Жатва

1

      В комнате сыро. Отовсюду веет стужей, окутывающая и без того ледяное тело, из щели доносится шепот крыс, глумящихся над своим будущим кормом. В окно бился суматошный ветер с непроглядным ливнем, закрывший под своей завесой частокол зелени, плотно прилегший друг к дружке. Микаса знала, что снаружи пахло горным началом, до сих пор бьющим родником под дождевым куполом и дикими животными, не раз ошивавшихся в этой стороне чащи. Но было бы лучше, если бы рассуждать не приходилось, внимая лишь грузному дыханию нелюдей, обступивших весь затхлый этаж.       Микаса лежала в ногах одного из похитителей, чувствуя, как веревки понемногу испепеляли нежную кожу. Пускай ее связали, но она была в оцепенении с момента рухнувшего наземь тела уже бездушного отца, заливший собой дощатые полы дома. А вместе с тем и мать она видела в последний раз, помня лишь ее хрипы, едва пробивающиеся через сгустки насыщенного цвета крови. Поэтому то, что ее связали – не имело смысла, ведь она бы не смогла переступить через себя, чтобы ринуться прочь. У маленького ребенка ее возраста едва имелись силы даже подняться, потому на каждую просьбу, все же облицованная больше в приказ, ее тянули за волосы, пускай трубили, что нужна она невредимой.       А раны были. Ожог от утяжки на руках, царапина от приклада на виске, разбитая губа от удара об пол. Но все же они были ничем, ведь ее уничтожили гораздо раньше, вложив в память тяготы прошлого, когда она молчаливо внимала тому, как на ее глазах умирала семья.       Пустые глаза Микасы поднимаются вновь, ощупывая лицо обезображенного мужчины перед собой. В ее голове не было места для чужих мотивов, потому что она знала, что в них никогда не найдется ничего святого, как и в ней, изо дня в день наблюдавшая чужие страдания, как в ее отце, с широкой улыбкой вернувшийся с охоты, держа в руках дичь, как в ее матери, разделывающая еще живую рыбу. Слабые гибнут, утопают в трясине смрада, чавкают окровавленной почкой под подошвой старых сапог, руками загребают навоз, забыв о лопате. А теперь слабой стала она. Отрезанная от всего мира, уничтоженная и растоптанная. — Гриша Йегер из Шиганшины забил тревогу. — Прокашлялся один из грабителей, наконец, пройдя внутрь комнаты.       Это ни о чем ей не говорило, пускай она помнила, что врач из города должен был явиться к полудню. Но он опоздал. — Нужно заметать следы. — Командует главный, поднимаясь с места. — За ней могут сунуться. — Он побежал за полицией, — оповещает долговязый, — так что торопиться некуда.       Тот смерил его неодобрительным взглядом, но все же сел обратно, мысом обуви оттолкнув от себя девчонку. — Подпортили ей личико. — Цыкает главный, морщась.        Напарник подходит ближе, толкает ее ребром подошвы и оглядывает двойное веко, вырисовывающееся из-под длинных ресниц. На это он лишь пожимает плечами. — Мало кто поймет. — Машет рукой долговязый. — Мало кто поймет? — переспрашивает старый в кресле, скалясь. — Мало кто поймет, если я угандошу тебя прямо здесь, сечешь?        Его приятель раскрыл губы, как в дверь постучались, заставив обоих засуетиться. Микасу отпихнули в угол комнаты, затянув рот смердящей тканью, точно, чтобы не молила о помощи, только та едва осознавала, в какой части дома находилась и как далеко они забрели, с точностью помня лишь то, что ее хорошенько приложили прикладом на полпути, стоило ей замычать от боли в челюсти, когда она по воле случая пришла в себя у просеки, которая вела к хибаре.        Дощатый пол скрипнул, когда грабитель дернулся в сторону, как стук повторился. Кто-то за дверью был в разы нетерпеливей, что заметно раздражало бандитов. Долговязый даже поморщился, когда в третий раз глухой удар повторился, заставив его наотмашь раскрыть дверь, завидев перед собой мальчугана, раздражение которого сменилось внезапной тревогой. Тот сразу заподозрил неладное, отойдя на полшага. — Что такое, малой? — поинтересовался он, наклонив голову вбок. — Я-я потерялся… — В таком-то месте? — его брови скептично натягиваются на лоб, с губ едва не срывается ухмылка. — Что же тут забыл?        Малец делает шаг вперед, тот стоит на месте, оглядывая девятилетку, узнавая в нем очертания Йегера старшего, которого знал каждый внутри стен. Его рука уводится за спину, показывая какой-то знак главному, как тот незаметно поднимается с места, отходя в сторону. — Я искал отца, — говорит Эрен, поджав губы, — а еще я… — Заканчивай этот треп, малой. — Цедит бандит, подойдя ближе, только он не учел, что короткий ножик уже выглядывал из-под рукава кофты, в последний момент блеснувший лезвием при слабом свете керосинок. — С-сука! — выругивается мужчина, едва не наваливаясь на мальца всем телом, но тот успешно ускользнул, ринувшись к силуэту Микасы. — Рано радуешься. — Кряхтит старый, ударив его топорищем и завидев, как он повалился на пол, выпустив из рук оружие.        Глухой стук набоек заставил главного обернуться – в дверях стоял еще один напарник, отупело глядящий под ноги, где лежал бездыханный труп соратника. — Как ты его упустил, Ритц? — гневается старый, кивая в сторону мальчугана, безропотно лежащий подле девчонки. — Я караулил позади дома! — оправдывается он, вскинув руки. — Ты идиот! — баритоном ругается главный, пройдясь прямо по затвердевшим икрам мертвого товарища. — Эта маленькая падла убила Найла, — цедит он, — как так вышло, что какой-то крысеныш прикончил его? — Я-я виноват, Ганд! — поспешно выпаливает он, в ужасе оступившись об растопыренные пальцы Найла. — Я решил, что они проберутся с тыла!        Замахнувшись, рука старого хлестнула по вытянутому лицу Ритца, едва не выбив и так пошатывающиеся зубы. Тот сплюнул кровью, надкусив кусочек языка, и вновь залился в извинениях, точно они помогут усмирить пыл главного. А после прибился к Микасе, силком бросив крохотное тело на плечо. — Выметаемся, — командует Ганд, накинув на себя плащ, — немедленно. — А как же мальчишка? — Твоя голова говном набита, Ритц? — рычит мужчина, остановившись перед дверью. — Но он нас видел! — Лучше скажи, кто нас не видел.        Всепожирающая тишина заставила Ритца стиснуть зубы и, скрипя ими, вывалиться вперед, прихватив с собой ружье, стоящее в коридоре.        Они бросились вглубь леса. Пускай Микаса держала глаза закрытыми, она чувствовала, как ветви хлестали по ее лицу, как волосы обвивались вокруг еловых иголок, вырываясь с корнем из затылка, как холод опоясывал открытые руки и голые ступни, пробуждая мурашки. Ей бы хотелось ничего не чувствовать, но удача не была на ее стороне, ведь даже после того, как она закряхтела от боли, прорезавшая ребра, ей не прилетело по голове, чтобы заткнуть – погоня заставила этих двоих потерять бдительность, потому что время было на исходе.        Ливень окончился моментально, стоило закату полыхнуть на уровне стен, скрывшись из вида спустя несколько минут, и теперь их бегство слышала вся чаща, унося кабанов в противоположную сторону от необъяснимой опасности. За бандитами бежала бестолковая полиция, едва способная отличить макушки преступников от кроны, как тем вовсе удалось ускользнуть, шмыгнув в повозку одинокого фермера, держащий путь к стене Роза.        Старый фермер, который был явно глух на оба уха, не сразу отметил злоумышленников, пока к спине не приставили дуло ружья, понизив голос до угрожающего шепота. — Веди нас в глушь Розы, старый, — цедит Ритц. — У-уважаемые!.. — Еще хоть слово, — говорит он, — тебя от одной пули разнесет.        Дрожащие руки старика теснее обхватили поводья, и он сильнее хлестнул кобыл, укатывая вглубь арки. За ними остались лишь сожаления, которые без конца пленяли очнувшегося к полуночи Йегера, не сумевший ничего сделать для спасения Микасы Аккерман.

