Речное безобразие

Стиксу холодно. Стиксу, на самом деле, почти всегда холодно. Из всех земных созданий ближе всего он к змеям — так же чутко реагирует на малейшие изменения температуры, так же становится медленным и расслабленным в жару, а в холод так же шипит и стремится забиться подальше. Когда в Петербург приходит холодная и промозглая зима, ему приходится особенно несладко; вот и кутается постоянно в утепленный пуховик, прячет лицо за шарфом, а руки — в перчатках. И становится на долгие три месяца особенно раздражительным и нервным. Ему не нравится холод, не нравится ощущение стынущей в жилах крови, не нравится, как из-за мороза обветривается кожа, и особенно не нравится нездоровый энтузиазм окружающих. Будь воля Стикса — он бы всю зиму провел в спячке, а еще лучше — где-нибудь подальше, где тепло, море и нет ни снега, ни льда. Но все, что ему остается, — попытки как можно скорее разобраться с делами, чтобы наконец-то вернуться домой и отогреться в покое, злобно шипя на снежную реальность за окном. Правда, дома не становится легче. В их просторной квартире достаточно неплохо — по питерским меркам — работает отопление, а специально для Стикса еще и выкручен на максимум обогреватель, но это не спасает от холода. Не помогает ни тяжелое одеяло, ни огромный, утащенный у кого-то из близких вязаный свитер, ни пара шерстяных носков. Стикс кутается поплотнее, мрачно косится на занавешенное окно — наслаждаться зимним пейзажем сейчас выше его сил — и думает о том, что, если им вчетвером однажды придется сменить место обитания, он первым проголосует за какой-нибудь приморский город. А еще лучше — за жаркую тропическую страну. В бесплодных попытках согреться он проводит еще добрых получаса. Вертится с боку на бок в поисках удобной позы, несколько раз проверяет, точно ли работает обогреватель и нельзя ли заставить его нагреться еще сильнее, шепотом костерит себе под нос и промерзлый город, и ледяную квартиру, и проклятую зиму, и все это лишь для того, чтобы в конце концов провалиться в поверхностную, липкую дрему, которую и сном-то назвать полноценно нельзя. И из которой его спустя всего несколько минут бесцеремонно вырывает звук открывающейся входной двери. Стикс раздраженно шипит, смотря на стоящие на прикроватном столике часы: ну конечно, остальные обычно примерно в это время и возвращаются. А значит, по-хорошему, нужно встать, вылезти из-под одеяла, выйти в зал, поприветствовать вернувшегося — или вернувшихся, — спросить, что нового и как прошел день, словом, сделать все то, что полагается делать по отношению к семье; но расставаться с крохами накопленного тепла так не хочется… Еще несколько минут Стикс тратит на ленивые попытки убедить себя, что ничего не случится, если вот именно сегодня он останется в постели. За пределами одеяла холодно и промозгло, а он только-только начал согреваться, и вообще, спал и ничего не услышал, какие могут быть обиды? Собственные аргументы Стикс находит достаточно вескими, чтобы остаться в постели. И все равно ведь сбрасывает одеяло и встает. Потому что семья — превыше всего. На диване в зале обнаруживается, что удивительно, Ахерон. Что удивительно — потому что из четверки рек он обычно возвращался домой самым последним. Слишком уж новому хозяину понравилось его умение договариваться относительно мирным путем, вот и гонял Ахерона на все возможные переговоры с «прихожанами». Остальные все шутили, что скоро окончательно забудут, как тот выглядит, так редко его можно было дома застать. Да, им нужна была хозяйская рука, всем им, чтобы не вести себя безрассудно, бездумно совершая глупые и опасные вещи, так что жаловаться не приходилось, но… Без Ахерона в этой огромной квартире было по-особенному пусто. Самый сдержанный и уравновешенный из четверки, он всегда воплощал собой спокойствие и уверенность; он всегда знал, что стоит