Consuming hatred

Тяжкий сон отлипает от опьянённого сознания со звуком будильника. Просыпается сразу, а вот встать и поднять грузное тело с кровати сил нет. Но обещание другу таки дойти до сраной шараги вынуждают его подняться. Тот старался всё-таки, домашку сделал для него, один день можно пережить. Он просто хочет верить, что обойдётся без излишеств и происшествий — преподаватели не станут пилить, обидчики обойдут стороной. Из-за лишнего негативного внимания к себе боязно даже брать с собой телефон. Спиздят, как и прошлые два. «Ты знаешь, что нужно делать с такими уёбками, как они». Сообщение, подобно мотивационной цитате на день, всплывает в голове. Так трогает. Трогает то, что Артём верит в его силы. Точно, они смогли убить человека. Вчера, поздним зимним вечером, в их руках было достаточно власти, чтобы лишить человека главного — жизни. Не каждый на такое способен. Они — да. Они доказали это друг другу ещё вчера. Никита смог доказать это самому себе. «Не бойся, блять. Твари. Они все твари. Я могу сделать так, чтобы они больше не мешали». Он быстро одевается, стандартный прикид — чёрное худи, серые джинсы и потрёпанные старые увесистые берцы. Берёт с собой рюкзак с парой тетрадей и одной чёрной ручкой, покидает дом. Эти мысли преследуют всю дорогу до здания техникума. Он на уровне рефлексов опускает голову вниз, чтобы не пересечься с учениками взглядом, шагает быстро и спешно до входа в тёплое помещение. Оставляет в гардеробе куртку, достаёт из карманов оставленную когда-то Артёмом сигарету с коробом спичек и спешным шагом находит аудиторию. Он быстро занимает своё место, кидает рядом с собой портфель и достаёт мятую тетрадь вместе с чёрной гелевой ручкой. Остальное — ожидание. Он не поднимает голову, ведёт себя тихо и мысленно просит других людей вести себя также по отношению к нему. Впервые он отдаёт тетрадь преподавателю, ведь до сего момента не имело смысла передавать пустые листы бумаги. — О-о, Лыткин, неужели что-то сделал? — пытается казаться приятной женщина. — Я впечатлена. Он опускает озлобленный взгляд в парту. «Спасибо, дура». Могла бы и промолчать. Излишнего внимания боится, как огня. Но, благо, время продолжает идти, и вторая пара обходится без сучка. Перерыв в двадцать минут даёт немного свободы. Никита теряется среди толпы и отходит в дальний туалет на первом этаже, заранее проверяя, не идёт ли кто-нибудь сзади. На его счастье, ни в коридоре, ни в самом туалете никого нет — проверил кабинки, каждую. Воняет ссаньём и сигаретным дымом. «Мне же легче. Все жрать пошли, никто не должен прийти, все знают, как здесь смердит». Логичные выводы позволяют ему закурить. Ничего святого в этом Георгии нет — он снова кашляет, давится терпким дымом, а глаза наполняются слезами. Никита не курит — пока не выработал зависимости, да и покупать каждые два дня сигареты ему не на что. Сигареты — это Тёмина тема, это он любит подымить папиросу, запивать вонь энергетиком и рассуждать, как Диоген. Ну а Никита, как модно говорить, тоже в теме, и не отказывается от предложений отравить себя на пару с другом. Сейчас — это лишний повод скоротать время за саморазрушением и немного подумать в одиночестве. Он любит быть один. Ненавидит толпу. Людей тоже ненавидит. Любит только Артёма. Мать жаль. Себя он не жалеет. И не любит. Он вообще жить не хочет — только Артём является причиной, почему он по-прежнему стоит на своих двоих и имеет возможность дышать. — Тёма… Ну, практически имеет — немного не хватает. Кислорода. Гиперфиксация на одном человека похожа на одержимость, которая душит обеими руками. Он выдыхает дым с шёпотом его имени, и все мысли, не умещающиеся в одну