Frei im freien Fall

Мари недоуменно переводила взгляд с Тома на Германа, пытаясь понять точно ли это происходит в реальности. Но Том действительно стоял тут. Его напряжение, вызванное злостью, было заметно по плотно сжатым кулака. — Какого черты ты делаешь? — голос Тома звучал по незнакомому опасно, и Мари сжалась ещё сильнее, представляя, куда это может привести, потому что Герман не должен был признать в Каулице достойного соперника, он ни в ком и никогда не видел соразмеримых по силе соперников, но сейчас Герман все же выглядел раздраженным сильнее обычного. Напряжение в воздухе было осязаемым, но Мари не хотела узнавать, что будет дальше, и, пользуюсь занятостью парней, она медленно поползла в противоположную сторону. Главное — не попасться на глаза Герману. Стоило ей оказаться в достаточном удалении, и она побежала к ближайшим воротам. Том проводил её взглядом, решив разобраться с этим чуть позже. Он был уверен, что девушка не уйдёт слишком далеко, а, скорее всего, останется ждать автобус на ближайшей остановке. Там он и найдёт её, а после сможет поговорить в спокойной обстановке, хотя, вероятнее всего, сначала придётся успокоить трясущеюся Мари и только потом задавать вопросы. Но сейчас внутри него закипала ярость, грозившаяся выплеснуться на стоящего совсем рядом Германа. На лице парня по-прежнему сохранялась ухмылка, но сейчас она была наигранной. Герман тоже в ярости, но, предпочитая не вести открытого противостояния, прятал все поглубже. — Ты появился не вовремя. — Какое к черту время?! — Том уже через мгновение стоял вплотную к Германа. Найти слова было сложно, особенно учитывая, что единственным желание — ударить его посильнее. — Это, блять, незаконно. Чтобы ты не хотел сделать. — Можешь не волноваться, с такой, как она, я ничего не сделаю. Ну в том смысле… Каулиц не дал ему закончить, хватая Германа за ворот куртки. — Заткнись. — Ой, ой, советую быть поаккуратнее, куртка подороже твоей будет. Пусть вы и начали неплохо зарабатывать. — Плевать мне на твою куртку, — он сжал посильнее, едва сдерживаясь, чтобы не сжать так же сильно его шею. — Не подходи к ней больше, ясно? Это последнее предупреждение, — Том резко развернулся, оставляя Германа. Он бы с радостью врезал ему, но воспоминание о Мари, испуганной и дрожащей, слабой и хрупкой, не покидало его. Надо срочно найти её, прижать к себе, просто обнять, согреть её, а не тратить время с этим идиотом. — Не пытайся играть в спасателя, — бросил ему вдогонку Герман, — ты не принц на белом коне. Ты ведь и половину истории не знаешь, — эти слова, как и хотел Герман, зацепили Каулица, заставляя его обернуться. — Неужели она тебе даже не рассказала? На секунду в Томе загорелось желание узнать правду хотя бы от Германа, выбить её, если понадобиться. Молчание медленно сводило его с ума, особенно сейчас. Он уже пытался понять по собственным догадкам, собирая все мелкие детали, обрывки слов и событий воедино. Сквозь отчаянное желание узнать наконец правду пробился здравый смысл. Герман явно был неадекватным, помешанным и, возможно, наркоманом, потому что вести себя так без веществ, казалось, просто невозможно. Как такой человек может рассказать ему правду? Никак. Поэтому он не замедлил шаг.

***

Мари бежала дальше, уже оставив позади небольшой сквер около школы. Задерживаться около привычной автобусной остановки было нельзя, и она бежала, сейчас уже шла, к другой. Все её попытки скрыть правду разбились за одну секунду, и внутри она была безмерно благодарна Тому за то, что он в очередной раз её спас, но вот просто так свыкнуться с тем, что он видел её такой — слабой, испуганной, жалкой — было нельзя, и она бежала не от него, от себя. Мари села на первый приехавший автобус, даже не обращая внимания, куда он идёт. Просто уехать бы подальше. Её тошнило от всего знакомого, привычного, потому что все это обычное теперь точно поменяется. Ей придётся все рассказать, теперь скрывать уже нет смысла. Правда и раньше была прикрыта тонкой полупрозрачной тканью, державшейся только на силе воли Мари. Том, он был добрым к ней, он любил её, терпел её и верил ей, но внутри что-то все равно противилось тому, чтобы рассказать все. Хотя бы маленькую деталь. Она знала, что эти игры в догонялки и прятки рано или поздно закончатся плохо. Ни у кого не было бесконечного запаса терпения, и теперь угроза расставания висела над ней. Но, может, это будет лучше? Ведь если задуматься, что хорошего она дала Тому за это время? Только использовал его, чтобы немного облегчить страдания, но этим точно приносила страдания ему. Том этого не заслуживал, и от самой себя ей становилось плохо. Ну почему она не может просто довериться, любить, как все остальные подростки. Да как та же Ханна. Мари хотелось содрать с себя кожу, вылезти из этой отвратительной оболочки. Может, если она удариться головой, все вернётся? Повредятся лобные доли или потеряется память. Она росла среди людей, занимающихся лечением именно таких проблем. Бабушка — доктор психологических наук, мама — высоквалифицированный психатр, признанный в Берлине. И при этом сама она, судя по всему, была ненормальной. Раньше эти заморочки казалось чем-то обычным, свойственным для характера, но теперь различия были слишком яркими. От внезапного озарения стало тяжелее дышать. Мари вышла на ближайшей остановке. Свежий и холодный воздух окружил её, но дышать легче не стало. Нет, она не сумасшедшая, она нормальная, такая же, как и все. Ей хотелось в это верить, но разве нормальная стала бы сбегать так? Мари зажмурилась, прогоняя слезы, ком в горле. Весь мир вокруг давил на неё, в носу щипало, и она чувствовала себя мелькой, ничтожной букашкой в окружении совершенно незнакомых домов и людей. Мари не любила заходить в новые районы, даже когда гуляла с родителями в детстве. Ведь новое не всегда значило хорошее. Она шла по совершенно незнакомой набережной, и внутри скребло чувство тревоги, растекавшееся, как чернильная кляска. То неприятное чувство, появившееся ещё около школы во время её позорного побега, мешалось, оно чесалось под кожей. Ей было некомфортно в своём теле, хотелось выпрыгнуть из него, избавиться от оболочки и наконец освободиться. Но непонятно, где именно находилось это ощущение — в голове или в теле. Мари казалось, что по ней ползают насекомые, а в волосах копошатся мелкие паразиты. Она хмурилась, пытаясь понять, как успокоить это, мешающее спокойно дышать. За все время она успела привыкнуть ко всем причудам и заморочкам, выстроенным не то ей самой, не то окружающими её людьми, и, научившись обходить все опасные углы собственного сознания, она могла жить спокойно, пусть это спокойствие было непостоянным.

