astrapophobia

«I don't know what I'm supposed to do,

haunted by the ghost of you»

***

Сколько себя помнит, Изуку всегда мечтал, что встретит своего истинного альфу (об омегах он даже не думал), и это обязательно будет любовь с первого взгляда, вспышка чувств и прилив нежности. Да даже пресловутые бабочки в животе пусть будут, лишь бы любовь была головокружительной и сладкой. В их мире встретить свою пару в раннем возрасте — редкость, да и вообще её встретить считалось огромным счастьем. Многие доживали свой век либо в одиночестве, либо с любимыми, но не предназначенными. Изуку же варился в этих сладких грёзах так долго, что и отношений старался избегать. Та же Урарака проявляла к нему знаки внимания, но оставалась незамеченной. Во-первых, потому что была омегой. Во-вторых, потому что у Мидории вся жизнь расписана. Вот он встречает своего альфу, а вот они, окрылённые чувствами, стоят у алтаря всего спустя неделю знакомства, потому что терпеть больше нет сил. Кто же знал, что его истинный все это время был у него под носом, так ещё и умудрялся изводить его всеми возможными способами, втянув в глупое противостояние с начальной школы. Уму непостижимо. Вот и Изуку теперь варился не в мечтах, а в несчастных мыслях, сжигающем гоне и страшной тревоге от бушующей за окном непогоды. Примерно два дня назад Кацуки проводил его до двери комнаты, окутал феромонами, чтобы «продержался хотя бы одну ночь», посмотрел как-то разбито и зашагал прочь. С тех пор Мидория не мог ни спать, ни есть, ни думать ни о чём, кроме Бакуго, их истинности и всего, что происходило между ними до и что будет после. Если с тем, что они пережили в отношениях «до», было смутно понятно: Кацуки задирал его обидными словами и прозвищами, Изуку как последний идиот реагировал, и они вцеплялись друг в друга так, что никто их разнять не мог, пока они сами не разожмут хватку, вдоволь насытившись садистским удовольствием от собственной разбитой губы и такой же на чужом лице. То с этим «после», Изуку не знал, что и делать. Потому что вдруг потянуло. Потянуло вылезти из влажной от пота и смазки постели, дойти до двери, пройти по коридору направо и оказаться закутанным в новую, только недавно открывшуюся грань феромона Кацуки. Потянуло изучить его, узнать заново, открыть и открыться в ответ. Потянуло в чужие мягкие объятия и нежные прикосновения. Но ничего из этого ему не обещали, они даже не поговорили нормально. Мидория был слишком не в себе, а Кацуки слишком потерянным. Да и свои новые желания Изуку считал продиктованными гоном и стрессом, поэтому поддаваться не спешил. С занятий альфа отпросился ещё несколько дней назад, пообещав Айзаве, что сходит в больничное крыло позже, когда сойдут первые мучительные проявления гона. До мед кабинета за два дня он так и не дошёл, потому что жар, жажда и всепоглощающий внутренний зуд так и не прошли. Оставалось только гадать: такой страшный гон у него от осознания истинности или из-за периодически сверкающей молнии за окном. Изуку предпочитал полагать, что из-за последнего, потому что о первом думать вообще было запрещено. Как только он в перерывах между дрочкой и просмотром сериала задумывался о предстоящей встрече и разговоре с истинным, всё тело охватывала тяга, приходилось работать рукой по новой. Те картинки, что мелькали у него перед глазами во время процесса, — лучше бы вообще забыть, настолько сильно от них краснели уши и шея альфы. Ещё никогда в своей жизни он не представлял кого-то конкретного в своих влажных грёзах. Теперь же в сознании прорисовывался чёткий блондинистый образ, жадно осыпающий его не самые приличные места лёгкими поцелуями и мягкими поглаживаниями. Мидория вообще сомневался, что Кацуки способен на ласку в постельных делах. Скорее уж тот был неудержимым, словно пламя, и резким, но мысли толковали обратное. Отбросив подальше испачканную салфетку, Изуку тяжело вздохнул, бездумно пялясь в слегка потрескавшийся потолок. За окном по-прежнему пасмурно, но грома не было слышно. Альфа перевернулся на бок, возвращаясь к романтической дораме, выбранной методом тыка, когда в его дверь постучали. Подниматься не хотелось, тело ныло, а ноги отказывались слушаться. Покряхтев, как старый полумёртвый дед, Мидория нетвёрдой походкой проковылял к двери. У самой ручки его посетила мысль, что можно было притвориться отсутствующим. Часто альфы переживали гон в медкрыле, так чего ему от всех отставать? Но стук повторился, и незваный гость, похоже, не собирался оставлять свою затею довести