Коммуналка на Васильевском острове || сборник драбблов

Локи триста тысяч раз пожалел, что выперся на Невский во второй половине декабря, и уже старательно шашковал между прохожими, чтобы ретироваться домой. Желание посмотреть, что Новый Год за праздник такой, обернулось фатальными последствиями: Лафейсону четырежды встали на ноги, тысячу раз толкнули или бортанули, плюс он устал и расстроился. Никогда в жизни ему еще не приходилось так ходить в толпе, чтобы его вовсе не замечали. Прáва всех заставить ему преклониться и дать дорогу, расступившись, как море перед Моисеем, у него тоже не было. Поэтому приходилось униженно терпеть. Лафейсон, конечно, ко всяким условиям был морально готов и с любым раскладом свыкался, но обидно всегда было, как в первый раз. В Асгарде его хоть и недолюбливали, но хотя бы не игнорировали. А ненависть лучше равнодушия — так Локи казалось. На третий день на новом месте он еще вообще ни к чему не привык. Ничего из происходящего не имело для него никакого смысла. Допекать Наташу вопросами он мог, — она сама согласилась — но это уязвляло эго. С другой стороны, вариантов и не было. Питер был абсолютно белый и готовился встретить две тысячи тринадцатый, стройный и нарядный. Украшения для штук немагического толка были очень даже достойными, Локи оценил. Особенно его умилило, как хозяин каждого магазинчика, каждой кибиточки старался посильно украсить свой угол: ели из мишуры, прилепленные на скотч к потолку елочные игрушки, гирлянды из цветных бумажек. Белый город совершенно ничем не был похож на Асгард. Он был красив, архитектура поражала и соблазняла на завоевания, но ни в одном кирпиче Лафейсон не мог найти отклика. До вторжения в Нью-Йорк его не было дома несколько лет, а теперь он успел увидеть родную гавань только во время конвоя до тюрьмы и обратно. Лафейсону не нравилось, что он скучает по Асгарду, потому что вообще-то сейчас, зимой, Петербург был приближен к исконно родным локиевским условиям — Йотунхейму. Казалось бы, лови снежинки ртом и благодари Вселенную за то, что она дает тебе возможность хотя бы так пожить в родной стихии. Локи носил тонкое для такого дубака пальто — шинель скорее — и классические брюки без подштанников: Романова очень на это сердилась, но отговорки «я же Бог» хватило. Рассказать ей о том, что Лафейсон мерзнуть априори не может, потому что он Лафейсон, было морально затруднительно. Толпа вынесла несчастного к концу проспекта и разжижилась. Локи побрел дальше, морща нос на уродливый вид реагентов, разбросанных по дороге. Глаз зацепила огромная витрина: за покрытым инеем стеклом прятались завораживающие ряды книжных полок, под завязку забитые цветастыми обложками на любой вкус. Саму витрину украшала гирлянда, синие огоньки которой мерцали сверху вниз, имитируя, вероятно, снегопад. Лафейсон вдруг разглядел себя в отражении стекол, и, поддавшись странному чувству, остановился, игнорируя всех прохожих. Он почему-то с трудом себя узнавал: черная копна была заплетена в косу и убрана под пальто, чтобы не вызывать вопросов; только пара коротких прядей выбились из челки и свисали теперь на глаза. Макушку припорошил снег, вечно ровные плечи вдруг понуро сгорбились — несильно, только чтобы помочь носу рефлекторно спрятаться в вороте шинели. Не от холода, а от нежелания показывать лицо. Руки в карманах сжимали ключи, которые почему-то было очень страшно потерять. Что из этого вида Локи правда ему принадлежит? Он так привык к себе такому, асгардовидному что ли, что и не знал, как отнесется к себе же в облике йотунхеймца? За недолгое время в