Поверженный.

Атмосфера после игр давила на разум с такой силой, что здравомыслие давно стало роскошью. Джун-хи приняли в сильную команду и теперь она находится в приподнятом настроение, даже понимая, какая судьба всех ждёт. Она знала свою участь, но не собиралась демонстрировать страх. Мён-ги сделал свой выбор – пожертвовал жизнью одной из участниц, чтобы спасти остальных, а что получил? Презрительные взгляды и шепот за спиной? Пусть шипят. Он спас свою девушку и их ребёнка. Остальное – мелочи. В этом жестоком мире у каждого свои приоритеты, и Мён-ги не собирался извиняться за свои. Кому есть дело до чужой смерти, если твоя любовь жива и ты доказал свою преданность? В зале, полном потерянных душ, стоял шум, наполненный то рыданиями, то визгами тех, кто радовался перспективе обогатиться за счёт смертей. Деньги – единственная религия этого места, но Мён-ги презирал тех, кто улыбался от количества трупов. Да, он пришёл сюда ради денег, но стоять на чужих костях ради горстки купюр? Это не про него. Ли сидел на кровати, облокотившись локтями на колени, прожигая взглядом старый серый матрас. Громкие вопли «нулей» раздражали до боли в висках. Особенно выделялся Танос – вечный клоун, который казался неуязвимым для страха и стыда. Вопли фиолетового клоуна заглушали даже особенно громкие рыдания. С каждым его выкриком внутри Мён-ги разгоралось желание заткнуть этого попугая навсегда. Возможно, вырвать ему глотку. Или, лучше, выдернуть собственные барабанные перепонки и заткнуть ими рот этому идиоту. В одном из громких диалогов фриков, он отчётливо расслышал имя, принадлежащие ему. Адреналин вспыхнул в крови, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Матрас под ним тихо скрипнул. Ли молчал. Но его молчание было предупреждением. Никто не имеет права обсуждать его. Ни один из этих ублюдков не должен упоминать его личность. Окинув презрительным взглядом сборище бездарных лиц, он лишь на мгновение задержался на этой картине — до тех пор, пока его внимание не привлекла другая цель, ради которой он изменил свои принципы. Его взгляд остановился на единственном светлом пятне этого убогого сборища — Джун-хи, которая уверенно шла к своим новым знакомым. Не теряя времени на раздумья, Мён-ги стремительно сократил расстояние между собой и единственной, кто внушал ему хоть какую-то надежду среди этого мрака. Джун-хи удивлённо вскинула брови, когда её резко взяли за руку и уверенно повели прочь от чужих взглядов, словно он был хозяином ситуации. Когда человек, ведущий её за запястье в укромное место, остановился, Джун-хи узнала в нём своего бывшего парня. — Что ты хотел сказать? Только давай быстрее, — её голос прозвучал скорее скучающе, чем раздражённо, и она лениво вытащила руку из его пальцев, встав перед ним с явным равнодушием. Мён-ги опустил взгляд, избегая её пронизывающего взгляда, который, казалось, читал его насквозь. — Когда выберемся отсюда… — его голос прозвучал мягче, но всё ещё с долей твёрдости. — Давай начнём сначала. — Сначала? — переспросила Джун-хи, её взгляд потемнел, а голос стал грубее и колючее. — Что именно? — Доверься мне ещё раз, — в голосе Мён-ги прозвучало странное для него возбуждение, словно он уже видел свет в конце туннеля. — Мы родим ребёнка. Начнём новую жизнь. Её молчание было тяжёлым. Горько-карие глаза смотрели на него с такой силой, что, казалось, скоро пустят лазеры, прожигающие насквозь, но она всё равно не проронила ни слова. — Я примерно посчитал оставшихся здесь, и каждому достанется около трёх сот миллионов вон, — Мён-ги наконец отвёл взгляд и начал озираться по сторонам. Его голос чуть дрогнул, но он быстро взял себя в руки. — Сейчас многие захотят уйти. Мы можем выиграть голосование! Джун-хи слегка качнула головой и медленно опустила взгляд на пол. — Мы выйдем, и что тогда? — её вопрос прозвучал безразлично, но в нём всё равно чувствовалось что-то испытующее. Мён-ги замер на мгновение, пытаясь понять поставленный вопрос и его настроение, но, не разобравшись, решил не медлить и выкладывать все козыря сразу. — Наших совместных денег будет достаточно. Сначала я погашу срочные долги, а оставшиеся деньги вложу в новое дело. Джун-хи по-прежнему молчала, её взгляд оставался холодным и настороженным, не разбавляя диалог даже междометиями. — Никакой криптовалюты, — поспешно добавил он, уловив её скепсис. — Я знаю крутую команду, которая работает с биржей. Они занимаются ETF и фьючерсами. И только в прошлом месяце их доход превысил сто процентов. Он говорил быстро и уверенно, словно эти цифры могли стереть всю боль и недоверие, накопившиеся между ними. Но Джун-хи по-прежнему смотрела на него так же холодно и отчуждённо, будто его слова тонули в пустоте. На последних словах Джун-хи, не моргнув, отвела взгляд в сторону. Казалось, ей совершенно безразличны все его обещания и планы, а может, она просто не принимала о чём он говорит. Мён-ги с трудом сдерживал раздражение — он был уверен, что