Изуку до нервного срыва, а также точно был осведомлён о его местонахождении. — Да что?! — не выдержал Мидория, резко распахнув дверь, отчего находившийся за ней Кацуки резво отпрыгнул назад. Незваный альфа отвел в сторону огромный пакет неизвестного содержимого, будто желая защитить его от взбешенного Мидории. «Всё-таки стоило притвориться отсутствующим», — тут же взметнулось в мыслях, и Изуку незамедлительно последовал этому совету подсознания, захлопнув дверь прямо перед носом расстерянного Бакуго. Да уж, он наверняка впервые увидел своего одноклассника в таком замученном состоянии. — Это было некрасиво! — возмутились с той стороны деревянной преграды. — Открывай давай. — Здесь никого нет! — занервничал альфа, привалившись спиной к двери и загнанно задышав, будто пробежал марафон. Сам понимал, что ведёт себя глупо, но что он мог поделать? Его новоиспечённый истинный приперся к нему посреди гона, наверняка собираясь поиздеваться. Точно, чтобы поиздеваться. Изуку этого не позволит. Посидит тихонечко, проигнорирует все насмешки, да, глядишь, Кацуки надоест, и он свалит восвояси. Позади звонко хмыкнули. Как показалось Мидории, злобно, отчего он вжался в дверь ещё сильнее, иррационально приближая себя к источнику опасности. Об этом он подумает, конечно, позже. Пока что стоило лишь дышать потише и закрыть дверь на защёлку. — Я буквально только что тебя видел, глупый Деку, — громко начал Кацуки, но следующую фразу закончил полушёпотом: — Открой, я не причиню тебе вреда. В ответ Изуку хотелось надрывно рассмеяться. Сам Бакуго Кацуки говорит ему — Мидория Изуку, что не причинит вреда. А чем же он тогда занимался всё их детство и юношество до настоящего момента? Пылинки сдувал что ли? — Не ври. — Утробно прошипел Мидория и оторвался от двери, чтобы больше не слушать этот бред сумасшедшего. Видимо, Кацуки расслышал его перемещения и стал говорить громче, чтобы слова долетали до адресата, куда бы тот ни спрятался. Хоть в шкаф залезет, всё равно услышит: — Не вру! Снаружи зашуршали пакетом. — Я тут почитал про твою астрапофобию. Ты знал, что это ответвление астрафобии? В смысле, даже не ответвление… просто её составляющая, которая у тебя, скорее всего, развита сильнее остальных… Сидя на кровати, Изуку хмурился и вслушивался в увлечённую речь своего истинного, который рассыпался новыми знаниями направо и налево. Будто от того, насколько он изучил материал, зависела его жизнь. Казалось, Альфе действительно было интересно узнать о его страхе подробнее. Бакуго рассказывал о фобии Изуку так, как будто делился недавно открытой информацией с другом, а не с человеком, который ощущает действие этой «информации» на себе и плюсом является его негласным врагом. Так делятся чем-то важным. Наверняка важным для того, чтобы поиздеваться. — Чего ты хочешь? — прервал поток слов Изуку. На том конце, оборвав «У страдающих наблюдаются...», резко умолкли. Повисла давящая тишина, пока Изуку ожидал ответа, отсчитывая секунды. Он отвёл альфе за дверью пятнадцать секунд на придумывание идиотской отмазки, вроде «мимо проходил», после чего собирался открыть дверь и разогнать незваного пинками под зад. Плевать на гон и тянущее желание стать ближе. — Я принёс поки разных вкусов, газировку, начос... – зашуршали упаковками с той стороны. — Ты любишь начос? — Вообще-то да, любит. Но этому недоумку знать об этом незачем. — Хорошо. У меня ещё с собой плед, ноут, наушники и лично составленный плейлист. — Чего ты хочешь, Кацуки? – с нажимом повторил Изуку. Вновь тишина. Отлично, если этот альфа не собирается отвечать на поставленные вопросы — Изуку больше и пытаться не станет. Он подорвался с кровати, чуть не застонав от вновь набиравшей обороты пульсации в паху, и рваными шагами вернулся к двери. — Мы истинные, Изуку, — раздалось тихо. Так тихо, что Мидория сначала подумал, что ему послышался этот шершавый, обессиленный шёпот, но его тут же переубедили: — Нам нужно об этом поговорить. Мидория возвёл глаза к потолку и да. Им нужно поговорить. Но разве обязательно сейчас? Сейчас, когда каждую частичку его тела сводит от желания просто прикоснуться к нему. К своему однокласснику, своему врагу, своему теплу, к своему спокойствию, к своему альфе. Смирившись с тем, что Кацуки от него не отстанет: не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю и так далее, по нарастающей. Изуку нажал на ручку и, склонив голову к полу, отошёл в сторону, пропуская Кацуки в душную маленькую комнату. Проще будет разобраться на берегу, чем по уши в воде.

