Вот Вам, матушка, и сюжет, достойный России 1 или Домашнего

Взгляд уткнулся в монитор, а мысли мои всё равно плывут куда-то не туда. Вроде бы и дел хватает – тут тебе и рапорты-хуяпорты, и время их проверки и отправки поджимает, кусая за жопу, а ублюдок Ткачёв только и ждёт того, чтобы я как-нибудь косякнула и попалась на крючок окончательно. Но вот никак не могу я переключиться на рабочий лад, потому что в голове засела Софья, блять, Александровна. Намертво. Её случайные касания и мягкие взгляды не отпускают, как будто сквозь горький дым сигарет и тот противный запах кофе просочилась какая-то незримая связь. Я – Ева, мать её, Богданова, и я точно знаю, чего хочу от жизни. И всегда знала: с самого детства я смотрела сначала на отца, а потом на Адама, и знала, что буду делать, когда окончу школу и когда окончу академию, двинувшись по их пути. Но сейчас ощущение такое, будто меня выросла вторая голова, которая упрямо шепчет: «А может, тебя вообще к женщинам тянет?». Ну, то есть, меня что – к новому бережку разворачивает? Может, я и правда та ещё бисексуальная загадочка, о которой сама не догадывалась? Вот как вспоминаю её прикосновения, и, как назло, перед глазами вместо рапорта всплывает золотистый рассвет, и её тёплые пальцы на моём плече. Романтика, блять. Так и вижу, как она стоит рядом, смотрит на меня своими глазами цвета молочного шоколада. И вроде бы ничего между нами не было, и ничего ведь не произошло особенного, а я всё как тупая школьница, которая застукала молодую учительницу за сплетнями о первом свидании, сижу тут и мучаюсь тем, куда теперь себя причислить - остаться в святом лике натурилки или окунуться в лесбийское блядство и разврат. От этих мыслей хочется просто встряхнуться, отвлечься, но куда ж там. Уже ладони начинают потеть, несмотря на то, что в кабинете даже прохладно из-за работающего кондиционера. Складываю руки на бёдра, стиснув ткань юбки и пытаясь унять дрожь, но всё равно чувствую, как неуютная жара поднимается по спине и подбирается к шее, как будто у какой-то климаксной тётки. Ещё немного и раскраснеюсь тут, сигнализируя лицом всем коллегам, что у меня какие-то стыдливые мыслишки вместо работы. Блять, ну бред какой-то, это же просто бред! Я ведь уже взрослая женщина, я повидала всякое дерьмо, и вообще, да кто ж я такая, чтобы вот так внезапно вздумать пересматривать свою ориентацию? Мысль эта, конечно, смешит и бесит одновременно – да с чего бы вдруг, блять? Но она возвращается снова и снова, будто долбанный кружащий комар, которого никак не прихлопнешь. Да почему же это так накрыло? Мы живём под одной крышей чуть меньше месяца, и всё это время она была просто свекровью – немного занудной, но какой-никакой опорой в этом диком бардаке, которым стала моя жизнь. А теперь… теперь, сука, всё иначе. Всё. Будто наши случайные прикосновения и утренние разговоры превратились в какую-то игру, правила которой я вообще не знаю, только на уровне смутных догадок. И что-то мне как-то совсем не легче, а наоборот даже начинаю нервничать ещё больше. Да что ж за хрень творится в моей голове? Вот если бы это был кто-то другой, я бы уже давным-давно выдала какой-нибудь саркастический комментарий, посоветовала бы идти куда-нибудь нахуй и не думать, не мучиться. А тут я сама себя уже не могу вытащить из этого болота смущения и неопределённости. Только и делаю, что гоняю по кругу одно и то же: её прикосновения, её тепло, её взгляд, её голос, когда она называет меня по имени так мягонько, будто я для неё невесть кто! Так, женщина, всё, прекрати. Надо, наверное, выйти на улицу, подышать свежим воздухом, может даже закурить. Взять в ротик раковую палочку с ментолом и успокоиться, чёрт возьми, перестав строить себе тут всякое-хуякое. Прохожу мимо столов коллег к выходу, молясь, чтобы никто не заметил мою красную кислую мину. Свежий воздух сразу же даёт пощёчину, отрезвляя мысли и отбивая желание вообще думать о каких-то там тёплых взглядах