сделать в тот или иной момент, всегда мог найти самые правильные слова, и без него терпеть неприветливую ледяную действительность становилось еще тяжелей. — Ты рано, — Стикс складывает руки на груди, стоя в дверном проеме. Холод он ненавидит еще и за то, что в такие дни ему особенно хочется внимания и заботы, а признаваться в столь глупых желаниях Стикс не собирается, вот и язвит больше обычного. И как же хорошо, что Ахерон понимает его без слов. Поэтому с ним и можно так — немного отпустить самоконтроль, перестать думать о последствиях и побыть уязвимым. В их семье нет старших и младших, нет четкого распределения ролей, но Стиксу порой кажется, что Ахерон все-таки капельку мудрее остальных. Это завораживает. — Сразу две встречи отменились. Сейчас все болеют, сам понимаешь, зима, — он медленно, с удовольствием потягивается, а затем окидывает Стикса внимательным взглядом и усмехается в усы. — Тебе идет. А я-то думал, куда я его дел… Злосчастный свитер хочется моментально содрать с себя и закинуть куда-нибудь в дальний угол. И сделать вид, что Стикс совершенно не имеет понятия, о чем речь. И это несмотря на то, что другой такой же мягкой и теплой вещи в их доме не было. Но он сдерживается — только отводит взгляд и фыркает презрительно: подумаешь, одолжил, жалко, что ли? И зачем Ахерону вообще теплая одежда? Он, кажется, вообще мерзнуть не умеет — до последнего ходит в тонкой осенней куртке, шапки и шарфы не признает как класс, так еще и завел себе привычку зимой мороженым на улице лакомиться, ввергая петербуржцев в состояние священного ужаса. Даже сейчас сидит себе спокойно в домашних штанах и тонкой футболке и выглядит до ужаса… Теплым. Кажется, Стикс начинает понимать, что ему поможет. — Драгоценный мой, что ты так на меня… эй, ты чего? Стиксу все равно, что от его движений из чужих рук выскальзывает и падает на пол смартфон вниз экраном. Все равно, даже если тот разбился. Стиксу холодно и Стикс хочет греться, поэтому он бесцеремонным движением залезает на чужие колени, усаживается поудобнее и всем видом демонстрирует, что не собирается никуда уходить в ближайший час. — Холодно мне, — снисходительно поясняет он на случай, если вдруг до сих пор не стало ясно; а сам льнет ближе, обнимает обеими руками за шею, о плечо трется щекой, как кот, изголодавшийся по ласке. От Ахерона пышет жаром, он весь как большая печка, и рядом с ним проклятый холод наконец-то начинает отступать. Рядом с ним наконец-то становится хорошо. Рядом с ним Стикс чувствует себя по-настоящему дома. В безопасности. Ахерон смеется, и этот звук прокатывается теплой волной вдоль хребта и отдается пульсацией где-то под ребрами. — Мог бы просто меня попросить. — Так неинтерес-с-с-сно. В ответ на чужие попытки устроиться поудобнее Стикс недовольно шипит, прихватывает за ухо бритвенно-острыми зубами — пока несильно, лишь чтобы обозначить, что лучше бы любимому не сопротивляться и молча принять отведенную роль. Сидеть так оказывается на удивление комфортно, а самое главное — тепло; Стикс волей-неволей вспоминает змей, устраивающихся на нагретых солнцем камнях. Еще лучше становится, когда Ахерон, уловив намек, бросает попытки вернуть себе смартфон и вместо этого наконец-то обнимает в ответ, забираясь ладонями под свитер. Прикосновения кажутся обжигающими, по телу волнами разливается жар, и Стикс чувствует, как его снова бросает в дрожь. На этот раз — совсем не от холода. Он ведь действительно соскучился, истосковался и по Ахерону, и по его ласке, и теперь тело реагирует моментально и недвусмысленно, не оставляя ни шанса и дальше изображать отстраненность. — Знаешь, если ты будешь каждый раз меня так встречать, я готов взять продолжительный отпуск, — чужое дыхание щекочет шею, и Стикс непроизвольно подставляется — лишь для того, чтобы мгновение спустя к тому же месту прижались ласковые