Can't pretend - Tom Odell

Но все то меркло перед этим новым чувством. Мари со злобой посмотрела на воду, мерно бьющуюся о каменные стены набережной. Она бы хотела просто освободиться от гнета, хотела бы понять, когда именно все пошло не так, вернее, когда пошло не так настолько, что справляться стало невыносимо трудно. И чья эта вина, что сейчас даже дышать тяжело? Её? Её мыслей, сомнений и предрассудков? Но ведь они появились не просто так. Какие-то, конечно, были в ней с рождения и развивались равномерно. У некоторых, может, была возможность никогда и не проснуться, но внешние обстоятельства заставили. А какие-то, наверняка, появились из-за него. Или них. Потому что Том тоже повлиял на неё. Мари тряхнула головой, словно это прогнало бы мысли. Думать о Томе было сложно, как и всегда. К этому определённо стоило бы привыкнуть. Она бы хотела, как бабочка вырваться из куколки, которой для неё была паутина собственных мыслей и страхов, крепко сплетенная и связавшая все внутри. Ведь бабочки свободны, они порхают днем, яркие и красивые, приносят людям мысли о лете, солнце и тепле, отдыхе. Да, пусть бабочки и живут недолго, зато они живут. Она дошла до моста, на самом деле, не обращая внимания на окружающее её. Внезапно, как из неоткуда, вспомнился факт о количестве самоубийц в Японии и том, что прыгают они с мостов. Не всегда, конечно, но часто. А может это был и глупый телевизионный слух, такое она не перепроверяла, потому что и внимание тогда не зацепилось за тот факт, но сейчас… Мари посмотрела вниз, расстояние приличное и, если упасть, то и умереть можно, ну, или остаться инвалидом. В детстве она не понимала, почему самоубийство — это грех. Ведь у людей должно быть право распоряжаться хотя бы этим — жизнью. Но тогда мама объяснила, как и объясняла остальные заповеди, что жизнь даёт Бог, значит, и забирать её может только он. Будучи маленькой, она не стала слишком много думать об этом, соглашаясь с библией и мамой. Но потом, позврослев, когда мама перестала быть такой религиозной, перестала водить её и братьев в церковь каждое воскресенье, они возвращались к этой теме. И слова мамы всегда были одинаковыми: «Если самоубийство и возможно, то только из-за любви». Мари была несогласна. Любовь казалась чем-то слишком глупым и инфантильным для такого важного поступка, последнего в жизни. Ей самоубийство всегда представлялось запасным выходом. Если что-то случится, не получится что-то сделать или если весь мир будет падать, то всегда можно закончить свою жизнь, тем самым убежав от проблем. Убила бы она себя из-за Германа? Мари знала ответ давно. Но сейчас, когда в её жизни появилась любовь, могла бы она сделать это из-за Тома? Если он её бросит или изменит. Она скривилась от своих же мыслей, резавших её сильнее ножа. Но память услужливо подкинуло момент со школьного бала, когда он танцевал с какой-то девушкой. Когда между Мари и Каулицом еще ничего не было, только слуйчаные-специальные взгляды и неловкие моменты. Ревность зажглась в ней даже сейчас, пусть и не такая сильная, а вот воображение быстро нарисовало картину похуже. Мари могла бы перестать думать об этом, добавлять больше подробностей, но ей, казалось, нравилось причинять себе боль, пусть и эта была мысленной. Все эти события, ожившие в её голове, происходили весной. Конечно, природа оживает после зимы, птицы снова поют, а солнце появляется на небе гораздо чаще. В такую погоду школьники проводили все перемены во дворе. Дети резвились на площадке, а парочки искали укромные места для поцелуев, благо деревьев было достаточно. И Мари, тоже ища тихое местечко для чтения очередной заумной книги, наткнулась бы на них. На Лекси (наконец её имя всплыло в памяти) и Тома. Он бы обнимал девушку, прижимая ближе и к себе, и к дереву. Целовал её, быстро и почти яростно, а ладони забирались под и так короткую кофточку. Тихие вздохи и полустоны, звучавшие только для них двоих, донеслись бы и до Мари. А потом, заметив их, она бы убежала. Да, точно, сбежала бы с уроков, заперлалась бы в комнате и плевать, что заметят все, особенно родители. Она бы ревела, не обращая внимания ни на что, а главное, наверное, больше никогда бы не вернулась в школу. Мари нахмурилась. Да она точно сходит с ума раз занимается этим. Но было что-то особенное в придумывание подробностей, выстраивании этого, словно отдельного сюжета, равно как и воображение своей смерти в детстве, когда там, в этой истории, родители обращали все внимание на неё, правда, уже мёртвую. Мари знала, что в детстве это была просто нехватка внимания, которого ей, как старшей, не хватало. Но сейчас ей тоже не хватало чего-то, мозгов, наверное. Ее движения были резкими, она дёрнула молнию на рюкзаке слишком сильно и мгновенно опомнилась, проверяя все ли в порядке. Казалось, что злость на себе проходила сквозь пальцы. Какого черта она вообще здесь делает? Сидит на другом конце города, продумывая измены? Такое даже если в шутку скажешь, подумают, что нездоровый, а она-то всерьёз этим занималась, когда в рюкзаке лежат тетради с записанным домашним заданием, требующим выполнения. Но копалась она в рюкзаке не за тем, чтобы сделать уроки. Найдя среди книг нужный маленький карман, Мари достала пачку сигарет, новую, переданную Ханной совсем недавно. Теперь Грау помогала ей с учёбой за сигареты, которые, если задуматься, стоили дешевле, но Мари не вдавалась в подробности, стараясь игнорировать то, насколько жалко выглядит. Сигарету она подожгла спичками, которых всегда была много из-за свечей, расставленых по комнате. Их аромат помогал Мари расслабиться и сосредоточиться на учёбе. Девушка не боялась хранить сигареты в рюкзаке, не старалась их спрятать, ведь знала — родители не станут копаться в её вещах. Не было подростка примернее её, Мари — староста, одна из лучших учениц школы, такую даже подозревать в сигаретах было сложно. Да и мама ей доверяла. А зря, наверное. Мари зажмурилась. Она ненавидела ложь, хоть и лгала постоянно. В ней остался отпечаток протестанского воспитания, занятий в воскресной школе и проповеди, которые она внимательно слушала, начиная с семи лет. Все это, вкупе с проведенными с бабушкой днями, воспитало в ней дисциплину и строгость в первую очередь к самой себе. Стать лучшей в классе, школе — эта цель преследовала её, пусть родители и не требовали идеальности. А может, она просто пыталась заслужить их внимание, выделиться на фоне братьев. Мари могла быть эгоисткой, любящей внимание. Сквозь пелену собственных мыслей прорвались звуки обычного мира. Сигналящие машины, чей-то смех. Это заставило Мари очнуться от размышлений. Сигарета медленно тлела в замерзших пальцах. Если бы она не выглядела старше своего возраста, то особо законопослушный обязательно подошёл бы. Отчитал и сказал, что в юном возрасте курить и вредно, и незаконно. Но даже если бы это и произошло, Мари было бы все равно впервые в жизни. Почти разряженный телефон показывал время почти позднее. Ей бы успеть вернуться до того, как родители приедут, хотя и это было бы легко объяснить. Мари проигнорировала все пропущенные звонки и сообщения и направилась к возможному выходу из парка. Она неплохо ориентировалась в городе, благодаря частым прогулкам и поездкам в центр. Ей бы только найти автобусную остановку, а там понятно будет, как доехать до дома. По старой привычке она начала планировать все до мелочей, но одно слово никак не желало выходить из мыслей — любовь. О нем хотелось думать и дальше, Мари часто уходила в размышления о любви, особенно после появления Тома. «У влюблённых всегда есть особое понимание друг друга» — сложно было понять откуда взялась эта фраза, то ли прочитана где-то, то ли кем-то сказана, но Мари точно знала, что у неё и Тома было особое непонимание. И этим непониманием она пустила его ближе к себе, чем кого-либо, позволяя просто возникнуть этому непонимание. Все знала только Ирма, но её Мари уже даже не считала, настолько близкой и родной была подруга. Грау любила её, это было что-то среднее между дружеской любовью и сестринской. Любовь — это что-то слишком многогранное, разностороннее, что нельзя описать одним словом. Ирма знала все, и, пусть в их дружбе и были сложные моменты, они справились. Знали друг друга так долго, что, казалось, всю жизнь. Росли вместе, видели все изменения и теперь сложно было представить, как быть по отдельности. Они могли просто сидеть рядом, даже не обсуждая что-то. Им было хорошо вдвоём, даже несмотря на разность характеров, и когда-то это становилось причиной ссор и недопониманий, но сейчас они обе привыкли, выучили друг друга. Мари хорошо знала быстро меняющийся характер Ирмы, различала, как воодушевление сменялось на усталость и безразличие, а радость на гнев, умела предугадывать, когда она заплачет от, казалось, ерунды. Могла определять её настроение по изгибу бровей и взгляду. А Ирма привыкла ко всем сложностям Мари, её привычкам и предрассудкам. Ирма могла найти нужные слова, чтобы убедить не засиживаться над учебниками до ночи, вывести её на улицу, вплести в какую-то авантюру, разбавлявшую серость дней. Она сумела вызвать у неё улыбку после того, как Германа наконец исключила, хотя тогда Мари по старой привычке предпочитала сидеть тихо и не выглядывать из своей раковины.

