Frost dust

Морозный воздух обдирал нежную светлую кожу. Стройная высокая фигура оставалась неподвижна. Черное бельмо посреди всего белоснежного и прекрасного. Ноги кололо от холода и возможного приближающегося обморожения, а руки подрагивали в широких карманах черного пуховика, теснясь с чеками, бумажками и купонами. Шапка, забытая дома на дальней полке за кучей шарфов, стаканчика с расческами и маминой помадой, парой купюр и монеток, сейчас, как ни кстати, пригодилась бы. Темные волосы настырно лезли в глаза, трепыхаясь на ветру, как флаг на полудохлом карабине. Все вокруг было невыносимо тихим и спокойным, уснувшим под толстым слоем снега. Moscow never sleep. А как насчет кладбища? Здесь, однако, все всегда спят крепким сном за три версты под ледяной землей. Между бесконечных рядов штампованных берез были натыканы могилки с разными крестами, надгробиями и портретами.  Холод медленно подкрадывался со спины, пробираясь по правой ноге, запрыгивая на поясницу и посылая кольца мурашек по всему телу. Мужчина вздрогнул, вертя головой из стороны в сторону и пиная снег. Наконец, подошел ближе, присаживаясь на корточки рядом со скромной оградкой. Фотография, перевязанная черной ленточкой, покрылась пушистым снегом, и Сонхун наклонился вперед, протирая ее дрожащей рукой. Словно растопленная огнем, под стеклом появилось фотография улыбчивого юноши. Он улыбался все так же ярко, тепло и живо, как будто не гнил в этой проклятой земле уже семь лет. Ноги задрожали от неудобной позы, и тихое шипение вырвалось изо рта, когда молодой человек приземлился копчиком на примятый снег. Голова медленно опустилась на холодную поверхность, и глаза поднялись вверх. Все вокруг вновь замерло и затихло. Прямо как в тот день, когда Пак Сонхун опоздал на его похороны. Когда понял, что больше никогда не увидит его светлого лица. Именно тогда была такая же тишина.  Чонсон как-то ранним утром, заваривая кофе и по-свойски покачивая бедрами, бросил фразу: «Никогда? Никогда - это слишком долго…» — Слишком долго… - шепчет парень, выпуская вместе со словами клубы пара.  Грудная клетка медленно вздымается вверх-вниз, а руки раскинуты по сторонам. Над головой березы дружно склонили свои ветви в круг и замкнулись, противно шипя и поскрипывая. «Вот же змеюки, я бы этот серпентарий треклятый на раз-два раскидал бы!» - сказал бы человек, лежащий под землей, глуповато хихикая. Но он молчал и в груди Сонхуна что-то удушливо захрипело.  Птицы тихо завывают ближе к глубине кладбища, подобно голодным волкам. И все кажется точно таким же, как и прежде. Только вот уже семь лет Пак Сонхун живет без своего драгоценного Чонвона. Семь лет он не видел его жизнерадостных кошачьих глаз, в которых мерцала морозная пыль, когда шел снегопад.  Вообще-то Чонвон не любил зиму. Он любил лето, котов, фисташковое мороженное, старенький скейтборд Сонхуна, который перешел ему по наследству ещё от Пака старшего. Любил проводные наушники (обязательно в комплекте со вторым слушателем) потому что считал, что так их с человеком связывает провод, по которому, словно кровь по венам, течет любовь. А ещё Ян Чонвон любил Сонхуна. Любил сначала мало и скудно, потому что считал, что у человека с живыми мамой, папой, старшим братом, отапливаемым домом и так достаточно любви. Потом аккуратно начал любить немного сильнее, потому что видел, как в глазах друга тухнет жизнь. Он, словно беспокойная нянечка, бегал вокруг него, как вокруг тухнущего огня на мангале, поддувая опахалом оставшиеся крупицы искрящегося угля. Сидел так тихо-тихо на лестнице дома Паков, моргая своими большими глазами-бусинками, и молчаливо вздыхал. Облокачивал голову на плечо парня и молчал. А у Сонхуна не то чтобы слов нет, у него удушье к горлу подбирается, грудь распирает от урагана внутри и вот-вот, вот-вот…  Ян редко молчал. И грустил тоже редко. Только морщил нос и хмурился, когда на лице и теле обрабатывали ранки и синяки от очередных наказаний за побег. Жутко он не любил надзирателя Кима в своём детском доме. Толстенький, лысенький на затылке. И голос такой писклявый-писклявый, но бьет только так. А ещё глазастый и к Яну имеющий жуткую неприязнь.  Пак был старше на три года. В их первую встречу Чонвону исполнилось шестнадцать, и именно таким шестнадцатилетним безрассудным оборванцем он остался в его памяти. Нагловатым котом, которого, если немного шуганешь - нахмуриться, а потом снова залезет под подмышку и засопит.  