говорил правильные вещи, звучал уверенно, а главное, давал решение их общих проблем. Но её равнодушие било по самолюбию больнее, чем любой отказ. И вдруг Джун-хи снова подняла глаза и, будто холодным лезвием, рубанула с плеч: — Значит, тебе нужны только мои деньги? Не я и ребёнок? Мён-ги сжал челюсти. Он терпеливо гнал от себя растущее раздражение, но её упрямство начинало выводить его из себя. — Это не так, Джун-хи. Я хочу хорошо зарабатывать, чтобы мы могли хорошо... — Хорошо? — она перебила его, пристально глядя прямо в глаза. В её взгляде было что-то вызывающее, почти насмешливое. — А что для тебя «хорошо»? — А? — растерянно пробормотал он, словно не сразу осознал суть вопроса. Джун-хи продолжала сверлить его взглядом, не позволяя уклониться от ответа. Мён-ги заёрзал. Внезапный вопрос выбил его из колеи. Он избегал её глаз, словно от их пронзительности зависела правдивость его слов. Взгляд беспокойно метался по комнате — на кровати, на стены, на пол. Всё, что угодно, лишь бы не смотреть в её шоколадные глаза, которые сейчас казались бесконечно глубокими и пугающе искренними. Она ждала. И он понимал: промолчать нельзя. — Твой долг — тебе и платить, — холодно отрезала Джун-хи. — А я потрачу свои деньги на ребёнка. Эти слова, как удар в солнечное сплетение, выбили воздух из лёгких Мён-ги. Он хотел бы возразить, оправдаться, найти ещё один веский аргумент, но не мог произнести ни слова. В горле пересохло, а в голове билось только одно: "Она серьёзно?" Он стоял, раскрыв рот в полном ступоре, неспособный поверить в происходящее. Тем временем Джун-хи развернулась и, не теряя времени, направилась прочь. Её шаги были уверенными и решительными, будто она уже забыла о его существовании. Но внезапно, словно очнувшись, Мён-ги метнулся за ней. — Джун-хи! Он догнал её и, резко развернул к себе, схватив за запястье. Джун-хи остановилась, но не потому, что хотела выслушать его. Её взгляд был холоден и полон явного раздражения. — Джун-хи, послушай... Она даже не дала ему закончить. Грозно выдернув руку, Джун-хи молча продолжила идти прочь, оставляя Мён-ги стоять в одиночестве. Он смотрел ей вслед, безнадёжно опуская руки вдоль тела. Гнев медленно поднимался изнутри, заполняя его грудь огнём. "Чёрт... Она даже не дала мне шанс!" Но это было только источником раздражительности. Его злость разжигали насмешливые взгляды и перешёптывания компашки наркоманов. Они, словно дикие звери вокруг мяса, радостно скалились в его сторону и тыкали пальцами, обсуждая случившееся. — Фрики тупорылые… — сквозь зубы прошипел Мён-ги, сжав кулаки. Всё его тело дрожало от злости, но больше всего болело одно: "она ушла, не оставив ему ни шанса." Мерзость. Это чувство сковывало его изнутри, проникая в каждый уголок сознания. Всё вокруг было отвратительно. Эти люди — лицемеры, жаждущие чужой смерти ради бабла. А Джун-хи на них ведётся. Мён-ги ощущал, как его буквально выворачивает наизнанку от каждого взгляда, каждого шепота за спиной. Единственное место, где можно было хоть ненадолго скрыться от этой грязи, — туалет. До начала отбоя оставалось время, и он решил пересидеть там, подальше от всех этих ублюдков. Подойдя к охранникам в масках, Мён-ги коротко бросил: — В туалет. Один из квадратов молча открыл дверь, и парень оперативно направился по коридору, ни на секунду не сбавляя шаг. Мужской туалет оказался пустым, и это было единственным облегчением за последние часы. Мён-ги подошёл к зеркалу. Смотреть на себя было почти невыносимо. Нахмуренные брови, сведённые к переносице. Небрежно раскинутые по лицу, грязные и сальные после нескольких дней без воды и мыла волосы. Синяк на скуле оставленный, хрен знает как их зовут, до сих пор не сошёл. Он уставился на своё отражение, но в зрачках видел пустоту. Его взгляд был разъярённым, но не фокусировался ни на чём конкретном. Будто он смотрел не на себя, а сквозь. Эта игра сводит с ума. Она заставляет стать теми, кем ты не являешься. Жертвовать невинными жизнями ради денег, которые исчезнут быстрее, чем пройдёт боль утрат. Она ломает тебя, заставляет меняться, становиться тем, кем ты никогда не хотел быть. А когда кажется, что нашёл союзника — она убьёт сильнее не только его, но и твой рассудок. Включив кран, Мён-ги сделал воду ледяной. Несколько раз он плеснул её себе в лицо, будто холодная вода могла смыть с него всё: грязь, усталость, злость. Но самое главное — ощущение собственного ничтожества. Он выпрямился и снова посмотрел в зеркало. "Может ли вода стереть всё это дерьмо с моей души?" Он хотел стать тем идеальным парнем, о котором мечтала Джун-хи. Тем самым, который бы спас её, дал ей спокойствие и уверенность. Но теперь он знал правду. В этой игре невозможно оставаться человеком. Тишина. Лишь звук струи воды нарушал мёртвое безмолвие, заполняя пространство монотонным шёпотом. Мён-ги тяжело дышал, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Казалось, что сейчас в мире остались только он и эта