Смерть.

      Холодный ветер Франции приятно обдувает лицо. юноша с белоснежно чистым личиком мягко улыбается этому порыву природы, терпит то, как он же пощипывает его, играется со светло-пепельными волосами до плеч, и даже не прикрывает глаза.

жизнь прекрасна. и сегодня Винсент собирается её закончить.

      и не подумайте ведь только, что Третья Французская Республика, Винсент Теодор Этьен Флер, свихнувшийся самоубийца! он не из тех, кто по поминовению абы какой задней мысли вздумает лезть на важную конструкцию столицы, в разгар всемирной выставки, и прыгать. тем более, что это даже как-то глупо, поверхностно и обидно для конструкторов. а ради чего? ради чего обычно люди это делают? лучше спросить, от чего: от голода, от отчаяния, от измены, от убийства, своего иль чужого, от глупости, от храбрости, от боли. больно ли сейчас воплощению? совсем нет. страдает ли он от неразделенной любви? подвергался ли он недавно пыткам? вынужден выйти замуж за нелюбимого человека? проигрывает в войне? страдает в браке с кучей-кучей больных детей? вынужден убить своего новорождённого из-за отсутствия денег? Боже упаси, нет. нет, нет и нет. Теодор ведь не бездельник, ему есть что делать и его дело на данный момент - самоубийство.       tour de 300 mètres. она на Марсовом поле не навечно. экспериментальная штука, поставленная здесь на время Всемирной выставки. просто входная арка. но такая высокая, что, кажется, не убиться на ней было бы оплошностью и грехом. всего двадцать (20) лет жизни отведено этой милейшей странной постройке и уже в следующем веке, согласно договору с Гюставом Эйфелем, она подвергнется демонтажу. отсюда, на высоте чуть меньше трехста (300) метров, видно Сену и Йенский мост, набережную Бранли. а главное - не видно самой "отвратительной тени ненавистной колонны из железа и винтов, простирающейся над городом, как чернильная клякса". и чем всем тем жалующимся писакам не понравилось строение в честь столетия Великой французской революции? глупцы! если бы у этой мадемуазель, а может, и господина, было свое воплощение, вряд-ли её величие позволило бы обидеться на прозвища "скелет колокольни" или "недостроенная фабричная труба". три года было убито на её построение и глупцы те, кто порочат всеми грязными словами башню авторства Эйфеля. тем более, что строительство оказалось.. наверное, весьма дорогим. не то, чтобы Винсент очень хорошо понимает цифры и числа, просто "семь (7) миллионов восемьсот (800) тысяч франков" звучит чрезвычайно для экономики. многим монархистам-придуркам не понравилось, что всемирная выставка приурочена к столетию великой французской революции. да кого вообще волнует мнение этого русского Романова, бриташку Фабера, женщины-бурбонщины невменяемой испанки, дитятки прусского великодушия Гогенцоллерна, несчастной старухи Йоханнес и прочих-прочих иностранных аристократов? ведь их государства все ещё принимали участие, просто как частные лица или компании. а что они говорят вслух - пустой лепет, по сравнению с действиями.       Париж кажется таким маленьким и простым с этой высоты. Марсово поле ярко зеленое, внушающее радость от простого естественного момента жизни. трубы, кованые балконы и мансарды, террассы домов и жизнь, кипящая людьми кажется мелкой, но как представляешь, что у каждого из них своя семья, свои цели, намерения, мечты, работа и чувства.. становится интереснее. хотелось бы быть знакомым с каждым из них, узнать, чем же живёт эта маленькая темноволосая девочка, прогуливающаяся с мамой или же, что думает тот мальчик, смотря на Триумфальную арку Наполеона. здесь перехватывает дыхание. гуляя среди людей не часто можешь взглянуть на них под таким обзором - как на букашек, хоть и имеющих какие-то представления о собственной индивидуальности. каков же Флер для них? знают ли они о каждом его имени или Третья Французская Республика - просто Франция? продолжение прошлых французских воплощений, никто больше, как нечто что-то представителя на большой мировой арене среди монархистов и молодых республик? что же, сейчас он не против быть и тем, и тем.       