голову, крутятся только вокруг него. Наверное, крутились бы и дальше, если бы не приближающиеся голова. Он ругается, кидает недокуренную сигарету в унитаз, смывает и руками разгоняет дым. Всё равно вонять будет, запах дешёвых сигарет вперемешку с дерьмом. Но он не успевает покинуть туалет — дверь распахивается, и внутрь заходит два человека. «Нет, блять, ну нет, сука, нет!». Любимые обидчики. Даже не скучал. — О, Никитка, и ты тут, — один из них, высокий и лысый, со смехом приветствует несчастного парня. «Иди нахуй, тварь, мразь». Мысленно он весь сжался, сердце начинает тревожно бегать ходуном и будоражить лёгкие — вся грудина болит, тело трясёт. Но он старается не спешить опускать глаза вниз и поддаваться панике, насильная напоминая себе о словах Артёма. «Почему ты их боишься? Ты сильный, ты не как они. Ты можешь спокойно избавиться от них». Он вздыхает. Спёртый напряжением воздух заливает горло жиром — дышать невозможно. «Надо просто уйти». Он ничего не говорит и просто старается пройти мимо двух однокурсников, но, ожидаемо, не пропускают его, в своей привычной манере — ставят впереди ноги как преграду и бьют по задней стороне ноги. Неугодны физические недостатки вынуждают упасть на колени. Он больно бьётся костями, не сдерживает вызванного неприятными ощущениями писка и вызывает тем самым смех. Он сжимает зубы, прожигает взглядом грязную плитку на полу и в лихорадочном бреду пытается придумать, что ему сделать. «Ты знаешь, что надо делать с такими тварями, как они». Но в голову ничего не приходит, мысль пуста. Падение и противное хихиканье выбивают из сил и отпускают тело на обстоятельства ситуации. — Побежал уже куда-то. Куда ты спешишь, Никит? А угостить нас, м? — один из парней, к которому его друзья-истязатели обращались как Лёха, садится перед ним на корточки и дёргает за волосы, заставляя задрать выше голову. — Не угостишь нас сигареткой, Никит? Глаза в глаза. Безжизненные глаза Лыткина встречаются с безумным взглядом однокурсника. Проигрывают практически сразу. Сил мочить уёбков нет — это работает только на словах. Он ничего не может им противопоставить. Совсем. — У меня нет, — отвечает он тихо. — Последняя. — Все так говорят. Знаешь, как это называется? Пиздёж, — и плюёт ему в лицо. — Нельзя пиздеть пацанам, Никит. Очевидно — просьба закурить является издёвкой, потому что они сами, ненадолго отрываясь от парня, достают пачки из карманов и закуривают сами. Сигаретный дым заполняет помещение, дышать становится нечем, даже видимость портится из-за белого смока. Он вытирает слюну с лица рукавом кофты и порывается убежать отсюда как можно скорее — единственный шанс, когда руки ненавистников заняты папиросами. Ну, не руки, а рука, одна — второй его успевают снова схватить за волосы и со всей силы ударить лицом об стену. — Блять! — крик срывается против воли. Он чувствует, как тёплые дорожки крови начинают идти из носа, попадают в рот и стекают вниз. Он знает этот противный металлический вкус — надолго его запомнит. Как и позицию жертвы, которую он отбрасывает только во время преступлений — в обыкновенной жизни снять с себя шкуру овцы не получается даже через силу. — Отъебись, сдохни! Но когда-то надо начинать действовать всерьёз. Он игнорирует боль в носу и идущую активно кровь, руками отталкивает обидчика и замахивает руку для удара. В последний раз он бил кого-то на секции по борьбе. Когда это было, года три назад? Тело мало помнит, что надо делать в таких случаях, да и если бы помнил, то это никак бы его не спасло. В конце концов, борьба включает в себя определённые правила ведения, и на поле перед тобой стоит один соперник, а не двое агрессивных парней. Попытка