Стирая границы

Рыжий понимает, что испытывать мимолетную радость или счастье — это не про него. Осознание такой простой истины обрушивается на него расколотым небом, когда он заходит домой и застает свою маму в слезах, застывшую с неморгающим, растерянным взглядом в гостиной посреди разбросанной мебели и битой посуды. — Все хорошо, милый… — тихим дрожащим голосом произносит она, когда Рыжий подходит к ней и бережно обнимает за плечи, прижимая к себе. Умалчивая, что нихуя не хорошо. Даже близко к этому понятию нет. То, что творится в их жизни после ухода мудака-отца — лютейший пиздец, и убежать себя в обратном не имеет никакого гребаного смысла. Остается только принимать последствия бесчеловечных действий, что творят эти выродки, и надеяться, что когда-нибудь этот кошмар, продолжающийся на протяжении шести лет, закончится. Рыжий ничего не говорит, только крепче сжимает хрупкие дрожащие плечи в объятиях, стараясь спрятать родное заплаканное лицо от хаоса в их небольшой старенькой квартире.

***

Рыжий всегда был проблемным ребенком: встревал в драки, перечил учителям, прогуливал уроки. Проходил типичный для каждого подростка период. Все как и полагается у пиздюков с трудным характером, в общем. Когда отец скрылся в неизвестности, Рыжий помимо подработок после школы тут и там нашел другой способ заработать бабок — он встретил Шэ Ли. Точнее, это Шэ Ли случайно нашел его, когда Рыжий слонялся в поисках нужного адреса, чтобы доставить пиццу. Завернул не в тот переулок — и вот, пожалуйста, новое знакомство. Которое могло обернуться чем угодно, на самом деле. Рыжий не ссыкло, поэтому не сдрейфил, когда увидел необычные золотые глаза, суженные в ехидном прищуре, как у змеи. Забавно, что у Шэ Ли как раз была кликуха Змей — именно так к нему обратился один из десяти парней, окруживших Рыжего со всех сторон. Повылазили, как черти из ада, подумал тогда он, хотя до этого успел насчитать всего четверых. Пока Рыжий мысленно прикидывал, как ему потом объяснить маме, что на него банально напали в обычном безлюдном переулке, Шэ Ли уже подал голос, спросив: — Не хочешь попытать удачу? Как потом выяснилось, он заведовал небольшим подвалом, оборудованным под место для спаррингов, который носил бестолковое название «Орион». В центре этого подвала находился ринг, обложенный матрасами и огороженный по периметру сеткой. Возле стен находились скамейки и разное тренажерное снаряжение для растяжки и укрепления мышц. Ничего лишнего: места там было несказанно мало. Шэ Ли неплохо зарабатывал на этих боях, выделяя тридцать процентов каждому участнику. Правило было только одно: все, что происходит в стенах Ориона, остается в стенах Ориона. Ни имен, ни личной информации, ни записывающих устройств. Никакого разглашения. Все почти легально, если не копать до самого дна этого подпольного бизнеса. Рыжий не копал. Ему нужны были деньги, и драться он умеет — спасибо долбаной школе за это, обсуждать больше нечего. Пришел, разогрел мышцы и полез на ринг. Тридцать процентов с одного боя — внушительный заработок, особенно если сравнить с тем, что за смену в «Тай-Пай» ему платили в десять раз меньше. Таких боев было немного, но их хватало, чтобы хотя бы частично сократить долг. Так продолжалось несколько месяцев, а потом Рыжий ушел, твердо заявив, что с драками покончено. Самое хуевое было в том, что Рыжий тогда не осознавал всю суть ситуации. Шэ Ли никогда не хотел его отпускать. Говорил, что он — самый лучший боец и что, сплотившись, они могли бы стать настоящими бизнесменами, заработать огромные деньги и жить как в сказке. Рыжий в этот бред не верил. Он знал, что эта идея с подпольными боями когда-нибудь накроется медным тазом, потому что в жизни не бывает все так гладко и невероятно просто. И Шэ Ли его отпустил. На пока что, как он тогда выразился. Любезно дав понять, что тот всегда может вернуться. Рыжий возвращаться не планировал. Кусок наивного безмозглого идиота.