***

Tongue tied — Grouplove

— Вставай, — Ирма трясёт её за плечи, не давая снова провалиться в сон. Мари часто моргает, снова пытаясь понять, что здесь происходит. Из открытого настежь окна дует прохладным и свежим воздухом, от которого она покрывается мурашками. Не желая расставаться с одеялам, Мари сидит на кровати, завернувшись в него. Даже летом она спит в штанах и футболке, а иногда и того хуже — в свитере. Но сейчас одежда не спасает от дрожи, появившейся и из-за сонливости. Ирма ищет по всей комнате плед, чтобы и его выкинуть в окно, а заодно поддерживает в Мари бодрость, но при этом так, чтобы не разбудить остальных. — Может ну его, этот закат, — бурчит Мари, когда ее подталкивают к подоконнику. — Ты так уже говорила на ночёвке у меня дома, — урезонивает её Ирма. Наконец Грау плюхается на крышу дома, едва устояв на ногах. С этой строны дома открывается невероятный вид на Дунай, изгибающийся вдалеке, а за ним зеленеет бескрайний, чистый лес. По небу медленно плывут светлые облака, а в самом низу образуется красное зарево подступающего рассвета. — Ну и холод же тут, — она зябко потирает плечи, — дай мне одеяло. На этих словах из окна выпадает одеяло и несколько подушек, одна из которых чуть не указывается с крыши, но Мари мастерски останавливает её ногой. Ещё немного и на крыше появляется и сама Ирма, держа в руках термос с чаем, заранее заготовленный с вечера. Девушки, удобно устроившиеся, — Ирма, облокотившись на фасад дома, полной грудью вздыхает свежий воздух, а Мари рядом, съежившись под одеялом, обнимает термос в попытках получить немного тепла, готовы — готовы встречать рассвет. Солнце медленно поднимается по небу, и вода искрится, отражая его блеск. Постепенно становится теплее, но не для Мари, постоянно замерзающей. Вдалеке слышен шум, издаваемый машинами, птицы, тоже проснувшиеся, заводят свою песню. Весь город оживает, просыпается. Ирма улыбается, наблюдая за этим, она готова просидеть тут ещё несколько часов, только сбегать бы на кухню за бутербродами и будет идеально. Внезапная тишина, которая до этого прерывалась ворчанием Мари, привлекает внимание девушки. — Эй, не спать, — она толкает заснувшую подругу в бок, — доброе утро, спящая красавица. — Ну за что? — Мари вновь просыпается. Прядь волос падает ей на лицо, заставляя недовольно ворчать. — Ну смотри, какая красота. — Ага, очень, — девушка закутывается в одеяло поплотнее, и теперь виднеется только её голова.

***

Мари не смогла сдержать улыбку от внезапного воспоминания. Это было тёплое лето, которое она, по большей части, провела у бабушки. Туда приехала и Ирма, а вдвоём им всегда было веселее. От основного маршрута до ближайшей остановки её отвлек небольший книжный магазин. Что нужно было ей сейчас, так это дешёвый серотонин. А покупка книг всегда давала его. Мари решительно шагнула внутрь, хотелось какой-то спонтанной покупки, и её внимание привлекла толстая книга с названием «Искуплением». Мари слышала про неё, но не знала сюжет или хоть какие-то подробности, только читала где-то, что её недавно экранизировали и премьера состоится на Каннском кинофестивале. От скуки, уже в автобусе, она решила прочитать хотя бы анотацию, но вместо этого её захлестнули мысли. Может все её проблемы из-за того, что она живёт прошлым? Никак не может забыть и отпустить все те ситуации? Легче сказать, чем сделать, такое действительно сложно забыть любому, но почему она цепляется только за плохое. Ведь в жизни не всегда были только беспросветные и пугающие будни с Германом и уроками. Когда-то жизнь ведь была светлой и яркой. Так почему она не живёт теми воспоминаниями, хорошим и приятными.

