От судьбы не уйдешь

Фёдор Достоевский сидел в тёмном помещении. Кажется, это был подвал. Однако он не был ни прикован, ни заперт, ни связан — нет, он находился здесь по собственной воле, погружённый в круговорот мыслей. Его взгляд был устремлён в одну точку, он почти не дышал и не моргал. Со стороны могло показаться, что это узник, ожидающий смертного приговора. Но нет. Здесь приговоры выносил он. Только он решал, кому и когда пора умереть. За свою долгую жизнь Фёдор видел смерть бесчисленное множество раз — разную, по разным причинам и самыми разными способами. В большинстве случаев именно он был тем, кто обрывал чужие жизни. Но убийцей себя не считал. Для него это было очищение. Мир был слишком грешен, слишком слаб, и эсперы — лишь лишний балласт, от которого нужно избавляться. Ради этой великой цели нужны жертвы, и Фёдор понял это с самого начала. Смерть для него — двигатель прогресса. Без смерти не бывает жизни. Он приносил её другим и наслаждался их последними мгновениями. Ведь собственная кончина это то, что он мог получить лишь в своих редких и тревожных снах. Фёдор давно понял: люди глупы. Разговаривать с ними не имело смысла. Итог всегда один — они не поймут. И, не поняв, посчитают идиотом вовсе не себя, а того, чьи слова оказались для них слишком сложны. С людьми он общался лишь по делу: отдавал приказы, заключал сделки. Не более. Фёдор был мастером своего ремесла. Он не остановится, пока не достигнет цели. Вот только саму цель он никогда никому не раскрывал. Всё, что о нём знали, — это то, что он ищет книгу. Но зачем? Как собирается использовать? Ответов не было. Люди всегда его боялись. Сначала Фёдор искренне удивлялся, но со временем привык и даже стал извлекать из этого пользу. Усталый взгляд, полуприкрытые глаза, лёгкая доброжелательная улыбка. Что бы ни происходило — угрожали ли ему оружием, вели ли на допрос — уголки его губ оставались чуть приподнятыми. Он знал: никто не добьётся от него нужной информации. Оставалось лишь тянуть время — совсем немного, пока не придут свои. Но Осаму Дазай... Дазай перевернул все представления Фёдора о людях. Оказался таким же, как он сам — непонятым миром гением. И Фёдор не сумел разглядеть его намерений. Это стало первым потрясением. Дазай мог противостоять ему на равных. Вторым потрясением. А затем Дазай почти победил его — воспользовавшись беспечностью подчинённых Фёдора. И это стало последним ударом. Кто бы мог подумать, что этот молодой детектив сумеет за секунды разгадать чувства и намерения его людей? Фёдор знал: такие, как он и Дазай, — "люди" с гениальным складом ума — рождаются крайне редко. И если Дазай не станет использовать свой интеллект на полную мощь, его жизнь будет просто невыносимо скучной. Фёдор знал: человек — всего лишь временная оболочка, сосуд для грехов. И чем дольше живёт человек, тем больше копит внутри грязи. Он видел это в каждом — в бесконечной череде лиц, голосов, судеб. Это разъедало людей изнутри, и Фёдор считал своей обязанностью освобождать мир от таких изъянов. Он словно хирург с ржавым скальпелем, безжалостно вырезающий опухоль, зная, что пациент всё равно умрёт, но операция необходима ради порядка. Фёдор никогда не повышал голос. Ему это было не нужно. Его слова всегда звучали тихо, медленно, почти шёпотом. Голос, который просачивается в сознание и не отпускает, даже когда он умолкает. Люди старались смотреть куда угодно, только не в его глаза — холодные, как стоячая вода, в которой отражается безразличие ко всему живому. В них не было страха. Не было сожаления. Лишь пустота и что-то невыносимо чуждое, то, чего человек в норме видеть не должен. Он умел напугать без единого движения. Без угроз. Его улыбка — самая простая, усталая, будто бы даже добрая — пугала сильнее ножа у горла. Ведь когда человек улыбается в самый неподходящий момент — перед смертью, перед пыткой, перед провалом — это значит, что он знает то, что другим знать не положено. Он уже там, на шаг впереди, и с интересом наблюдает, как ты догоняешь свою гибель. В его облике было что-то от святого, что-то от мученика, истощённого голодом, бессонницей, аскезой. Как будто он давно перестал быть частью этого мира, оставшись здесь лишь как наблюдатель. Нечто чуждое, забытое Богом и людьми, но всё ещё живущее по каким-то собственным, высшим законам. Казалось, он питался не едой и не водой, а чужими страхами, отчаянием, последними вздохами умирающих. Его вера была тихой и мрачной . Он верил в очищение через смерть. Верил, что мир ошибся, позволив людям править. Верил, что порядок невозможен, пока не сотрёшь пыль с книги под названием "мир" и не перепишешь главы заново. А Книга... Его цель. Единственная. Тонкая грань между хаосом и идеальной тишиной. И Фёдор держал это в голове всегда. Каждый шаг, каждое слово, каждое убийство — часть великого плана. Остальные же просто детали. Временные пешки, которые закончат свой путь либо в могиле, либо в служении ему. Третьего не дано. Иногда Фёдор задумывался, что бы чувствовал в момент собственной смерти. Будет ли это покой? Очистится ли он сам? Или останется здесь, витая где-то рядом с чужими страхами, став тенью на стене очередного подвала? Но это были только мысли. Важнее