***

Здесь все так же, и от этого еще более мерзко. Воспоминания минувших дней врезаются в подкорку мозга наравне с запахом свежей резины и сырости, пропитавшим весь Орион. Как же хочется развернуться на сто восемьдесят — и съебаться отсюда как можно дальше. На другую планету, например. Но Рыжий не двигается с места. Рыжий смотрит на знакомый до ломоты в костях ринг с его потертыми темно-серыми матами и порванной в некоторых местах сеткой и понимает, что никуда он не уйдет. Никогда не мог. И Шэ Ли всегда это знал. Он показывается на другом конце помещения, возле коридора, который, насколько Рыжий помнит, ведет к его кабинету. Его тонкие губы разъезжаются в мерзкой ядовито-мягкой улыбке, когда он приветливо тянет: — Рад тебя видеть, Рыжуля. Рыжего передергивает мгновенно от всего и сразу: все та же паскудная манера речи, плотоядная усмешка с этим его вылетающим из пасти блядотным «Рыжуля» и долбаный змеиный прищур на глазах. Тошнит и бесит. — Я по делу, — коротко бросает Рыжий и кивает в сторону ринга. — Места есть? — Зависит от того, на что ты готов пойти, — тут же уклончиво отвечает Шэ Ли и мажет по его лицу липким неспешным взглядом. — Не понял? — Ну, знаешь, времена сейчас непростые. Пришлось внести некоторые изменения. — Ты будешь языком трепать или, может, сразу скажешь, как есть? — бесится Рыжий. Шэ Ли многозначительно усмехается и делает несколько шагов к нему. Проводит языком по губам, скользит желтыми глазами по его волосам, носу, рту, напряженной челюсти, опускается на шею и куда-то ниже, из-за чего Рыжему нестерпимо хочется огрызнуться, мол, что со мной, блядь, не так, раз меня так пристально всегда разглядывают. Что один, что второй. Будто сговорились, сука. — Все такой же дикий, — резюмирует в итоге Шэ Ли и, оказавшись сбоку, приобнимает Рыжего за плечи, будто они охренеть какие друзья. — Так и быть, я тебе расскажу, как дела обстоят. Ты только никому. Усек? — Усек, — цедит Рыжий и сильнее стискивает кулаки, игнорируя порыв уебать по змеиной роже за вседозволенность, позволяющую вот так к нему прижиматься. — Прекрасно. Так вот. Чтобы бои длились дольше, многие участники принимают небольшую дозу… стимулятора, назовем это так, повышающего приток адреналина в крови и притупляющего болевые ощущения. — Наркотиками, что ли, балуются? — Какой смышленый, — тянет с усмешкой Шэ Ли, кивая. — Типа того. Если об этом узнает кто-то посторонний, боюсь, последствия не заставят себя долго ждать. — Мне поебать на то, кто и что принимает. — Я так и думал, — Шэ Ли отходит в сторону, наконец выпуская из своих липких полуобъятий. — Просто хотел предупредить. Мы же не хотим проблем, верно? Знаю, что нет. Эта змеюка — та еще заноза в заднице. Как всегда, крутит всеми, кто под руку попадется, и проворачивает темные дела на стороне, которые Рыжего не должны и не будут никак касаться. Своих проблем — до жопы. И все равно рядом с ним Рыжий чувствует себя… спокойнее, что ли, чем с тем же Хэ Тянем, например. Нахуй Хэ Тяня. — Так когда ты хочешь начать? — Как можно быстрее, — твердо заявляет Рыжий и переводит на него взгляд. — Для тебя — все, что угодно, — расплывается в нечитаемой ухмылке Шэ Ли и, о чем-то задумавшись на секунду, разворачивается в сторону своего так называемого кабинета. — Бой будет через двадцать минут. Подготовься пока. Рыжий уже более чем готов.