***

За окном постепенно стемнело не столько из-за позднего времени, сколько из-за густого скопления туч, полных дождем. Они активно клубились на вечереющем небе, сплетаясь в причудливые воронки, где-то вдали рождая стихию. Кацуки принёс с собой свежий запах петрикора, кучу еды и неопределённые чувства в груди Изуку. Мидория остался стоять у захлопнувшейся от сквозняка двери и хмуро наблюдать за мельтешением альфы. Тот быстро вошёл в комнату, как в свою, сразу же направившись к развороченной кровати, и начал активно вынимать весь свой багаж из огромного магазинного пакета. Кровать Изуку быстро наполнилась разными вкусностями, алюминиевыми банками газировки; вместо планшета был поставлен ноутбук, к которому альфа подключил длинные провода наушников. В завершение спальное место опоясал длинноворсный изумрудный плед, аккуратно уложенный так, чтобы на небольшом, заполненном всякой всячиной, пространстве осталось место для самого Изуку. Конечно же, Мидория почти сразу догадался, чем так сосредоточенно занимается его истинный… но решил всё же уточнить у довольно осматривающего миленькое гнездо Кацуки, что это он вообще себе надумал? Воспользоваться состоянием одноклассника в гоне! Немыслимо. — Ты чего это делаешь ? На него обернулись так испуганно и обрывочно, как будто не ожидали, что Изуку всё ещё находится в комнате. На минуточку, в своей собственной комнате. — Я... — Кацуки, кажется, сам был застигнут врасплох неожиданным вопросом, но быстро собрался с мыслями: — Гнездо тебе обустроил, неблагодарный ты кретин. — Захреном мне гнездо, если я не омега?! — У тебя гон! — Да хоть десять! Я не твой альфа. — выделил последнее разозлённый до чёртиков Мидория. Как же, мать вашу, хотелось в это дурацкое гнездо. Ровно так же сильно, как не хотелось показывать свою слабость перед Бакуго. Изуку уже чувствовал, что плед — не только что купленный в магазине кусок ткани, а лично и безотрывно принадлежащий Кацуки. А значит, насквозь пропитанный сладким петрикором, горьковатый аромат которого теперь витал по всей комнате, заставляя Мидорию дышать через раз, чтобы не показывать свою изнывающую в паху заинтересованность. — Мы истинные. — Твёрдо отозвался Кацуки. — Правда что ли? — сарказма так много, что сам Шелдон Купер его распознал бы, — А то я успел забыть за эти два ужасных дня, что теперь принадлежу кому-то настолько самовлюблённому и высокомерному, как ты. Твой противный феромон только сегодня утром смылся с кожи. Если бы не трепетно охраняемое Изуку расстояние между ними, Мидория от бессилия впервые набросился бы на этого альфу с кулаками. Он желал всего и сразу: и разорвать на клочки так и манящий пушистый плед, и вгрызться в изогнутые неожиданной обидой губы напротив поцелуем. От противоречивости чувств даже на злость сил не оставалось. Тут два варианта: разрыдаться или сдаться. Лить слёзы при Бакуго ему ещё не хватало. — Ты пытался его смыть? — прохрипел Кацуки. — Зачем? Ты же знаешь, что феромон истинного.. Договорить ему не дали. Проворчав: «Да не пытался я!», Изуку с гордо поднятой головой прошествовал к своей кровати и грузно попытался перелезть через все угощения к стенке. Терпеть не было сил, да и всё можно было списать на злосчастный недуг. Да. Ему действительно сейчас необходим петрикор. Улёгшись поудобнее и укутавшись в мягкий плед, Изуку низко заурчал от удовольствия. Тут же отругал себя за такую явную реакцию, но поделать с самодовольной улыбочкой Кацуки уже ничего не мог. Альфам важно, чтобы их труды оценили, так пусть радуется, пока может. Кацуки же опустился на пол, облокотившись руками о край кровати, чтобы не потревожить наведённую им самим красоту. Он странно прожигал взглядом фигуру Изуку, укутанного по самый нос в плед, отчего Мидория поёжился приятной дрожью по всему телу. Слишком уж говорящими были чужие глаза. — Ты хотел поговорить. Я слушаю. — дал отмашку альфа. Сбоку послышалось неясное мычание, что-то вроде «и да, и нет». Кацуки сначала опустил голову на сложенные ладони, а затем зарылся в них лицом. Стало понятно, что не за разговором альфа сюда пришёл. Изуку