заканчивается неудачей без хорошего начала — его тут же тянут за протянутую руку и бьют ногой в живот. Удар выбивает из него оставшийся воздух, и Никита сгибается в четыре погибели, задыхаясь собственными слюной и кровью. Неудавшаяся инициатива себя защитить несёт тяжёлые последствия — за одним ударом следует целая серия, бьют наотмашь по лицу и телу, пинают ногами и дёргают за волосы. И он, заливаясь горькими слезами, пытается прикрыть лицо, чтобы ублюдки окончательно не выбили ему глаза. «Ненавижу, суки, ненавижу вас!». Смелости не хватает, чтобы произнести это вслух. — Не дерись ты с нами, Никит, хорошо же можем общаться, — и их хорошую дружбу так называемый Лёха закрепляет тушением сигареты об щёку. Со смехом они выходят из туалета, оставляя парня гнить в мыслях и травмах на полу. Проиграл. По всем фронтам. Слабый и немощный. Такой он Артёму не нужен. И эта мысль зарождает в нём новую истерику. Встаёт не сразу. Как только занятия начинаются, он покидает туалет и направляется прямиком в раздевалку, не имея ни желания, ни мотивации здесь находиться. Он не вытирает лицо от крови, от пепла сигарет — всё равно. Флегматично похуй, если говорить точнее. Надевает на себя куртку, кидает портфель на одно плечо и покидает территорию техникума. «Не сунусь сюда больше, ни за что». К Артёму он тоже суваться не хочет, по крайней мере, сегодня. Не хочет показывать себя в подобном виде. Снова грязный и избитый, жалкий и никому не нужный. Незачем было приводить себя в порядок днём ранее — всё равно всё встало на свои места, и он снова выглядит также, как обычно. Он шмыгает носом и глотает вязкую кровь, мыслями находясь где-то на мосту в попытках избавить разум и тело от мучений. Или заставить мучиться других. Идеи бросаются в две крайности — навредить себе или другим. Хочется умереть и убивать. Взяться за молоток и превратить в кашу чью-нибудь голову, а после самому стать жертвой тяжёлой руки. Стать жертвой Артёма. Пусть сегодня на одну жертву станет больше — они вдвоём загасят какого-нибудь деда, а потом Артём самолично размозжит его мозги в фарш и съест на ужин. Никита любит Артёма. Никита хочет его. Никита хочет, чтобы Артём трахнул его в рот и убил после. «Артём…». Губы превращаются в кровавое месиво. — Никит. Знакомый голос заставляет остановиться. — Опять ошиваешься, мы ж вроде договорились. Артём. — Ну, я тебе не мамка, так что похуй. У меня пару последнюю отменили, хорошо совпало, скажи? — слышно, что в хорошем настроении. От этого сердце Лыткина сжимается сильнее. — Никит? Че встал, как вкопанный? Судьба, видимо, решила по полной на нём сегодня отыграться. Он ничего не говорит и просто продолжает идти, надеясь, что гордость Артёма не позволит ему бегать за парнем. Однако, у гордости есть и другая сторона — выяснить, какого такого хуя плебей Никита смеет игнорировать своего хозяина. Ануфриев быстро нагоняет подростка и силой поворачивает к себе за плечо. — Какого чёрта я ещё обязан бегать за тобой? — но раздражение моментально сменяется иной эмоцией, — Никита не знает, как её обозвать, — когда он осматривает избитое опухшее лицо. — Снова? — Я лучше домой, Тём. Мы же хотели вечером встретиться, вот, давай я… — Я тебя спрашиваю — опять они тебя отпиздили? — и соблюдает правила — агрессия сменяется нежным голосом, проявлением заботы. — Поделись со мной. И его словно прорывает. Он молча, без объяснений, начинает рыдать, как маленький ребёнок, резко жестикулирует руками и не знает, куда себя вообще деть. Он смотрит по сторонам бешеным взглядом в поиске спасения, вытирает слёзы рукавом куртки и мысленно пытается себя успокоить, но слёзы продолжают течь и сжигают уже