2

       Клин разведкорпуса подбирался к стене Мария, никого не прихватив на хвосте. Только за Леви тянулась необъятная тоска с не выкорчеванными обидами, потому что сегодня случился внеочередной день ломки, которых и без того было непросительно много. Он ощущал на себе тяготы разрухи, чувствовал вкус смерти и в очередной раз осознал, насколько хрупка человеческая жизнь.        Светлая голова Эрвина, мельтешащая в первом ряду, заставляла его все чаще вспоминать о событиях часовой давности и о выборе, который он совершил. Леви пошел за ним, а, значит, теперь только Смит в ответе за то, с чем будет не согласен этот низкорослый рекрут, который срал на чужое мнение, даже если оно будет правым.        Стоило им только сбавить скорость, войдя в Шиганшину, как Леви уводит взгляд к небу. Природные светила, перлами зависшие на всем полотне темного небосвода, теперь едва были такими вдохновляющими, каким казались в первый день выхода наружу. К сожалению, бескрайние, как казалось, просторы были все той же клеткой, что и подземные, только внизу пейзажи никогда не сменяли друг друга, внушая привкус неизвестной надежды на то, что когда-нибудь они пошатнутся, точно небеса рухнут, придавливая всех, кто находится под землей. — О чем задумался?        Всепожирающий взгляд Эрвина следил за ним лишь краем глаза. Когда тот успел подобраться к нему – не ясно, но и это всем не трогало за душу.       Леви без присущего для себя интереса уводит взгляд вперед. На повозку, в которой покоились тела Изабель и Фарлана, точнее – то, что от них осталось: изодранное в клочья туловище Черча, оторванная голова Магнолии – и в обоих случаях распахнутые глаза, пробирающие самое нутро. Еще утром они были живы, а этим же вечером он ехал назад, чтя память о них, будто их здесь никогда и не было вовсе. И Леви в очередной раз усвоил урок, что вверять плод ответственности – гиблое дело, потому что вкус того был дурманящим, ведь заставляет каждого поверить в свою силу. А он ведь знал, что только ему было позволено тягаться с тем, что превосходит массу и скорость, но никак не им. — Не твое дело. — Цедит Леви, искоса взглянув на него. — Не забывай, что я был готов снести твою голову часом ранее.        Тот и бровью не повел, глядя, казалось бы, в пустоту. — Будешь пытаться отомстить? — интересуется Смит. — Все зависит от тебя. — Раздраженно изрекает Леви. — Посвяти себя чему-то. — Говорит он, совсем не моргая, точно обдумывая свою тягучую мысль. — Найди цель. — До сегодняшнего дня целью был именно ты, Эрвин Смит. — Выплевывает Аккерман, сузив глаза на последнее изречение мужчины. — Но ты ведь больше не в подполье.        Оставшиеся протестующие слова так и встали поперек горла, не позволив Леви сбросить ни единой реплики после.        Его губы сжимаются в линию, бледное лицо теряется в проблесках зажженных огней часовыми, руки вжимаются в поводья, лишь бы не потерять над собой контроль. Такая простая истина, от которой тошно, потому что какой был толк, что он здесь. Он здесь, а они – там; обезличено взирают пространству перед собой, окутывают взглядом непроглядную темень повозки, внимают тухлому запаху тел друг друга. И мысль не только о друзьях, но и обо всех тех, кто покоился под плащевой тканью, купаясь в выплаканных выделениях плоти, успевших застыть к концу вылазки.        Брови рекрута сводятся на переносице, взгляд уходит в сторону, подальше от того, что ему уже доводилось видеть. Хотелось кричать, только он знал, что выбившиеся наружу чувства ничего не дадут. Его признал только чертов Смит, когда остальные лишь делают вид, что он не пустое место в отряде, что он – не дефектный по сравнению с ними. Но Леви был таковым. Он был выходцем подполья с идеально отточенными навыками сражения, будто его растили на убой с малолетства, а это, мать их, бесило не по-детски, потому что он произошел из низов, потому что он был чужим среди своих.        Ровный ряд отчаянных военных елозил впереди истошным бельмом, взглянув на которое будет достаточно, чтобы понять причину отвратительного настроения легиона. Потери велики, догадки не пестрели даже на горизонте. Многовековая тайна так и останется неразгаданной, покуда не найдется смельчак, рискнувший пересечь их жалкий мирок далеко за стены, чтобы наткнуться на нечто, неподдающееся объяснениям. И все же Леви поклялся себе, что сделает все возможное, лишь бы закончить род тех, кто отхаркивал переполненное содержимое брюха, заставив внимать остальным то, что кровь, пот, слезы и плоть человека – никакая не жажда, а инстинкт, изнуряющий людей целый век. Они жрут их, чтобы жрать, но не для того, чтобы насытиться, а это самое мерзкое, что Леви только довелось это осознать.        Бессмысленны ли жертвы при таком раскладе, когда тупоголовые свиньи даже не обгладывают кости, чтобы добраться до канала с костным мозгом? казалось, жертва павших в бою – отторгающая, потому что враг превозмогал их исключительной мощью, но даже она была сильнее человеческого склада ума.        Леви не выдерживает, сплюнув в сторону, когда они, наконец, добрались до стены Роза, преодолевая залитые рисовые поля прошедшим ливнем. От такой картины легче не становилось, хотелось только рассмеяться, ведь на его глазах выращивают настоящий корм для титанов, не внимая тому, насколько противоречива жизнь внутри этих стен и снаружи, ведь была она до примитива одинакова. Хотя бы потому, что здесь друг друга жрут люди, а там – титаны, которым достаточно вложить что-то в размашистую пасть; нет, достаточно вывернуть голову, чтобы легче было заглотнуть разом, надкусить, чтобы конечности рваными нитями посыпались наземь, разорвать, чтобы кровь разлилась по размашистым устам, поймать человека, чтобы подарить полную агонию чувств, будто тем когда-то было подвластно это чертово чувство. И все же, как бы Леви не брыкался, как бы не прочерчивал эту пресловутую аналогию с действительностью, но его продолжал обуздать гнев, поэтому он был готов подставиться, чтобы уничтожить каждого, кто притронулся к людской плоти. За Изабель и Фарлана, за бесчисленно павших в бою легионеров, за, будь он неладен, Флагона Туррета, за будущее, до которого даже рукой не подать.        От такой тирады хотелось блевать, потому что Аккерман никогда не отличался эмпатией, которая только лишь мешала выполнять долг. Поэтому он всегда сбрасывал с себя ощущения, точно те были ливнем, о котором он каких-то несколько месяцев назад даже понятия не имел, обливаясь смердящей водицей каналов, скрипя зубами от такой роскоши.        Из рассуждений его вывело стороннее мельтешение. Эрвина, благополучно занявший место подле рекрута, выдернул из строя гонец, принесший плохую весть. Затем Смит окликнул полоумную Зоэ, оставившая отряд на обеспокоенного Моблита, как в спину Аккермана донесся клич, заставивший его обернуться. К двойке капитанов присоединился еще и Закариас, по обычаю оценивающий обстановку с львиной долей настороженности. Дернув поводья, Леви сместился в их сторону, прибившись ближе к Смиту, чтобы лишний раз не пререкаться с тошными репликами Ханджи, у которой был исключительный взгляд на каждое мнение. — В чем дело? — цедит Леви с отчуждением, точно не желая принимать участие ни в каких сомнительных операциях, уповая на волю других подразделений.        Все же, с его мнением могли быть солидарны все из легиона, но порой стоило идти наперекор своим принципам, чтобы разорвать порочный круг. — Подпольные работорговцы скрылись по направлению в наш замок около получаса назад. — Холодно осведомляет Эрвин. — И? — выплевывает Аккерман. — Нам какое есть до этого дело?        Смит переводит на него отстраненный взгляд. — Это наши владения, Леви. — Но не наша забота. — Сухо отвечает он, уводя взгляд. — Или, как я погляжу, вы полиции задницы подтираете, не так ли? — Да что ты зна!.. — выпаливает Ханджи, на что Эрвин вскидывает руку, не позволив ей договорить. — Ты прав, — говорит Смит, — как бы нам не хотелось верить в обратное, но мы зависим от полиции. — Соглашается он. — И все же легион несет ответственность за свои территории.        Аккерман цыкает, отвернувшись. — Шадис поведет строй по обычному маршруту, — предупреждает Эрвин, — чтобы не привлекать внимание. — Считаешь, твой уход не заметят? — вклинивается возмущенная Ханджи, хмурясь. — Я не отправлюсь с вами. — Отрезает он. — Даже мне не известно, какая часть полиции в сговоре с преступниками. — Я беру с собой Нанабу. — Осведомляет Мик, махнув рукой женщине в левой стороне строя. — Предлагаю разъединиться в лесу. — Возьмешь кого-то, Леви? — интересуется Эрвин, сузив глаза. — Я ведь специализируюсь на нарезке людей. — Морщится Аккерман от собственного заявления, воочию слыша это пренебрежение в свою сторону от нескольких легионеров. — И, да, ржание конины только спугнет ублюдков, — цедит он, — поэтому проси Киса задержаться, если не планируете пускаться по следу в ночи. — Он оглядывает трех солдат, не скрывая раздражения. — Снимите мантии, — бросает Леви, точно не вымахивая советами у носа, делясь исключительным опытом, — так хоть на бандитов подполья походить будете.        Накидка Аккермана уже покоилась на одной из повозок. Там же была часть портупеи, на которой должны крепиться УПМ, лезвия и баллоны. Из его кармана торчал только кинжал, с которым он, по всей видимости, не расстается еще из подполья, а засученные рукава придавали больше небрежности, пускай даже в самом подземном городе он никогда не позволял себе не то, чтобы расстегнуть несколько верхних пуговиц рубашки, да даже надеть ее навыпуск, считая это верхом безобразия, по которому его подноготная была бы раскрыта моментально.        Его примеру тут же последовал Закариас, сбросив с себя лишнее обмундирование, а следом и Нанаба с Ханджи. Последняя оставила пожитки Моблиту, беспокойно проводивший ее взглядом, на что она лишь махнула, укатив вслед за сослуживцами.        Тревога пожирала сердце. Пускай они бесчисленное множество раз напарывались на сумасбродство стен, на дикость людей и несправедливость, все же, всякий раз, когда они воротились с вылазки, слышать о том, как очередные банды начали орудовать на поверхности – беспокоило. Ханджи просто не могла привыкнуть к подобному исходу хотя бы потому, что это были одни из тех бессмысленных жертв, которые подкашивают и так редеющее население. Спустя десяток от них останутся одни кости, спустя сотню – разворошенные соплеменниками могильники, если только тем удастся прожить столько лет после. Они грызлись за неизвестность, стремительно сокращая поголовье.        И с какого-то времени внутри стен стало также опасно, как и снаружи. Пускай каждый отрицал это, только вот легион отчетливо ощущал колыхание, выбивающее из-под ног стул, потому что для них давление со всех сторон было непозволительно сильное, а это действительно перекрывало для них кислород в легкие. Их вылазки стали меньше спонсировать, подразделение сокращалось, рекрутов становилось меньше, а после экспедиций выживали единицы – тогда они были той структурой, урезающая поголовье подобно скотине, которой пришлось пойти на убой. Но даже это не было способно заглушить буйный нрав легиона, источавший исключительный протест ко всему, что сдавливало их шею.        Но от легиона разведки остались одни руины. Быть может, когда-то они являлись последней надеждой человечества, но теперь им приходилось выживать за счет предельной исполнительности и покладистости, потому Леви так и не смог ощутить себя на свободе.        Его лошадь уже стояла возле входа в лес. Кобыла пожирала из сумки съестное, едва ведая о происходящем вокруг. Аккерман скупым взглядом очертил подоспевших сослуживцев, неодобрительно оглядывая каждого, точно находиться с ними в содружестве было настоящим хищением его неоспоримой претенциозности. Все же, даже у Леви были свои неизгладимые принципы, которые позволили ему выжить в ожесточенных условиях подземья. — В округе у нас три штаба. — Напоминает Зоэ, спрыгнув с коня на ходу. — Замок может вполне подходить, нежели казармы и лаборатория. — Изрекает Нанаба, обвязывая ствол поводьями. — Что менее очевидно – то и прибежище. — Низким голосом заверяет Леви, скользнув в чащу. — В замке много мест, где можно залечь на дно. — Настаивает Мик, озираясь. — Кому не знать, под чьим крылом это захудалое место? — морщится Аккерман. — Даже если рассуждать с твоей стороны – это видимость, чтобы мы потеряли больше времени на поиски. — И все же я с Нанабой прочищу замок. — Валяй. — Выплевывает мужчина, искоса оглядев троицу. — Оружие с собой?        Ханджи вынимает из кармана брюк револьвер, повертев им у носа, Мик хлопает по распахнутой рубахе ладонью, а Нанаба только кивает, не одарив Аккермана даже взглядом. — Не стреляйте на опережение. — Советует он, замерев у окопа. Его взгляд медленно оглядывает местность, надеясь напороться на что-то примечательное. — Как же!.. — Ведите себя тихо, — командует Леви, — тогда лишний шум не понадобится. — Он машет в сторону лаборатории. — Зоэ пойдет туда. — А ты один? — со всем скепсисом выдавливает из себя Нанаба, едва не кривясь от услышанного. — Какие-то проблемы? — сухо интересуется он, оглядев ее со всем отвращением в ответ. — Или, думаете, мне есть, что с ними делить? — Я не..        