а пока сталь, сжимаемая за рукоять, приятно поблескивает на солнышке. вероятно, как самоубийца на Эйфелевой башне, Теодор станет первооткрывателем. здесь, правда, уже бывали смерти, но это не страшно. всего лишь кого-то прибило лифтом. так умереть было бы интересно, но как-нибудь потом. не настроение быть придавленным. из банальных способов, что ещё не были опробованы, оставались кровопускание, падение с высоты, утопление. последнее не казалось слишком уж лёгким, в конце-концов, ради этого нужно будет выходить в море, на корабле, с кучей людей и не объяснишь же каждому глупцу, что за высшую цель преследует их воплощение. исследование смерти таких, как он - вот чем поглощены все мысли юного государства. не найдя ни одного свидетельства о том, что кто-то специально пытался понять, возможно ли, что способы смерти отражаются на возрождениях, в голове Этьена щёлкнуло. затея быть первым, кто заинтересовался, кто пытается понять, соблазняла. действительно, а почему нет? это же принесёт пользу. до него весь опыт лежал на случайностях, кому ногу отрубили и не добили, кому шрамы несмертельные пооставляли и, после несвязанного с этим смертельного случая, они остались, все такое, в общем. кинжалом, от волнения, юноша почесывает руку. внешне ему уже стукнуло девятнадцать (19), а по настоящему всего девятнадцать (19). и это весьма забавно, ведь до этого он кучу лет терпел своего нудного отца, поучающего, как же приемлемо и вежливо полагает вести себя в обществе, как необходимо угождать людям в статусе, а сейчас, наплевав на некоторые приличия, Тео собирается убить себя на башне, во время выставки, посвященной взятию Бастилии. вообще, ещё три (3) года, и ему исполнится столько же, сколько было папочке, второй республике и империи, Доминику Кристофу Теодору Бонапарту, а именно двадцать два года (22). прадеду, первой республике и империи, было отведено на жизнь чутка больше, смелых двадцать три года (23). в самом деле, дольше всех прожила прапрабабушка, и, в этом хотелось бы ровняться на неё, а не на дедушку, тоже носившего, как и прапрабабка Женевьева, титул короля Франции. около восьмиста (800) лет! ничто, по сравнению с суммой всех её потомков. ничего, Флер ещё весьма молод, переживёт и тех, и этих. даже если сейчас он подносит к своей шее острый кончик стали, перпендикулярно, намереваясь воткнуть его, без малейшей слабости в руках, прямо в сонную артерию. четкое движение сначала назад, после резкое вперёд, мягкая улыбка, что мгновение, и исчезает, и тело, ещё живое, аккуратно, постепенно садится на железный пол. сейчас здесь, на третьем (3) этаже, нет никого, кроме Этьена. боль острая, прямо как кинжал, торчащий из горла, пульсирует раной на горле. дрожащая рука держит рукоять, шатает нашедшим на него тремором лезвие. ещё секунду назад, нанося удар, юноша был так уверен в своих действиях, а теперь сердце бешено начинает колотиться, не желая останавливаться в этот раз, от болезненной внезапности кружится голова. хоть успел присесть и не упадёт теперь. поджимая ноги к себе, воплощение замечает, как его глаза намокают. повешение не было таким сложным и тяжёлым, скинул стульчик под собой и веси, дрыгайся. на курок Лефоше, вежливо одолженный у почтальона, нажать было легче. в следующий раз стоит попросить братца Джеймса отравить его так, чтобы Тео не заподозрил. тонкие струйки крови, горячей, быстрой, стекают вниз, пачкают одежду. как это ни было бы странно для людей, но она исчезнет вместе с ним. в Бурбонском дворце предусмотрен иной комплект для него, для того, чтобы после возрождения, Флер не бегал голый.. такое размышление - странная попытка отвлечься от необходимости помочь себе быстрее умереть. очень тяжело попытаться вздохнуть ртом, страшно пошевелить и пальцем, даже если те так беспорядочно дёргаются, в попытке их владельца осознать, что сейчас придётся сделать. вытащить оружие из раны. лучше рывком, а по большей части, это не имеет значения. кровь хлынет из искалеченной артерии и так, и так, смерть должна наступить быстро. должна.. и все же юноша закрывает подрагивающие веки, не желая видеть, как именно все будет выглядеть вокруг с его кровью. бедняжки те, кому придётся это отмывать. покрепче стискивает, насколько это возможно, обхватив двумя ладонями клинок за невошедшую в шею рукоять. опирается пальцами на гарду, впивается зубами в губы, пытаясь отвлечься, выполнить действие неосознанно. но так не получается, приходится сознательно прикладывать силу. заточенная достаточно хорошо, сталь почти выскальзывает, открывая кровотечение ещё сильнее. ещё пара минут и это мучение прекратится. нет, умирать от ножа - та ещё проблема. пожалуйста, Этьен больше не хочет такое повторять. медленно мрак перед глазами растворяется в бессознательную темноту временной смерти, а само его тело распадается на бордовые частицы. и те вскоре растворяются. после Франции остаётся только огромная лужа крови, что засохнет быстрее, чем тот возродится.