чертовски раздражающая жидкость. Закрыв глаза, он попытался собрать мысли в кучу. "Джун-хи." Теперь она точно не станет с ним говорить. У неё есть друзья, которые наверняка уже выстроили о нём мнение: очередной убийца, который ради денег не пожалел бы никого. Чего уж там, наверное, считают его ничем не лучше тех, кто голосовал за продолжение этой проклятой игры, хотя по началу он таким и являлся... Но он же поменял мнение! "Компашка фиолетового попугая..." Эти придурки постоянно ошивались где-то рядом, поджидая удобного момента, чтобы подъебать его своими тупыми шутками. Тупорылые наркоманы! Злость нарастала в нём, как взрывоопасный пар в котле. Вспышка ярости — и его кулаки с глухим стуком обрушились на раковину. — Да пропади оно всё пропадом! — прошипел он сквозь зубы. — Нахуй эту игру. Нахуй этих придурков. Всех нахуй! И тут же раздался знакомый голос. — Представляешь, что раковина — это я, boy? Чёрт. Вспомнишь говно – вот и оно. Мён-ги стиснул зубы так сильно, что челюсть затрещала. Только не этот ублюдок! Он не спешил оборачиваться. Не хотел снова видеть его рожу — с опухшими глазами, вечно обкуренную, с этой дебильной ухмылкой и нелепыми американскими словечками. "Если сейчас посмотрю на него, точно блевану прямо здесь." — When with you разговаривают старшие, нужно смотреть им в глаза, baby, — голос Таноса звучал спокойно, но в нём сквозил пафос. Он сокращал расстояние медленно, будто наслаждаясь моментом. Теперь двести тридцатый стоял так близко, что Мён-ги мог бы разглядеть его глаза… если они были бы видны. Но радужка Таноса утонула в чёрной пустоте, придавая его взгляду что-то нечеловеческое. Танос закрыл кран и, лениво облокотившись на раковину, выжидающе смотрел на триста тридцать третьего. Мён-ги не выдержал — его взгляд всё-таки пересёкся с этим чудовищным лицом. И если раньше он мог игнорировать этого ублюдка, то сейчас злость закипела так быстро, что терпеть стало невозможно. — Свали отсюда, торчок, — выплюнул он. Танос будто смаковал каждую секунду происходящего. Сначала медленно оттолкнулся от раковины, а затем резким движением схватил Мён-ги за воротник и притянул к себе. — Чё такой мрачный, boy? — его губы растянулись в ехидной ухмылке. — Твоя тян не дала тебе, и теперь ты evil baby? Джун-хи. Упоминание её имени с уст этого урода моментально включило в Мён-ги режим защиты. — Закрой свою вонючую пасть! — заорал он, отталкивая Таноса. В тот же момент триста тридцать третий замахнулся для удара, но Танос с пугающей лёгкостью увернулся и тут же нанёс ответный — точный и сильный. Мён-ги пошатнулся. Чёрт! Этот ублюдок всегда умудрялся избежать его ударов и тут же перехватить инициативу. Голова гудела, а в глазах на секунду потемнело. Не давая Мён-ги времени прийти в себя, Танос впечатал его в кафельную стену и наклонился так близко, что их лица почти соприкоснулись. — Не распускай свои нежные ручки, bitch, — прошипел он, добавляя каплю яда в каждое слово. — Твоя girl уже всем рассказала, как ты бросил её all alone… вместе с baby в её животе. Танос театрально округлил живот руками, подражая беременной женщине. Мён-ги яростно сжал кулаки. Но прежде чем он успел что-либо сказать или сделать, Танос снова прижимал его к стене. Сила удара заставила Мён-ги сомневаться, действительно ли этот урод накурен? Он чувствовал, как темнота сомкнулась вокруг него. Танос был слишком силён, слишком уверен… и явно намерен довести этот разговор до конца. — Я её не бросал, мне просто нужно было время, чтобы собрать нужную сумму денег, ясно? — Мён-ги стиснул зубы, пытаясь сдержать вспышку ярости. Он понимал, что фиолетовый попугай вряд ли будет в состоянии сосредоточиться на чём-то более сложном, чем его собственные нелепые мысли из двух английских слов, но он не собирался менять свой подход ради этого недорэппера. — Тебе нужно было time? — Танос усмехнулся, его глаза блеснули с насмешкой. — Поэтому твоя fucking head додумалась только до наёба людей? — Это не наёб, ясно!? — Мён-ги повысил голос, едва сдерживая раздражение. — Я никого не заставлял покупать криптовалюту! Это не моя вина, что вокруг одни недоумки! – Ли был на взводе. Он оттолкнул от себя Таноса, энергично жестикулируя. — Недоумки? Я вообще-то тоже был your fucking fan! Считаешь меня недоумком!? — его голос уже звучал не так уверенно, как он хотел, но эмоции зашкаливали. Танос тоже начал закипать. Людей под наркотой лучше не злить. Особенно, если они под экстази. Он шагнул ближе, его глаза сверкали агрессией, и Мён-ги понял, что сейчас они оба на грани. Этот ублюдок доёбывается до него уже третий раз, терпение подходит к концу. — Да ты не просто недоумок, ты ёбаный торчок! — крикнул Мён-ги, не в силах больше держать себя в руках. Никогда ещё Ли не чувствовал такой ярости. Никогда ещё он не был так близок к тому, чтобы просто убить этого ублюдка! Мён-ги уверенно делает замах и, наконец, первый раз в жизни, точно попадает в щёку двести тридцатого, который