было довести дело до конца. Он не спешил. Великие произведения пишутся медленно. А его произведение — это мир, перерождённый из-под пера Книги, где смерть станет самой честной и правильной молитвой. Пока детективы оставались заперты в пространстве меча Фукучи, Фёдор находился в своей обычной тени — в полупустом помещении , где из мебели были только кресло и старый деревянный стол. На столе лежала раскрытая книга. Не та самая, за которой он охотился, а обычный томик с пожелтевшими страницами, которые он лениво перелистывал, не читая. Пальцы касались бумаги, но мысли были далеко за пределами слов. Он знал, что время истекает. Что скоро ловушка меча не выдержит. Что детективы вырвутся. Они всегда вырываются — такова суть этой глупой, живучей породы. Но Фёдор не тревожился. Всё это было учтено. Просчитано. Запланировано. Он сидел, склонив голову, прикрыв глаза. Казалось, он спит. В углу тихо тикали старые часы, и с каждым звуком стрелки он мысленно отсчитывал секунды до начала новой партии. — Как же жалко, — произнёс он негромко в пустоту, — что они даже не понимают, насколько предсказуемы. Он представлял, как сейчас Дазай изучает слабости Фукучи, как Ацуши снова надеется спасти всех, как Рампо пытается разглядеть выход... Всё это было забавно, по-детски наивно. И обречённо. Также Фёдор , представил отряд ищеек , их лица когда они поймут ,что уже проиграли , что играют по уже продуманному плану . Скоро, совсем скоро детективы вернутся в реальность, вернутся в игру, где правила пишет не Фукучи, и не Агентство. Где автором останется он. Фёдор поднялся с кресла и подошёл к окну, глядя вниз, на пустую улицу, залитую пасмурным светом. Где-то далеко Николай наверняка уже развлекается, проверяя, сколько бед можно натворить без особых усилий, пока никто не мешает. Пришло сообщение. Камуи победил ищеек. Когда то их же лидер, раздавил отряд , получив минимум травм . Всё идёт своим чередом. А он? Он просто ждал. Тишина перед бурей была самой вкусной частью. Ведь когда детективы выберутся... Когда они подумают, что победили Фукучи, что всё самое страшное позади... Вот тогда он и выйдет на сцену. — Пожалуйста, удивите меня, — едва слышно сказал он, прислонившись лбом к стеклу. — Хотя бы в этот раз. Ведь скука — его единственный враг. А жизнь этих людей — просто инструмент, чтобы её отогнать. Фёдор вернулся к столу, закрыл книгу и медленно, будто в молитве, переплёл пальцы в замке. Всё шло идеально. Ведь именно в тот момент, когда загнанные в ловушку вырываются на свободу, они становятся самыми уязвимыми. Уставшими. Сломанными. И тогда приходит время для последнего аккорда. Для очищения. Фёдор узнал о выходе детективов первым. Ему даже не пришлось проверять — просто почувствовал это так же, как человек ощущает смену погоды. В мире что-то изменилось, тонко, почти незаметно, но достаточно, чтобы он открыл глаза и поднял голову. — Вот и начнём, — шепчет он, и легкая, усталая улыбка скользит по губам. Он выходит из своего укрытия. Медленно, размеренно, словно заранее знал, что пора. Пока все силы отвлечены на последствия побега, пока Фукучи пытается удержать равновесие в рушащемся плане, Фёдор выходит на первый план. Слишком долго все смотрели в сторону Фукучи. Слишком много внимания было отдано войне меча и щита. И никто не заметил, как он подбирался к главному. Пока детективы спасали себя, Фёдор приближался к ним Там, где рухнули барьеры, где Фукучи уничтожает всё вокруг , где ослабели защиты — именно туда он направляет свои шаги. Неспешно. Почти с благоговением. Он не торопится. Он любит, когда конец приближается медленно, красиво. Николай появляется у него за спиной внезапно, как обычно, выпрыгивая из воздуха, будто с цирковой арены. — Они выбрались! Командир сказал ,что может засунуть их обратно , ответить ему положительно ? — радостно предлагает он. Фёдор качает головой. — Не нужно. Пусть бегут. Пусть почувствуют свободу перед концом. Это делает вкус поражения острее. Он поворачивает голову, глядя куда-то вдаль, туда, где, вероятно, Рампо уже анализирует поле битвы, а Дазай пытается просчитать следующий шаг. — Особенно он, — почти ласково добавляет Фёдор. — Я хочу, чтобы Дазай понял, что проиграл, ещё до того, как это произойдёт. В этот раз он не будет играть в догадки, не станет расставлять сложные ловушки. Всё просто. Усталость, отчаяние, ощущение, будто они наконец-то победили... и ровно в этот момент он ударит. Ведь цель Фёдора — не просто уничтожить. Ему нужно доказать, что сопротивление бесполезно. Что всё это — жалкие судороги умирающей системы. Детективы будут гнаться за остатками сил Фукучи, пытаться спасти мир от одного врага, не замечая, что настоящий враг давно среди них. Фёдор делает шаг к выходу, и лёгкий ветер колышет полы его одежды. — Пора на сцену, — произносит он, будто начинает молитву. — Посмотрим, кто первым сломается. И в этот момент всё действительно начинается. Пока одни празднуют возвращение из ловушки, Фёдор готовит новую. Хуже. Глубже. Без выхода. Где финальная точка поставлена его рукой. Ведь Книга уже близко. И никто не знает, что именно он собирается с ней сделать, но одно понятно точно — там, где появляется Фёдор, конец - лишь вопрос времени.