Мик кладет на ее плечо руку, а после кивает Леви, зависнув головой где-то возле его шеи. Противно до ужаса. — Возьми. — Он вынимает из кармана еще один револьвер, сунув в руки Аккерману. — С ножом наперевес меньше выгоды. — Благодарностей можешь не ждать. — Скупо отчеканил Леви, пустышкой вложив прохладное дуло за пояс брюк, первым скользнув в сторону отходников.        Чавканье обуви настораживало не хуже запредельной тишины в этой окраине, почти прибившейся к северной стене Роза. Леви приходилось обступать комковатую грязь, не просохшие лужицы, множество следов, принадлежащих как людям так и животным. Но верить тому, куда они вели – не стоило. Ему удалось отметить, что какая-то пара заюлила к левой стороне, метнувшись к замку, какая-то покружила вокруг отходника, еще одна наспех прочертила где-то у границы леса, скрывшись в кустарниках. Но это хороший маневр, чтобы замести следы или спровоцировать ложное чувство скопа, точно сюда наведалась целая гвардия. Только мужчина уверен, что из конвоя здесь около двух сошек неуклюжих бандитов, невесть как миновавших выселки и деревни.        Беспристрастным взглядом он ощупывает казармы, покосившейся хибарой стоящие на углу огороженной территории. Леви прислушивается. Вкрадчиво делает шаг к ней навстречу, навострив слух, руки ощупывают деревянное строение, пальцами напарываясь на изогнутые гвозди. Внутри тихо. Даже тише лесных угодий в зиму, когда только вьюга бушует в пышных еловых ветвях. Он настораживается, делается шаг в сторону, огибая казармы, взгляд уходит к заднему двору, напарываясь на слабый свет в брошенном сарае, в котором Леви понятия не имел, что хранилось раньше. И прибивается к самой затемненной стороне частокола, внимая треску ветвей под массивной подошвой сапог.        Двухэтажный сарай, который оказался еще скупее на вид, чем казармы, казалось, не был способен никого вместить в свои стены. Только было достаточно лишь брошенного взгляда на раскрытый предбанник, в котором клубились комки налипшей на половицы грязи, чтобы догадаться о нежеланном соседстве. А звуков так и не было, пока что-то не шоркнуло внутри крохотной комнаты, точно перепуганный зверек забился в угол, пытаясь найти прибежище.        Аккерман оказывается под подоконником, рискуя видом с замка, цепляется пальцами за оконную раму, оценивая хлипкость конструкции, и подтягивается, сощурившись. Внутри лежала малолетняя девчонка, связанная по рукам и ногам. Легкое спальное платье уже было изодрано в клочья, точно его не раз терзали за этот день, на лице едва наблюдалось живое место, а волосы в хаосе разбросаны по полу, набрав в себя букет лесных соцветий по пути сюда. Спустя мгновение ее взгляд поднимается вверх по стене напротив, обводит оконную раму, проталкивается вглубь нее и напарывается на ледяной взор незнакомца. А после она просто отводит его. Облизывает взором грязные половицы, паутину в углах комнаты, проникнувших внутрь насекомых. От такой картины душа любого содрогнулась бы, только Леви ощущал лишь раздражение, понемногу перерастающее в гнев. Детей в подполье выращивали под острием кинжала, как можно раньше швыряя в ожесточенные бои; девочек ее возраста насиловали, продавали и выменивали на выход из этого пекла. А теперь он видел все то же здесь, наконец, ощутив твердую почву под ногами.        И ему не удается ступить в сторону, как он на кого-то напарывается, моментально вынимая нож. — Ты кто, твою ж!..        С одного удара в глотку тот замолкает, так и не успев прорезать свой голос. Похититель прикладывается рукой к колотой ране, пытаясь удержать льющийся наружу поток крови, второй же тянется к Леви, который лишь сжал его запястье, глядя на то, как постепенно бледнело чужое лицо. Слабость в конечностях прострелила, и он повалился, чтобы приятней переждать смерть, взглядом вцепившись в холодный профиль солдата. И хрип. Последний хрип с пузырящимся началом – точно предзнаменование.        Леви морщится. Ботинком отпихивает остывающий труп, нож брезгливо утирает припрятанным в кармане жабо и, уже совсем не церемонясь, поднимается вверх по ступеням, толкая вперед ветхую дверь. Девчонка вздрогнула. Взгляд подняла не сразу, а как только достала до лица, замерла, точно что-то омрачило мужской лик. Аккерман прикладывается тыльной стороной ладони к скуле, кожей ощущая уже липкую субстанцию, снова морщится, утирая плечом чужую грязь, и рывком перерезает веревки, грубо поднимая ее на ноги.        Стоит плохо. Шатается, зрение теперь расщеплено и она валится в сторону, вовремя ухватившись рукой за неухоженную деревянную стену. — И-их было двое. — Тихо оповещает она, как рекрут оборачивается, торсом войдя ровно в дуло. — Ритца-то зарубил искусно, Леви, — ухмыляется главный во все зубы, — небось позабыл, с кем начинал свое ремесло?        Аккерман спускает с губ ответную ухмылку, точно приветствие. Его он совсем не ожидал встретить. — Паршиво выглядишь, Ганд. — Заключает солдат, кивнув в его сторону. — Дорога из подполья изрядно вытрепала силы. — Я хоть благими делами не кроюсь, да и признания не ищу. — Признания? — смеется Леви, обхватив рукой дуло. — Благие дела? — переспрашивает он. — Считай, тебе повезло, что я нашел способ сбежать, Ганд. — Изрекает мужчина, делая шаг вперед. — В противном случае, тот сон в верхнем доме оказался бы для тебя вечным. — Да что ты знаешь! — рычит он, толкнув его к стене. — С тех пор, как прохвост Кенни смылся, ты только и делал, что сидел на моей шее! Жрал мою еду, носил мои шмотки, работал!.. — Убивал, на кого укажешь пальцем. — Сухо отмечает он, хмурясь. — Ты хотел сказать это. — Сука! — приклад впивается в шею Леви, но тот даже не повел бровью, внимая посиневшему лицу Ганда. — Да я убью тебя! — выпаливает он. — Убью за то, что испортил мне жизнь!        Дрожащие руки Микасы комкают влажную от дождя юбку, глаза неистово следят за взглядом мужчины, как его узкие зрачки на мгновение падают к полу, где она нащупывает взором это – начищенное до разводов лезвие короткого ножа, блеснувшее в свете уже тускнеющей керосинки. Она молчаливо мотает головой, закусывает нижнюю губу, не смеет оторвать пальцы от тряпья и Леви выдыхает, пытаясь сделать маневр.        Ганд, знакомый с техникой подопечного, успевает перехватить его руку, на что тот усмехается, затылком вжимаясь в стену. — Я знаю тебя как облупленного, Леви! — гневается он.        Тот молчит, точно выжидает чего-то, прикрыв глаза. Откровенная видимость, на которую легко купиться. — Уже сдался? — недоверчивым тоном интересуется бандит, приложив дуло ружья к его торсу. — Надо же, надо же! Этого я и!..        Фраза обрывается на полуслове, зрачки расширяются, кровь неистово несется по венам, вспыхнув малиновым сургучом впереди не жилетке Ганда. Его палец пытается прожать курок, как Леви одним ударом выбивает ружье из его рук, и то бьется о стену, выстреливая, пышным шумом повиснув в воздухе. Похититель валится на пол, грузно задышав, ледяной взгляд Микасы окутывает дрожащее тело толстого мужчины, руки больше не дрожали, будто сотворенное – должное, невозвратное, необратимое. По венам шел неистовый импульс, ощущение которого запомнилось в ладони руки, сжавшая рукоять ножа; в замершем от пролетевшего адреналина сердце; в медленном вдохе, переходящий в продолжительный выдох.       Не убей она – ее бы не стало. Она не могла не знать эту суровую реальность, которая петляла за ней от самой Шиганшины, не давая на мгновение прикрыть глаза. Ее брови сводятся на переносице, пальцы разжимают оружие, как то будто бы разбивается об подгнившие половицы, сбрызнув их красными каплями гранатового отлива. Ее взгляд перебирает крапинки, точно бусины нанизывает на нитку, рассматривает грязные ботинки рекрута, поднимается по ним вверх и останавливается на его лице: ничего не выражает, беспристрастное, а может даже и отстраненное.       Солдат брезгливо обступает запятнанное место, становится на колено перед трупом, приложив пальцы руки к артерии – ничего. И он мог бы господствовать над этим ощущением, потому что его детский мучитель канул в бездну, только вот от этого совсем не осталось никакого удовлетворения. Урода не было, но раны остались. — Мертв. — Низким голосом заключает Леви, из-за чего ее глаза округляются, точно она не была уверена, что убила его. От него не утаивается эта неуверенность. — В чем дело? — сухо интересуется он. — Жалеешь, что убила его?        Мужская ладонь безжалостно ощупывает тело старика, не находя в его карманах ничего интересного, а после он раздраженно отпихивает его в сторону, морщась. — Я не.. — говорит она, как показавшаяся в дверях Нанаба вспыхивает, ворвавшись внутрь в ужасе от увиденного: — Что здесь произошло? — рычит она. — Мы слышали выстрел! Ты убил его?        Пресный взгляд Леви поднимается к ее озлобленному лицу, уходит к показавшемуся в окне Мику и к Ханджи в сенях. Казалось, они держат пальцы на кобуре, совсем не стесняясь этого, а тот лишь скалится на такую очевидность, точно читать их – одно удовольствие. — Какие-то проблемы? — бросает он, поднявшись на ноги. — Малышка, а ты что здесь?.. — Это я, — говорит Микаса, оборачиваясь на Зоэ, — это я его убила.        Пройдя мимо Нанабы, Аккерман поднимает с пола неисправное ружье, грубо сунув его женщине в руки, опешившая от происходящего, и в окне видит показавшийся полицейский конвой, которому явно известно о происходящем внутри сарая. Он давно заметил этих уродов, засевших за брешью в заборе. — Имя?        Девчонка непонимающе поднимает на него взгляд, только тот не сводил его с улицы, пристально следя за тем, как Закариас встал перед входом, не позволив внутрь просунуться столичным ищейкам. — Микаса. — Где твои родители? — интересуется Ханджи, подавшись вперед. — Их… — она смолкает. Долго смотрит себе под ноги, ощущая знакомый озноб, пробивший кожу, как на ее плечи приземляется плотная рубашка, точно прибившая к полу. Леви уже выходил прочь из помещения в одной майке, подставившись под обстрел вопросов полиции, а ей оставалось только лишь смотреть в пустоту, за которой какое-то мгновение назад был его силуэт. — Боже!.. — ахает Зоэ, приложив руку к ее затылку, — да у тебя кровь!        Непонимающий взгляд Микасы уходит от фикции низкорослого солдата к суетливой женщине, Нанаба же с хмурым видом наклоняется, чтобы оценить масштаб раны, как девочка едва не валится с ног, придерживаясь за ветхий косяк сарая. Женщины переглядываются, подаются к ней, но полиция не дает ступить и шагу. Один из них грубо схватил девочку за шиворот, едва не швырнув в сторону выхода, как Леви сжал на его запястье пальцы, пустым взглядом впившись в морщинистое лицо.        Тот побагровел от такой дерзости, пока Мик, одним своим громоздким видом внушавший ужас, не поднялся следом, заставив того отпрянуть. Аккерман пихает девчонку за спину и та покорно соглашается, ледяной рукой вцепившись в еще теплую рубашку: вещь невольно внушала спокойствие. — Мы забираем ее! — Кто так решил? — изрекает Леви, сложив на груди руки. — Да какое вам дело?! — Сейчас вы находитесь на территории разведкорпуса, — осведомляет их Ханджи со всей серьезностью в голосе, обойдя полицейских, — и не вам решать, что с ней делать. — Хотите оставить этого монстра у себя? — выпаливает один из них, пальцем указывая на пошатывающее детское тело за рекрутом. — Да она одним ударом здоровяка прикончила. — Прибавляет второй. — Нам следует изолировать ее! — Закройтесь. — Раздраженно цедит Аккерман. — Леви! — выпаливает Зоэ, как он переводит на нее скупой взгляд, наблюдая, как она отрицательно замотала головой. То лишь цыкнул. Пусть пресмыкается. — Уважаемые, — складывает она ладони перед собой, прикрыв глаза на секунду, — предлагаю вам покинуть нашу… — Да скоро этот ничтожный замок вашим больше и не будет! — плюется раздражением солдат, вымахивая рукой у носа. — Вы все просрали! — Так что отдайте эту девку нам, пока!.. — Что происходит?        Показавшийся Эрвин в компании Киса заставили всколыхнуть самодовольство полицейского конвоя, в ужасе устремивших взгляд к улице. Ружье одного из них дрогнуло, стоило главнокомандующему легионом пройти вперед, как тот потупил взгляд на Микасе, беспристрастно кивнув Зоэ. — Отведи ее в лазарет, Ханджи. — Командует он, как та кивает, протянув руку девочке.        Та бросает взгляд на мужчину перед собой, только Леви одарил ее лишь холодным взором, безмолвно пропуская женщину. Микаса волочит ноги, пытаясь осознать случившееся, только голова страшно болела в районе затылка, принося лишь исключительный дискомфорт при каждом шаге, отдающий давлением в черепе. И стоило показаться одному из обросших мхом зданий, как она упала без сознания возле входа, не приходя в себя около двух суток.