красные глаза. Артём, как самый умный, сам находит способ спасти ситуацию — просто прижимает его к себе в объятьях и гладиь по спине медленными успокаивающими движениями. Проходит немного времени перед тем, как подросток успокаивается, и истерика сменяется спокойствием. С ним всегда так. С Артёмом. Всегда его успокаивает и внушает уверенность, говорит приятные слова и готов прийти на помощь. А Артём знает, как это делать. Сильная эмоциональность Никиты не позволяет ему рационально отличить искреннюю любовь от ложных манипуляций. — Сложно взять себя в руки вот так, — говорит Ануфриев. — Тем более, если их несколько. — Двое накинулись на меня, — говорит он тихо, шмыгая носом. Милый. Никита вообще милый — в своей подростковой наивности и незнании. — Уёбки. Убью. — Хочешь? — подобно Никите, старший переходит на шёпот. — Хочешь, убьём их? Никита отрывается от парня и поднимает голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Он знает, что увидит после таких слов — безумие и манию. Выражение лица Ануфриева остаётся спокойным, но Никита видит красные языки пламени на дне серых глаз. Никаких шуток и смешных фигур речи. Он говорит это всерьёз. Лыткин знает. — Хочу. И хочет. — Их надо сразу двоих гасить. — Нас тоже двое. Сомневаешься? — и снова притягивает к себе ближе, переходит на шёпот. Тёплое дыхание щекочет кожу и вызывает дрожь. — Надо брать планку выше. Разве такие, как они, должны жить? Они смеют оскорблять тебя и посягать на твою честь. Правильно говорю? — Да… — Неважно, кто они. Мы сильнее, Никит. Мы убили человека. Помнишь, что было вчера? — Помню. — Помни и никогда не забывай, команды одни и те же, шаблон уже есть. Что стоят их жизни? Они недостойны жить, Никит. Ты считаешь иначе? Они считают тебя слабаком и лузером. — Это не так. Артём знает правду. Он знает, как Никита, в самом деле, слаб и немощен, и не способен дать отпор самостоятельно. Слабый, безотказный и милый — грех такого не отпиздить. Понимает. Ануфриев тоже является паразитом, как и агрессивные ненавистники Никиты, и живёт на чужой беспомощности, питается ею и даже не давится — такой, как Лыткин, не в состоянии встать ему поперёк горла. Но он, в отличие от студентов шарашкиной конторы, пользуется этим умело и направляет чужую злость в нужное ему и полезное для Никиты русло. Он крутит им, как вздумается его больной фантазии, дёргает за истончавшие нитки и воплощает свои планы в реальность чужими руками. Никита поддатливый, безотказный и без внутреннего стержня, с бесконечным запасом слёз и злости. Никита — эмоциональный малый, как бы сильно не старался этого скрыть. Даже сейчас, мельком поглядывая на него, он видит на чужом лице недовольство от собственных пролитых слёз. Он чувствует злобу на двух пидорасов и самого себя за слабость. Да, Никита Лыткин — самый настоящий слабак. Артём ненавидит слабых. Артём ненавидит Никиту. И обожает за его манию причинить людям больно. Так он восполняет недостатки в своём характере и пополняет запасы мании величия у Ануфриева. Дополняют друг друга. Любят и ненавидят. — У меня всё с собой, — говорит Артём. — Подождём. — Матеша последняя, они точно съебутся. — Отлично. Давай тогда сделаем так, — Ануфриев снимает с плеча сумку, расстёгивает молнию и запускает одну руку внутрь. — Держи, — протягивает ему молоток. — Спрячь. Смотри, ты останешься здесь, подождёшь их. Скажи им что-нибудь, завяжи конфликт, они точно без внимания не оставят, за тобой побегут, чтобы добить. Они ж тупые, подвоха не поймут. — Безмозглые уебаны, — и смеётся от предстоящего коварства. — Точно. Как только спровоцируешь — беги, в сторону остановки, около леса которая. Понял, куда? — Да. — Там