тюрьме мать научила контролировать эти чары самостоятельно, и теперь Локи ничего не мешало быть ледяным великаном. Ну как не мешало — с такой рожей в бегах долго не просидишь. Но дома-то мог, наверное, из приличия? Или нет? Так, ну черные волосы точно его. Глаза зеленые — уже нет. Или да?.. Локи помнит себя великаном, и в таком виде глаза его отчетливо красные. И кожа синяя. И когти черные. И нет в том его виде ничего из того утонченного и аристократического, что ему в себе нравилось. Ему в себе в принципе мало что нравилось, и даже то, что нравилось, оказалось обманом. Иронично, с его-то божественной специализацией. А вместе с тем и больно. Что вообще от Локи есть, что не обман? Когда в последний раз он был собой, а не проекцией чужих ожиданий? Как на самом деле он выглядит: так, как привык, или как йотун? Вся жизнь в суперпозиции: вроде достаточно знатный, чтобы претендовать на трон, а вроде слишком далеко в очереди, чтобы о нем мечтать. Родители вроде бы и его тоже, и воспитали, и все такое, но они же не его настоящие родители. Да и он не настоящий сын, а трофей и дипломатическая манипуляция. Однако рос-то он до поры до времени, как родной сын. Или нет? Все-таки, как к Тору, к нему не относились никогда. Может, и не рос. И облик этот вроде бы его — всю жизнь же так выглядел — а вроде бы и нет. И «свобода», которую ему дали тут, в Питере, не такая уж и свобода. Ну, формально-то не тюрьма и на том спасибо, но ведь и деться он никуда не может, и языка не знает, и чужой понаеха. Хотя и в Асгарде он, выходит, понаеха. А где тогда его дом? В Йотунхейме, где Локи был один раз? Был, и ему там не понравилось. Асгард считался домом, хоть и тепла домашнего не дарил, а просто был знакомым. Йотунхейм был родиной по факту, но родина как понятие ведь куда больше, шире и глубже, чем сухой факт. И тут, в Питере, кажется, погодка как раз под стать ледяному великану, только Локи очень сердился на снег и скучал по цветущим садам, где гулял в детстве с другими ребятами. Ребятами, которые игриво рассказывали, как поубивают всех ледяных великанов на своем пути, когда вырастут. Но тогда Локи никакой правды про себя не знал и не придавал этому значения. Он был просто счастлив и ни о чем не заботился. Лафейсон не заметил, как по его щеке прокатилась слеза, пока он пялился в свое отражение в витрине. — Голубчик, вы чего? — из двери магазина высунулось старое лицо в очках. — Sorry, I don't speak Russian, — Лафейсон понимал, но сказать не мог ничего. Да и не хотел. — Ай спик чуть-чуть, кам ин, — бабулечка открывает дверь и приглашает Локи внутрь жестом. Отказывать было бы грубо. — Ду ю лайк букс? — бабушка постучала по книгам на полке и, закутанная в две шали и хромая на левую ногу, уверенно вела Локи по залу. — Yes, a lot, — Локи улыбнулся впервые за день, потому что бойкость старушки не оставляла морального права на хандру. — Ват букс? — Any books. — Вот жанр? Лав, детектив, хистори, — бабулечка перечисляет вообще все, что помнит о книжных характеристиках, — и этот, черт побери, как его, — про себя бормочет, — мифология? — выстреливает словом в небо в надежде попасть или хотя бы созвучать с латынью. — Mythology? Yes, I like mythology, — Лафейсон старался держать английский на уровне школьного учебника, чтобы не вскипятить бабкин процессор. Вдруг эта беседа начала ему нравиться: в конце концов, это — первый разговор с местным с начала прибытия. Локи даже за продуктами еще не ходил: доедал то, что Наташа купила по приезде. — Вот мифолоджи? — продавщица смотрит с азартом, самой уже себя на слабо взять хочется