***

Бой выдается не из легких. Рыжий понимает это, когда выплевывает сгусток крови в раковину и поднимает на свое отражение в зеркале заебанный взгляд: рассеченная нижняя губа, глубокий порез у виска, и отбиты почти все ребра — как те еще только не сломаны, хуй его знает. Костяшки на руках стерты в мясо, хотя дрался он в перчатках. Пришлось изрядно постараться, чтобы удержаться на ногах. Он давно не дрался в полную силу. Обычно ему хватало двух-трех точных ударов в висок, челюсть или грудь, чтобы отправить противника в нокаут. Он никогда не церемонился: наносил удары уверенно, обдуманно, потому что годами оттачивал свое мастерство. Драки на улице и в школе научили его защищаться и дали понять, что никогда не стоит оставаться в должниках. Рыжий и не собирался. Сегодняшний бой — исключение, и виной тому, как выяснил Рыжий, гребаный стимулятор. Его оппонент был просто непрошибаем. Рыжий сначала думал, что молотит кулаками каменную глыбу: у того ни эмоций на роже, ни дерганных от болезненных спазмов мышц, ни сбитого дыхания. Вселенский похуизм. И удары его ощущались такими, словно Рыжего взяли за волосы и опрокинули с высоты всем телом в асфальт. Несколько десятков раз. Удивительно, что кости целы остались. Везучий он, не иначе. И стоит сказать спасибо выработанным за эти годы рефлексам. Если бы не они, Рыжий скопытился бы еще в первом раунде. Он продержался до третьего, понимая, что шансы на проигрыш были почти стопроцентными с самого начала. Он думал, что готов, когда ни черта готов не был. Он думал, что заберет домой выигрыш, чтобы погасить часть долга — но проиграл. Проиграл, блядь. Проиграл какому-то обдолбанному обмудку, который просто продержался чуть дольше него, потому что принял долбаный энерджайзер перед боем. Шэ Ли предлагал Рыжему тоже закинуться, чтобы уравнять шансы, но тот из принципа отказался. Черта с два он будет какую-то хуйню в себя вкалывать ради выигрыша. Он не настолько идиот. Или наоборот — идиот с большой буквы. Потому что мог деньжат срубить как с куста, если бы забил на собственные принципы. А сейчас остается только локти себе кусать и выть от безысходности и отчаяния, как побитая псина на гребаную луну. Блядь. Нужно узнать, когда будет следующий бой. Рыжий закручивает вентиль на кране и, вытерев тыльной стороной ладони воду с лица, выходит из туалета в длинный тусклый коридор. Возвращается обратно в помещение с рингом, где скоро начнется еще один бой, проходит насквозь и сворачивает в еще один коридор с мигающей на обшарпанной стене лампой. С правой стороны вырисовывается дверь из темно-красного дерева с прибитой к ней табличкой «Змей». Чертово змеиное логово, думает Рыжий и пару раз стучит костяшками по дереву. Никто не отзывается. Тогда он раздраженно хмурит брови — и где этот ублюдок? — и на пробу нажимает на ручку двери. Та податливо поддается. Он заглядывает внутрь, просовывая голову в щель, и окидывает змеиную конуру взглядом: большой, заваленный бумагами стол, повидавший жизнь диван, стоящий напротив, низкий однокамерный холодильник и стойка с битами у стены. Еще мини-бар вбахать вон там, в углу, и картины с драконами повесить — и будет кабинет мафиозника. Почему-то Рыжий так себе его и представляет, глядя на переполненную окурками пепельницу и стопки аккуратно сложенных купюр на столе среди кипы бумаг. Только вот где, нахрен, Шэ Ли? Рыжий захлопывает дверь и разворачивается лицом в коридор. Проходит пять шагов, обдумывая, когда ему еще раз прийти, чтобы каким-то образом попасть на следующий бой, и натыкается взглядом на черные кроссовки с желтыми полосками по бокам. Примерно в таких же Шэ Ли расхаживал в день их первой встречи. Рыжий не знает, почему запомнил эту незначительную мелочь, но он помнит. Он поднимает голову и, зная, кого увидит, спокойно произносит: — Как раз искал тебя. Шэ Ли оглядывает его своим склизким, тягучим взглядом и, за те пару секунд, пока тот о чем-то глубоко задумывается, Рыжему кажется, что в его мутных золотых глазах что-то меняется. Ходячий кусок неизведанного дерьма, с которым он связываться бы не хотел. — Выглядишь лучше, чем я думал. Хотя Тесак потрепал тебя знатно, — улыбается Змей этой своей мерзкой улыбочкой, от которой блевать тянет. — Когда следующий бой? — проигнорировав оценку своего внешнего вида, спрашивает Рыжий. — Хм, надо подумать, — Шэ Ли театрально вскидывает взгляд к потолку, постукивая пальцами по подбородку и изображая глубокую театральную задумчивость. А затем, глядя в глаза, бросает: — Возможно, на следующей неделе я смогу устроить занимательное представление. Если оставишь номерок, я дам тебе знать. Рыжему не нравится его манера говорить неопределенно и расплывчато. Шэ Ли, этот изворотливый выебистый мудак, всегда дает понять, что происходящее зависит только от него, а значит, все будет только так, как он решит. И Рыжему, как и когда-то, остается только согласиться на его неоднозначные условия. — Записывай, — выплевывает Рыжий, не сводя глаз от блеклых грязно-золотых, и Шэ ли, растягивая губы еще шире в ухмылке, достает из кармана телефон.

