Жатва

И черный туман за холодной рекой

Вновь напомнит о жуткой той битве

Жатвы брошенный серп на поляне пустой

Словно рана на теле убитом

По инею ноябрьского утра, хрустя промерзшими сухими листьями, ступал большой черный пес. От его правого глаза вдоль всего носа тянулся старый шрам, который иногда болел в непогоду. После долгой дороги пес хромал на переднюю левую лапу, на которой тоже виднелся жестокий след, и шерсть на этом месте почти не росла. Его мысли занимало только одно: он хотел поскорее добраться до знакомого дома и поесть, если волк, конечно, удачно поохотился ночью. К сожалению, ему не удалось провести ее с ним — пес очень любил это время месяца, но на границах леса было неспокойно, и он был обязан проверить. Подобравшись к небольшой деревянной хижине, заросшей мхом и травой, он с тяжелым вздохом упал и закрыл глаза. Ему нужно было немного времени, прежде чем войти в дом. Всего лишь немного времени, чтобы отдохнуть. Дверь скрипуче открылась, являя за собой высокий сгорбленный силуэт, и пес слабо шевельнул хвостом, давая понять, что с ним все в порядке. Однако силуэт что-то пробормотал и легко подхватил его на руки. — Я не беспомощный. — Пес обернулся человеком, не дожидаясь, когда его опустят на пол, и встретился с янтарными глазами другого человека, который так и не выпустил его. — И продолжаешь сидеть у меня на руках? — Ты слишком крепко держишь. Человек невозмутимо поставил его на пол. Человека звали Ремус. — Что ты здесь делаешь, Сириус? — До тебя ближе идти. — Сириус сложил руки на груди и оглядел маленькую кухоньку на предмет съестного. Он думал, что делает это незаметно, но Ремус знающе посмотрел на него. — Ладно, у меня нет еды. Подумал, у тебя точно что-то найдется. Ремус вздохнул и направился к темному и холодному углу, достал оттуда свежую тушку кролика, швырнул на стол. — Дерзай. — Ты не приготовишь его для меня? Я вообще-то устал. — А я полон сил и энергии, — с явным сарказмом ответил Ремус. — Поднял ты меня весьма резво. Их взгляды столкнулись, одинаково уставшие, одинаково упрямые, одинаково подначивающие. Ремус мог быть той еще занозой, страшно палец в рот положить, как есть откусит, проглотит и не подавится. Но после полнолуния он становился еще невыносимее, поэтому Сириус заранее знал, что проиграет. Просто Сириус не мог не спорить. — Объединим усилия? — Я иду спать, — отрезал Ремус и удалился в соседнюю комнату, что служила ему спальней. От остальной части дома ее скрывала только плотная занавеска. Сириус принял поражение, потер сонные глаза и принялся за готовку. Он мог съесть кролика и так, но предпочитал что-то повкуснее обыкновенного сырого мяса. Когда солнце подбиралось к зениту, он, вдоволь наевшись, без лишних раздумий улегся прямо на диван, свесил с подлокотника ноги и сразу уснул. Ему ничего не снилось. Проснулся он от шороха перелистываемых страниц и повернул голову. Ремус сидел на табурете у стола, боком к Сириусу, и читал. Его поношенная безразмерная одежда превращала его в старую летучую мышь. — Утречко, — прохрипел Сириус и поднялся. Ремус промычал что-то, не отвлекаясь от книги. Сириус набрал в железный таз холодной воды и умылся. Бодрит, ничего не скажешь. — Мог бы и погреть воду для друга. — Мог бы сделать это и сам. Ворчливое настроение Ремуса не прошло, и Сириус только покачал головой. На самом деле, он понимал, что ввалился без приглашения — хотя им давно не требовалось приглашений — сразу после полнолуния, ел его еду и спал на его диване, поэтому не мог требовать хозяйской гостеприимности. — Что там на границе? — спросил Ремус минуту спустя и отложил книгу в сторону. — Ничего особенного. Просто какие-то мальчишки устроили непонятный обряд, поймали змею и пустили ее кровь, тем и распугали живность. Ремус вздрогнул и посмотрел на него. Людская жестокость не имела границ. — Что ты сделал? — Порычал, — устало усмехнулся Сириус. Ремус недоверчиво повел бровью, а потом весь как-то осунулся, из летучей мыши превратился в груду хлама. — Прости. — За что? — удивился Сириус и навис над столешницей, заглядывая в глаза Ремуса. — Тебе пришлось справляться в одиночку, а я веду себя, как сволочь. Хочешь, правда согрею воду? Нам обоим не помешает смыть с себя грязь. — Не напрягайся, — подмигнул Сириус примирительно. — Я понимаю. Все в порядке. Ремуса его слова не воодушевили. Наоборот, с каждой секундой он становился все угрюмее и угрюмее. Сириус понял, что за напасть приключилась с другом, и грустно вздохнул. Не все старые раны заживают так быстро, как шрамы на коже. — Нас было так много, — тихо произнес Ремус. — Раньше тебе не пришлось бы осматривать все одному. — Знаю, — в тон ему ответил Сириус. — Но нужно сосредоточиться на том, что у нас есть сейчас, Лунатик. От старого прозвища Ремус вздрогнул. Не то чтобы они перестали совсем называть друг друга так, но прозвища теперь принадлежали прошлому, принадлежали войне с людьми за Запретный лес. Прошло три года, они отстояли свой дом, но цена была безмерно высока. И имена Лунатик, Бродяга, Хвост и Сохатый звучали все реже, в них не было больше того мальчишеского задора и таинственности. — Иногда мне снится, как я раздираю их клыками, ощущаю их кровь на языке. Я не чувствую триумфа, только бесконечное отвращение и отчаяние. Сириус протянул руку и сжал его ладонь, покоящуюся на сгибе локтя. — Еще мне снится та туманная черная ночь, озаренная факелами, пожар, который они устроили. И ты. Как тебя через несколько дней после, словно яблоко, протыкают мечом, когда мы ожидали нападения меньше всего. И... — Тише. — Сириус обошел стол и сгреб Ремуса в объятие, поглаживая по спине. — Тише. — Я не хотел об этом говорить. Я знаю, как тебе... — Не важно, Ремус. Все закончилось. Ремус выдохнул ему в плечо и закрыл глаза. Слез не было, ни у кого из них давно слез не было, только тяжелое пожирающее заживо чувство, и никто не мог сказать, в какой момент оно нагрянет. Сириус продолжал гладить друга по спине, стараясь не думать о пожаре, пока Ремус не выпутался из его рук и отошел в сторону.