губы. — Обойдешьс-с-с-ся. Единоразовая акция, — язвит он в ответ по привычке и тут же вздрагивает от укуса. Возбуждение, медленное и тягучее, накатывает волнами, заменяет собой озноб, и больше всего Стиксу нравится то, что ему не нужно ни о чем просить или пытаться объясниться. Им слова давно уже ни к чему. Прикосновения становятся увереннее, наглее; ладони Ахерона, кажется, везде — ласкают, оглаживают, сжимают, и от каждого касания по телу разливается волна жидкого огня. Стикс чувствует себя до странности расслабленно и спокойно; хочется только одного — чтобы все это не прекращалось. Их особенная связь играет обоим на руку, ведь кроме своего желания Стикс ощущает и отголоски чужого, и разделенные на двоих ощущения усиливаются вдвойне. Это опьяняет. Это сводит с ума. Это греет куда лучше, чем самые теплые из одеял. Когда Ахерон приподнимается, чтобы утянуть любовника в долгий, неторопливый поцелуй, Стикс отвечает сразу же. Послушно размыкает губы, лезет в глотку раздвоенным, нечеловечески длинным языком, тяжело выдыхает, когда на затылок ложится широкая ладонь, притискивая еще ближе. Еще один плюс давно установившегося между ними взаимопонимания: не нужно объяснять, что сделать, чтобы стало хорошо. Не нужно направлять и показывать, не нужно просить; можно позволить себе расслабиться и отдаться во власть сильных рук и уверенных прикосновений. — Все еще будешь отрицать, что соскучился, разлюбезный мой? — Ахерон отстраняется ненадолго, вновь усмехается, поднимая взгляд, и глаза у него от желания и предвкушения темные-темные, черные почти. Словно бездна, в которую лучше не вглядываться слишком долго — но не Стиксу бояться смотреть. Не Стиксу рядом с ним бояться вообще хоть чего-то. — Да. Особенно если будешь и дальше отвлекатьс-с-с-ся. Бедром он отчетливо ощущает твердость чужого возбуждения. И не может удержаться от того, чтобы слегка об него потереться. Сквозь несколько слоев ткани прикосновение выходит едва ощутимым, но это все равно действует — Ахерон хрипло, коротко стонет и подается навстречу в надежде продлить ласку. Это пьянит куда сильнее человеческих вин — ощущать собственную власть, чувствовать, какое влияние оказывает самое простое действие. Стикс трется снова, ведет по шее языком, прихватывает клыками ухо — и довольно щурится, когда чувствует, как объятия становятся крепче. Конечно, поза не самая подходящая — разница в росте вынуждает сутулиться и постоянно наклоняться, наутро наверняка будет ныть спина, — но на это неудобство Стикс предпочитает закрыть глаза. Потому что ему хорошо, потому что он наконец-то согрелся, и лучше уж завтра перетерпеть боль в спине, чем сейчас отстраниться. Ахерон не выдерживает первым — рычит от очередного укуса в плечо, ладонь заводит под резинку Стиксовых домашних штанов, сжимает член сквозь ткань белья. Стиксу хочется снова съязвить на тему кое-чьей паршивой выдержки, но прикосновение ощущается слишком острым и слишком необходимым сейчас, и вместо всех насмешек наружу вырывается лишь короткое сдавленное «Еще». Ему давно уже не холодно, наоборот — воздух теперь кажется раскаленным, и становится нечем дышать. Особенно когда Ахерон снова его целует, жадно и голодно, кусает за нижнюю губу так, что еще чуть-чуть — и пошла бы кровь, а свободная рука вновь оказывается у Стикса под свитером, и ощущений так много, что неясно, на чем сосредоточиться в первую очередь. Но кое-чего все же не хватает. Стиксу не нравится только принимать ласку; с родными он предпочитает делиться всем — беспокойством, опасениями… удовольствием. И если уж заниматься подобным, то только так, чтобы хорошо было всем, и ради этого Стикс готов оставить нагретое место. Но всего на пару минут и при условии, что вскоре вернется обратно. Он поднимается на ноги под пристальным взглядом. И не может отказать себе в искушении еще немного поддразнить партнера. Поэтому