***

Сообщение о предстоящем бое прилетает на выходных. Правда, изменилось место проведения, и дислокация, куда пришел Рыжий, ему нихуя не нравится — какой-то заброшенный склад металлолома, огражденный стальной рабицей. Повсюду валяется мусор, окурки, битое стекло, куски арматуры. Воняет горелой резиной и сыростью. Почти как в подвале Шэ Ли. Только в Орионе значительно чище, подмечает про себя Рыжий, проходя вглубь слабо освещенного помещения. Под ногами ощутимо хрустит, а во внутренности почему-то забивается острая необъяснимая тревога. Что-то не так. Рыжий это жопой чует, пока осматривает это богом забытое место. Слишком тихо. Подозрительно тихо. Шэ ли, что, в прятки решил поиграть? Нашел время, ублюдок. Рыжему нихрена не до игр. — Я знаю, что ты здесь, Шэ Ли. Голос Рыжего звучит негромко, но звонко: отбивается эхом, как мячик для пинг-понга, от стен к потолку, затем к полу и бумерангом прилетает обратно. Оглушительная тишина звенит в ушах, кровь начинает закипать в венах и отдаваться суматошным пульсом в висках. Рыжий сжимает кулаки до стянутой на костяшках кожи и стискивает челюсти до скрежета зубов. Шипит: — Если не покажешься, я… — Ты что? — неожиданно перебивает его Шэ Ли, показавшись из-за высокого стеллажа, заваленного всяким бесполезным хламом. Улыбается тошнотворно-мерзко одним уголком губ и смотрит пристально, с нескрываемым полубезумием в змеиных глазах. Рыжему хочется сплюнуть скопившуюся от отвращения горькую слюну ему под ноги. — Какого хуя? — раздраженно выдыхает он вместо этого, ощущая, как чувство необъяснимой тревоги разрастается с каждым новым шагом, который делает к нему Шэ Ли. — Знаешь, Рыжий, кое-что странное произошло с тех пор, как ты появился. Сможешь мне помочь, чтобы прояснить ситуацию? — издалека начинает разговор он, подходя все ближе и ближе. Его руки расслабленно спрятаны в карманах серых спортивных штанов, глаза непонятно блестят, а во взгляде снова что-то меняется. Рыжему почему-то нестерпимо хочется отступить назад, развернуться и рвануть к выходу. Наверное, потому, что паническим предчувствием охватывает с ног до головы слишком сильно и резко, и он в душе не ебет, в чем причина. Он вскидывает подбородок, упрямо встречая затаенную угрозу в лице Шэ Ли, и говорит, с облегчением про себя отмечая, что голос при этом звучит спокойно и ровно: — Не уверен, что понимаю, о чем идет речь. — Так я тебе объясню, не волнуйся, — снисходительно усмехается Шэ Ли и смотрит прямо Рыжему в глаза. — Три дня назад из моего кабинета пропало десять тысяч юаней. Последним, кого я видел, был ты. Интересное совпадение, не находишь? Рыжий чувствует, как его внутренности сковывает призрачным капканом, а в легких стопорится вдох, заставляя поперхнуться клокочущим где-то в горле возмущением. Серьезно, блядь? — Ты серьезно, блядь? — дублирует он свои мысли, просто потому что не находит, что еще сказать. — Я всегда серьезен, — кивает Шэ Ли. — Особенно когда вопрос касается денег. Рыжий сглатывает сухую слюну в горло и слышит, как остервенело колотится внутри сердце. От злости, непонимания и понимания одновременно. Шэ Ли подозревает его в том, что он не делал и не сделал бы никогда, даже если находится в тотальной жопе. Рыжий кожу в мясо сотрет, будет работать на износ днями и ночами, но никогда не станет воровать деньги из чужого кармана. Воровать — это не про Рыжего, о чем он с полной уверенностью и заявляет: — Звиняй, ничем не могу помочь. Потому что денег твоих я не брал. Шэ Ли не говорит ни слова, пока долго и задумчиво пожирает Рыжего взглядом. Рыжий видит, как напрягается его челюсть, как глаза становятся темнее на пару сотен тонов, как замирает дыхание в его грудной клетке. Он сканирует Рыжего, проверяет на обман, выискивая брешь в его эмоциях. Но Рыжий даже бровью не ведет, стойко выдерживая цепкий змеиный взгляд на себе. Внутренний голос истошно орет: беги. Вопит на ультразвуке и интуиция: уебывай отсюда, придурок, со всех ног. Рыжий же с упрямством