***

Пока-пора — Bahroma

— Что? — её улыбка шире, чем обычно, греется в лучах заходящего солнца. Тропа уходит, кажется, к небу, и Мари запрокидвает голову, чтобы разглядеть что-то а плывущих розовых облаках. Ирма щёлкает по кнопке небольшого серебряного фотоаппарата, точно ловя момент. — Эй, — недовольство Мари наигранное, — не используй там всю память. — Ой да ладно, тут так красиво, что не запечатлеть момент — почти грех. — Я помню, как ты израсходовала тогда всю плёнку на старом фотоаппарате. Ирма смеётся, предпочитая игнорировать тот момент. Они идут по дороге, находящийся недалеко от дома бабушки Мари. Дорога почти параллельна река, но позади полосы леса и почти бескрайнее поле. Зной лётного дня спал и дышать стало легче. Руки Мари покрыты комаринными укусами, но сейчас назойливые насекомые наконец оставили их. Карманы её шорт цвета хаки забиты всевозможными вещами: немного смятых купюр и пару монет, ключи от дома, чтобы по возвращении не будить семью, упаковка жвачки, съеденная наполовину и несколько мелких камушек с берегов Дуная. Ирма щурится, рассматривая почти неряшливый образ подруги. Русые волосы, выцветшие за лето, собраны в неаккуратные пучок на затылке, серая футболка с надписью «Nirvana», которую она явно стащила из папиного ящика, велика ей, и Мари заправила часть футболки в шорты. Но хуже всего для Ирмы кеды, известной фирмы — converse. — Опять что-то не так с моей одеждой? — замечает взгляд Мари. Девушка вздыхает: — Я уже потеряла надежду нарядить тебя по моде. — Ну извини, не нравятся мне эти топики. Ирма смеётся, наблюдая за серьёзностью подруги, уже начавшей давать ей аргументы, почему вся эта моды непрактичная. — Так ты меня не слушаешь, — Мари щурится от солнца. Её лицо успело загореть за лето, а на плечах уже остались следы от купальника. Ирма, приехавшая не так давно из пыльного Берлина, тоже хочет получить свою порцию солнца и хоть немного приблизится к Джессике Альбе. Наконец Ирма плюхается на траву, совершенно не волнуясь об одежде. Иногда хочется просто отпустить себя, а это место кажется волшебным, потому что сделать это удаётся. Мари ложится рядом и ладонью прикрывает часть лица, защищаясь от солнца. Если молчать, то можно услышать шум воды вдалеке, песни птиц и жжужание каких-то насекомых. Мгновения длятся одновременно и долго, и быстро. — Хотела бы я, чтобы это длилось вечно, — вздыхает Мари. — И я, — соглашается Ирма и вслепую находит руку подругу.

***

— Что-то случилось. Она не отвечает на сообщения и звонки, — Том зашёл в комнату, даже не замечая брата. Едва не спросив «кто?», Билл вовремя остановился. Всегда это была она. Мари. В последнее время все проблемы Тома были связаны с ней, и это начинало волновать. В самом начале, когда они только перевелись в эту школу, она показалось Биллу приятной и доброй, не такой, как остальные ученики, оказавшиеся, по большей части, глупыми детьми богатых родителей, золотой молодёжью. Менеджер убеждал их родителей, что в школе «Erhabenheit» точно не будет издевательств и насмешек, преследовавших их так часто, им говорили, что в школе огромный выбор профильных классов, и рейтинг у неё хороший, почти лучший. На такие речи легко купиться. И ведь действительно насмешек не было, потому что в этой школе издевались только над бедными, а вернее над теми, чей достаток был не настолько большим, как у остальных. Мари среди всех этой золотой молодёжи была глотком свежего воздуха. Она не задавала им вопросы, когда показывала школу, и не пыталась получить автограф или фотографию. Но кое-что Билл все же заметил в ней. Это что-то всегда было с ней, в каждой ненастоящей, вежливой улыбке. Сам парень хорошо знал это что-то, обладая этим тоже. Боль, которую приходилось скрывать, которая появилась, казалось бы, неоткуда. Тогда он решил, что у неё невзаимные чувства к кому-то из этих богатеньких наследников. И, чтобы точно не показать чувства, она вела себя так сдержанно и отстранён. Только потом, когда Том начал пытаться получить её внимание, завоевать её, она отвечала. Пусть и не слишком открыто и быстро, но все же не игнорировала. Билл общался с ней и все время пытался понять, в чем дело, почему, если не из-за неразделенной любви, в ней уже запечатана боль. Он только находил больше сходств с собой, но было и то, что оставалось непонятным. В любом случае он ей сочувствовал и всеми силами, так же как и Ирма, пытался помочь Тому и Мари сойтись. Поведение брата, на самом деле, было необычным. Раньше Том никогда не бегал за кем-то, скорее наоборот. У него проблем с женским внимание не было, но Мари упорно игнорировала его, отрицая и свои чувства, в этом Билл был уверен. Том действительно влюбился в неё, такие чувства были новыми для него, и он всеми силами старался поскорее оказаться рядом с Мари. Билл помнил, как он радовался, когда впервые поцеловал её, радовался до тех пор, пока не понял, что она больше не отвечает. А потом долго и упорно уговаривал маму поехать на новый год в какой-то маленький город вместо горнолыжного курорта. Уже тогда Билл следил за этим со скептицизмом. Он, конечно же, желал брату только счастья, но, может, Мари не та самая, раз она сбежала после поцелуя. Но убедить в этом Тома была невозможно, они едва не поссорились. После начала их отношений Том опять радовался, но не Билл. Поведение Мари, её отношения к Тому — все это вызывало какие-то смешанные эмоции. По всему тому, что Биллу удавалось узнать, она не так уж и любила его. Только вечно от чего-то бегала и пряталась. Это раздражало Билла. Причём сильнее, чем Тома. Наверное, потому что у старшего Каулица все мысли были затуманенны любовью, он смотрел на её поступки сквозь розовые очки и прощал все в ущерб себе. А вот Билл не хотел с этим мириться. Постепенно Мари в его глазах начала превращаться в одну, большую проблему. Все её поступки теперь не имели для Билла оправдания. Он не мог видеть, как сильно мучается брат, пытаясь её понять и удержать рядом с собой. Том искал ответы в себе, спрашивал совета у мамы, а это он делал редко. Постоянно говорил сам с собой и закрывался в комнате. Ждал от неё сообщения, как щенок, жаждущий получить хоть каплю внимания от хозяев. Он терпел и просто ждал, когда она будет готова поделиться всем, а Билл едва сдерживал все яростные слова о Мари, потому что не хотел ссориться с братом. Билл не понимал происходящего, не понимал Мари и волновался о брате. Любая мотивация её поступков обязательно была корыстной. В школе даже он сам чувствовал холод от девушки и не представлял, какого Тому, но брат продолжал молча терпеть.