не успел увернуться. Удар вышел с некоторой неуклюжестью, как если бы он бросал мяч, отводя взгляд и зажмуриваясь, но, услышав аплодисменты, открывает глаза и осознаёт, что всё-таки попал в цель. Это момент, когда Танос не сразу осознаёт, что произошло, на мгновение замирает, медленно касаясь своей скулы и скользя взглядом по застывшему триста тридцать третьему. Мён-ги, неподвижно стоящий, словно закованный в лёд, переводит взгляд с руки, нанёсшей удар, на знатно прихуевшего фрика. – А это ты зря, crazy boy. И вот Танос, с размаха, наносит удар по лицу Ли. На удивление он поставлен настолько хорошо, что Мён-ги летит в дверь кабинки, а мир темнеет на добрые несколько секунд. Триста тридцать третий ощущает, как его хватают за волосы и тянут вверх. – Твоя girl была права, when называла тебя самовлюблённым пидором, – Послышался шёпот возле уха. Нет, Джун-хи никогда бы не сказала такого. Ярость охватывает Мён-ги. Как этот дегенерат осмеливается наговаривать на его девушку!? Ли начинает отбиваться, пытаясь вырваться, но Танос сжимает хватку так сильно, что слышен звук рвущихся прядей. – Чтобы ты знал, Ли-Мён-Ги, – отчеканивает двести тридцатый, резко повышая голос, заставляя Ли зажмуриться, желая заткнуть уши. – Вся твоя team считает тебя убийцей и кидалой. – Я хотя бы не ебучий наркоман без мозгов, – сквозь зубы выплёскивает Мён-ги. Хоть слова Таноса бьют по больному, он не собирается прогибаться. Танос, без малейшего колебания, поднимает его, словно половую тряпку, и отбрасывает в сторону. Ли не успевает сгруппироваться, падая на плитку с глухим ударом о неё головой. Танос снова хватает его за волосы, присаживаясь на корточки рядом. – Лучше я буду торчком. Чем брошу свою baby one on one с другой baby, – шепчет прямо в самое нутро, вызывая у Ли мурашки, несмотря на весь гнев. – Ты уже бросил одну, – хрипит триста тридцать третий, имея в виду самую первую игру. По взгляду фиолетового придурка было видно немой вопрос, и Мён-ги быстро добавляет: – Поэтому она умерла первой. До Таноса смысл сказанного доходил медленно, но Ли понял — лучше бы он вообще не дошёл. Момент напряжённой тишины оборвался резким движением. Двести тридцатый грубо хватается за волосы Мён-ги и тянет вверх, пока тот, цепляясь за его запястье, отчаянно надеется выбраться из этого проклятого туалета. Но надежда улетучивается в тот момент, когда его снова впечатали в стену. Мён-ги оказался на коленях. Несмотря на сопротивление, Танос заставил его опуститься силой, словно подавляя волю. В его глазах плещется чистая ненависть — яростная, бесконтрольная, ожесточённая. Ли не раз получал по лицу от этой компании отбросов, и не только в игре — он привык к дракам. Но никогда он не сталкивался с человеком настолько взбешённым, да ещё и под веществами. Это был другой уровень угрозы. Танос приближается вплотную, его голос звучит тихо, но каждое слово врезается в сознание, как лезвие ножа. – Кажется, кому-то пора заткнуть свой dirty рот. Мён-ги честно ожидал очередного удара. Он был готов к драке, продумывал каждый свой ход наперёд, внутренне готовясь к боли. Однако двести тридцатый внезапно меняет тактику. Вместо того чтобы напасть, он снимает штаны, доставая член. Пиздец. Мён-ги видел разные сценарии конфликта: драка, кровь, разбитое лицо. Но вот этой мерзости в его мыслях точно не было. Первое правило жизни: Никогда не упоминай бывшую девушку при парне. Особенно если этот парень наркоман. Ли напряжённо следил за каждым движением Таноса, чувствуя, как ситуация становится всё более абсурдной и опасной. – Ты вообще нормальный? – бросает он, надеясь сбить противника с толку, однако голос дрогнул, звуча совсем не угрожающе. Но Танос только ухмыляется, не сводя взгляда. – Я собираюсь заткнуть твой fucking mouth, – произносит он насмехаясь, но в голосе слышится что-то холодное и мрачное. Мён-ги поднимает голову, пытаясь понять, что у этого урода на уме. Тот действует быстрее — вцепляется в его загривок и силой прижимает к стене. – Конченный! Пуст... – Триста тридцать третий не успевает закончить фразу, поскольку фиолетовый ублюдок пихает вставший, то ли из-за таблеток, то ли от из-за извращённых фантазий, орган ему в губы, отчего приходится их рефлекторно сомкнуть. Хватка Таноса только крепчает, а движения становятся грубее. – Ты слишком много болтаешь, Ли-Мён-Ги, – Вновь чеканит двести тридцатый. – Пора немного поумерить your пыл. В глазах Таноса плещется безумие, а сам он явно получает удовольствие от того, что контролирует ситуацию. Ли впервые ощущает совершенно иной страх, который проникает в самые глубины его сознания. – Как your girl могла выбрать you? – ухмыляется Танос, проводя рукой по его щеке. Его пальцы чуть сильнее надавливают на подбородок, будто вынуждая Ли посмотреть ему в глаза и открыть рот. – Ты сам look like тян. Мён-ги дёргается, пытаясь увернуться от чужих прикосновений, стиснув зубы. Как этот ублюдок вообще генерирует настолько мерзотные