кретина остается на месте. — Вот как? — безэмоционально хмыкает Шэ Ли, и Рыжий уже хочет сказать что-то в свою защиту, но не успевает: кто-то хватает его сзади, больно выворачивая руки на спине. — Блядь! — шипит Рыжий, пытаясь освободиться, но чем сильнее он сопротивляется, тем больнее становится в плече. Одно лишнее движение — и кость может выйти из сустава. По периферии мелькает внезапное осознание, что Шэ Ли никогда не действует в одиночку. Он с самого начала был здесь не один — Рыжий чувствовал это, чувствовал всем нутром, но из-за подступающей к горлу паники потерял бдительность. Игнорировал присутствие чужих до последнего. Повел себя, как наивный идиот. Шэ Ли что-то подбирает с пола возле ног и подходит к Рыжему. — Я разочарован в тебе, Рыжуля, — говорит устало, с нескрываемым презрением в голосе. — Думал, ты не такой. — Я сказал тебе, что не брал твоих чертовых денег! — раздраженно взрыкивает Рыжий, чувствуя, как ярость и злость неконтролируемо в венах пульсируют, пробирая тремором до самых костей. Шэ Ли его не слышит. Шэ Ли подходит почти вплотную, мертвой хваткой впивается пальцами в шею так, что даже не удается головой в сторону повернуть. Заставляет смотреть прямо в мрачно-темные змеиные глаза, когда отстраненно-ледяным тоном с оттенком разочарованности продолжает: — Ненавижу, когда меня обворовывают. Если так срочно нужны были деньги, мог бы просто сказать — сразу бы утрясли этот вопрос. Ты же знаешь, я не жадный, одолжил бы по старой дружбе. Что-то холодное и острое касается мягкой мочки, и в том месте тут же простреливает болью. Рыжий стискивает челюсти и приглушенно шипит, матерясь. Вперивается яростным, озлобленным взглядом в не выражающую никаких эмоций рожу Шэ Ли и замечает зажатую в его пальцах канцелярскую кнопку с иглой на конце, которой обычно закрепляют листы на доске объявлений. Тот подносит ее ко второму уху и вновь вдавливает в мочку. — Я убью тебя, сволочь, — агрессивно цедит Рыжий сквозь зубы, морщась от мерзкой тянущей боли в ушах. — Ну-ну, это мы еще посмотрим, — колюче усмехается Шэ Ли, выбросив маленькое орудие пыток за спину, а затем с размаху засаживает кулаком Рыжему в живот и, не давая продыху, бьет еще пару раз по лицу с разных сторон. Тип, стоявший сзади, отпускает его руки, позволяя упереться коленями в пол, и Рыжий тут же сгибается пополам, корчась в болезненном спазме, выплевывая скопившуюся во рту смесь желудочной кислоты и крови. Перед глазами — пыльные черные кроссовки с желтыми полосками, в горле — комом скапливается тошнота, и Рыжий с отчаянием в сорванном выдохе понимает, что не может заставить себя подняться и разъебать блядскому Шэ Ли его блядскую змеиную морду. А в следующую секунду этим сраным кроссовком прилетает в челюсть так сильно, что Рыжего отбрасывает на метр в сторону. Сука. Это больно. Просто пиздец как. В правое предплечье впиваются осколки битого стекла, но Рыжий забивает на эту боль хер, когда пытается подняться — бывало и похлеще. Через силу заставляет себя двигаться, чтобы не валяться в предсмертных судорогах, как укушенная ядовитой змеей дворняжка. Но тело не слушается, ломит, простреливает ужасной болью каждый нерв, каждую мышцу и каждую кость — насквозь. Внутренности словно стягивает острыми стальными жгутами, и Рыжего почти выворачивает наизнанку. Он чувствует, как ему хочется выблевать легкие вместе с другими органами, когда отхаркивается кровью и желудочным соком, потому что нихуя за весь день не ел. В ушах долбит как не в себя, но он забивает и на это. А также и на то, что Шэ Ли все еще рядом, наблюдает за ним и наверняка наслаждается его жалким беспомощным видом. Ну и срань, если честно. И Рыжий с ним разберется, обязательно разберется, но потом. А сейчас он — всего на секунду — прикрывает глаза. Вспоминает разгромленную квартиру, маму в слезах, бушующий адреналин в крови и желание выйти победителем на ринге. Вспоминает, ради чего все начиналось и ради чего ему необходимо быть сильным. Сильнее, чем