***

— Том? — Билл подскочил к нему сразу, еще и потому, что почувствовал запах сигарет. Какое-то время он не курил, но, как только начались все проблемы с Мари, вернулся к вредной привычке. И это стало новой причиной ненависти Билла к Мари. На лице брата оставался след недавней радости и даже счастья, но сейчас оно выражало отчаянное непонимание, что делать. — В чем дело. Он молча плюхнулся на диван, закрывая лицо руками. — Вы, что, расстались? — аккуратно продолжил Билл, садясь ближе. — Нет, нет, никогда, — Том резко дёрнул головой, качая ей. — Она курила сегодня. Из-за меня. — Мари? — ему было сложно поверить в эти слова. — Как? — Попросила дать ей попробовать, а я, как дурак, согласился. Что если она не бросит? Найдёт, как получить их? — Том, но причём тут ты? Она ведь сама попросила, сама решила… — Потому что ей и так тяжело, — он перебил его. — А я не додумался отказать. Но я не могу отказать ей, не когда она смотрит на меня, понимаешь? — даже сквозь слова, наполненные сожалением и виной, шла его любовь. Том мог говорить о ней, не замолкая, а думал ещё больше. — Отчего ей тяжело? — скрыть презрительный тон оказалось сложнее, и глаза Тома сверкнули, но Билл продолжил говорить раньше, чем брату удалось его перебить. — Она ведь так ничего и не рассказала, верно? Как ты можешь верить пустым словам? — Они не пустые. Мари тяжело, я же вижу. — Тебе тоже тяжело! — Билл вскочил и постарался смягчиться, — может тебе задуматься о… ну, расставании. — С ума сошёл? — Том встал, уже собираясь уходить. — Я её люблю. — А она тебя? — эти слова чуть раньше могли оказать сильный эффект. Билл это знал, но держал в себе. — Она ведь ни разу не говорила тебе этого. — Говорила. Сегодня сказала. А если бы и не сказала, я и так это знаю, — серьёзно ответил Том, хмурясь.

***

— Том, так в чем дело? — Билл попытался понять, что опять не так с Мари. — Я видел сегодня кое-что, — Том устало прикрыл глаза, словно прогоняя увиденное. — Этот Герман, — он сжал кулаки. Ярость вспыхнула от упоминания его имени. — Она тебе изменила? — Что? Что за бред?! — он встал. — Мари бы никогда. Да как ты подумать об этом мог? Ярость внутри него грозилась выплеснуться на брата, который, конечно, не был ни в чем виноват. Просто Том и сам уже запутался. Он так сильно любил её, так сильно волновался и обещал ждать столько, сколько понадобится, но тишина медленно убивала. Этот яд расплывался между ними, как мазут на воде. Он не давал дышать, убивал и убрать было невероятно сложно. Том не знал, что делать. Особенно сейчас, когда все стало так очевидно, когда правда была так близко, и он мог бы сам догадаться, придумать объяснение происходящему, но хотелось просто услышать её. Мари была как солнце для него. Так же, как и звезда, светила не всегда, а когда отворачивалась, становилось холодно и одиноко. Страшно. Страшно было ее потерять, потому что казалось, что вся жизнь крутится вокруг нее. Ему ужасно хотелось просто быть рядом, чтобы она позволила быть рядом, но Мари слишком строга. И к себе тоже. Однако за этой маской серьёзности, он, пусть и не видел, но чувствовал разбитое сердце, что-то сломанное, и оно не давало ей жить спокойно. Как заноза в пальце, с которую можно терпеть, и которую, наверное, и заметишь не сразу, но потом становиться все больнее. И Том знал, что ей было больно. Знал, но никак не мог помочь. Твердил себе, что Мари нужно время. Однако искал проблему в себе, и ведь можно было её найти. Том знал, сложно довериться такому, как он, с такой репутацией, но он правда старался изо всех сил. Он был готов на все, только бы Мари пустила его ближе. А сейчас ему хватило бы простого объятия. Иногда то, насколько сильным было желание прикоснуться к ней, пугало. Все напоминало зависимость, но он был не против. Билл продолжал смотреть на него, пытаясь понять, что происходит с братом. Но как мог понять он, если не понимал и сам Том. — Том? — Что? — Я просто хочу удостовериться, что у вас все в порядке, — нарочито спокойный голос и последние слова вывели Тома из себя. И он сорвался, жалея об этом почти сразу. — Да ни черта у нас не в порядке! Я даже не понимаю, что происходит. Только не смей говорить, чтобы я её бросил, ясно? — зло добавил Том, заметив кричащий взгляд Билла. — Но я… Том не стал даже слушать. Никто не понимал его, никто не понимал Мари. Хоть в этом они похожи. Поднимаясь к себе в комнату, он снова проверил телефон, отчаянно надеясь, что там будет хоть что-то. Ничего. Том просто надеялся, что она в безопасности, что уже дома и, наверное, это было бы лучшим вариантом, просто закрылась в ванной, желая спрятаться от всего мира. Но он бы хотел, чтобы она пряталась ото всех в его объятьях, потому что он был готов защитить её от всего мира, и не важно, на что придётся пойти. Казалось, что слова, а вернее мысли, слишком громкие для семнадцатилетнего подростка, но чувства переполняли Тома. Он не мог даже представить ситуации, в которой бы бросил её, отказался от неё. Ему не хватало слов, чтобы описать все то, что чувствовал к ней. Мари была чем-то невероятным, волшебным, необыкновенным, и он бы просто хотел, чтобы она знала это. Знала, что что бы она не сделала, все равно останется такой. Пусть он не реалист, пусть, возможно, идиот, но он, любящий её идиот и пока что, вроде, даже её идиот, а большего и не надо было. Гитара, попавшаяся на глаза первой в комнате, сразу привлекла его внимание. Это была старая, акустическая гитара, на которой его ещё в детстве учили играть. Том приложил усилия, чтобы сохранить её работающей до сих пор. Сейчас, казалось, только музыка сможет выразить его чувства, и он взял в руки гитару, медленно проводя ладонью по корпусу, чувствуя каждую неровность деревянной поверхности, он ощущал, как все детские воспоминания оживают в мыслях.