3

— Ты не оставил ей выбора!        Разгневанный голос Нанабы, который явно был слышан даже в казарме обычных рядовых, заставил вздрогнуть даже Мика, терпеливо ждущий окончания собрания возле дверного косяка. Но каждый из присутствующих знал причину столь неоднозначного поведения новоиспеченного рекрута, только вот признаваться в этом, как оказалось, было тяжелее, чем порицать произошедшее.       Парадокс ситуации был налицо, потому что недоверие к выходцу из подполья только усилилось хотя бы потому, что убитый – работорговец, которому в малолетстве служил их, так называемый, рекрут. И пускай тот отсидел в карцере за провинность перед полицией, которые как никто требовали заключить его под стражу, Леви был непреклонен, потому что не видел ничего противоречивого в собственных действиях. И каждый знал это, но все были бессильны перед городской стражей, ведь именно легион зависел от них в столь непростое время.       Сидящий во главе стола Шадис не шелохнулся с момента прихода Аккермана. Он глядел в стену напротив, на гобелен оперений свободы, выкраивая собственные принципы, пускай и поступился ими, стоило только смолчать однажды. Его руки накрепко сцеплены, челюсть стиснута до боли, а впалые глаза только лишь усугубляли вид главнокомандующего, которые и без того внушал ужас в каждого, кто ненароком вглядывался в его рукотворный анфас. Грубые изломы морщин, еще прорезающаяся щетина от долгих вылазок и частых скитаний вдоль стен без возможности остановиться хотя бы в придорожном гостевом доме, сухие губы и такие же шершавые пальцы рук, обветренные в непогоду. Казалось, вот оно – олицетворение их свободы, заточенная в суровую оболочку горя и смерти, чтобы привести остальных к истине. Но здесь нет никакой прозаичности и даже толики героизма, ведь на все имелась своя управа, или же вынужденная мера. Только кто-то рискует, лишившись лица, а кто-то трусит, пригрев бочину.       Непринужденная поза Леви, наконец, вывела мужчину из транса. Рекрут подпирал ссутуленной спиной стенку, явно не раскаиваясь в случившемся. Этот сукин сын знает себе цену, примиряется Кис, сцепив руки перед подбородком. — Так и будешь отмалчиваться? — сухо интересуется командир.        Ледяной взгляд Аккермана скользит в его сторону, а после вновь уходит к оконной раме, возвращая незаинтересованность происходящим. — В этом мире нужно уметь выживать. — Отвечает мужчина. — Она ребенок! — протестует Нанаба, поднявшись с дивана. — И? — бросает он, уводя к ней свой взор, как она вся затряслась от несогласия. — Не справилась бы – тот бы уже валялся в моих ногах до своего выстрела. — Это радикально, Леви. — Хмурится Зоэ, сложив на груди руки. — Лучше бы интересовались, что этим полицейским свиньям от нее нужно. — Брезгливо изрекает Аккерман, цыкнув. — Девка из Шиганшины, родителей убили. — Ее хотели продать в рабство. — Разводит руками Смит, прикрыв глаза.        Рекрут усмехается. — Ничего бредовее так и не придумал? — низким тоном интересуется Леви. — Их подослали, чтобы при удобном случае прикончить. Работорговля для отвода глаз. — Нам не стоит лезть в это дело. — Напористо подчеркивает Эрвин. — Леви прав.        Присутствующие оборачиваются на некогда молчаливого командира, не скрывая выбившееся удивление в радужках. Даже Смит раскрыл глаза, изучая ситуацию, повадки, действия, эмоции, показавшиеся на лице. — Радикальны ли его методы работы или нет – не нам судить, — заверяет мужчина, поднимаясь из-за стола с особой тяжестью, что стул заскрипел, задев рыхлые половицы, — ведь мы также ведем свой отряд на верную смерть, предоставляя множество выборов, каждый из которых имеет один исход. — Н-но дети!.. — Нанаба, — строго отрезает ее Кис, — личные проблемы должны оставаться личными. — А после он уводит взгляд к Мику, сжавший до посинения губы. — Рекрут принял непростое решение, — продолжает мужчина, — но то, что полицейский конвой дожидался чего-то – превыше морали. Верно, Эрвин?        Тот скупо кивает, стиснув челюсти. — Ты решил оставить девчонку? — интересуется Смит.        Шадис обходит стол, становясь перед ним. Его постаревшие черты лица понемногу сливаются с оттененными пятнами на коже от долго пребывания под солнцем, но только дух продолжал оставаться непоколебимым, каким бы не было на вид хрупким тело. — Возьмешь ее под свое крыло, Леви? — Не вожусь с детьми. — Отрезает он, сложив на груди руки. — Тебе за нее отвечать, — раздражается Нанаба, цыкнув, — ведь именно ты вынудил ее убить.        Взгляд Аккермана уходит за стекло к еще свежей кроне, к притаившейся птице, деловито следящая за ним из-за ветвей, но ничего из увиденного больше не будоражило нутро. Все продолжало сквозить несомненной тоской и холодом. — Я могу идти? — Нет, в самом деле!..        Взмывшая на ноги Ханджи схватила за руку Нанабу, не позволив ей и шага сделать к спокойному силуэту солдата, как Мик положил руку на его плечо, из-за чего она замерла, все же возвращая себе самообладание. Только одному богу в этих стенах известно, почему она так остро реагировала на происходящее. — Не серчай, — тучно просит он, — понимаю, что ты многое пережил.        Аккерман скидывает его руку, уходя к двери, но замирает, так и не толкнув ее.       Ему не интересно признание, а сама ответственность только отягощает. И как бы не было цинично, но только сейчас поводки привязанности были срезаны, позволив ему на мгновение прекратить рассуждать на тему жизни, как ему вновь вверяют чужую свечу, чтобы он не позволил ей потухнуть. Леви знал, что за все следует платить, но не ведал, в какую цену все обойдется, потому что ему никогда не приходилось платить по счетам в том объеме, в котором заслужил каждый. Но и нельзя было сказать, что он просто плыл по течению, не смея сойти у первого берега, ведь, в конечном итоге, он сошел.       Сухие губы, стягивающие крошащуюся кожу, заставляют его пройтись по ним языком. Прохлада замка моментально напоминает о том, что он больше не в подполье, что усилия, которые он прикладывал, не были напрасны. И все же он оказался в проигрыше, и Леви понятия не имел, как следует безболезненно пересечь невидимую для себя черту. — Ничего не обещаю.        Когда его силуэт пропал за дверью, Нанаба сжала губы, повернувшись к командиру. — Прошу простить мое поведение. — Кланяется она, прикрыв глаза.        Тот лишь беспристрастно уводит взгляд к той же кроне, сложив на груди руки. — Порой даже я теряю голову. — Отвечает Кис, вынимая наружу сигареты.