когда-либо. Он пройдет через это дерьмо. Он заработает нужную сумму, и он, черт возьми, заставит Шэ Ли заплатить за это унижение и клевету. Потому что иначе не может. Рыжий рвано, тяжело выдыхает — а на вдохе чувствует освежающий шлейф цитруса, смешанный с отчетливыми нотками кедра и чего-то пряного. Так вот чем пахло от Хэ Тяня. И как он только сразу не вспомнил? Все же так узнаваемо просто. Рыжий не знает, почему именно сейчас удалось разобрать оттенки этого гребаного запаха. И зачем мимолетно цепляется за эту мысль, не знает тоже. А потом, медленно разлепив веки, приоткрывает глаза — и все неожиданно встает на свои места. Словно кусочки пазла собираются в одно целое, хотя картина все еще остается не полной. Как он его нашел, интересно? По запаху, как собака? Или прицепил жучок на одежду, который Рыжий до сих пор не заметил, потому что это слишком иррационально и тупо звучит даже в его голове? Он бы не удивился, на самом-то деле, будь это так. Потому что Хэ Тянь всем своим видом всегда открыто демонстрирует, что ему все под силу. Такой у этого мудака образ — одним взглядом давать понять, что он способен абсолютно на все. И выглядит он как с обложки слизанный: мягкая темная челка, падающая на лоб, скульптурно вылепленные скулы и челюсть, тонкие, поджатые в ровную линию губы. А глаза, оказывается, нихрена не черные, а свинцово-серые, глубокие и непроницаемые, будто покрытые металлическим блеском. Красивые, блядь. Рыжий, конечно, никогда не считал себя психически стабильным или хотя бы уравновешенным, потому что, ну, жизнь все-таки у него ни разу на сказку не похожа. Но конкретно сейчас он без сомнений может признать, насколько же он ебанулся. Потому что сидит и разглядывает этого утырка, когда выть от боли хочется и просто исчезнуть с лица Земли. Или сдохнуть. Вариантов немного. Можно все списать на то, что это кровь от поврежденного мозга отекла, когда Шэ Ли ему щедро с ноги в челюсть зарядил, и отдавать отчет своим мыслям и действиям в таких непростых условиях просто невозможно. Его этому не учили. Никто не подготовил его к встрече с Хэ Тянем. — Чего уставился, — хрипит он без интонаций, с трудом заставляя тяжелые сомкнутые челюсти двигаться. — Что случилось? — сидя на корточках в полуметре от Рыжего, встречно спрашивает Тянь. Действительно. Что же такого случилось, что привело тебя сюда, а? — Нихуя не случилось. Отвали. Рыжий переводит заебаный взгляд в сторону и до него только сейчас доходит, что он больше не на том заброшенном складе, где его пиздил Змей, а на пустой баскетбольной площадке. Когда он сюда пришел? Или его кто-то притащил? Тянь? Нет, навряд ли. Откуда ему знать про то место вообще? Этому должно быть другое простое объяснение. Например, он проходил мимо и совершенно случайно увидел Рыжего. Да, так все и было. Конечно. Сука. Голова кругом, и напрягать последние едва работающие извилины, пытаясь отыскать хоть какую-то взаимосвязь всего происходящего, вообще не получается. Рыжий ни черта не помнит, каким ветром его сюда занесло, но это место ему знакомо. Здесь он частенько бросал мяч в кольцо в компании знакомых ребят со школы. Они делились на две команды по три человека и договаривались, до какого счета будут играть. Проигравшая команда угощает обедом. Это было по-своему счастливое беззаботное время. Лучшее, которое могло когда-то быть. Тянь тем временем продолжает сверлить его взглядом — Рыжий снова всей кожей это чувствует — и явно требует получить другой, более разъясненный ответ на свой вопрос. Рыжий не собирается отвечать: предпочтительнее сдохнуть, чем ввести Тяня в курс дела. Ему это не нужно — чтобы Тянь знал эту сторону его жизни. И Тяню тоже вовсе не обязательно становиться частью жизни Рыжего. Это неправильно. — Кто это сделал? — Я, кажется, сказал тебе отъебаться, — через силу сипло повторяет Рыжий и сам со стороны слышит, как заебанно, жалко и безнадежно он звучит. Совсем не получается злиться и швыряться колючками, когда так хочется. — Не