***

На террасе тепло, почти жарко. Солнце уже садится вдалеке, но тёплый свет проникает в каждый уголок террасы. Том сидит в самом конце, уже почти час мучаясь с нотами. Он сотни раз проклял и себя, за то что вообще решил пойти в музыкальную школу, и гитару, которая почему-то не играла так, как надо было. Пока Билл веселится в саду, с лёгкостью напевая очередную песенку, он мучается тут с нотами. Отчётный концерт в конце учебного года приближается, и Том, верный обещаниям научиться играть, как следует, чтобы создать группу, вновь садится за работу, отрываясь от разглядывания поля. Там вдалеке, на цветах сидят разноцветные бабочки, которых можно ловить, чтобы показывать брату, а вот если поймать какого-нибудь жука, то Билл, крича и вереща как девчонка, убежит. Да уж, это точно было бы веселее, чем дурацкое музыкальное произведение. Тому даже не нравится мотив. Вот если бы ему дали сыграть AC/DC или Metallica, вот это было бы интересно. И круто. Но ничего, он выучиться и вместе с Биллом создаст группу, тогда уж точно будет играть то, что захочет. Тишину нарушает бабушка, заходящая на террасу с ароматным, свежеиспеченным вишнёвым пирогом. Том чувствует, как сильно он проголодался, а может просто хочет пирога. Тем более, что пока Билл созерцает природу в кустах, можно взять на кусок больше. — Ну что, как дела у музыканта? — бабушка улыбается и ставит пирог на стол. — Плохо. Ничего не получается, — он хмуриться, возвращаясь к нотам, и даже пирог не может поднять настроение. — Обязательно получится, — бабушка гладит по плечу. — Почему ты так уверена? — Том щурится и поворачивается к ней. — У вас с братом музыкальная душа, — мудро говорит она, — вы все чувствуете тонко и выражаете через музыку, поэтому обязательно получится. Том удовлетворённо кивает, согласный со словами, пусть и не до конца понимая, что это за музыкальная душа. — А пока передохни немного, перекуси, — продолжает бабушка, отрезая ему кусок. А Том только этого и ждёт.

***

Билл сидел в соседней комнате, слушая игру брата. От собственного бессилия опускались руки. Он и представить не мог, что какая-то девушка заставит его чувствовать все это. Никто раньше из всего множества интрижек и отношений Тома не влиял на него так. И Билл действительно боялся, как бы хрупкое сердце брата, которое было скрыто за толстыми стенами образа и насмешливости, не было разбито.

***

Одно и то же — Iowa

Мари тихо прикрыла за собой дверь. Было не так уж и поздно, всего шесть вечера. В руках она по-прежнему сжимала книгу, которую хотела начать читать как можно скорее. Погруженная в свои мысли, она и не заметила обувь родителей, стоящую у двери. Но вот зайдя в гостиную, больше не могла не замечать их присутствия. Во взгляде родителей было что-то новое, и оно заставило сердце Мари болезненно сжаться. Она не успела и спросить что-то, когда её посадили за стол. Братьев выгнали не то что в комнаты, а на улицу. Паника медленно поднималась вверх, вместе с тошнотой. Разочарование. Вот что было в их взглядах, и это было тем, чего она так боялась, боялась все свою осознанную жизнь. Дышать становилось тяжелее, а молчание и непривычная тишина дома давила на него практически физически. Мама медленно села напротив неё, а папа рядом. Они продолжали молчать, внимательно смотреть на неё, а Мари уже тряслась сама. Все происходящее было настолько нереальным, похожим на сон, и девушке хотелось проснуться от самого страшного кошмара. Коленка под столом тряслась, а ногти впивались в ладонь с ужасной силой. Она старательно прокручивала все прошедшие события, чтобы найти ошибку там раньше, чем заговорят родители. Продумать ответ, оправдание, но все было идеально: оценки, посещаемость, только если они не узнали о сегодняшнем, но ведь её вины там не было. — Мари, — мамин голос слишком мягкий. Такой обычно у психологов, такой обычно у врачей. Ровно в этот момент папа положил на стол пачку сигарет, и все внутри улетело вниз. Она не дышала, наверное, несколько секунд. Остолбенела, и не единой мысли не было в голове. Все испарилось, просто исчезло, не было даже предположений, даже вопроса, как они узнали. Пустота. Мама продолжала говорить мягко, не обвиняя и не крича, взяла её ладони в свои, но Мари даже не чувствовала прикосновения. Ей было страшно, ужасно, отвратительно от самой себя. Ещё сильнее захотелось содрать с себя кожу, когда заметила взгляд папы, он молчал, но в его глазах было столько разочарования, непонимания и злости. Если бы не мамино образование, ей бы точно влетело. Её бы наказали и на неё бы накричали, но вместо этого была беседа, до ужасного похожая на сессию с психологом. Мама не ругала её, просто просила поделиться, что-то рассказать. Но Мари была не здесь. Испуганно продумывая, как бы ей откреститься от проклятых сигарет, она медленно осознавала, что как раньше уже не будет. Все её многолетние старания обрушились в один миг, одна ошибка перечеркнула все. Она больше не идеальная дочь, не идеальная ученица. Да, она уже давно не идеальная, но ей хотя бы удавалось оставаться такой в глазах других, а теперь конец. Ей было тяжело тут находиться. Хотелось разодрать себе горло, только бы получить немного воздуха. Мари тряслась, а слезы ручьём лились по лицу. Все закончено. Это конец, разве есть, разве остался смысл жить? Начинать все с начала, если одна ошибка опять все испортит. — Мари, — мама позвала её. — Мы узнали, что тот парень вернулся. Герман. И, учитывая все факты, — какие именно факты Мари не знала, она не слушала, совсем, — мы решили, что тебе стоит походить к доктору. Теперь это точно был конец. Доктор — психиатр. Мари знала это и уже хотела возразить, но не было сил, желания. Она только разревелась ещё сильнее, теперь не сдерживаясь, задыхаясь от слез и всего остального. В глазах мамы блеснул страх, боль, но она быстро спрятала его. Папа, кажется был шокирован такой реакцией, явно ожидая другого, но они оба метнулись к ней, обнимая с двух сторон. Мари не могла успокоиться, её трясло. Не только физически, но и морально. Но рядом были родители, и сейчас она не могла видеть их взгляда. Просто позволила слезам смыть хотя бы часть всех чувств, разъедающих её изнутри. Но от от понимания собственной слабости было тошно. Она ненавидела чувствовать себя слабой, но она была слабой.