и поговорить с иностранцем, — славяне, скандинавы, а? Локи отчаянно пытается вспомнить, к какой мифологии его относят земляне. — Scandinavian, — улыбается уже не дежурно. — О! Бабка уверенно марширует вглубь книжного. — Итс ин рашн, бат гуд! — женщина вытаскивает из полки огромную энциклопедию со скандинавской мифологией. Подарочное издание, резная обложка, иллюстрации в глянце, и везде этот ебучий Тор. Слишком грозно его рисуют, тьфу. — Oh, thank you, — не сказать же ей, что на рожу брата смотреть не станет ни за какие деньги, а уж тем более бесплатно? — Ху фейворит? — Pardon? — Ху ёр фейворит… — продавщица тыкает пальцем в лица из книги, имея в виду персонажей. Локи было проще сказать, кто не является его любимым персонажем. — I don't know, to be honest with you, — Лафейсон осознает, что если сейчас не уйдет домой, то убьет кого-то. — Май фейворит, — листает книжку, — от этот, зыс, Локи! — тычет пальцем в текст, в котором, видимо, о Локи. В голове Лафейсона диссонанс. С одной стороны, в этом городе у него есть минимум одна фанатка. С другой, земляне в книжке даже рисовать его не стали, пока Тор был на обложке. Но на душе вдруг тепло. Он чей-то «фэйворит». Приятно. Женщина смотрит на сложное лицо гостя и боится, что проблема в языковом барьере. — Я говорю, май фейворит — Локи! Локи — гуд! — показывает два больших пальца вверх и трясет ими на уровне лица, пытаясь сбить Лафейсона волной позитива. — Why is it so? — Ну это, как же… Хи интерестинг! Гуд, короче, Локи — гуд! Локи — гуд. К этому диалогу жизнь Лафейсона не готовила. — That's good to know, — Локи улыбается, не зная, как вежливо закончить происходящее. Бабка вдруг оглядывается по сторонам и, найдя глазами дверь в подсобку, очень громко зовет некого Колю. Через минуту долгих скрипучих шагов по лестнице, из двери показывается молодой парнишка в наушниках. — Чё? — Иностранец у нас, англичанин какой-то! Ты это, посмотри, у нас про бога Локи скандинавского что-то есть? Была книжка недавно, забыла я, как ее! — Ща. Подросток скрывается в сумраке подвала, чтобы после неловкой паузы вынести старую советскую книжку про эволюцию образа Локи в германо-скандинавской мифологии. Чего только не подкинут в букинисте… — Вот, дарю! Коля, как «дарю» по-английски?! — Презент! — Коля надрывается по пути обратно в свою каморку, не желая видеть божий свет и выползать на него в третий раз. — Презент! — Старушка протягивает Локи книжку с очень самодовольным видом. — Thank you! But why is it a present? — Лафейсон перебирает странички, которые дышали на ладан. — Вай презент? Потому что ю сэд, энд… — Женщина водит рукой вокруг лица, кивая на Локи, мол, похож. — Донт би сэд! Би Локи, Локи — гуд! — хохочет. Удивительно, но это то, что Локи нужно было услышать прямо сейчас. Он держит в руке книжку, которую о нем написали земляне: они столетиями пересказывали легенды о нем, стараясь максимально дополнить его образ и собрать по крупицам все, что знали о нем. Они в Локи верили и поклонялись ему. И сейчас тоже, если верить Наташе, так делают. — Thank you so much, — Лафейсон прижимает книгу к сердцу, — It was very kind of you. Have a wonderful evening and… Happy New year! — еле праздник вспомнил. Локи вышел на крыльцо книжного и выяснил, что уже стемнело. Обнимает книгу, смотрит на дорогу, позволяя мягким снежинкам щекотно упасть на лицо. Город светится в огнях, а снующие толпы уже не бесят. Может, вся его жизнь и была обманом в страшной суперпозиции. Но ответ-то прост. Он — просто Локи, и этого более, чем достаточно. «Don't be sad. Be Loki. Loki is good».