и прикосновениях. Мысленно обзываю себя дурой и закуриваю, жадно вдыхая первый дымный вздох – ментоловый, горький, противный, но, чёрт возьми, сейчас хоть как-то успокаивающий. Пепел падает вниз на гранитовую плитку, обложившую вход в здание, как эта дурацкая слабость к Софье, которую так и хочется стряхнуть. И как назло из-за угла выплывает Поляков. Как чувствует, сука, что нужно подпортить мне настроение прямо вот сейчас и ни минутой позже. Чёрт нечистый, блять, как раз вот только его-то мне и не хватало сейчас! Каштановые, приглаженные пенкой, волосы, дурацкий галстук, расцветкой напоминающий один из факультетов в Хогвартсе, и ебучий хищный взгляд, скользящий по мне, будто я тут единственная живая душа, а у него вдруг приключился приступ одиночества, пока наш полковник отъехал по делам. Останавливается рядом, чуть прищурившись, стряхивая невидимую пылинку с распахнутого кителя, а потом переводит взгляд на меня, глядя с ухмылкой, которой я успела наесться уже больше, чем надо. - Неужели наша Богданова вышла освежиться? – он скользит по мне оценивающим взглядом, не отрываясь от изучения, будто я товар на рынке. – Может, ты и крепкая с виду, но на самом деле мы оба знаем, что ты мягонькая сопля, - говорит с таким тоном, будто делает комплимент, а мне аж блевануть захотелось. Молчу, не спуская с него глаз. В последний раз этот мутный тип наговорил мне столько угроз и облапал своими грязными ручищами, что только успевай отмываться. Он снова ухмыляется и подходит ещё чуть ближе, нагло врываясь в личное пространство. Лишь бы только не стал снова ко мне прикасаться, лишь бы ума хватило не трогать меня на глазах у гражданских – центр города всё-таки. Втягиваю воздух, чувствуя запах его одеколона – явно не дешёвого, который так и рвёт нос, а вкусного такого, древесного. Может позволить себе на зарплату майора, пидорас. - Знаешь, Богданова, мы могли бы сработаться по-своему, - наконец, выдаёт, вскинув бровь, намекая на какой-то явный подтекст. – Только подумай. Иногда полезно немного разрядить обстановку. Ну, это уже вообще ни в какие ворота, блять! Хочется сжать кулаки и дать выход злости, но я, прекрасно понимая, что силы против бывшего майора Альфы будут абсолютно не равны, поэтому только глубже втягиваю дым, медленно опуская взгляд к его ботинкам, потом поднимая обратно, глядя прямо в глаза. Неужели этот гандон всерьёз думает, что после всего, что произошло с Артёмом, и того всего он устроил мне в кабинете Ткачёва, я соглашусь броситься к нему в койку? - Товарищ майор, Вы у меня последний в списке, к кому я бы обратилась, если бы захотела «снять напряжение», - ухмыляюсь, заглушая страх язвительным тоном. Сама снова вспоминаю ту вредную белокурую пизду из раздевалки с её предложением натравить на двух ублюдков Елисеенко. Надо просчитать план как бы это осуществить, полковник разведки ведь не бойцовая псина, которой простого «фас» будет достаточно, чтоб ухватить за яйца. Нужно действовать как-то по-умному, тонкими намёками, не вызывая подозрений. Как же красиво сбросить с этого мудозвона это презрительное выражение, этот напускной хладнокровный пафос и отбить его к чёртовой матери? У Полякова на лице слишком лёгкая победная ухмылочка. Он ведь прям уверен, сука, что держит меня под каблуком. Хрен ты угадал, гнида. Сбрасываю пепел прямо у его ног, ставя таким образом точку в нашем разговоре. Отворачиваюсь и иду обратно в штаб, чувствуя, как нечто похожее на облегчение заменяется раздражением. Вот надо было появиться пидорасу, чтоб настрой сбить. Как же он стоит у меня поперёк горла! Не успеваю сделать и пары шагов, как резко оказываюсь зажата за входной дверью – как раз в том месте, где слепое пятно и не просматривают камеры. Где нет свидетелей, и никто не остановит и не помешает. Поляков толкает меня вперёд, прижимая к стене, сорвавшись с цепи. Руки бывшего спецназовца крепкие, а взгляд – жёсткий и ледяной, ещё сверлит меня так, что сразу начинаю