это, по счету, вторая смерть на этой парижской конструкции. а в жизни новоиспеченного французского государства - не первая, и уж точно не последняя.

по-началу, может, Этьен и пытался считать свои смерти. но разве это не оказалось бесполезным, ведь он сбился?

      а сколько лет прошло с того момента, когда он последний раз убивал себя так намеренно? это прекратилось где-то перед Первой мировой. конечно, тогда никто не знал, что эта война станет мировой. никто не догадывался, что станет не единственной такой. забавно, как Винсент изменился за счёт каких-то двух войн, ведь некоторых и куча действ этого рода не переменила. жизнь такая ценная, пока ты человек. а если ты воплощение - то делай, что захочешь. и с тобой можно делать все, что захотят. именно после пары испытанных таких чужих хотелок, мужчину настигло понимание, что, в случае чего, ему, как воплощению, никто не поможет. всем будет плевать на его ранения, на его чувства, на его мнение, важно то, что он из себя есть по сути, по рождению, будто бы Теодор сам выбрал быть республикой, быть французским государством, быть воплощением. пытки? насилие? участие в войнах? ежедневная головная боль от протестов? изнасилование? смерть? ничего такого. ведь у него множество времени на решение этих проблем, его не постигнет старость, не затронут людские болезни, в конце-концов, вряд-ли умрёт, если его переедет машина, танк, упадёт самолёт, захочет пристрелить недоброжелатель. Винс осознал, только пройдя через немецкую оккупацию, насколько опасно и неприятно жить вечно. был бы человеком, мог бы избежать этого с невероятной лёгкостью - эмиграция, дезертирство, смерть, в конце-концов. стыдно за пережитое? да какая разница, ты же воплощение. так, если люди, правительство, другие воплощения, не заботятся о нем, если им, в большей степени, все равно на то, что Флер испытывает, почему бы не начать вести себя так, как хочется? никто и не обратит внимание на то, как невинный флирт и оставление мимолетных связей без ожидаемого продолжения превратится в разврат и пошлость. никто не обратит внимание на «французский поцелуй», «французскую любовь». его Франция зацветет, и, увы, совсем не азалией, не белой сиренью, а лаймом.       перед глазками вновь возникает эта глупая Эйфелева башня. теперь, правда, мужчина не пытается убить себя на ней, а стоит просто в её видимости. несчастный Париж, по ночам металлолом теперь ещё и светится. причин не любить этот город, свою собственную столицу, все больше и больше. Виши, за годы оккупации, стал более приятен, а вся эта местность с Елисейскими и Марсовыми полями от чего-то кажется отвратительной. просто напоминает о том, как вёл себя Третья Французская Республика. сейчас он носит совершенно другое название, сменил даже два, если не три. все это в прошлом и теперь число пять (5) гордо присутствует в его названии. когда-то Тео мечтал вновь оказаться здесь, вместо того, чтобы ожидать новостей от итальянского любовника. какой же это был кошмар, днями и ночами жить только мыслями о союзнике того, кто тебя оккупировал, сделал марионеткой. а ведь, вероятно, Королевству Италии, его милому Берти, царствие небесное, это только было наруку. и все же, нельзя ведь осуждать себя за единственную отдушину во время войны? тем более, что как раз таки остальное время проводилось в одиночестве, полном постоянном раздумии, что Республика успел сделать не так, что пришлось оказаться здесь. побыл на пытках молодого воплощения? да, вот это ужасный поступок. целое преступление. какой кошмар. иметь такую сильную обиду, чтобы мстить за такое, надо уметь. потребовал репарации за развязанную войну? так после же Германскому государству, в момент кризиса, предложили отказаться от них. не проблемы же Винсента, что США отказались прощать долги, верно? он не виноват в том, что с ним произошло. и чувствовать стыд за все то - глупо. в сентябре этого года его третьей французской республике исполнится сто пятьдесят три (153) года. день рождения праздновались только первые сорок (40) лет, после это казалось каким-то глупым занятием. несмотря на то, что у Тео есть свои дети, хоть и заведенные простой деколонизацией и не намеренно, хоть и воспитанием он их не занимается, точно также, как и политикой, он все ещё считает себя довольно молодой страной. так странно. уже почти два века существует, а инфантильность не пропала, просто скрылась под напущенной на себя серьёзностью и искренней вежливостью. физически лет ему двадцать шесть (26), может, слегка меньше, слегка больше. это все не имеет значение. у него один друг, все тот же Джеймс, с детства направляющий его. к сожалению, на момент больших проблем француза, тот был слегка занят. и, может, первые пару лет они точно не узнавали друг друга. вторая мировая не изменила только самых зашоренных. впрочем, о чем это Флер задумался, пялясь на это уродское чёрное пятно на лице и так ужасного города? ему пора бы идти на очередное собрание воплощений. из-за существования ООН, он обязан там присутствовать. нет, конечно, эта организация хотя бы ввела права воплощений, как ячейку полноценного общества, наравне с людьми (хоть и преступления к ним разные), но каждый месяц видеть своих любовников и каких-то ещё воплощений, собранных всех вместе, утомляет. странно. раньше, лет сто (100) назад, любому сборищу этих высокомерных особей Этьен был рад.