4

      Нет ничего хуже бессонных ночей, которых, как оказалось, с выхода наружу с каждым днем становилось все меньше.       Раннее утро. Именно такое, с которым птицы начинают свой неразборчивый треп, засев меж листвы так, что даже пеструю макушку не разглядишь, из-за чего Леви лишь убеждался в том, что пернатых он просто терпеть не мог. К тому же с недавнего времени они только лишь наводили ненужные воспоминания, от которых он все же старался избавляться, пускай и не в полную силу. Был ли он разбит? безусловно, нет. Скорее подавлен.       Прохлада рассветов была по душе. Леви по обычаю занял уединенное место за замком, вынув старый табурет из казарм. На траве уже лежал начищенный до блеска ботинок, в руках была жесткая щетка еще с лохматых времен, на коленях, которые обязательно были прикрыты тряпкой, чтобы не замараться, лежал грязный сапог, а у ножки табурета – жестяная банка с пастой из буры, потому что на гуталин с его сбережениями едва ли хватит. В ведре возле покосившейся стенки отмачивалась рубаха, уже пахнущая какими-то травами и порошком (видно, что в этом он совсем не экономил), плащ уже резвился на бельевой веревке, покачиваясь на ветру. Все навивало раннюю суматоху, свежесть и непринужденность, пускай для Леви это была рутина, изъевшая себя еще в далеком прошлом.       Снаружи, правда, такая рутина приобрела совершенно иной оттенок, ведь теперь не было ощущения затхлости после стирки, пыль не оседала на мебели спустя сутки (при лучшем раскладе), общая душевая, в которую при желании можно было принести подогретую воду, еще больше подстегивала каждый вечер устраивать банный день. И он плевать хотел на то, с каким скепсисом его провожали рекруты младше него или же капитаны не знакомые с подноготной Аккермана, потому что происходящее – долголетний уклад его жизни, неизменная норма, заложенный алгоритм на подкорке мозга. Поэтому Зоэ, от которой несло обоссанной скотиной за полметра, он просто терпеть не мог, обводя ее силуэт продолжительным взором. При всем желании он бы самолично постирал ее загаженные портки, но эта полоумная никогда не поняла бы его идеи. В его голове так и не уложилось, как она может считаться ученым, если самое элементарное сделать была не способна.       И вот опять. Скрипнула дверь старого отходника, которым пользовались лишь единицы, как оттуда выскользнула Зоэ, грязными руками утирая заспанные глаза. Она прячет зевок в ладони, заводит руки за спину, потягивается и одним движением гибких пальцев распускает волосы, искрящиеся на свету от плотного слоя кожного сала на скальпе, и Леви понятия не имеет, ради чего она отращивает эту копну, если следить за ними не умеет. На его лице все же проступает гримаса брезгливости и он натягивает на нос платок, шоркнув щеткой по грубой коже сапог, как она дернулась, махнув ему рукой.       Ему не нужна была компания. Пускай раньше все свое свободное время он проводил с Изабель и Фарланом, но из всех, кто был ему знаком, только их присутствие для него никогда не было в тягость. Хотя бы потому, что не приходилось поддерживать избитый разговор о чем-либо, а они знали это, как никто другой. Только проблема была и не в этом вовсе, ведь Леви по своей натуре был черствым, скупился на похвалу и комплименты, да и сам никогда не уповал на внимание, а ему известно, что людям оно важно. Поэтому он, не по собственной воле, но сторонился общественности хотя бы для того, чтобы не нагружать себя лишней заботой. В тишине был комфорт, в пустоте – стабильность.       Только вице-капитан исследовательского отряда был из тех, кто совал свой нос, если не в дела людей вокруг, то в их деятельность. А с тех пор, как талантливый выходец из подполья стал одним из их компаньонов, она и скрывать не стала то, что интересовалась его подноготной, пускай резкие высказывания солдата не всегда приходились ей по душе.       Ханджи уже стояла у стены, оглядывая густую пену в тазике, и как только ее рука потянулась к содержимому, Леви цыкнул, на секунду замерев с щеткой в руках. — Эй, четырехглазая, — цедит он, сведя на переносице брови, — не суй свои грязные руки к моей одежде. — Четырехглазая? — улыбается она, прогнувшись. — Такое прозвище мне еще не давали. — Задорно тянет женщина, подойдя к нему. — Я думала, ты на меня злишься.       Обведя ее скупым взглядом, мужчина лишь беспристрастно отворачивается, продолжив заниматься своим делом. — Так они чистые! — изумляется Зоэ, пальцем руки указывая на блестящую в свете дня подошву. Как она оказалась так близко к нему, он и понятия не имел, да и вдаваться в подробности совершенно не желал. — Ты ее до дыр натереть хочешь? — У тебя со зрением совсем все плохо? — морщится он и, переосилив себя, хватает ее за шею, едва не ткнув носом в въевшуюся в трещины подошвы запекшую кровь, дерьмо, грязь и что-то еще, что было в оттененной резине обуви.       Она вырывается, смахнув сухой рукой влажные капли с кожи, как он в отвращении вытирает ладонь об ткань брюк. — Ты когда в последний раз мылась? — интересуется Аккерман, до сих пор избавляясь от жирного ощущения на руке. — Да какое тебе?.. — Черт-те что, ей-богу. — Морщится мужчина, вновь ударившись взглядом в ботинок. — Ты лучше вот что скажи! — Ханджи присаживается рядом, не взирая на то, что ее компания была явно лишней, пускай в свою очередь она отчаянно делала вид, что резкие высказывания товарища по службе совсем ее не трогали. — Когда девчушку-то навестишь? — На кой она сдалась мне? — бросает Леви, приподняв сапог так, чтобы блики осветили грязные места (он и сам знал, что таковых совсем не было, но настаивал на обратном). — Так у нее никого не осталось. — С печальной нотой протягивает Зоэ, обхватив колени. — А даже если и есть кто, полиция так просто ее не отпустит. — Не мои проблемы.       Только Леви рассуждал об этом в тайне от всех, из-за чего его бессонные ночи превратились в обыденность, к которой ему пришлось привыкать заново.       У мелюзги было не так уж и много возможностей: отправиться к ублюдкам из полиции, вернуться доживать обыденную жизнь в приемной семье или пойти по рукам титанов в рядах легиона. Только все это было радикальной мыслью, потому что он был уверен в одном – она не помрет так просто даже при всем желании, ведь у нее сработали те инстинкты, которые будут толкать, пускай и передумает, потому что Леви помнит, с каким взором она глядела в его лицо в те последние секунды жизни Ганда. Ему удалось спустить с губ: «Бери его», пока она комкала изодранную юбку пальцами, надеясь, что он справится без ее участия. Он бы и справился ценой дыры в животе, которую пришлось бы латать при лучшем раскладе месяц, при худшем – могила была бы обеспечена, на что он и рассчитывал в это мгновение. Но он также жил инстинктами и видел, с какой непревзойденной силой она обхватила рукоять ножа, как за мгновение заледенел ее померкший взгляд, как она с точностью фабричной машины сделала шаг навстречу, войдя точно в цель добыче.       Леви сглатывает, уводя взгляд в сторону. Если полиция возьмется за нее, то он уверен, что жизнь ее станет еще большим адом; а эти свиньи знают, что с ней делать, потому ни одна семья не сможет защитить ее при всем желании. А сможет ли он? легион? бесполезные крылья свободы, выкроенные на застиранной плащевой ткани, смогут укрыть ее от неизвестности, о которой даже блядский Эрвин Смит понятия не имеет? Конечно, нет. Только Леви цепляется за ее благополучие, точно за собственное, проводя эту никчемную аналогию, только он забывается, что она – не он. И этим все сказано. — Помрет при любом раскладе. — Леви. — Неодобрительно и с упреком мотает головой Зоэ, поджимая губы. — Тебе следует хотя бы выслушать ее. — И что-то изменится? — бросает он, насухо вытирая начищенный ботинок. — Мнение малолетки – просто смешно. — Это не смешно, Леви.       Прибившийся к их компании Смит завел за спину руки, всматриваясь в заделанную в заборе брешь, через которую пробрались похитители той ночью. — Вне зависимости от твоего решения, она будет проживать здесь. — Ставит в известность он, переводя взгляд на Аккермана, который лишь спустил усмешку. — А во время вылазок вы сплавите ее на полицию? — цедит он. — Отличное решение, скажу я вам. — Зато мы будем знать, что они замышляют. — Незамедлительно отвечает Эрвин, не сводя с него взгляда. — Не вы ли всё твердили о риске?       Леви поднимается на ноги, отставляя ботинки в сторону. — А теперь говорите мне, что будете использовать ее. — Цедит он. — Лицемерно, не находите? — Жизнь жестока, — полушепотом вторит его же слова Ханджи, опираясь на локти, — поэтому лучше сделать все, чтобы она умела с ней справляться. — А это будет твоя задача, Леви. — Прибавляет Смит.       Взгляд Аккермана уходит к обросшей стене замка, поднимается вверх по ней, цепляясь за старые окна. Ему не прельщало то, что придется возиться с ребенком, но, кажется, ему просто не оставляют другого варианта. Это еще сильнее выводило из себя.       Как она лишилась выбора, так и он никогда не имел его, выйдя наружу. Забавно, ведь в подземной городе его также не наблюдалось. — Где она? — интересуется Аккерман, не сводя взгляда с замка.       Ханджи радостно хлопнула в ладони, поднявшись на ноги. — Рядом с моим кабинетом на втором этаже. — Улыбается она.       Тот цыкает, потому что место, отведенное мелюзге, заведомо было просто отвратительным.