подёргиваться, но отходить некуда, вцепился, сука, как клещ. - Так, ну-ка, признавайся, что задумала, сука? – прорыкивает майор, прижимая к горлу горячую, будто стальную, руку. – Почему это ты вдруг перестала трястись передо мной, а, Богданова? Ещё пару дней назад смотрела на меня, как на последнего палача. Теперь уже зубки показываешь, дерзишь? Думаешь, ты тут самая хитрожопая? В горле стоит комок, а лёгкие с трудом втягивают воздух. Сука, больно! Дыхание прерывистое не только от боли, но и от злости и унижения, смешивающихся в какой-то огненный коктейль. Дышу тяжело, пытаюсь разжать его пальцы, но он только сильнее сжимает, явно наслаждаясь моей слабостью. Мечусь в собственной голове, паника нарастает, и ведь я понимаю, что бороться бесполезно – силёнки не те, это было доказано ещё в прошлый раз. Даже уже отчётливо слышу стук своего сердца в висках, и воздух будто уходит из лёгких, как из рваного мешка. - Да с чего Вы взяли, что я что-то задумала, - пытаюсь выдавить из последних сил, но голос выходит приглушённым, сдавленным. Как я, блять, дошла до того, что этот ублюдок считает возможным меня просто взять и задавить, как хрупкую стекляшку? - Думаешь, я не вижу, что тебе в башку что-то втемяшилось? – он зло усмехается, обнажая полный рот имплантов, склонившись к самому лицу. – Только вот не забывай, кто здесь действительно решает, что и как будет. Горит всё внутри, как от едкой кислоты. Руки дрожат, хочется их сжать так, чтобы ногти впились в ладони. Поляков, сука! Этот ублюдок считает, что может так просто меня запугивать и ещё обвинять в каких-то тайных планах? Трясёт от унижения, от осознания того, что я, мать его, Богданова, сейчас стою, зажатая этой тварью к стенке, как какая-то беспомощная мышь. Напрягаюсь из последних сил, дёргаю плечами, но он не отступает, стягивая горло сильнее своими пальцами. Секунды кажутся вечностью, пока издалека не слышатся голоса дежурного и ещё чей-то звонкий, приближающийся к выходу. Поляков резко ослабляет хватку и отстраняется, изображая на лице привычную маску, пока из штаба на перекур выскакивает парочка девчат, не обратив на нас никакого внимания. - Запомни, Богданова, - шепчет майор, выпрямляясь, словно ни в чём не бывало, с этой своей мерзкой ухмылочкой, и мне хочется его прибить на месте. – Думаешь, я не знаю, что ты что-то готовишь? Только попробуй сунуться – поймёшь, каково это быть на дне. Как же мне осточертела эта его уверенность, что он здесь хозяин положения, что я у него в подчинении, что я, как послушная собачка, буду и дальше кивать и бояться! Отпрянув, ловлю воздух и разминаю шею. Как же ты ошибаешься, ублюдок! Сердце ещё колотится, как бешеное, и я едва сдерживаюсь, чтобы не стянуть ботинок и не кинуть в него. Стою как вкопанная, глядя в его глаза, готовая растерзать, но ни единого движения не делаю. Если хоть пальцем его коснусь, он точно приплетёт это в ещё одну грязную угрозу, припаяет к моему мужу какие-нибудь очередные обвинения, и тогда Артёма точно из изолятора не вытащишь. На глаза от обиды наворачиваются злые слёзы, но, мать его, не позволю им вырваться! Я не позволю этому скоту снова видеть, что он может так просто раздавить меня, как какое-то сраное насекомое. - Молчишь, старлейка? – опять его мерзкая ухмылка. – Ты даже не понимаешь, на что способна моя ярость, но ничего... ещё узнаешь. Слёзы подкатывают всё ближе, но Полякову этого не покажу. Даже если его презренный взгляд залипнет на моём лице ещё дольше. Стою перед ним, растёртая в пыль и униженная, но я зубы стисну, челюсть сожму до треска, но не сломаюсь перед ним. - Знаешь, мне даже нравится, что теперь у тебя не хватает духу сдержать дрожь передо мной, - роняет он, с каким-то скрытым довольством в голосе, оглядываясь на проходящих мимо сотрудников. Мерзавец слишком привык считать себя победителем, привык думать, что все его боятся. И если не найду действенный способ уничтожить его, то он никогда не оставит меня в покое.