Мясорубка

Кира распахнул платяной шкаф. Он вытащил свою цветастую рубашку с птицами, Тимохин синий свитер и джинсы клёш. Вор быстро натянул на себя одежду и по старой привычке зачесал коротко стриженые каштановые кудряшки назад. Михаил Сергеевич удивится тому, как он изменился. У Киры теперь трость, он похудел, стал коротко стричься, отрастил рыжеватые усики. Тимофей все время говорил, что при виде Киры с усами его не отпускает желание встать на колени и отсосать ему. Библиотекарь тогда смеялся. Ему теперь нельзя стоять на коленях, последствия травмы. Петрошенко грустно улыбнулся своим мыслям, и вышел в прихожую. Он надел Тимошин плащ и взял трость. Конец близится, подумал он. Это начало конца.

***

В квартире Киры все покрылось тонким слоем пыли. Он протер стол в кухне, разделочную плоскость, старый комод в коридоре, полочки шкафа в спальне. Он повесил плащ и ключи от Тиминой квартиры на крючок, поставил туфли на коврик, снял свитер, бросил его на стул в спальне. Расстегнул рубашку и распахнул ее на груди, печально разглядывая в зеркале худощавое тело. Ему стоит вернуться к тренировкам, подумал Кира, застёгиваясь обратно до половины. Если он останется жив, обязательно начнёт тренироваться снова. На часах пол первого ночи. Кирилл Петрошенко достаёт из шкафчика в кухне водку и слышит, как кто-то открывает входную дверь. Он ставит бутылку обратно и идёт в прихожую. Не торопится, не спешит. Михаил Сергеевич стоит в дверях, на нем полицейская форма, в руках ключи. Он небрит, под глазами тёмные круги. — Кира, Кира. — тихо зовёт он, со звоном откладывая ключи на комод. Кирилл подходит, смотрит прямо в чужие светлые голубые глаза. — Михаил Сергеевич… — шепчет он. Вцепляется руками в его плечи, прижимается к груди мужчины и замирает. — Простите меня, простите. — Кира жмётся почти голой грудью к грубой ткани полицейской куртки. Михаил Сергеевич отстраняется и смотрит в его лицо. Что то в его голове щёлкает. Маньяк хватает библиотекаря за плечи, прижимает к груди, гладит по спине, запускает руки в коротенькие кудри. Он пытается восполнить пробелы, насытить свой голод. — Кирочка… — хрипит он, прижимая комсомольца к стенке и жадно припадая к его мягким губам. — Я так скучал, мне тебя не хватало… — Поцелуйте меня, ещё, ещё! — стонет Кира, ловя на себе замутнённый желанием взгляд. Михаил Сергеевич блуждает руками по чужому телу, вгрызается в пухлые губы, распахивает рубашку на библиотекаре, водит шероховатыми ладонями по нежной коже, трёт между мозолистыми пальцами мягкие теплые соски, щипает их и оттягивает. — Я за тебя волновался. — говорит он. — Тебя похитил Арсений, я был так зол, я хотел убить его… — Арсений мёртв. Тимофей убил его тогда. — Кирилл судорожно вздыхает, трется пахом о чужое бедро. — Надеюсь, что это так. Михаил Сергеевич сильно нажимает коленом Кире между ног и тот протяжно стонет. — Молчи, ничего не говори. — шепчет маньяк, проталкивая два пальца в мокрый рот комсомольца. Петрошенко молчит и облизывает пальцы, коротко вздыхает, когда его соски начинают теребить слишком грубо, он расстегивает свои джинсы, спускает боксеры, позволяя им съехать вниз до щиколоток, затем долго возится с застежкой ремня Михаила Сергеевича. По подбородку Киры течёт слюна, но он не обращает на это внимания. Ему бесцеремонно нажимают на язык мокрыми пальцами, больно тянут за соски. Михаил Сергеевич вытащил пальцы из Кириного рта, тот судорожно вздрогнул и вдруг заплакал навзрыд, хватаясь за чужие плечи. — Кира, что с тобой, Кира?.. — тихо спросил маньяк, обнимая комсомольца. Он прижал к себе худенькое вздрагивающее тело, — Все в порядке, все хорошо… — Скажи мне честно, Кира. — Я не могу ко всему привыкнуть, это так трудно, сейчас я должен был быть мертвым, но я жив. Просто я люблю, мне так тяжело, мне так больно, я не могу привыкнуть, никак не могу смириться…