фразы!? Он яростно мотает головой, чувствуя отвращение ко всему, что происходит. На секунду ему даже кажется, что Танос отпустил его. Но обманчивое облегчение сменяется ледяным ужасом, когда тот склонился к самому уху и прошептал, холодно и ядовито: – Like тян, которую I'm go fuck right now. Мён-ги чувствует, как дыхание перехватывает. Паника наваливается тяжёлым грузом, но где-то в глубине сознания рождается мысль: пока у него есть силы думать — у него есть шанс сбежать. Он ещё не сломан. Ещё не время сдаваться. Сжав кулаки, он судорожно ищет выход из ситуации. Танос снова подносит член к лицу Мён-ги, надавливая пальцами на его челюсть, вынуждая открыть рот. Триста тридцать третий неожиданно вспоминает, как Танос со своими дружками увлеченно пялились, как он справляет нужду. Теперь Ли понимает, почему. – Open your mouth, – прошипел он. В глазах Таноса плясало безумие. Нет. Ли ещё никогда не опускался так низко. Он не собирался подчиняться. Не здесь, не сейчас. Он покажет этому ебанату, кто здесь главный, и кто будет брать в рот первым. Сжав зубы, триста тридцать третий рывком хватает Таноса за запястье и сдавливает со всей силы. Рэппер шипит от боли и пытается вырваться, но Ли не отпускает. На секунду Мён-ги даже позволяет себе злорадную усмешку, празднуя победу над фриком. Но радость быстро сменяется болью. Танос резко бьёт коленом Мён-ги в живот. Воздух со свистом покидает лёгкие, а резкий удар в лицо заставляет нос Ли взорваться болью. Кровь стекает по губам, капая на пол. Теперь он может дышать только ртом. Танос приподнимает его за волосы, заставляя встретиться взглядом. – Я не ясно выразился, man? – голос звучит угрожающе спокойно. Танос тычет пальцем ему в лицо. – You. – Голос глухой. Затем указывает на себя. – My. И, склонившись совсем близко, шепчет: – Slave. Мён-ги смотрит на него сквозь кровавую пелену и сжимает кулаки. Это ещё не конец. — Только в твоих снах, урод, — бросает Ли, хладнокровно воспользовавшись замешательством противника. Его удары точны и уверены — одно резкое движение, и Танос уже валится на пол с ошарашенным лицом. Мён-ги без раздумий наваливается на него сверху, прижимая к холодной плитке. Несколько резких ударов — по скуле, по носу. В воздухе висит запах крови. Теперь они на равных. Триста тридцать третий вытирает рукавом окровавленные пальцы о футболку и, тяжело дыша, встаёт. Он знает: важно уйти первым, прежде чем этот жалкий двести тридцатый сможет дать сдачи. Снизу раздаётся кашель и тихое проклятие. Танос, опираясь на локоть, сплёвывает кровь в сторону. Мён-ги смотрит на него свысока. Победа. Безоговорочная. Спокойно подойдя к раковине, он смывает с лица следы драки. Вода окрашивается в красный. Всё кончено. Ли направляется к двери, надеясь, что тупая шайка фиолетового ублюдка не станет трогать его этой ночью. Он уже тянется к ручке, почти у выхода. Но всё меняется в одно мгновение. Грубая рука цепляется за его плечо, и Ли безжалостно швыряют обратно в туалет. Он не успевает понять, что происходит, — только чувствует резкую боль, когда его тело врезается в стену. Зеркало трескается и рассыпается осколками на пол. А вместе с ним — его иллюзия контроля. Танос приближается уверенно, без малейших колебаний, и снова грубо хватает Мён-ги за волосы, безжалостно бросая его в открытую кабинку. Триста тридцать третий теряет равновесие и падает, голова с глухим стуком ударяется о холодный край унитаза. Перед глазами всё плывет, а в ушах раздается оглушительный звон. Мир раскалывается на фрагменты — пространство и время кажутся чужими и далекими. Рэппер пользуется его обессиленностю, жестко прижимая к стене. Тот чувствует металлический привкус во рту и машинально откашливается, сплевывая кровь. Двести тридцатый время зря не терят, проталкивая в приоткрытый рот свой член. — You должен awesome отсосать мне apologies, — усмехается Танос, его голос звучит почти буднично, но в глазах сверкает угроза. — Или мне стоит рассказать your girl про твой славный ротик. С этими словами он наклоняется и поднимает с пола острый осколок. Ледяное стекло касается шеи Мён-ги, и холод пронзает каждую клетку его тела. Триста тридцать третий стиснул зубы, пытаясь справиться с головокружением. Всё вокруг расплывается, и пелена крови закрывает обзор. Он поднимает руки, действуя наощупь, направляя их к ногам двести тридцатого, надеясь хотя бы сбить его с равновесия. Но Танос непредсказуемо и жестко двигает бедрами, и в следующее мгновение голова Мён-ги сталкивается с жестокой твердостью стены позади, а во рту оказывается чужой орган. Удар оглушает, затмев сознание, но тело продолжает сопротивляться. Второе правило жизни: никогда не радуйся победе раньше времени. — If you will be a good boy, я могу и пропустить check yours девственности. Но это не точно. Кислорода не хватает. Легкие словно пылают от напряжения, а Танос не замедляется, с каждым движением все сильнее вдавливая его затылок в стену. Мён-ги, как и