заставляй меня повторять, — предупреждающе отзывается Тянь, и Рыжий тяжело выдыхает: — А ты не заставляй меня посылать тебя нахуй. Отвали хотя бы сейчас, умалчивает он с усталым раздражением во взгляде, потому что воздуха в легких хватает лишь на то, чтобы дышать. И то через раз. Глаза Тяня мрачнеют за полсекунды. Завораживающее явление — наблюдать, как зрачок беспощадно жрет темно-серую радужку почти без остатка. Грозовые тучи прям. Может, если подождать немного, молнией хуйнет? Прямиком в Рыжего желательно — он ведь не против на тот свет отправиться. Он очень даже за. Лишь бы подальше отсюда. Подальше от воспоминаний, от запаха чужого одеколона, взбирающегося в носоглотку и куда-то значительно глубже, под кожу, в кости. Подальше от Тяня. Какого черта он приперся? Какого черта сидит здесь в этой своей чертовой адидасовской мастерке и глаз с Рыжего не сводит? С Рыжего, у которого кровоточат и болезненно ноют мочки ушей, разорвана нижняя губа, отбиты в кашу — по ощущениям — все внутренние органы и измазано кровью и грязью лицо. Его тело сейчас буквально один сплошной сгусток боли. Голова пустая и тяжелая, словно свинцом налитая, поэтому думать и прийти к какому-то логическому умозаключению, почему Тянь прикасается к нему сейчас чересчур — сукаблядь — ласково, совершенно не получается. Что ты, твою мать, делаешь, придурок? Кто выдал тебе карт-бланш, чтобы так вести себя? Зачем ты здесь, Хэ Тянь? Зачем, а? Его пальцы холодные. Рыжий чувствует, как мурашки дружной кучкой сползают по шее и ниже, пока Тянь, опять же, чересчур ласково проводит подушечкой по засохшей кровяной корке на губе. Почти невесомо. Едва касаясь. Но этого хватает, чтобы и без того тяжелый воздух забил дыхательные пути. До отказа. Рыжий не дышит. Просто сидит, привалившись спиной к прохладной бетонной стене, и нихрена не дышит. Только смотрит на Тяня, на его изломанные брови и пристальный взгляд, направленный из-под густых черных ресниц на губы Рыжего. На лицо Рыжего. На мочки Рыжего, к которым он так же нежно, так же невесомо прикасается — и сводит брови к переносице еще сильнее. Тянь сейчас и впрямь как грозовое небо, затянутое темными тяжелыми тучами. И голос у него — опасно-низкий, о грядущей опасности предупреждающий, когда он, все так же не сводя своих потемневших глаз с Рыжего, говорит: — Скажи, кто это сделал. И это — настоящий пиздец. Вот так смотреть на Рыжего, вот так к нему прикасаться, вот так требовать ответа на свой вопрос, который уже и не вопрос вовсе, а требование подчиниться и все рассказать. Конечно, когда привык всегда получать свое, это входит в привычку. Рыжий вообще удивлен, что Тянь так сдержанно ведет себя с ним, если сравнивать с его поведением тогда, в переулке возле работы Рыжего. Но лучше об этом не вспоминать. — Руку убери. Пока я ее тебе… не сломал, — игнорируя не-вопрос, хрипит Рыжий в ответ на полувыдохе, хотя прекрасно знает, что ничего он ему не сделает. И Тянь это знает. Они оба это знают. Но все равно выплевывает. Чисто из гребаного упрямства. Руку Тянь, конечно же, не убирает. Наверное, тоже чисто из гребаного, сука, упрямства. Он упирается второй ладонью в стену возле головы Рыжего, опускается одним коленом на асфальт для поддержания равновесия и наклоняется вперед. Рыжий, несмотря на всеобщую заебанность, рефлекторно хочет попятиться назад, но быстро понимает, что дальше некуда, дальше — долбаная стена, и просто откидывает голову, прислоняясь затылком к бетону, чтобы зачем-то оказаться на одном уровне с лицом Тяня. Чтобы глаза в глаза смотреть проще было. И Тянь вдруг оказывается так близко, что Рыжий кожей чувствует горячее дыхание с запахом сигарет и мятной жвачки на своих губах. Расстояния между ними просто критически мало, и теперь, не прилагая усилий, Рыжий может различить оттенки темноты в его глубоких, опасных глазах, где расширившимся зрачком затопило к чертям радужку. Где, кажется, даже видно его собственное отражение. Рыжий в душе не имеет, почему