***

На следующий день она не появилась в школе и по-прежнему не единого сообщения от неё. Том в серьёз начал волноваться. Но главное то, что отсутствие старосты заметили не только Каулицы, Ханна и Вибек, которая давно пристально следила за Мари, но и остальные. Все уже привыкли к тому, что Мари всегда в школе, а если она и отсутствовала, то всем было понятно — заболела, потому что перед тем, как уйти на заслуженный больничный девушка мучила себя неделю, как минимум. А теперь просто исчезла. Еще вчера все было хорошо, по крайней мере, для большинства, не знающего того, что знал Том, а теперь и Билл. Когда в класс зашла фрау Штайнберг и начала урок, некоторые, особо смелые, решились задать вопрос, волнующий всех: — А где Мари? Грау. Женщина улыбнулась, быстро скрывая лёгкое замешательство от того, насколько сплоченным на эту секунду стал класс. — Она заболела, — серьёзно ответила она. — А на долго? — вопрос тоже был с последних парт. — Это сами спросите, — оборвала их фрау Штайнберг. — Возвращаемся к теме. Но Том вернуться к теме не мог, не тогда, когда единственное в мыслях — она. Мари не покидала его никогда и теперь оставалась в голове. Он не верил словам «приболела», они, конечно же, неправда. Так, отговорка для остальных, но он ведь заслуживал знать правду. Он ведь не был кем-то чужим, посторонним. Не после всего, что было между ними. Найти Ирму в коридорах оказалось легко, просто отыскать глазами знакомую фигуру Георга, а там уже и девушка. — Ирма? Почему Мари сегодня не пришла? — Что? — она обернулась, удивленная его словами, — она не пришла сегодня? — Да, — он устало потёр переносицу пальцами. Последний шанс узнать, что случилось, исчезал. — Она ничего тебе не говорила, не писала? Ирма покачала головой: — Я думала она с тобой, ну или просто занята. Том вздохнул и отвёл Ирму в сторону. Решение о том, стоит ли её спрашивать или нет, принялось быстро. — Что у неё с Германом произошло? Ей не сразу удалось скрыть удивление, даже шок от его слов, но она знала, что должна сохранить секрет. — Откуда ты знаешь? — Герман вчера пытался что-то сделать, — он нахмурился. От одних только воспоминаний было неприятно, а особенно зная, что Мари пришлось справляться со всем одной. Внутри Ирмы что-то упало. Она надеялась, что по прошествии нескольких лет Герман хоть немного изменился, что он не будет больше подходить к Мари, да и она сама молчала, ничего не рассказывала. Ирма только могла представить, что именно произошло вчера, но от этого стало неприятно. Что она за подруга такая, если даже не заметила, как Мари опять возвращалась к старому. Ведь Ирма знала тот её план избегать всех в школе, видела, как она не ходит в столовую и игнорирует Тома, но тогда казалось, что все будет хорошо, что Мари просто реагирует слишком сильно из-за своего прошлого. Да у Ирмы тогда совершенно не было желания опять погружаться во все эти воспоминания, особенно когда рядом был Георг, и провести время можно было приятнее. Девушкаунакрыла волна вины. Тот период их дружбы был, наверное, самым тяжёлым. Не только из-за Германа и проблем Мари, Ирма сама тоже была виновата. Тогда она все меньше общалась со ставшей слишком странной и пугливой Мари. Дружба с ней перестала казаться чем-то ценным, а начала выглядеть позорно. Странная, скучная заучка против весёлой компании, конечно же, проигрывала. Ирму тогда наконец приняли в свой круг крутые девочки из класса. С ними было не то, чтобы очень интересно, но весело. Они болтали о моде и школьной баскетбольной команде, в которой играл парень, нравившейся Ирме. И девушка прекрасно понимала, что близкая дружба с Мари скорее оттолкнет его, поэтому и сама оттолкнула подругу. Они почти перестали общаться, их дружба была на самом дне, откуда, к счастью, получилось достать. Но Ирма не забывала, насколько была виновата. Те дни и время, проведённое в не лучшей компании, когда она, заметив Мари в коридоре, отводила взгляд, только бы не здороваться, прошли, но именно в то время Грау было тяжелее всего. Каждый раз, когда воспоминание всплывало в голове Ирмы, и она на секунду задумывалась, какого было Мари, становилось тошно от самой себя. Мари приходилось справляться со всем одной, не имея возможности даже рассказать подруге, а Ирма была единственным её другом. Но хуже всего то, что на какое-то время она действительно начала стыдиться дружбы с Мари.

***

— Прости меня, пожалуйста, — Ирма держит её за руки, полностью осознавая все свои ошибки. И как бы сильно ей не хотелось, но отмотать время нельзя. — Я была такой дурой. — Ничего, — тихий голос Мари совершенно ей несвойственен, и Ирма понимает, насколько сильно изменилась подруга. Что-то в её глазах безвозвратно исчезло. Она стала другой. — Главное, что сейчас ты все поняла. Ирма кивает головой несколько раз подряд, не сдерживая очередного всхлипа. Слезы ручьём текут по щекам, наверняка смывая за собой дорогую тушь, но ей все равно. Она бы просто хотела быть рядом с Мари последние полгода, а не отшатываться от неё. Сейчас Мари не похожа не себя. Она слишком спокойная, это даже пугает. Ни единой слезы, но самой Грау кажется, что в ней не осталось слез. Что Герман смог выжать из неё все. И эмоции, и слезы, и чувства, а теперь остается пустая оболочка, которая делает все автоматически. Она не винит подругу, просто рада, что та вернулась. В последнее время от одного только чувства одиночество хотелось умереть, а это не считая всего остального. Если бы не ужасная усталость, ставшая её самым близким другом, Мари бы записывала все те причины. Ирма все также трясется, сидя на против. Между ними неловкая и странная неловкость, которой никогда раньше не было. Ирма чувствует себя лишней, пусть они и сидят только вдвоём. Мари слишком сильно привыкла к одиночеству и так ей действительно комфортнее. Она не может теперь сказать Ирме, как раньше, насколько она ценит, что они снова подруги, что Ирма все же решилась и пришла к ней. — Думаю, мне стоит тебе все рассказать, — начинает Грау, и эти единственное, что приходит в голову.

