как тьма стала моей неразлучной соседкой. — Кажется, его голос даже дрогнул, но он не прекращает светить своей улыбкой. — Надеюсь, тебе станет чуточку легче жить. — Я… — Несколько замявшись, произносит Цзян Чэн и смотрит вполне серьезно. — … постараюсь поговорить с Цзинь Лином, чтобы он изменил свое мнение о тебе. Чтобы когда тебя освободили от наказания, мы вдвоем смогли тебя проводить. — Последние слова звучат сомнительно, словно в них есть какой-то скрытый смысл, но те все равно поражают шисюна не меньше. — Я буду счастлив… — Робко отвечает Вэй Усянь, для которого мнение племянника важно, несмотря на всю ожидаемую от него ненависть. Пока лучи наступающего рассвета не коснулись его силуэта, он остается видимым и осязаемым. Именно поэтому, чтобы продлить хоть немногим большим их последний разговор, он отступает вглубь храма, до куда утренний свет еще не добрался. — Что с тобой будет?.. — Не отходя от своего тела и задержав на нем свой взгляд, спрашивает Ваньинь. На его лице видно, что он обдумывает какую-то мысль, которая слишком навязчиво поселилась в его голове. — Продолжу помогать беспокойным душам найти путь в чистилище. За мной числится какое-то ужасно огромное число душ, которых я должен проводить, поэтому даже не знаю, сколько осталось. — Увидев, как шиди хмурится сильнее и пытается дотронуться до кольца, которого нет, Вэй Ин смеющимся тоном добавляет. Ему не хочется прощаться на грустной ноте. — Не беспокойся. Можешь быть уверен, что осталось немного. Может, год, может, два. А потом мне позволят пройти мое собственное испытание, и, кто знает, может, моя следующая жизнь окажется не такой плохой. — Позаботься о себе. — Кивает его словам Цзян Чэн и видит, как утреннее сияние солнца пытается догнать душу брата. Почти касается носков его обуви, тем самым подгоняя в нем засидевшуюся в разуме мысль. — Но знаешь, — Начинает он шибко серьезно и переводит сосредоточенный взгляд на лицо шисюна, что мигом сделалось любопытным. — Эта ночь лишила меня душевного ориентира. — Брови Вэй Усяня изумленно поднимаются вверх, а сам он не может понять, к чему ведет заклинатель. — Поэтому мне нужен новый. — Заключает шиди, а после внезапно начинает двигаться в его сторону. Ваньинь быстро сокращает между ними расстояние, ни на миг не сомневаясь в принятом решении. Даже не дает себе права усомниться, и тем самым немного пугает Вэй Ина, что непроизвольно делает шаг назад и упирается ногами об алтарь, стоящий позади него. Лишается возможности, если что, ускользнуть из-под наступления, а после оказывается схвачен за талию и непозволительно близко прижат к чужому телу. — Когда-то давно очень хотел это сделать. — Заговорщически шепчет Цзян Чэн, опаляя своим дыханием губы напротив, а после уверенно их касается. Парень в его руках изумленно выдыхает через рот, который сразу втягивают в осторожный, поразительно нежный, поцелуй. Ноги Вэй Усяня отчего-то подкашиваются, и он не успевает удержать равновесия. Лишь хватается за крепкие плечи шиди, покуда вместе они заваливаются на алтарь. Сплошное безобразие. И это вытворяет тот, кто всю жизнь призывал его к порядку? То, что Ваньинь, всегда такой осторожный в своих действиях в плане репутации и мнения о себе, не стесняется сейчас прижать его к алтарю, от которого после их падения остался лишь столик, будоражит душу Вэй Ина и наполняет ее волнением и трепетом. Он сначала так и остается лежать неподвижно под властью теплых губ и крепких объятий, абсолютно пораженный произошедшим. Но, когда от него начинают отстраняться, что-то будто щелкает в нем, обрывается, и он капризно просит еще, зарываясь ладонью в уже давно испорченный пучок волос. Добавляет поцелую напора и жара, ведь ему становится так мало прикосновений и ласки. Ему до скулежа начинает не хватать всего шиди в целом. Истосковавшаяся душа словно хочет вобрать в себя все, что так несправедливо не получила за годы разлуки и смерти. Болезненно щемит от недостатка любви. Цзян Чэн отвечает на его прихоть с тем же желанием. Целует так, будто хочет запечатлеть этот поцелуй навсегда и жить с ним последующие годы. Отдает в эту ласку самого себя и взамен забирает частичку души шисюна, сохраняя отпечатком на своих губах. И плавно сбавляет темп, когда интуитивно чувствует, что время на исходе. Зубами прикусывает нижнюю губу Вэй Усяня напоследок, оставляет такой же осторожный укус на его скуле, а после отстраняется и с невозмутимым лицом отступает к своему телу. — Ты… что… — Мямлит Вэй Ин, следя, как шиди от него сбегает. Нет, точно сбегает! Оттого следом ему требовательно говорит: — Цзян Чэн, а ну стой! Но тот ему самодовольно улыбается и, коснувшись самого себя, испаряется в лучах заходящего солнца, что вовсю вторглись в стены храма. Вэй Усянь сначала недовольно, даже как-то обиженно, выдыхает, чувствуя себя обманутым. Но потом его словно осеняет, и он начинает заливисто, от всей души, смеяться. Он вспоминает его слова: «Я наивно надеюсь, что ты вернешься ко мне», и все понимает. — Паршивец! Специально же сделал это! — Весело выпаливает он и восторженно смотрит, как солнечный свет греет силуэт шиди, чье лицо сделалось умиротворенным под влиянием магии. — Прекрасно же знаешь, что я теперь не успокоюсь, пока не вернусь к тебе! С переливами звонкого смеха душа Вэй Ина исчезает следом, но тот, кажется, до сих пор едва слышится и колышет пламя свечей. Следы их с шиди встречи испаряются с ним же, являя взору нетронутый алтарь, что стал свидетелем их наглого и бесстыжего поцелуя. А таблички с именами предков, что на самом деле не поддавались никакому беспорядку, укоризненно наблюдают за тем, как хозяин Пристани Лотоса вновь начинает дышать.

Неважно сколько осталось времени,

Сколько денег,

Какой день недели.

Вставай нам пора,

За солнцем следом,

Даже если путь не изведан.