вылавливает эти детали на смазливом тяневском лице. И почему он до сих пор — каким-то блядским чудом — находится в сознании, когда давно норовит закрыть глаза и вырубиться на сутки. На неделю, месяц или год. Наверное, всему виной Тянь и его ненормальный взгляд, зафиксированный на Рыжем как гребаная стрелка компаса, указывающая на север. Он будто реально магнитом прилип — не отдерешь. Что раньше, когда этот долбанутый на всю голову неотрывно следил за тем, как Рыжий работу работает, что сейчас, когда Рыжий кое-как балансирует на грани того, чтобы просто не сдохнуть. — Ты еще не понял, что твои бессмысленные угрозы на меня не действуют? — шепчет Тянь, шепчет в губы Рыжему, и дыхание его горячее, как пар от кипятка, после которого остается теплый влажный след. И если бы Рыжий был кусочком сливочного масла, то его точно бы беспощадно расплавило в одно мгновение от такого. Да уж. Ну и хуйня в голову лезет — ебнуться можно. — Как и ты еще не понял… что пора… от меня… отъебаться, — с натяжным усилием выдавливает из себя Рыжий, прерывисто дыша и отвлекаясь на саднящее сухостью на каждом слове горло. Он будто лезвия проглотил — вот примерно такая боль ощущается. Противно и мерзко. И пиздецки больно. Но не так противно и мерзко, и ни разу не больно, как от ладони Тяня, которая по-хозяйски устроилась у Рыжего на шее, да еще так идеально удобно, чтобы большим пальцем упереться ему в подбородок, не позволяя опустить голову. Чтобы сохранить зрительный контакт, который длится уже примерно одну вечность, не меньше. — Вот расскажешь все, что я хочу знать, тогда и отъебусь, — говорит Тянь этим своим не терпящим возражения полушепотом, от которого мурашки на затылке дружной охреневшей семейкой собираются. Рыжий судорожно втягивает носом воздух, чувствуя, как боль стягивает легкие от одного гребаного вдоха, и заставляет себя поднять руку, чтобы упереться ей в чужую — обжигающе-горячую — грудь. Получается, откровенно говоря, хуево. Потому что, вместо того, чтобы грубо оттолкнуть или хотя бы просто отстранить этого мудилу на максимально возможное от себя расстояние, он с бессознательным отчаянием цепляется дрожащими пальцами за ткань футболки и, не контролируя силу, рывком тянет на себя. Всего на секунду Рыжему кажется, что он улавливает толику удивления в чужих почерневших глазах, когда Тянь успевает впечататься предплечьем в стену над его головой, чтобы не столкнуться лицами, как в каком-нибудь сраном ромкоме, и замирает в считанных дюймах. Надо же, даже у него бывают такие эмоции, думает Рыжий в этот момент — и сильнее сгребает чужую футболку в кулак, против воли вдыхая его одеколон, смешанный с запахом сигарет и мяты. От этой яркой смеси ароматов рвет легкие, скручивает в морской узел нутро, и это опиздохуеть какое странное чувство. Оно Рыжему незнакомо, непривычно, и лучше бы он его никогда не узнал, не знал, не чувствовал. Потому что оно — неправильное. Так не должно быть. Он не должен этого чувствовать, ощущать, дышать этим, дышать им, блядь. Но боль слишком сильно давит изнутри, дергает за нервные окончания, затмевает разум, вынуждая реальность сбоить, и Рыжий больше не соображает, что дальше творит. Кажется, он говорит, как сильно ненавидит Тяня. В самые губы говорит это, рвано, горячо, на выдохе — или ему это только мерещится. Так же, как и мерещится чужое манящее тепло на своих, когда Тянь отвечает ему тихое, почти беззвучное «знаю». Рыжий сейчас ни в чем не уверен. Ему плевать. Ему хочется перестать чувствовать. Отключиться от этого мира, где есть Шэ Ли, это необъяснимое чувство за ребрами и Тянь, от близости которого каждый раз что-то необратимо разрушается внутри. Рыжему нужен отдых хотя бы ненадолго. Он чувствует чужую холодную ладонь на своем лице и, опять же не осознавая своих действий, по наитию льнет к ее прохладе горячей, исполосанной кровью щекой. Кажется, он слышит что-то вроде: — Эй. Не отключайся. Посмотри на меня. Но Рыжий не слушает. Рыжий просто закрывает глаза.