***

Ирма нахмурилась. Она бы хотела прямо сейчас уйти с уроков и оказаться в тишине, чтобы все переосмыслить. Чтобы понять в какой момент их дружба начала возвращаться обратно. Сейчас Том не имел для неё никакой важности. Что ей до его любовных дел, сначала бы разобраться со своими проблемами. Чертов Герман стал главным её врагом, но, услышав всю правду о нем от Мари, и сама Ирма начала бояться. Судя по всему, он был психопатом, а может и ещё хуже. Все то, что он делал с совершенно спокойным лицом, было ужасно. А от его идеальности веяло манией. Когда Ирма видела его в столовой или школе, ей самой становилось не по себе. Так что оставалось только представлять, какого было Мари. — Ирма? — Том тихо позвал её. — Так может ты расскажешь что-нибудь? — Нет, — она покачала головой, — нет, нет я не буду. Я не могу. — Но почему? — на его лице отобразились все страдания. — Я ведь не смогу ничего сделать, если не буду знать, что произошло. Она даже не отвечает мне. Никому из нас. — Том, я не могу рассказывать её тайны. Я пообещала. Я не могу предать её, — Ирма понимала, что возможно лучшим решением будет все ему рассказать, ведь тогда Том поймёт, он сможет просто быть рядом, не требуя чего-то. Но она знала, как сильно Мари ненавидела говорить об этом, как старательно она скрывала все, связанное с Германом. И даже сейчас, когда правда стремилась наружу, когда Герман снова учился с ними, она хотела дать Мари возможность самой обсудить это с Германом. Только Мари сможет рассказать это так, как следует, только она подберёт нужные слова, а Том сможет найти нужные слова, только когда услышит это впервые от неё. Ирма не хотела влезать в их отношения настолько сильно, портить такой важный момент. Проблема только в том, сколько займёт времени у Мари, чтобы наконец открыться Тому. — Я постараюсь узнать у неё, что случилось. Почему её нет в школе, и, если она ответит, сразу напишу тебе. Том прикрыл глаза, стараясь свыкнуться с очередной неудачей. Беспокойство о Мари не покидало его, проходило сквозь все мысли, словно паразит, и мешало нормально думать. Но он был не против, может хоть это доказывало всю его любовь и привязанность к ней. Только вот как передать все это Мари, чтобы она точно поняла. Ирма попрощалась с Томом и вернулась к Георгу. Только беседа больше не шла так легко и даже его поцелуи ощущались как-то по другому. Они словно отдавали горечью, и показалось, что эта горечь была её собственной. Она опять не заметила важных перемен в Мари. Что-то внутри беспрерывно скреблось, как маленький паразит, прогрызающий себе крошечный тунель. Сейчас страх потерять Мари только усилился. Потерять её навсегда.

***

Дни недели летели, хотя каждый из них был мучительным без новостей от Мари или Ирмы, но Том ждал выходных, потому что собирался поехать к её дому и стоять там весь день, если понадобится. Плевать на погоду или что-то ещё, ему просто надо увидеть её. За эту рабочую неделю они с Ирмой успели сблизиться. Проводили все перемены вдвоём, словно ожидая, что сообщение от Мари придёт кому-то из них первее, и тогда они наконец смогут узнать хоть что-то. Но сообщение никак не приходило. Ирма уже хотела писать маме Мари, которую неплохо знала. — Вот, — она плюхнулась на свободный стул рядом с ним, кладя какую-то папку на стол. — Что это? — он повернулся с нескрываемым удивлением. Его отвлекли от созерцания тёмных, плывущих за окном облаков. — Наш альбом, школьный, — она пролистала несколько страниц и тыкнула пальцем в середину фотографии. — Вот она, Мари. Том подвинулся ближе, чтобы рассмотреть снимок. Там она стояла в окружении других нескольких одноклассников. Её волосы выглядели светлее, чем сейчас, и были собраны в высокий хвост. С улыбкой на ещё по-детски пухлых щеках она выглядела необычно счастливой. Том уже и забыл, когда она улыбалась. Все, что составляло её сейчас — вечно хумурые брови, синяки под глазами и бесконечная грусть во взгляде. Сложны было представить, что превратило жизнерадостного и активного ребёнка в то, кем она была сейчас. Ирма, словно прочитав его мысли, добавила: — Она ведь не всегда была такой. Холодной, закрытой и тревожной. Когда-то все было хорошо. Все было хорошо… Том не знал, когда у него было «все хорошо» в последнее время. Или у Мари. Они были ещё подростками, учившимися в школе, но столько проблем свалилось на каждого из них. Том — ранняя популярность, которая, хоть и была желанной, но все же имела отрицательные стороны, Мари — буллинг. Если столько всего свалилось уже сейчас, то что будет дальше. Тому хотелось верить, что только хорошее. Ведь после плохого должно идти хорошее, да, это не было правилом, но он в это верил, потому что именно надежда спасает людей. Главное её не потерять. — Хороший день был, — продолжила Ирма, — последний день учёбы. Второй класс.

***

Velvet ring — Big thief

Мари выбегает из школы вместе с остальными. Наконец каникулы, наконец свобода. Солнце высоко в небе, и все вокруг кажется таким ярким. Цветы, деревья, дома, другие люди. Ничто не может омрачить её счастья, даже дурацкий одноклассник. Кто-то предлагает поиграть в догонялки, и она соглашается, не обращая внимания на то, что в юбке. Так же поступают и остальные девочки, и вот уже по школьным двору бегает толпа детей. Кто-то забирается на пригорок и скатывается оттуда, только бы убежать от догоняющего. — Так нечестно, ты меня держал! — возмущается одноклассница, не желая водить, а Мари, прислонившись к стене школы в укромном месте, пытается отдашаться. Прохлада бетонной стены передаётся и ей. Рубашка вся мятая, а на юбке пятно от травы, но это ничего, мама постирает. Сейчас она общается с остальными родителями, изредка ища Мари глазами. — Мы начинаем! Ребята, выходите! — опять кричит кто-то, и, подготовившись, она выбегает из своего укрытия, но не успевает понять, кто вóда. Она замечает Ирму. Пусть они и не общаются особо, но Мари знает, что она занимается пением. Косички Ирмы метаются из стороны в сторону вместе с ней. Чёрная юбка перекрутилась несколько раз, а белые гольфы, во-первых, больше не белые, а во-вторых, сползли. — Кто водит? — бросает в никуда вопрос Мари. — Гектор, — кричит ей Ирма, щуря глаза от солнца, — он водит. Мари благодарно кивает и несется в другую строну от уже бегущего к ней мальчика. Она успешно избегает участи вести и после смены вóды пытается забраться на пригорок, чтобы спрятаться там. Но в туфлях ползти по траве вверх не удобно, все коленки уже зелёные, но её по-прежнему это не волнует. Неожиданно кто-то сверху протягивает ей руку, помогая забраться. Она плюхается рядом, наконец понимая, кто ей помог. Ирма. Девочка тоже сейчас красная от жары, а капельки пота стекают по щеке. Она внимательно следит за ведущим, который сейчас носится где-то вдалеке, и тяжело дышит. Но, когда он замечает их, сидящих в отделении, быстро меняет направление и уже ползёт вверх. Мари, не задумываясь ни на секунду, взвизгнув от неожиданной быстрота одноклассника, кубарем скатывается вниз. Не рассчитав силу, она падает прямо на асфальт, больно ударяясь коленками. За ней уже скатывается Ирма и замечает кровь. Вокруг них собираются остальные. Кто-то кричит стоп-игра, но Мари не так уж важны разбитые коленки. Подумаешь, главное, что начались каникулы.

***