5

      Микаса плохо ела. Сколько себя помнит, но ее никогда не тревожило недоедание, плохой аппетит или нежелание изъесть чего-то вкусного за ужином, только сейчас все было иначе. Она едва не давилась пищей, съедая целую черствую булку с похлебкой, чтобы точно набить желудок до отвала, лишь бы поддерживать в себе силы и желание жить. Желание, конечно, едва имелось, но силы были, будто те никогда не покидали ее вовсе, а с этим ощущением она совсем не была знакома.       Ощущения обострились. С того дня... нет, мотает головой она, с того тяжелого взгляда рекрута, под напором которого ей пришлось поднять с пола нож, чтобы не дать похитителю выстрелить, пускай не было шансов, что тот не нажмет курок. Только Микаса была уверена, что он его прожал, пускай выстрела не последовало. И как бы она не была уверена в том, что тот солдат на ее глазах был готов умереть, его губы говори обратное, точно вживляя в нее неизвестный инстинкт борьбы, до боли сокративший мышцы. Ведь если бы его убили, то она была следующей. Но как бы она не отрицала происходящее, Микаса видела то, как дрожала его рука, замершая у длани Ганда: солдат неудобным хватом держал револьвер, дулом повернутый к запястью старика, не смея спустить выстрел. Он выжидал, следя за ней; прощупывал ее желание жить также, как она его желание спасти ее. А самое смешное было то, что у нее отсутствовало желание жить ровно также, как у него – защищать ее.       Но Микаса знала кое-что: ей никто ничего не должен. И тот солдат не отдавал честь на ее благо в отличии от полиции, пускай и убил одного из преступников за сараем; и весь легион разведки, приютивший ее на эти дни, который отчаянно продолжал выхаживать ее щуплое тело два бессознательных дня, также не зарекался о ее сохранности. И она знала то, что никто не позволит ей так просто зажить новую жизнь, ведь она – убийца, а значит ей больше не было места среди гражданских, за которыми придется наблюдать эту немощность и несостоятельность, потому что беспомощных людей гораздо больше, чем сильных. А еще ее окучивало чувство жажды и страсть нового, только глушило все первозданное и самое примитивное – все та же беспомощность: куда ей идти дальше? Казалось, она топталась на месте, но и у нее было оправдание, пускай и ничтожное, почти крохотное – ей меньше десяти лет, она сирота и у нее никого не осталось. Только будто даже это теперь не было никаким поводом для спокойной жизни.       Дверь скрипнула, заставив ее врасплох, только Микаса не стала комкать толстое одеяло пальцами, выгибать спину и делать сосредоточенное выражение лица. Если они решат избавиться от нее, отдать полиции, то никакие манипуляции на них не сработают. И все же она поднимает взгляд по вылизанным туфлям рекрута, цепляется за маниакально выглаженные брюки, белоснежную рубашку и жабо. Если бы она не видела его в ту ночь, то понятия не имела бы, кто перед ней находился, потому что весь его вид выдавал образцового доктора, оставивший верхнюю одежду на первом этаже замка.       Низкорослый мужчина проходит вглубь комнаты с откровенной брезгливостью. Он огибает взором каждый припыленный угол, попутно вынимая из кармана брюк платок, и стоило провести единожды по деревянной спинке стула, как его лицо сморщилось подобно изюму. Усаживаться в него он отказался, приметив такой же запущенный подоконник, с которого не сгоняли пыль вторые сутки. Аккерман не стал изменять своим привычкам, сложив вдвое уже запачканную тряпку, и прошелся ею по самым пыльным уголкам поверхности, собирая все без остатка. Если даже ему здесь дышать едва удавалось, то не удивительно, что мелюзга провалялась без сознания двое суток. А после его взгляд останавливается на ней: продолжительно изучает ее, в подробностях вспоминая то, как устойчиво вонзилось лезвие в плотное тело Ганда, припрятанное за толщей одежды. — Что со мной будет?       Казалось, он совсем не ожидал, что девчонка начнет задавать вопросы первой, ведь Зоэ заверяла, что она только и делала, что молчала, съедая все до крошки с лицом избитого в подворотне кота. Мужчина сужает глаза, бедрами прикладывается к ребру письменного стола, которым пользовались разве что для трапезы, и складывает на груди руки, уводя взгляд к двери. Как бы ему хотелось тишины и спокойствия.       В свою очередь теперь Микаса изучала его. То, как он едва заметно пожал плечами, точно растягивать разговор желания не было, только у нее была уйма вопросов, которые, отчего-то, задать она могла лишь ему. — Вы отдадите меня полиции? — Почему ты интересуешься этим у меня? — спрашивает Аккерман, не удостоив ее даже взглядом. — Думаю, тебе известно, что я обычный рекрут, месяцем ранее отдавший присягу.       Она все же хмурится, сцепив перед собой пальцы рук. С ним будет сложно вести справедливую беседу. — Тогда почему вы просто не убили его? — интересуется Микаса. — Я видела, как вы держали оружие рядом с его запястьем, готовясь выпустить пулю.       Беспристрастное выражение лица Леви продолжает оставаться таковым. Было заметно, что его совсем не задевают ее расспросы и то, к чему она, в конечном счете, вела. — Для девятилетки ты слишком проницательная. — С упреком бросает он, уведя к ней ледяной взор. — Раз решила ходить вокруг да около, могла бы уже спросить напрямую.       Ее губы сжимаются в линию. Казалось, вот-вот и расплачется, но Микаса сдерживается, вынув ноги из-под одеяла. Ей стоило держаться хотя бы ради себя. — Вы хотели умереть?       Смерть всегда бродила неподалеку, и Леви видел ее глаза даже при свете дня. Те всегда отливали ихором, наводя непростительный ужас, с которым он никогда не был знаком.. прям уж, не был.       Его плечи вновь сыграли в неопределенность, рука потянулась к волосам, аккуратно зачесав назад, как пальцы перешли плавно перешли на шею, замерев. Ему хотелось ненадолго отвязаться от навязчивой мысли самоубийства, потому что он порицал такое отношение к жизни. Всегда можно найти возможность избежать плахи, даже если ступни уже стояли на доске. И все же тогда, именно в то мгновение он правда рассуждал о том, как было бы замечательно прекратить эти метания, несущиеся в голове, а возможность как раз была прямо у носа. — Ты уже знаешь свои обязанности, маленькое отродье? — вполголоса интересуется мужчина, искоса взглянув на ее силуэт. — Но... — Микаса только вскидывает руку, чтобы запротестовать, как к ней прибилось осознание услышанного, которое напрочь изрезало весь интерес, таящийся в ней все это время. — Я могу остаться здесь? — шепотом переспрашивает она, хмурясь. — Я правда могу?.. — Предлагаю теперь повременить с расспросами, — изрекает мужчина, недовольно выдохнув, — как только вырастишь, я подумаю, стоят ли они моего времени. — С-сэр! — выпаливает Микаса, поднявшись на ноги. Ее дрожащая рука схватила его за запястье, стоило тому дернуться, чтобы оттолкнуться от пошатывающегося стола, и он недовольно оглядывает ее босые ноги, обступившие этот захудалый уголок грязи. — Я правда могу остаться?       Он закатывает глаза, а после щелкает ее по лбу, из-за чего выкатившиеся наружу слезы моментально рассыпались, накрыв глянцевой пеленой обе щеки. — Больше всего я терпеть не могу бестолковых детишек. — Цедит мужчина, носом туфель подвинув к ней тапки. — Со среды расскажу о твоих обязанностях. — Аккерман видит ее замешательство, вновь раздражаясь тому, что Ханджи не оповестила даже об этом. — Послезавтра хоронят твоих родителей. — Говорит он, отходя к двери.       Некогда наполненное чувствами лицо сменилось знакомой отчужденностью. Она скупо кивает, усаживается на край кровати, машинально надевает тапочки и складывает на коленях руки, обвивая каждую трещину почти зажившей кожи взглядом. Ее одолевали разные чувства, но больше всего седлала пустота, ведь Микаса понятия не имела, как выносить боль утраты, когда столкнется с родителями вновь. Возможно, она бы хотела запомнить их прежними: живыми. Но теперь последнее воспоминание о них будет не самым приятным в жизни. Но не и не ей рассуждать о трагедии, потому что та была совсем крошечной по сравнению с тем, что происходит вокруг.       Протяжный вдох с конца комнаты заставил ее поднять опустошенный взгляд. Ей казалось, что он уже покинул помещение, оставив одну, только Леви продолжал стоять на месте, пускай его лицо не пришило к себе хотя бы сопереживание. Но Микасе не так была важна жалость, как осознание, что даже здесь найдутся те люди, которым она будет нужна, пускай она уверена, что здесь – это вынужденная мера, не приправленная хотя бы долей сострадания. — Вставай. — Командует он.       Она поднимается, непонимающим взглядом очерчивает его серьезный вид, как он снова показывает выбившееся недовольство, хватая ее за руку. — Черта с два я еще раз соглашусь на эти их авантюры. — Раздраженно бубнит себе под нос Леви, вытягивая ее из комнаты. — Микаса Аккерман, да? — интересуется он, взглянув на нее из-за плеча. — Да. — Кивает она, едва поспевая. — С этого дня ты под моей опекой, Аккерман, — низким тоном осведомляет ее он, — поэтому кончай слезы лить. — Но я слышала, что вы не хотели..       Носом впившись в его поясницу, девчонка хмурится, во мгновение ока отпрянув. — Понятия не имею, что ты там слышала, — цедит Леви, — но раз уж я здесь, то планы изменились.       Она раскрывает рот, чтобы возразить, но ничего так и не выходит выдавить. А после Микаса уводит взгляд за угол, где стояла довольная Зоэ, кивающая на каждое слово рекрута. — Хорошо сказал, Леви! — хлопает в ладони она, завидев, с каким отвращением он в очередной раз наблюдает ее присутствие. — Добро пожаловать в семью, Микаса. — В семью? — непонимающе переспрашивает она. — Совсем бестолковая? — раздражается Аккерман, обернувшись, на что с ее глаз снова посыпались слезы. — Леви! — гневается Ханджи, присев на корточки. — Боже, малышка, — протягивает она, — ты не принимай близко к сердцу его слова! Он у нас, знаешь!.. — Что вы, — мотает головой Микаса, поджав губы, — я уже благодарна, что в тот день не отдали меня полиции. — Как мы могли бы? — ахает Зоэ, хмурясь. — Что этим материалистам не дай – все мало. — Морщится Леви, закатывая глаза, на что женщина снова поморщилась, хлопнув того по спине. — Ты зачем ее из комнаты вывел? — интересуется она, подавая платок Микасе. — Развлеки ее. — Раздраженно изрекает Аккерман. — У меня и без того дел по горло. — Да что ты!.. — Идем, Леви.       Они оборачиваются на возникшего в коридоре Эрвина, в ожидании спрятавший за спиной руки. Аккерман только лишь кивнул, а после обогнул фигуру Смита, спустившись вниз по лестнице, где его уже ожидала повозка, набитая поношенными гробами.