слегка оттаял к нему. Сложно было сопротивляться влечению, когда тебя с ног до головы окутали заботой и теплом. — Ладно, давай я начну. — Мидория, чуть повозившись, открыл коробочку поки со своим любимым клубничным вкусом. — Как давно ты знаешь о нашей истинности? На вопрос ответили неясно и глухо из-за широких ладоней, закрывающих лицо. — С фтфоефо перфогогонаф, — пробурчал Кацуки. — Что? — С твоего первого гона! — отчеканил красный как рак Кацуки. Это ж надо так сильно растереть лицо. — С прошлого года?! — Изумился Изуку. Сколько же времени Кацуки ходил и смеялся над ним, ничего не подозревающим! С ума сойти. Изуку громко захрустел клубничной палочкой, размышляя, как бы отомстить за такую подлость Бакуго. Ничего приличного в голову не приходило. — А почему мне не сказал? — С упрёком вопросил альфа. — Не знаю, — нахмурились в ответ, — Ждал подходящего момента? Что ж, момент ему выпал. Но явно не подходящий. Изуку буквально чуть не умер от разрыва сердца. Лишиться предназначенного природой… Нет. Такого даже Кацуки не пожелаешь. — Интересно. А почему тогда я не почувствовал, что мы истинные? — сразу же в голову пришла мысль, от которой Изуку зарумянился. — А-а… у тебя ещё не было гона? — Был! — подскочил Бакуго, тут же опомнившись и накинув привычную холодную маску, — Был. И ты чувствовал его приближение... На такое заявление, Изуку даже возмутиться не успел, как перед его лицом возник палец, призывающий к тишине. — Полтора года назад ты вечно жаловался, что я «перестал вонять». Проблема в том, что я не мог это контролировать. — Но потом… Палец лёг на губы, смыкая их. — Потом я принимал блокаторы. — Всё равно не понимаю, — увернулся из-под мягкого давления Изуку, — я же всё время чувствовал петрикор. Выходит, блокаторы не помогли? — Помогли. Но... — голос Кацуки вновь сделался удушливо тихим, — Мы истинные, Изуку. Только ты мог чувствовать мой феромон. Все остальные уже давно всё поняли. Изуку сделолось до страшного стыдно. Значит, пока он при всех пыхтел как его достал навязчивый петрикор, все вокруг догадались почему именно он его слышит. И никто даже не удосужился ему намекнуть! Какой стыд. — Понятно. — болезненно выдохнул Мидория, откладывая в сторону недоеденную сладкую палочку. Есть перехотелось, — Получается, ты не желал этой истинности, раз попытался её скрыть? Глупый вопрос. Конечно же, Бакуго, как и он сам, не был в восторге от того, что его предназначенным является: а) альфа; б) Изуку. Только вот по разгорячённой груди больно полоснуло. Наверное, так рушатся мечты. — Изуку... — прохрипел Бакуго. Его грудь быстро вздымалась, выдавая волнение альфы. Изуку повернулся к нему, заглянув в глаза. Да. Мидория был ошарашен их истинностью. Взбешён, разозлён и растерян. Однако на самом деле, в глубине души, вырываясь лишь в моменты отчаянной нужды, срывалась с губ вместе с чужим именем хрупкая надежда, что они будут вместе. Научатся. Ведь так велела сама природа, а она не ошибается. Значит, где-то наверху мальчику с астрапофобией был предначертан альфа с феромоном петрикора. — Нет. Не говори ничего. Всё и так понятно. — Я мечтал об этом!.. — сорвалось горько. Красные глаза вспыхнули и, кажется, Кацуки только осознал что натворил. Признался. Спустя столько лет. Он отвёл бегающий по лицу Изуку взгляд, пытаясь зацепиться за что-то менее опасное, чем изумрудные глаза. Щёки разгорелись пожаром смущения. — Что? — прошептал Изуку. — Ты же… Ты задирал меня с детства! Как странно, что разрушенная секунду назад надежда вдруг решила отгородиться от истины баррикадами сомнений. — Я не знал, что делать, — после вековой тишины выдавил Бакуго. — Не знал… — сломленно. — Так много чувств, Изуку. И к кому? К альфе! Мне было-то всего десять, когда я понял, что то, что я чувствую к местному лузеру, слишком близко к тому, что альфы обычно испытывают к омегам. Кацуки полностью осел на пол и начал бездумно складывать длинные края чужого одеяла в уютный кокон вокруг истинного. Глаза так и не поднимал, полностью сосредоточившись то ли на деле, то ли на словах. — Защищать, оберегать, прикасаться, ласкать. Так