прежде, хватает его за запястье, но сейчас его силы иссякли. Хватка ослабевает, преимущества тают на глазах. — Open your eyes, bitch, — произносит Танос холодно, с легкой издевкой. — Хочу видеть мольбу in them. Мён-ги не собирается подчиняться приказам этого торчка. Даже несмотря на нехватку воздуха, несмотря на то, как осколки всё глубже впиваются в спину с каждым толчком Таноса, он не сдается. Тот не скупился на силу, продолжая жать осколок к его шее. Триста тридцать третий, скривив рот от боли, с яростью сжимает запястья двести тридцатого, мыча угрозы и проклятия. Ли смыкает зубы, желая откусить придурку орган, за что моментально получает мощную пощёчину, что заставляет его голову дернуться в сторону. — Только попробуй укусить, и я засуну его in your ass, — предупреждает Танос, напоминая Мён-ги о своём холодном намерении, сжимая осколок в руке. Его движения становятся ещё более решительными, а челюсти Мён-ги сводит от напряжения. — Open your eyes, baby, — приказывает Танос, с издевкой проводя большими пальцами по векам Ли, пытаясь открыть его глаза. Но тот, несмотря на это, продолжает жмуриться, лишь бы не видеть эту сучью рожу. Глаза жгло от недостатка кислорода, а во рту расползался отвратительный солоноватый привкус, сочащийся с органа, который душил с каждым новым глотком. Канат удушья словно обвил горло, превращая дыхание в пытку. Перед плотно сжатыми веками плясали звёзды, а кровь стекала на лицо — как будто эта чертова судьба по приказу фиолетового говнюка решила окончательно лишить его зрения. Танос продолжал свои дёрганые, грубые движения, пока не кончил и отстранился. Мён-ги, наконец, захлебнулся жадным вдохом, но вместо облегчения получил лишь кашель, что выворачивал лёгкие наизнанку. Он сплюнул на пол — смесь крови, слюны и чужого семени оставила грязное пятно. Ебанный наркоман! Мён-ги чуть не задохнулся из-за его огромногчлена! Это была бы самая тупая смерть за всю историю этих игр. — Goddamn, baby! — Танос ухмыльнулся так, будто этот момент был для него кульминацией вечера. — Твой ротик лучше, чем у many girls. Мён-ги ощетинился, его взгляд был острее ножа. — Заткнись! — Если бы не грёбанный осколок зеркала, который Танос держал у его горла, Ли давно бы покончил с этим цирком. Он не боялся — просто не хотел пораниться из-за такой нелепицы. — О, как разговорился, — Танос сощурил глаза, наслаждаясь ситуацией. Но едва Мён-ги распахнул свои, он тут же метнулся вперёд с намерением врезать по этой самодовольной роже. — Now you're mine, okay? — Танос поймал руку Мён-ги и прижал к стене над его головой. — Ты просто жалкий людоман, который убил sweet girl ради грязных денег, — прошипел двести тридцатый сквозь зубы. — Кто бы говорил. – Выплёвывает Ли, Танос лишь шире ухмыльнулся. Мён-ги вложил в плевок всю свою презрительную решимость, отправляя его точно в лицо этому жалкому фрику. Наслаждайся сюрпризом, сучёныш. Танос невдупляюще застыл, не отводя взгляда от мрачно сосредоточенного Ли. Двести тридцатый крепко перехватил запястья рвущегося изо всех сил Мён-ги, удерживая его на месте. Рэппер, будто нехотя, стёр плевок с лица, делая это нарочито медленно, а триста тридцать третий окаменел, столкнувшись с этим напряжённым, пристальным взглядом без радужки. Иногда тишина и бездействие оказываются куда страшнее любой импульсивности— особенно если перед тобой наркоман с сорванной психикой. Внезапная резкая боль прострелила ладонь Ли. Он зло зашипел, зажмурившись от досады. Да чтоб тебя... Этот ублюдок всадил ему в руку осколок стекла, мать его! — Your character будешь показывать в другом месте, — шипит Танос сквозь зубы и резко наклоняется ближе. — When my dick will in your ass... — Он обводит языком по краю уха Ли и без колебаний вонзает осколок уже в другую руку, находящуюся в хватке двести тридцатого. Ли судорожно дергается, его глаза распахиваются в панике. Всё зашло слишком далеко. Да, чёрт возьми, это уже перебор! Допустить такое унижение?! Член во рту — это же позорище! Он не собирается принимать в себя чужие «достоинства», он не какой-то там пидор! У него вообще-то есть девушка! — Да отпусти ты меня, придурок! — орет Ли, в ярости и отчаянии пытаясь вырваться, но тщетно. Его захлестывает бессильная ярость. Какого чёрта этот наркоша настолько силён?! Как этот гребаный ублюдок удерживает его одной рукой?! — Засунь свой маленький огурец кому-нибудь другому! — яростно выплевывает он. Танос неожиданно замирает, поднимая брови с легкой насмешкой, как будто Ли только что сказал нечто до смешного нелепое. — Маленький? — Взгляд Таноса скользит вниз, к своему достоинству, что вновь гордо стоит, вынуждая триста тридцать третьего невольно сделать то же самое. Только подумать — эта хрень только что была у него во рту! — Сейчас посмотрим: small or big, — двести тридцатый растягивает последнее слово, ставя на нём резкий акцент. Этот жалкий закос под американца сводит с ума! Мён-ги клянётся: убьёт этого придурка! Как