лесополоса начинается, народу мало. День, конечно, хуёво, светло… Будем надеяться, что никого не будет. Я буду ждать у остановки. Не беги в мою сторону, беги в лес, я как раз следом отправлюсь. Они явно поймут, что их кто-то догоняет, затормозят, чтобы посмотреть, и это — наш шанс. Главное, отбежать подальше от дороги. — Ахуенный план. — Бежать надо будет много, Никит. — Справлюсь. Артём улыбается. Этого достаточно, чтобы самооценка Лыткина поднялась на несколько ступеней вверх, и уверенность в себе кажется не совсем безосновательной. — Я тогда пойду до остановки. Позвони, как увидишь их. Телефон-то, я надеюсь, они не забрали? — Пошли они нахуй, ничего им не отдам. — Им больше ничего и не надо будет, — усмехается. — Кроме гробов. На этих словах они расходятся. Никита прячется за автомобилями и по чужим наставлениям покорно ждёт двух ненавистников. Всего тридцать минут до начала пары нелюбимого большинством предмета. На улице холодно, снег крупными хлопьями застилает дороги, от ветра кожа краснеет, ляжки и лицо начинает колоть, это — небольшая плата за скорую расправу над обидчиками, он готов потерпеть. Время за размышлениями над объектом обожания проходит быстро, и он ожидаемо видит, как Тамара со своей парой выходят из здания техникума. Он тут же звонит Артёму, послушно отчитывается и заранее проверяет насколько надёжно закреплён молоток на ремне джинс. «Всё получится. Артём всё сам придумал, он умный». Места сомнениям нет. Точно не сейчас. Он нарочито закуривает одолженную у старшего сигарету и выходит из своего укрытия. Подобное поведение точно обязано вывести двух имбицилов из себя. — О-о, наш дружок показался. Че сбежал-то, Никит, штаны замачивать, от страха обоссался? — смеётся тот самый Лёха, пока не замечает зажатую в чужих пальцах сигарету. — Блядина ведь, а. Делиться не хотим, значит? Только перестали тебя шманать. — Сука ты, Никит, ещё и наглая, — дерзит второй. Максим, кажется? Да, точно — Лёха и Макс, как в дешёвом анекдоте. — Не хорошо. — А че, у вас проблемы с финансами, сами купить не можете? Или все деньги спускаете на шмаль и гандоны, чтобы ебать друг друга? Самый глупый и смешной повод начать конфликт, однако — рабочий. — Че спизданул? Страх проебал, когда бежал от нас, или мы тебе все мозги выбили? — Я ничего не ебал, тут только вы, два педика, всегда кого-то ебёте. Друг друга, я так полагаю. Никите доставляет. Дерзит со смехом и натурально кайфует со своей крутизны. Никогда в жизни он не посмел бы сказать подобное в лицо. Это всё Артём. Только благодаря ему есть уверенность поступать так, как желает того сердце. Да он мечтал об этом моменте, чёрт возьми! — Ты че, выблядок, совсем берега попутал? — и оба начинают идти в его сторону. — Я тебе сейчас твои сигареты в жопу засуну, сука. — В свою, что ли, прям совсем невтерпёж? — душа радуется. Эндорфин подобен алкоголю, распаляет и отворяет откровение. — Че вы пристали к сигаретам, они вам зачем? Типо оральной фиксации? Хуи друг другу пососите и успокойтесь, педики ебучие. Тактика срабатывает. Двое парней, очевидно устав от наседаний на свою нерушимую гетеросексуальную ориентацию, с криками срываются на бег. Никита делает последнюю затяжку, выбрасывает окурок и сам бросается в бега. Лёгкие сжигают никотин и морозный ветер, дыхание сбивается практически сразу. Единственное, что им движет — спортивное прошлое и адреналин, бьющий ключом от осознания ситуации. «Пиздец, пиздец! Обиделись, суки, а? Пошли нахуй!». Сердце не может не нарадоваться — от сказанных слов и понимания, что с ними будет потом. Он бежит, выжимает все свои силы и передаёт их ногам, уже уставшие от тормозящего скорость снега и