много всего для десятилетнего. Я пытался бороться с собой. Не позволял себе представлять. Умолял себя не думать. Не получалось — я злился, а если злился — срывался на тебе. Кого же ещё винить во всём? Конечно же, тебя, глупый Деку. Срываться, оскорблять, бить, а пока бьёшь — касаться, касаться, касаться… Это глупо и по-детски, я знаю. Но со временем стало привычкой: задирать тебя днём и следовать за твоим призраком ночью. А от привычек сложно избавляться. И мне жаль, ясно? Очень жаль, что я такой самодовольный идиот, ни разу не осмелившийся признаться себе вслух в том, что люблю тебя. Прорезавший опустившуюся на комнату тишину раскат грома встряхнул замершего Изуку. Теперь, окутанный феромоном своего альфы, он не почувствовал ничего, кроме отдалённого осознания, что начиналась буря. Только эта буря не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось в его душе. Страшно было лишь от осознания чужих чувств. Смотря на разбитого Кацуки, Изуку старался даже не дышать, чтобы случайно не ранить обнажённую перед ним душу. По оконной раме застучали массивные капли дождя, их быстрый ритм отзывался таким же в груди Мидории. Оказалось, что это поломанное признание — всё, что ему было нужно. Всё, что нужно было, чтобы осознать и свои потаённые мысли тоже. Каждый раз, когда он слышал петрикор, его анис тянулся к нему, отзывался и отдавался. Вот что так раздражало: их неподражаемый тандем, как свежее летнее поле после грозы. — Я люблю тебя, Изуку, — уверенно посмотрел Бакуго в его глаза. — Прошу, позволь мне позаботиться о тебе. Начинается гроза, — кивнув в сторону зашторенного окна, Кацуки пододвинул поближе к ним ноутбук, попутно объясняя свои действия: — Я прочитал, что с твоей фобией поможет справиться музыка или фильмы. Скачал всё, что, по-моему, должно тебе понравиться. Наконец, Изуку решился подать голос: — Кацуки.. — Ладно, да. Я скачал всё, что увидел в рекомендациях. Но не суди меня строго, мы никогда не смотрели вместе фильмы. Я не знал, что тебе может понравиться! Романтика? Ужасы? Боевик? У меня есть всё, — неровно улыбнулся Бакуго. Он явно переживал, но старался делать вид, что всё у них хорошо и ничего такого минуту назад не происходило, быстро просматривая загрузки на ноутбуке. Нет уж. Такой расклад Изуку не подходил. — Кацуки.. — Не хочешь фильмы? Хорошо, у меня есть целый плейлист разной музыки. Тут полегче, ведь я видел, под что ты активнее всего танцуешь на наших вечеринках. — Кацуки! На него тут же подняли обречённый взгляд, заломив брови. Видимо, Бакуго даже не допускал мысли, что Изуку может ответить на его признание взаимностью. Настолько боязливой была его любовь. — Помоги мне, мой альфа. Изуку скинул с себя удушающе горячий плед, открыв чужому взору собственное обжигающее желание. Внутренности уже плавились от нестерпимой тяги к этому альфе, а Изуку совсем не железный. И он бы хотел списать всё на гон, но больше не получалось. Больше никогда и не получится. Слишком сильно и отчаянно он возжелал Кацуки. Так, как хотят только любимых. — Ты уверен? — одними губами спросил Бакуго. — Да. Иди ко мне. Безапелляционно. Страстно и тягуче сладко. Именно так, как нужно. Бакуго потянулся сразу же. Без раздумий. К чему они, когда самое желанное и самое прекрасное, что ты когда либо видел вот вот окажется в твоих руках? Аккуратно стянув с кровати на пол ноутбук, будто бы давая Мидории время передумать и одернуть его, затем скинув снеки и оставив лишь сплетение покрывал, Кацуки врезался в чужие раскрытые навстречу губы грубым поцелуем. Он хотел бы быть нежным, чутким, но сейчас, в данный отрезок замирающего времени, — не мог. Ни дышать, ни думать, ни оглядываться назад. Всё, на что было способно его существование — это отдаваться и брать. Отдаваться без остатка, полностью, до луны и обратно. И брать остервенело, жадно, по собственнически голодно. Отзвуки грома, вспышки молнии, барабанная дробь дождя — отныне не существует звука, поглощающего разум Изуку настолько, насколько это делают несдержанные стоны Кацуки, его затаённые нежные шептания и признания в любви.