только вырвется из хватки, так сразу убьёт! Без раздумий. Но, похоже, у Таноса на него свои планы. С ухмылкой тот поднимает Ли за запястья, другой рукой параллельно захлопывает крышку унитаза и, не теряя времени, со всей силы швыряет триста тридцать третьего туда. — Айщ! Да отпусти меня, идиот! — Мён-ги пытается вывернуться, но хватка двести тридцатого крепка. Его пальцы безжалостно цепляются в волосы на затылке, а лицо приближается к унитазу. Ли старается вырваться из хватки, дабы не терять бдительность, но всё безуспешно. Каждый раз, когда кажется, что есть шанс отбиться, Танос снова оказывается пугающе близко, лишая всякой возможности сопротивляться. — To be honest, твой отсос был полным дерьмом. — Двести тридцатый произносит это с таким апломбом, делая паузы после каждого слова, что становится ясно: он здесь не для диалога. На его самодовольной роже крупными буквами читалось: "За хуёвый отсос не решён вопрос". Он, блять, ещё и с наездом ему что-то предъявляет! Ли сжимает зубы. Внутри него закипает всё, что он хотел бы вылить наружу после сцены с пенисом во рту. Но не успевает. Танос, с наглой ухмылкой, подносит к его губам палец в повелительном жесте "заткнись". Триста тридцать третий таращится на него, не веря глазам, пока рэппер спокойно снимает с себя зелёную кофту, цвет которой вызывает такую неприязнь, что Мён-ги клянётся: он будет блевать при одном его виде ещё несколько лет. — You are a fucking naughty baby, — шепчет фрик, убирая палец с его губ и подходя сзади. Инстинкт самосохранения срабатывает моментально — Ли резко оборачивается, не желая терять из виду этого психа. Однако его протесты тонут в воздухе: что-то тканевое обвивает его рот. — Будь quiet, baby, — с нажимом произносит Танос, завязывая узел, — если не хочешь, чтобы нам кто-то помешал. Хочет! Чёрт возьми, он пиздец как хочет, чтобы им помешали! Мён-ги пытается превратить этот порыв мыслей в действие — старается орать так громко, как только может, надеясь, что охранники за дверью услышат их. Но ткань заглушает его голос. Кофта, туго завязанная вокруг рта, будто пропитывает крики отчаянием и бессилием. Раны на руках и спине жгут невыносимо, свежая кровь капает на пол, растекаясь по плитке алыми разводами. Танос всё продумал заранее. Даже под кайфом он знал, куда бить, чтобы максимально обезвредить Мён-ги, словно действовал по заранее разработанному плану. Этот псих начал доёбываться ещё в самом начале игр. Но тогда Ли не придал этому особого значения. Ну, хейтеры. Пускай повыёбываются немного, подумаешь, буза. Он даже не подозревал, чем это обернётся. Если бы он только знал, что сейчас будет стоять на коленях перед одним из этих "шутников", а этот псих станет угрожать ему членом… Он бы убил его. Без колебаний. Как только они заговорили, Ли бы не дал ему шанса открыть рот! — Обычно такие boy, как ты, встречаются с другими boy, — шёпот двести тридцатого прорезает тишину в душной кабинке, словно это единственный звук, который вообще может быть. Ну вот приспичило Мён-ги пойти в этот ебучий туалет, причём прямо, сука, перед отбоем! Если он вообще выберется отсюда живым, то клянётся — больше никогда в жизни не останется наедине с этим накуренным психом! — А girl тебе для прикрытия, yes? — Танос наклоняется ещё ближе, и его дыхание обжигает ухо. Мён-ги судорожно дёргает ногами, надеясь хотя бы ударить его и вырваться. Руки бесполезны, но ноги ещё способны хоть на что-то. Хотя немного сложно сопротивляться, когда на тебя садится громадный придурок, который весит килограмм на пятьдесят больше! Грудь сдавливает паника. Мён-ги едва дышит, но ненависть кипит внутри. Он хочет заорать, вылить на этого идиота всё, что чувствует. Но не может. Кофта надёжно блокирует любые попытки. Сопротивляться бесполезно. Остаётся лишь надеяться, что охранники услышат приглушённые крики и вмешаются. Но эта надежда тает с каждой секундой, пока Танос прижимается всё ближе, а тишина становится оглушающей. – Ща узнаем, what теряет твоя тян без Big Dick, – Двести тридцатый выделяет последние два слова с особо громким акцентом, а Мён-ги наблюдает это краем глаза, на мгновение замолкая, замечая, как Танос облизался, закусывая нижнюю губу. Какая мерзость! Ли закрывает глаза, он орёт тут уже добрые полчаса, а у охраны будто огурцы в ушах! И видимо не только там. Двести тридцатый без усилий стягивает кофту с триста тридцать третьего, что заставляет того застыть от неожиданности. Ступор исчезает, едва Танос проводит огромной рукой по его позвоночнику, через белую футболку с цифрой на груди. Двести тридцатый связывает ему руки, не оставляя выбора. Марафон мурашек стремительно бегает по его телу, на смену раздражению приходит отвращение, а вместе со спущенными штанами появляется и страх. Да, он часто переживал страх — например, когда его подставили с криптовалютой, и теперь за ним охотились, а он скрывался, цепляясь за жизнь. Но это не тот страх. В бегах ты хотя бы можешь рассчитывать