раздевается медленно, с показной небрежностью: стягивает домашние штаны, нарочно долго и тщательно их складывает, давая вволю налюбоваться худыми бледными бедрами, так же не торопясь избавляется и от белья. Свитер, впрочем, оставляет. И не только ради тепла — Стикс никогда не признается вслух, но ему нравится носить принадлежащие близким вещи. А еще он знает, насколько Ахерону нравится видеть его таким. — Нравлюс-с-с-сь? — знает, но никогда не откажется услышать об этом еще раз. — Нравишься, — хрипло откликается тот, облизывает пересохшие губы, и самоконтроль его, кажется, трещит по швам, потому что сквозь человеческую личину на мгновение проглядывает его истинный облик. — Иди ко мне. И Стикс идет. Возвращается на прежнее место, усаживается поудобнее, пошире раздвигая колени, чтобы удобнее было приласкать. Стиксу нравится этот контраст — он сам практически обнажен, тогда как Ахерон полностью в одежде, да и времени тратить больше не хочется, так что чужие брюки он просто расстегивает и тянет вниз вместе с бельем. Член у Ахерона крупный, перевитый взбухшими венами, в ладонь ложится приятной тяжестью; Стикс думает о том, что мог бы полностью принять его в горло, но сейчас хочется сделать иначе. Они снова целуются, сплетаются языками, и Стикс гортанно стонет в поцелуй, когда обхватывает ладонью оба члена сразу. Темп он берет медленный, размеренный, чтобы каждое движение кисти ощущалось особенно остро; предэякулята достаточно, чтобы рука скользила свободно и легко. Разделенное на двоих удовольствие разливается по телу, связных мыслей не остается, и Стикс может лишь коротко, негромко постанывать, уткнувшись в родное плечо. — Не сдерживайся, сердце мое. Покажи, как тебе хорошо, — Ахерон усмехается, когда накрывает его ладонь своей. Теперь не Стикс контролирует ситуацию — движения становятся быстрыми, рваными, уверенными; терпением Ахерон не отличался никогда, особенно когда дело касалось близких. — Только постарайся не испачкать свитер — мы же не хотим его отстирывать потом, правда? Стикс давится ответной издевкой и прерывисто выдыхает, когда шероховатая ладонь сдавливает его член у основания. В отместку он вцепляется клыками в подставленную шею, но ситуацию это лучше не делает — его лишь больше ведет от наполнившей рот крови. Ахерон размашисто дрочит им обоим, его кровь густая и горячая, слегка горчит на языке, одно на двоих удовольствие затмевает собой весь мир, и всего этого много, слишком много, так много, что Стикс забывает об остальном. Его первым выламывает в оргазме — сокрушительном, всепоглощающем, таким, что на мгновение темнеет в глазах; сквозь эту пелену Стикс видит искаженное лицо Ахерона, все сильнее теряющее человеческие черты, ушедшие вместе с остатками самоконтроля, но сил хватает лишь на то, чтобы прижаться покрепче и примкнуть губами к месту свежего укуса, пока его партнер в несколько движений доводит до разрядки и себя. Ладонь заливает теплым и вязким, и по-хорошему стоило бы встать и привести все в порядок, а лучше — отправиться в душ, но Стикс не уверен, что сейчас сможет удержаться на ногах. — Хочешь так и остаться? — Ахерон интересуется насмешливо, но по голосу заметно — доволен. Доволен и точно так же разморен. Они оба прекрасно знают: одного раза редко бывает достаточно, и может, после короткого перерыва на отдых последует еще один и еще. Но это будет позже. Сейчас время передохнуть. — Да. И только попробуй возразить, — Стикс чуть меняет положение, сворачивается клубочком и снова прижимается покрепче. Он чувствует себя абсолютно удовлетворенным, тело заполняет посторгазменная нега, и не хочется ни двигаться, ни делать хоть что-то. Совсем скоро вернутся оставшиеся двое рек, в их доме снова станет шумно, снова нужно будет вставать и снова мерзнуть, но Стиксу об этом думать не хочется. Сейчас он счастлив. Сейчас ему наконец-то тепло.