сугробов. Если они его догонят — ему пиздец. Забьют до смерти. Это мотивирует не сбавлять скорость. Два утырка, бросая в спину ругательства, моментами догоняли его и пытались повалить землю, хватаясь за капюшон, но энергии и желания было достаточно, чтобы вырваться и продолжить путь. Он выбегает на дорогу, видит вдалеке остановку и одну фигуру в длинной чёрной куртке. «Артём!». Любимый и надёжный. Справа, действительно, начинают сгущаться деревья, меж которыми протоптана дорога. Он сворачивает туда, на ходу расстёгивая куртку и схватаясь на молоток. Не спешит им размахивать — держит при себе. — Правильно бежишь! Твой труп будут искать долго, мразь! Никита не выдерживает и откровенно начинает ржать. Радость и истерика заряжают энергией и душат мечтаниями расквитаться. Спустя короткое время он слышит посторонние шаги и понимает — сейчас. Сейчас все самые откровенные желания превратятся в кровавую реальность. Один из них, — Никита не видит, кто именно, — действительно тормозит, чтобы посмотреть в лицо незванному гостю, а после разрастается в громком поросячьем визге. — А-а-а, блять, блять! Теперь Никита понимает вчерашнюю страсть Артёма. Член от сладких криков начинает набухать. — Макс! «Не будет никакого Макса, гнида!». Лыткин резко тормозит, быстро поворачивается и наотмашь бьёт парня молотком. Идеальное попадание в голову. Из глубокой раны сразу начинает течь кровь, попадает в глаза и на лицо, окрашивает девственный белый снег в красный. Двое обидчиков падают, хватаются за болезненные места и инстиктивно начинают отползать. Слабые. Они выглядят такими несчастными и немощными, что хочется плакать от счастья. Теперь они ползают у него под ногами, глотают кровь и стонут от боли. Никита активно хватает ртом воздух, сильнее сжимает рукоять молотка и смотрит на жертв восхищённым безумным взглядом. Таким же взглядом Ануфриев смотрит на него. В такие моменты он готов класться Никите в любви. — Б-блять, Никит, д-давай без этого, а? Т-ты сам начал. — Я начал? — не может поверить своим ушам. — Я, блять? — и бьёт лысого по коленям, вкладывает в удары все остатки сил. Тот сразу воет, падает в снег лицом и сжимает руки в кулаки, чтобы стерпеть. Больно — он знает. Падать на колени тоже очень больно. — Неплохое решение, кстати, — усмехается Артём и тоже отбивает молотом колени второго парня. Пытается защитить руками, но делает только хуже — тяжёлый холодный металл бьёт по пальцам, моментально ломая их. — Чтобы не сбежали. Молодец. Ему приятно. Он не думал, в самом деле, об этом моменте, и бьёт туда, куда того хотят руки. — Мечтал об этом? — Всё это время, Тём. — Тогда исполняй, — Ануфриев отбрасывает молоток в сторону и достаёт из кармана телефон, включает камеру и отходит немного назад. — Ты же хочешь сам с ними расправиться, Никит? Рядом никого нет, им никто не поможет. Они в твоей власти. Чего желает твоё государство? — Крови. И только. — Блять, блять! П-помогите-э-э! — Помогите! Пожалуйста, убивают, помогите! — Кричите громче, сука, не слышу! И Никиту уносит. Он наносит рваные удары по головам молотком, первому и второму, превращая лица в кровавое мессиво. Тишина в лесу нарушается визгами и криками, просьбы о помощи теряются среди густых елей и не доходят до ушей альтруистов, так отчаянно старающиеся всем помочь. Этим двоим не поможет даже Бог. Он выбивает им зубы, резаные удары разрывают губы, ломают носы и кости, и голоса, просящие помощи и мольбу о пощаде, начинают затихать. Он видит, как глаза от точных ударов вытекают из глазниц, и вместо испуганного взгляда светлых очей он видит перед собой лишь бездонные кровавые дыры. — Приблизь-ка, Тём. Ануфриев подходит ближе и со