на шанс — уйти от погони, спрятаться, если повезет, защититься. Но сейчас... Сейчас всё иначе. Он истекает кровью, утомленный, связанный чужой одеждой, в этом ебучем туалете, посреди детской игры, а за стеной — охранники, те же люди, которые, словно ни в чём не бывало, делают вид, что не слышат его крики. А за другой стеной, в каком-то жалком сне, спят те, кто надеется на спасение. Кто-то рыдает, потому что голосовал за крест, ведь не хотят умирать, кто-то плачет, осознавая, что денег не хватит на долг, и снова придется нажимать на нолик. А может, он принял это решение не для себя, а ради матери или дочери? Или для пожилого отца, который ждал, чтобы провести последние годы рядом с детьми, но теперь судьба жестоко распорядилась, и они не могут быть вместе, потому что синих голосов оказалось больше. Мён-ги тоже поначалу голосовал за круг, но ради Джун-хи изменил решение, хотя она даже не удостоила его благодарности. Он осознает, что поступил плохо, но разве это его вина? Обстоятельства сделали его таким. Люди вокруг – они заставили его быть тем, кем он стал. Мён-ги понимает: бежать больше некуда. Танос спускает его штаны до колен, снова наклоняясь к нему, как к пленному. – Ты сам виноват, man. Без твоей fucking крипты все бы жили very happy. – Да пусть этот торчок уже заткнется! Ли и без него тошно. – Знаешь, раньше ты мне нравился. Я смотрел твои видео, и реально кайф ловил. – Вот это да! Целая фраза без английского! Наркотики действительно повышают интеллект! – А потом я всё потерял. Из-за тебя. Как и мой друг, и твоя тян тоже. – Рэппер плюёт на руку, спокойно касается промежности, собирая кровь со спины, заставляя Мён-ги отчаянно мычать. – Считай, что я мщу за всех, bitch. Так вот, истекая кровью, прикованный и удерживаемый на месте, триста тридцать третий впервые сталкивается с осознанием своего поражения. Но это не из-за того, что его в первый раз в жизни собираются трахнуть. (Хотя, это, конечно, тоже имеет значение). Он наконец понимает, что повержен. Да, он выйдет отсюда живым. Но и что с того? Охота продолжится. Бывшие фанаты будут преследовать его на каждом шагу, а те, кто не будет преследовать, устроят травлю в интернете. Джун-хи к нему не вернется — она будет воспитывать ребенка в одиночестве, если, конечно, тот вообще переживет все это. Ему не осталось места для побега. Он давно умер внутри, еще после той проклятой карусели, когда сто двадцатая, рыдая, называла его убийцей. А теперь этот подонок добивает Мён-ги физически. – Надеюсь, you will scream in pain, – глаза Ли затмило от резких ощущений. Ему показалось, что его пронзил нож, но протяжный стон Таноса подтверждал обратное. Просто нужно вытерпеть. Он просто переживет эту адскую хуйню и продолжит умирать, но уже самостоятельно. – You такой fucking узкий. – Двести тридцатый продолжает стоять в экстазе, а Мён-ги ощущает, как кровь, текущая по его лицу, попадает в рот, оставляя неприятный солоноватый привкус, не такой, как кончи, но тоже отвратительный. У крови низкий уровень хлорида натрия, она отдает вкусом металла, а не соли. – Oh yeah! Fuck you, boy. – Теперь в пустом туалете звучит лишь жестокое наслаждение Таноса. Солёный вкус присущ только слезам. Тело подрывает дрожь, каждый толчок чувствуется как электрический разряд. Но Мён-ги ведь никогдп не плачет. Он всегда будет бороться до последнего, отстаивая свои права до последнего момента. Похоже, что этот последний момент настал прямо сейчас. Он никогда не чувствовал себя настолько униженно. – Cry for me, baby. – Танос развязывает кофту, которую использовал как кляп, Ли немедленно сжимает челюсти. Он не собирается угождать этому ублюдку. — Поплачь, я сказал. — Триста тридцать третий получает пощёчину. — Принеси хоть какую-то пользу in your useless life. Мён-ги готов был возразить. Хотел возложить на всё вину, как всегда, начать спор, выкрутиться, сохранить хотя бы иллюзию контроля и продолжить жизнь, которая, несмотря на всё, не была полной катастрофой. Он открыл рот, готовый напоследок полить этого наркомана грязью. Но в ответ вышел только сдавленный всхлип. Он плачет, черт возьми. Плачет перед этим ублюдком, который трахает его. — Venom. Танос, словно заканчивая своё величие, двигается в последний раз, изливаясь, и выходит с удовлетворённым "Oh yes!". Рэппер с ироничной заботой надевает спущенные с Ли штаны, возможно забыв, что это всё уже давно стало грязным внутри. — Жаль, что ты не тян. Я бы назвал нашего ребёнка "пятисот шестьдесят третий". А нет, всё-таки не забыл. — Пойду sleep, присоединяйся потом. Танос выходит из кабинки, хлопнув дверью. В ушах звенит звук, включенной воды. Двести тридцатый смывает с себя последствия того, что только что произошло. А вот триста тридцать третьему теперь никогда не отмыться от этого позора. Дверь туалета открывается, и Мён-ги слышит отчаянные рыдания и тяжёлый кашель. Дверь закрывается, но плач почему-то не прекращается. Это был его собственный плач.