6

— Значит, ты все же решился взяться за девчонку? — бросил Кис, занявший место у двери кареты.       Леви был по привычному неразговорчив. Сложив на груди руки, он демонстративно показывал свое пренебрежение. Все же вопросы личного характера обсуждать ему не доводилось, а тем более это не то, о чем он стал бы вещать без умолку. Но в этом была его прелесть, потому что всегда говорил по существу. — Не делайте вид, что мне предстал бы шанс отказаться. — Отвечает мужчина, прикрыв глаза. — Я примерно понимаю свою роль в вашем деле. — Едва ли. — Отзывается Смит, не сводя взгляда с сослуживца. — Мы ценим тебя куда выше обычных рекрутов.       Вечно уставшие глаза Аккермана раскрываются и с львиной долей недоверия задерживаются на Эрвине. Говорливый плут, именно так он мог бы описать этого широкоплечего мужчину, на его фоне выглядящий как младенец, пускай и были они почти ровесниками. Все же подземный город укоротил не только для Леви жизнь, но и подкрутил лишние годы, потому что морщины выбивались наружу без особенного труда, когда Эрвину приходилось напрячься, чтобы хотя бы гусиные лапки проступили на внешних уголках глаз. — Правда что ли? — насмешливым тоном тянет Леви, на мгновение натянув брови на лоб. — То я думаю, почему ко мне весь сброд цепляется. — Мы рассматриваем тебя в качестве капитана. — Осведомляет его Шадис, прочистив горло. — Вскоре прибудут новобранцы. Я думаю, ты сможешь отобрать себе хорошую команду. — Новобранцы? — вторит мужчина.       Ему едва удавалось выживать в роли смиренного рекрута, вынужденный беспрекословно выполнять каждое слово командования, как теперь ему совали эту роль без особенных заслуг. К тому же он понятия не имел, что может дать только выпустившимся кадетам, которым, возможно, просто пришлось указать на легион разведки. Да и сам Леви понятия не имел, как происходит распределение, потому что ему еще не доводилось бывать ни на одном из них... пока его взгляд не встречается с взором Шадиса, желавший лично проверить его подноготную.       С губ рекрута срывается хилая усмешка. Он помнит тот день не в подробностях, точно пелена омыла веки, не позволив ухватиться за детали, но ему довелось слышать, какими словами главнокомандующий ласкал слух самодовольство Фарлана и небрежность Изабель, прежде чем определить их в нужный отряд. К слову, в тот день он не услышал ни слова против в свою сторону и только запомнил ничтожный взор, отданный ему словно данность, с которой Леви и без того проживал эти грязные дни под землей. Тогда ему не довелось понять смысл того взгляда, но сейчас он понимал, что значила эта мимолетная вспышка, пролетевшая между ними, потому что найти еще один такой же тяжелый взор, повидавший многое, нужно еще постараться. А Леви владел им безукоризненно, потому что приобрел его в день смерти Кушель, подарившая особенное предзнаменование.       И будто его мысли были прочитаны, как Кис говорит: — Ты будешь присутствовать на распределении кадетов в качестве одного из капитанов. — Умеете же вы удивлять. — Усмехается Аккерман, облизываясь. — Перед тобой будет стоять не простая задача, — вклинивается Смит, — мы рассчитываем, что тебе удастся создать элитный отряд специального назначения. — И чем же будет заниматься этот отряд? — интересуется Леви. — Горячими точками. — Отвечает Шадис. — Так и скажите, что моя жизнь – кусок мяса для титанов.       Эрвин подается вперед, замирая прямо у лица рекрута. Леви видит его глубокий взгляд, которым тот пытается вылизать из него все нутро, из-за чего он едва не давится от такого проникновения. Хотелось бы послать к черту этот всезнающий лик, но, отчего-то, Аккерман так ни разу это и не сделал. Все же отчасти он доверял ему, в особенности его интуиции, а вместе с этим за ним следовал и интерес: к чему приведет идея, засевшая в его голове и приправленная идиотским началом.       Как только тот завидел, что Леви сбавил обороты недовольства, Смит вернулся обратно на сиденья, вернув себе привычный сосредоточенный на мелочах вид. — Как раз наоборот, — настаивает он, вернувшись к разговору, — твои навыки на высшем уровне. Я считаю, что тебе под силу воспитать достойных солдат.       Леви сужает глаза и отворачивается, не смея ничего добавить. Собственно, добавлять было нечего.       Возможно, он и был прав, только Аккерман не был уверен, что ему стоило вверять чужие жизни. Он уже лишился одних; те, кстати, волочились вслед за экипажем, громыхая на каждой кочке, из-за чего не нужно было даже клясться в том, что из остывших останков Изабель и Фарлана что-то выпало наружу, наполняя собой и так непростительно большой коробок для захоронения. Но все же он был благодарен тому, что им выделили эту панихиду, о которой раньше приходилось только мечтать, а, как оказалось, тогда мечты были расплывчатыми и весьма скромными: иметь хотя бы место, к которому была бы возможность прийти, чтобы скорбеть. — Я ничего не обещаю. — Цедит Леви. — Да, да, — отзывается Шадис, выдохнув, — я слышу это с твоих уст не впервые.       Оставив его фразу без ответа, он лишь раздражительно положил ногу на ногу, отвернувшись ближе к окну, чтобы отвязаться от навязчивых мыслей, будоражащих нутро. И все же он был рад тому, что умел приспосабливаться ко всякому дерьму в собственной жизни, иначе бы от него остались одни лишь отголоски.       Экипаж дернулся куда-то в глушь Митры. Удивительно, что здесь находились захоронения разведкорпуса. В особенности беря во внимание их тесные взаимоотношения с городской стражей, иметь здесь приличный клочок земли для прощания сравнимо со слитком золота, пылящийся в сейфе какого-то толстосума. И пускай в столице Леви уже доводилось бывать, хотя и мельком, но его ничего не прельщало в этой крысиной дыре, в которой сильнее всего несло отхожими местами благодаря огромной впадине под городом.       Подумать только, раньше ему казалось, что подземье – рассадник болезней, смрада и непотребства, а теперь он видит все то же, что и там – здесь. Малая часть бедняков, побиравшихся в тошных подворотнях, которые, само собой, не могли даже считаться пригодными для мирской жизни; богатые дамы вышагивали в центре с эскортом и было ясно, что проживали они далеко от столичных резиденций, предпочитая какую-то глушь с другой стороны от города, также обитая какими-то неприступными стенами. Но об этом ему доводилось только догадываться, потому что истинные обстоятельства дел Леви просто понятия не имел, да и, ради всего святого, погружаться в чужой мрак ему совсем не хотелось. Но он был уверен, что не здесь обитают местные графы со своей свитой, предпочитая более уединенные места, чтобы вдоволь резвиться с малолетними женами, коих в детстве продали в обмен на краюшку хлеба.       Наконец, они съехали на проселочную дорогу к военному департаменту, находившийся на отшибе. Им пришлось срезать через весь город, чтобы вновь оказаться у стены Шины с другой стороны, не затрагивая внутренний круг города. Теперь Леви наблюдал множество захоронений, отделенных секторами, мемориальные могильные плиты, ухоженный газон, бескрайний облагороженный пустырь, украшенный одним лишь цветущим деревом где-то у неумолимого края посеревшей стены. Все еще было трудно поверить в то, что им доступна такая роскошь.       Карета замерла у ворот. Как только цокот копыт стих, Леви отчетливо услышал наставляющее громыхание из массивного клюва ворона, засевший на траве в поисках падали, смрад которой источала земля.       Первый вышел Шадис, невозмутимо поприветствовавший одним кивком Закклая, в свою очередь оказавшийся таким же сдержанным, как и главнокомандующий разведкорпусом (последний таковым был все же только на вид). Следом показался Эрвин, взмахом руки потребовавший вынести гробы к вырытым ямам. Аккерман же не торопился, раздраженно пригладив на себе одежду, которая чертовски сковывала движения, пока не разозлился окончательно, стянув с себя пиджак, уже не подходящий ему по размеру из-за набранной массы за столь агрессивный период времени. Оставив его на сиденьях, он, наконец, покинул экипаж, с непривычки сощурившись от прямых солнечных лучей, и, спустя мгновение, перед ним пристал полицейский конвой, в отвращении оглядывающий мужчину перед собой. На их пламенное приветствие Леви лишь закатил глаза, ничуть не смутившись настороженностью с их стороны, и, пройдя вперед, он безучастно замер возле Эрвина, не желая разбрасываться излишними приветствиями, будто присутствующие – его дальние родственники.       Дариус смерил его взглядом. То ли заинтересованным, то ли уставшим, но Аккерман был не менее обессилен чтением малознакомых ему людей, чтобы считывать каждого встречного, потому только лишь резко отвернулся к копошащимся рекрутам в полицейской форме, несущих к нужной яме короб. — Это тот солдат, стоящий одной тысячи военной силы? — поинтересовался Закклай, не сводя взгляда с Аккермана, наконец, смеривший его безразличным взором. — Верно. — Отвечает Шадис, убрав руки за спину. — Я бы даже сказал, что он стоит целой армии. — Похвально. — Ничтожно бросает Дариус. — Но, полагаю, не только он пополнил ваши ряды.       Несколько одутловатое лицо главы трех подразделений моментально осунулось, точно ему не прельщало нахальное поведение разведкорпуса. — Ты о той девчонке? — бросает Кис, наконец, повернувшись к приготовлениям. — Верно. — Отвечает Закклай. — Не думал ли ты, что сможешь скрыть от меня эту весть? — Мне ли не знать, что мы как на ладони?       Тот смиренно прикрывает глаза, взмахивая рукой, как полицейский конвой беспрекословно уходит, оставляя главного одного. — Ты ходишь по тонкому льду, Кис. — Изрекает Закклай, стянув с себя очки. — Пошли разговоры, что ее хотят передать правительству.       С губ Шадиса срывается вздох. — И как ты на это смотришь, Дариус?       Его глаза сужаются, взгляд все же уходит к захоронениям, до отвала наполненные свежей почвой. — Монархия должна пасть, — цедит он, едва не поморщившись, — ты так не считаешь?       Но Кис лишь промолчал, смиренно двинувшись вперед, потому что идея Закклая, несущая в себе несомненное разрушение, была ему не ясна. За ним же последовал и Леви, замерев только лишь против одного захоронения, одними губами считывая скромную надпись:

«Изабель Магнолия и Фарлан Черч –

Двое падших из Подземного города»

      От одной лишь надписи хотелось кричать, но Аккерман проводит тыльной стороной ладони по пыльному камню в конце ровного строя могильных плит, побольше набивая в подушечки пальцев уличной грязи, точно это последнее тактильное ощущение, дарованное ему об этих двоих. Их бесповоротный путь завершился, а, значит, они могут спать спокойно, потому что хотя бы одно желание было исполнено.       Но все ж он прикрывает глаза и, точно это было вчера, вспоминает, как Фарлан желал быть похороненным наверху, чтобы все время глядеть на небо. Как оказалось, любая прихоть может быть исполнена, тогда и Леви следует пожелать чего-нибудь, чтобы продолжать топтать эту грешную землю начищенными до дыр ботинками. И он усмехается, взгляд уводя к грязной куче, прибившая страшный короб его друзей ко дну, принимая лишь то, что ни одна нужда не смеет заканчиваться столь аморально, как эта могильная ниша, вырытая для скота. Пусть идет к черту мораль и эпос, потому что в его истории выигрывает одно лишь блядство.       Губы с его лица пропадают, он насильно отрывает себя от гранитного камня, вернувшись к выложенной дорожке, и вынимает из кармана брюк перо, всадив в рыхлую землю. — Доброй ночи, Изабель, — полушепотом бросает он, переводя взор на начертание имен, — Фарлан.       И с ним осталось лишь липкое ощущение неизвестности, засевшая на сухой ладони.

7

      Они вернулись в Шиганшину... она вернулась в Шиганшину.       Микаса знала каждый угол фермерских угодий в этой стороне, проселочную дорогу к подножью, где раскинулся затхлый карман, именованный Шигашиной, и людей, проживавших там без забот и дешевой суеты. Их, живущих почти на краю бездны, совсем не мучали кошмары поутру, слабое колыхание почвы под ногами к полуночи, неприступное кольцо из стен, обступивших весь крохотный городишко. Собственно, их также не волновали и зверства, описанные в газетах, а, возможно, и сама Микаса, пропавшая накануне, совсем не трогала чужие сердца. В этом были все люди, только она отчаянно винила одну Шиганшину, точно теперь это слово являлось нарицательным.       За прошедший день ей удалось немного слиться с членами разведкорпуса, о которых ранее доводилось только слышать, но вот найти ответы так и не вышло, потому что Микаса их совсем не искала.       Стоило тому рекруту покинуть замок, оставив ее на капитана Зоэ, как из нее вырвали добрую часть страниц, оставив лишь опустелые листы, напитавшие в себя крепкий чайный отвар, стоящий на столе с вечера. Но имело смысл отдать ей должное, потому что та разговаривала с Микасой, даже когда девчонка, как казалось, совсем не слушала. И теперь они ехали вместе.       Должно быть, такую роскошь им выделили только из-за обстоятельств, свалившихся на голову разведкорпуса также неожиданно, как майский снег, обступивший посевы, которые к вечеру погибнут. И все же в этой завуалированной под тишину суете едва ли было место для переживаний, состраданий и печали, потому Микаса совсем не ведала, выйдет ли у не оплакать родителей, чтобы проводить в последний путь. Кажется, ей уже довелось прийти в точку невозврата, в то самое начало, которое пахло календулой, чтобы унять ноющую боль в сердце, валерианой, лишь бы с таким чувством не дрожали руки, ведь она уже примирилась с действительностью; с тем, что не осталось больше людей, ради которых у нее появилось бы желание жить.       Экипаж остановился у пресловутого чертога, навивавший далекие воспоминания, наводящие одну лишь скорбь. Ханджи позволила ей выйти первой, и Микаса не побрезговала, покинув карету также быстро, как перед глазами пронеслась вся жизнь несколькими днями ранее. И все же она упорно поднимает ледяной взор, будто ничего не случилось вовсе, ощупывает им суетящихся впереди командиров и останавливается на нем – рекруте, скинувший с себя переживания, еще вчера терзавшие при каждом вздохе. Но Микаса знала, что ничто не забыто и никто не забыт.       Их взгляды пересеклись. Они глядели друг на друга продолжительную секунду, как он посторонился, задержавшись у входа на скромную панихиду. Все же у семьи Аккерман едва ли были знакомые, друзья и родственники, а если те и были, то Микаса никого из присутствующих не знала.       Теснее запахнув тоненький кардиган, она проходит туда, где пахло смертью, где падальщики охотно скапливались для трапезы, откуда веяло стужей и мороком. Сложно было представить, сколько опарышей питалось захоронениями, как быстро насекомые сжирали смердящую плоть и как часто близкие навещают обглоданные кости сгинувших любимых, беспристрастно ощупывая неухоженный камень, возведенный на людскую потеху. Микаса не находила в происходящем ничего естественного, пускай и нуждалась в этом прощании так сильно, что сводило челюсти от переизбытка чувств. И вот она стоит напротив памятника – такого же скупого на вид, каким было все то, что находилось вокруг. А ведь ее родителей могли предать огню, сбросив останки в выгребную яму, но не стали, потому не стоило выглядеть совсем неблагодарной и узколобой, чтобы не осознать, кто приложил к этому руку.       Ей дали проститься одной. Разведкорпус все также стоял у входа, но Микаса знала, что их присутствие обеспечивало ей благополучие, пускай еще придется выяснить, на чем оно будет держаться. И хоть мысли цепко сплетались друг с другом, бранили все, что попадалось под руку из-за переживаний, скопившихся за ночь, она все же валится на колени, закусив нижнюю губу. Что бы не говорила Ханджи Зоэ, но Микаса была одна – безвозвратно потеряна, уничтожена и растоптана, потому совсем не ведала, куда стоило податься вовсе.       Ледяная земля неприятно забилась в подсохшие раны на коже, и она морщится ощущениям, пытаясь подняться, как горячая ладонь обхватывает запястье, заставив взглянуть вверх       Тот мальчишка с ясными как лето глазами предложил опереться на себя, поднимая на ноги. А за ним стоял семейный врач, с невыносимой скорбью оглядывающий силуэт Микасы, успевшей перепачкаться в могильной грязи. — Ты ведь помнишь меня? — добродушно интересуется Йегер.       Она все же одергивает руку, отстраняясь, как наступает на мысы чьей-то обуви, не обронив ни слова, стоило только нащупать взглядом рекрута, до этого стоящий в стороне. Рядом с ним уже находились и остальные, точно неприступная стена, окружившая реликвию.       Шадис беспристрастно вскидывает руку, как Смит и Зоэ покорно отступают на шаг, но Леви продолжал стоять рядом, внимая происходящему. — Рад встречи, Гриша. — Кивает командир, протянув руку.       Тот пожимает, вновь уводя взгляд к Аккерман. — Что все это значит, Кис? — Она остается под попечительством разведкорпуса. — Отвечает мужчина. — Что? — раздражается Эрен, поморщившись. — Разве так можно? — интересуется он. — Отец, это!.. — Эрен, — низким голосом обращается к нему отец, — это не нам решать. — Ей нужна семья, а не армия! — выпаливает он. — Мы.. — но Леви прерывает Шадиса, сузив глаза. — А что вы можете дать ей? — цедит он вполголоса, раздражаясь при каждом слове все сильнее. — Сможете защитить ее? — Защитить? — переспрашивает Эрен, осекаясь. — О-о чем это вы?       Рекрут смерил бесполезного мальчишку холодным взором, вновь уводя его к отцу, во взгляде которого читалось отчаянное противоречие, плещущееся в каждом неуверенном действии. То поправит оправу, и без того ровно сидящая на переносице, то ровнее стянет жабо, пальцами захватив его конец. — Ты доверяешь ему, Шадис? — интересуется Аккерман, искоса взглянув на командира.       Тот поджимает губы, но все же кивает, как Леви покорно отходит, не сразу отметив, что девчонка поплелась следом, мелко подрагивая при каждом дуновении прохладного ветерка. Мужчина раздраженно вздыхает, стягивая с себя жакет, и молча накрывает ее плечи, сложив на груди руки. — Я знаком с ее семьей, Кис, — говорит Гриша, — они порядочные граждане. — Я знаю.       Перепуганный взгляд Йегера обращается к зрачкам Шадиса, окучивающие каждого полицейского, стоящего в левой стороне. Гриша не сразу заметил их присутствие, но стоило бросить в них свой взор, как те неодобрительно прошлись по его физиономии, не смея первыми прервать этот зрительный контакт.       Он сглатывает, бросает взгляд к Микасе, у которой даже не было мысли поднять свой, и сжимает плечо Эрена, все также излучавший несогласие. — Что я могу для тебя сделать? — интересуется Йегер. — Уезжай из Шиганшины и бери с собой Карлу, — отвечает Кис, наклонившись ближе к нему, точно они прощались, — здесь не спокойно.       Рука Шадиса невзначай хлопает по карману формы, и он кивает своим подчиненным, удаляясь к экипажу, как Гриша оттопыривает лоскут ткани, считывая написанное на огрызке: «Штаб разведкорпуса».