смехом снимает лица парней, превращённые в кровавую кашу. Остатки глаз и ещё узнаваемые черты лица обтекают густой кровью и остатками солёных слёз. Осколки зубов заполняют рот вместе с красной жидкостью. — Ахуенно, скажи? — смеётся Никита. — Так будет с каждым, кто посмеет мне что-то сказать. Я тут король, суки! Сдохните, сдохните, сдохните! И он продолжает издевательства над уже убитыми парнями. Кожа от ударов размягчается и начинает рваться. Губы расплываются в кровавой улыбке Джокера, пока не доходит до ушей, и нижняя половина лица отшётком не начинает свисать вниз. Куски черепа острыми кусками отбрасываются в разные стороны, разрезая воздух и теряясь где-то в снегу, мозг начинает терять единственную защитную оболочку и вытекать наружу. От Никиты не уходит ни одна деталь — он тут же начинает херачить молотком по беззащитному органу, куски попадает на деревья и лицо, оставляя после себя кровавую слизь. В воздухе витает запах крови и плоти. От прежних наглых лиц не остаётся и следа. — Ка-а-айф. Получайте, мрази! Звук ломающихся костей разрезает мёртвую тишину. В какой-то момент Артём отрывается от телефона и устремляет свой взгляд на парня. То, с каким остервенением он ломает тела убитых ненавистников, намеренно уродует их и пачкает руки кровью, приводит старшего в восторг. Становится всё равно, как руки держат сотовый и все ли моменты попадают в кадр. Плевать. Он любуется жестокостью парня, с интересом наблюдает за тем, как кровь впитывается в снег, с удовольствием слушает звуки глухих ударов молотком по мягкой коже. Никита начинает бить по шее, ломает хрящи и разрывает тонкие ткани, упиваясь чужой кровью. Артём же упивается манией разрушать и животной жестокостью разорвать соперников на куски. Именно ради таких моментов он был рождён. Именно ради этого судьба воссоединила их. Они не способны созидать и строить, то, что они делают — по истине прекрасно. Это — и есть красота. Залитый кровью снег напоминает букеты роз. Колючих и ядовитых. Только такие изящества романтики им способна подкинуть жизнь. В холодном Аду им подготовлено два места. И в тот момент, когда истерия Никиты достигает апогея, и молоток в сильных руках обезглавливает изуродованные тела, Артём теряет разум. Он бросает телефон в сторону, накидывается на Никиту, валит того на снег и целует. Целует грубо, беспощадно, кусает и без того израненные губы и заставляет задыхаться парня слюной. Только от него Лыткин с удовольствием терпит насилие, с охотой отвечает на порыв страсти, ведь, очевидно, нуждается в точно таком же выплеске чувств. Сердце разрывается от переизбытка эмоций — от грохочущей ненависти на весь мир до бесконечной нежной любви, доводящей тело до трясучки. Артём дрожащими от состояния аффекта руками гладит испачканное кровью лицо, ненадолго отрывается для быстрой передышки и снова падает к губам. Во рту привкус железа и сигарет. И они оба наслаждаются им, как самой верной сладостью, пока не отрываются друг от друга и не обращают своё внимание на мёртвые тела. Бездонные глазницы подобны осуждающему взгляду. Оторванная голова обращена к небу с обращением к Богу. — Ненавижу, — шепчет Артём. — Ненавижу тебя, Никит. — Я знаю, — с улыбкой произносит младшей. Он не чувствует смущение, неловкость и страх — бесконечная радость отторгает ненужные негативные эмоции. Это произойдёт потом, когда он вернётся домой, сядет в ванную, схватится за лезвие и предастся любимым грузным рассуждениям. — Твоей ненависти хватит на меня. Сделаешь со мной также? Если вообще дойдёт до дома. — Обязательно. Его ненависти хватит на весь мир. И на Никиту, до того им любимым и обожаемым, он особенно готов её потратить.