Он воровал ленты кислых конфет, наклейки с динозаврами из небольших магазинчиков рядом с остановкой. Один раз даже стащил дорогой блокнот на кольцах с серебристой обложкой. Правда потом оправдывался что это подарком на Сонхуново день рождение должно было быть вообще-то. Но потом извинился перед продавцами, и довольный, под ручку со старшим, благополучно оплатившим покупку, вышел на улицу. Сонхун всегда отчитывал за такие шуточки, долго и мрачно хмурился и ворчал. Говорил, что когда-нибудь мелкого наконец-то заберут в отделение и солнце будет светить ярче. Ян, конечно, обижался, но не долго, уже через пару минут, злобненько улыбаясь и жуя сворованную конфету, о который молодой человек ещё не знал.  Как бы сильно Чонвон не любил лето, именно оно и унесло его жизнь. Вырвало из крепкой хватки Пака, злобно скалясь и шипя. А паренек самонадеянно поверил и сам потянулся вперед. Только слишком поздно понял, что под шкурой “лучшего времени года” скрывалась сама Смерть. Ледяная и пугающая. Одинокая и злая. Смерть дала Чонвону шанс уйти, не сумев устоять перед его очаровательными невинными ямочками. Но юноша только отрицательно махнул головой и обнял ее за худую сгорбившуюся спину: «Ты совсем одна, а у Сонхуна ещё есть близкие на земле. Смерть, ты только ему дверь не открывай, пожалуйста… Даже если он постучит! Даже если долго стучаться будет…» Красный шарф начал неприятно натирать в районе шеи, и мужчина развязал его, опуская себе на колени.  Тот блокнотик с серебристой обложкой Ян все же подарил на день рождение. Когда младший находился в доме Паков, он любил валяться на кровати Сонхуна, листая блокнотик с зарисовками, и много болтал, обсуждая каждый рисунок. Мягкая улыбка расплывалась на лице парня, когда беспризорник замолкал, и совсем по-детски подрагивали его бровки и губки. А затем следовал громкий писк, и звуковая волна шума накрывала в удвоенном размере. Потому что на бумаге были изображены его черты лица. Была бы воля художника, он бы давно открыл выставку в честь мальчишки, развесил бы там свои лучшие работы и любовался бы ими каждый день. Но все портреты сгорели тем летом в пепле их любви.  Шею все ещё покалывало, и мужчина поднял руку, проводя по белоснежной коже с тоненьким черным рисунком. “Морозная пыль” - набросок, который Чонвон оставил и подписал ранним утром тринадцатого июля в подаренном им же блокноте. Сейчас же струящаяся линия звёздочек красовалась на шее, как последнее напоминание о них.  А кто-то, кроме Сонхуна, вообще его помнит? Помнит ли его звонкий заливистый смех и непослушные каштановые волосы? Помнит, как тонки были его запястья и как выпирали ребра? Помнит, что он не любил сыр и боялся бабочек, но до одури любил, когда его гладят по шее и целуют нежно-нежно в кончик носа? Кто-нибудь на этой гребаной Земле вообще помнит, как чертовски вкусно пах Ян Чонвон? Шоколадным печеньем и зеленкой.  Сзади раздался шум и чья-то неразборчивая ругань. Длинные ноги в остроносый черных ботинках пинали снег рядом с машиной, а изо рта при каждом ругательстве выплывали целые облака дыма от сжатой между губами сигареты. Сонхун не обернулся, но знал, что Чонсон скоро докурит и подойдет сюда. Хотелось ещё совсем немного побыть наедине, но ждать, кажется, больше некого, да и нечего. Парень, наконец, поднялся со снега и отряхнулся, шмыгая носом и выпрямляясь. Руки аккуратно раскрыли коричневую бумагу, доставая из упаковки букет разноцветных астр. Он медленно положил их на заснеженный холмик, слегка засыпая снегом у корней, и замер. Левая рука в кармане сжимала сверток, а зубы поскрипывали. Чонсон уже докурил и небрежным размашистый шагом подходил ближе. Мужчина хотел было что-то крикнуть и помахать, но, спотыкаясь, попятился назад. Держа его за руку, Сонхун вел старшего брата обратно к машине, даже не дав подойти к ограде.  — Эй-й, ну что за дела? Стой ты, стой! Ты обронил там, пока цветы клал–..! - Пак хотел продолжить, но его плечо сжали сильнее и перебили.  — Забей, чек обронил. Уберу в следующий раз.  — Вот ведь мелкий… Убил бы тебя!  А Пак Сонхун и сам бы не прочь умереть. Только сколько бы он не стучался в чёрную дверь, свет все время выключен и хозяев нет.  Листочек, оставшийся на могиле, медленно заметало снегом, и мягкая бумага размокала, растворяясь на поверхности. Крохотная, незаметная слезинка слилась со следами от снежинок и исчезла. Набросок, сделанный тринадцатого июля растворился в земле. Как и человек, чья жизнь была несправедливо отнята у возлюбленного одного художника.  Братья сели в машину, и старший сжал руль, умело лавируя между проталинами и сугробами, выехал с кладбища. Тепло машины резко контрастировало с ужасным холодом на улице, и по коже вновь пробежался табун мурашек. Пак подпер подбородок рукой и отвел взгляд в окно, где быстрыми картинками мелькал заснеженный лес.  — Поехали в пекарню, Чонсон. Ужасно хочется шоколадного печенья.