Auribus teneo lupum

      — В четверг я улетаю, — отстраненно произносит он, как-то тихо, она его почти не слышит.       — Мм, а мне то что, я ведь буду тут — взаперти, верно?       — Да. Щека была все еще розовой, но по крайней мере не горела, а это Какаши чувствовал издалека. На себе. Девушка долго плакала, или, быть может, всего одну минуту, неважно. Он забылся в этих всепоглощающих слезах, застыл во времени, когда негромкие всхлипы застали врасплох. В сердце забилось что-то другое, незнакомое, живое — к этому он стремился много лет назад, ведь так? В системе его прошлой жизни не было места чувствам — они ему незнакомы, он сбежал, чтобы изучить их, обрести какой-то смысл жизни. И она помогла ему Подарила смысл, цель, ненависть, из-за которой он и стоял здесь Она — источник его чувств, какими бы они не были Она Раньше такого не было, раньше были цели, четкие указания, холод и туманная пелена перед глазами. Отчего-то ему нехорошо, легкие снова наполнили воздухом, он горячий, обжигающий, топящий все внутри, ведь Какаши — ледяная крепость. А Сакура рядом с ним — эндорфиновая бомба, хочется упасть под взрыв, очнуться в обломках и снова сгореть заживо. Это то, что он искал? Харуно все еще заплаканная, но гордо, с высоко приподнятым подбородком, смотрит куда-то в сторону, куда угодно, только не на него. Девушка подрагивает от холода, а сам Какаши чувствует прилив жара — он потеет? Апатия сменяется непониманием, тревогой, а затем еще и спокойствием, он старательно приходит в себя. Мужчина поглядывает на часы — рабочий день на сегодня, пожалуй окончен.       — Ты хочешь выйти? — собственный голос отчего-то дрожит, он и сам не понимает, в чем дело.       — Я хочу домой, — с чувством произносит она, звучит ненавистно и раздавленно, отчего он понимает — долго держалась, — Я никуда не уйду от тебя.       — Ты больше не будешь там жить, — слова даются ему тяжело, а в груди засело что-то неподъемное, точно булыжник, — Заберешь все свои вещи. Хатаке разглядывает пылинки на деревянном полу, считает секунды и ловит соленный запах чистых слез — она снова плачет, но уже бесшумно. Мужчина со вздохом поднимается с кровати, оставляя после себя не только мятое покрывало, но и какую-то горечь, ведомую только ему одному, направляется к выходу. На сегодня он отпустил Ямато — не хотелось ехать на пассажирском сидении, где безжизненно располагалась Сакура. Отчего-то на душе тяжко, и он не знает ответа на вопрос «почему». Вид у нее подавленнее обычного, замечает он через зеркало заднего вида, куда смотрит через силу. Путь до ее дома уже вырисовывается в голове — знает наизусть, видел эту дорогу во снах. Токио затянуло сентябрьскими тучами, а с деревьев стекал недавний дождь, из-за которого улицы превратились в неоновую слякоть, отражения которой походили на иной мир. Кажется недавно он слышал прогноз, надвигаются осадки — слишком рано для первых дней осени. Город заполонили зонтики, на каждом из них были свои узоры, они превратились в замыленное пятно, либо же слепнет его второй глаз. Хатаке выжидает в пробке, почему-то мысленно ликует, хотя железные оковы тянут вниз не только морально, но и физически. Серый взгляд бегает от девушки к забитым улочкам Синдзюку, где вовсю готовились украшения к празднику. Точно же, через две недели Сюбун-но-хи, осеннее равноденствие, Какаши поправляет лохматые волосы, задумывается — этот день хочется встретить по-особенному. Улица, где располагалась квартира Харуно, горела бесконечными огнями, они ослепляли, он всегда приезжал с сюда с особым чувством удовольствия. Девушка также молча выходит из машины и призрачно направляется к подъезду — он за ней. Добравшись до нужного этажа, Сакура безнадежно достала ключи от дома, те были окружены невероятным количеством ярких брелоков. Два щелчка, и девушку стал приветствовать родной запах уюта и стирального порошка. Ее не было один день, а такое чувство, что вечность — скорая правда, понимает с сожалением она. Порог дома девушка переступает последний раз, жалобно, и тоскливо. Так и лучше, думает она. Сакура ни за что не сможет вернутся в эту квартиру, когда этот ад закончится. Лучше попрощаться сейчас.       — Не задерживайся, — напомнил о своем существовании Хатаке. Мужчина скучающе встал, оперевшись о стенку в кухне, и засунул руки в карманы. Больше ему добавить нечего. Харуно бегло осматривает спальню, мысленно прощается со всеми розовыми безделушками, что успела приобрести за четыре года жизни здесь. На прикроватной тумбе покоилась такая же розовая рамка с фотографией, там была Ино. Девушка осторожно переворачивает фотографию и молит бога о сохранности подруги и семьи. Они не должны пострадать. В небольшом шифоньере Сакура откапывает старый чемодан, тот кажется до сих пор пах морским бризом и песком. Вещи небрежно летят в кейс одна за другой, пока в шкафу не остается глумящаяся над ней пустота. Когда-то давно она мечтала о переезде, но в случае, если выйдет замуж, и ее позовут в роскошный дом. Пока что ей грозила только роскошная тюрьма, с треском осознает она, и застегивает чемодан. В шкафу еще оставались ее спортивные вещи и нарядное платье, фасоном и цветом напоминающее то, в чем она согласилась на злосчастный вечер в компании Сукеа. Девушка неосознанно сжимает кулаки, прибавляет силы, а ногти впиваются в нежную бледную кожу — это отрезвляет. В глаза вдруг бросается яркий плед с изображением на нем горы Фудзи — его подарила когда-то мама — и Сакура судорожно запихивает тот в чемодан. Под кроватью находится дорожная сумка, в нее девушка впихивает ноутбук и все свои учебники, половину футболок, и электрошокер, что всегда служил ей своего рода защитой от нескончаемых кошмаров с лицом Хатаке. Харуно печально усмехается, вот же он, стоит на кухне, живее всех живых, ее самый главный страх.       — Все собрала?       — Да. Мужчина немо предлагает помощь, забирает тяжелые сумки и идет к выходу. Сакура обескуражено наблюдает за рельефной спиной мужчины — не так она планировала покидать эту квартиру. Какаши, точно бы чувствует на себе пристальный изумрудный взгляд девушки, останавливается, недолго думает, а затем оборачивается на нее.       — Держи, — вдруг говорит он, чересчур спокойно, — Телефон.       — Хм? Больше не нужен?       — Это новый. Сакура осматривает устройство, и правда новый, отличающийся цветом — уже с жучком наверно, понимает она. За эти месяцы она сменила уже несколько смартфонов, еще пара штук, думает она, и окончательно убедится в их ненадобности. Возле машины уже образовались глубокие лужи — на них все также отражались огни улиц. Мужчина аккуратно завалил все вещи на задние сидения своего черного как ночь лексуса и пустыми глазами уперся в девушку.       — Отдай ключи от дома, — бархатно протягивает он. Конечно, кто бы мог подумать Сакура раздраженно всучивает ключ от квартирки в бледные руки Хатаке, кажется те подрагивали — неужели на улице так холодно?       — Садись вперед, — только и произносит он, и запрыгивает на водительское место. Рев мотора отдает в уши, а зрение улавливает странный блеск в зеленых глазах. Харуно послушно залезает на переднее сидение, отодвигается ближе к окну, чтобы не разделять с мужчиной даже лишний сантиметр, отводит взгляд. Прощается с домом, понимает он. Свет ярких вывесок освещал путь, будто бы кричал — вот это Токио! Сакура безнадежно разглядывает фонари в живом парке рядом — как же давно она не была на природе, не дышала свежим воздухом… Мужчина сразу же замечает ее взгляды, они были вдохновленными, светящимися. В который раз он проклинает слепой глаз, ведь не может поймать боковым зрением все прелести завороженного взгляда девушки. В каменном сердце что-то подрагивает, это пугает, ведь треск раздается по всему телу.       — Как ты это делаешь? — Какаши нарушает благоверную тишину поездки, смотрит куда-то в пустоту, забывает про дорогу. Сакуре кажется, что обращается он и не к ней вовсе.       — Что? — безжизненно спрашивает она, старается не поворачивать на него головы.       — Вызываешь эмоции, каких быть не должно. Харуно обескураженно разевает рот — о чем он? Впервые за долгие четыре месяца она слышит в голосе мужчины сожаление и тревогу.       — Например? Свет проезжих фар отражается на его лице, он весь сияет, а пои седым прядям проходится блеск цветных неонов.       — Гнев, соблазн… грусть. Сердце барабанит предвкушение, она сдерживает садистскую улыбку и давит в себе абсолютно все эмоции — неужели он попался?       — Разве ты не испытывал грусть до этого? Грусть потери человека… Ну же       — Испытывал, но это другое, — Хатаке странно улыбается, обнажает все зубы, ехидно смеется, — Тоже, кстати, по твоей вине.       — Почему, я отняла у тебя кого-то? — нарочито вежливо интересуется она, точно ступает по стеклу, осторожно, медленно, и не дыша.       — У меня был брат когда-то, — выдыхает он, и как-то грустно усмехается, — Ну что, довольна?       — Нет.       — Его звали Сукеа, дальше ты знаешь. Легкие Харуно пылали, внутри бесновались тысячи горящих мотыльков, а воздуха все меньше и меньше. В голове скрежет, он отдает эхом, она ничего не понимает — сейчас свихнется. Человек перед ней — не призрак? Кто он? Сакура в панике хватается за ткань плотных джинсов, сминает те в надежде оторвать и понять, что происходит. Это все — месть за брата?       — Целый год ему приходилось прятаться, выживать, но он никогда не забывал про тебя. Хах… иногда я даже слышу его, он так и просит убить тебя. Девушка замирает, изредка дышит и в панике раскрывает глаза. Каждый стук сердца отдается болью по всему телу, ее мутит, а мир вокруг становится мыльным, туманным.       — Я тогда проторчал в Германии, не смог оказаться рядом, — мужчина не отвлекаясь от дороги увлеченно и с чувством рассказывает дальше, лишь изредка поглядывая на реакцию Харуно, — Знаешь, выбраться из-под влияния А.Н.Б.У. — невероятно тяжело, особенно когда их устои уже глубоко в подкорке твоего сознания. В А.Н.Б.У. не учат, как быть человеком, только выжигают в тебе все сущее. Но подобное существование не всегда устраивает даже бездушную машину — мы вырвались, пошли по разным путям, но вырвались. Какаши вновь смотрит на нее, а она снова видит окровавленный взгляд наполненный ненавистью. Снова видит Сукеа. Это был он.       — Тогда откуда у тебя такой же шрам… Вы один человек.       — У Сукеа не было ничего, кроме желания жить. Разве братья не должны разделять боль? Я сам разрезал глаз в день когда его не стало, это была поистине ювелирная работа — миллиметр за миллиметром боли, чтобы достичь полного сходства. Близнецы?       — А затем появилась ты, мое одержимое желание — цель, к которой я так страстно шел. Никогда прежде я не желал чего либо так сильно, как тебя. Я благословляю день, когда ты родилась.       — Зачем… зачем ты все это мне рассказываешь? — ее голос подрагивает, что с ней?       — Затем, что наши с тобой судьбы, Сакура-чан, тесно переплетены.

Vita sine libertate, nil meaning

***

Сакура считала секунды до то тех пор, как Какаши уедет на работу, по делам, в магазин, да куда угодно, чтобы судорожно добраться до телефона. Но секунды тянулись долго — почти день, ночь, сколько он уже не отходит от нее? В розовой голове боролись мысли, сомнения, она не верила ему, не могла поверить в то, что ее кошмар — это месть двух братьев. Если это правда, с ужасом осознает она, то весь ад, что происходит с ней — чистое безумие, доказать которое она не в состоянии. Если Сукеа мертв, то она потратила долгие годы страха напрасно, если Какаши это еще более озлобленный брат близнец — ей конец. Если это и правда Какаши — она и в самом деле, всего лишь эскортница, с которой он подписал договор. Он врет Я запомню эти глаза до следующей жизни Сознание противостоит само с собой, мечется от одного к другому, не верит в происходящее, пока сердце рвется, кричит «я помню эти глаза», на что мозг отвечает ей, что помнит каждую выбитую татуировку ёкая на руке. Если с ней сейчас — Какаши Хатаке, то у нее ничего нет на него, кроме подозрений на незаконную деятельность в корпорации. Если с ней Сукеа… то она не знает. Была глубокая ночь, когда Сакура вошла в стены своего нового дома, было прохладно, руки покрылись мурашками, а сердце в тревоге норовилось выскочить из груди. Какаши зачем-то трепетно и аккуратно положил сумки возле кровати, немного помедлил, а затем подошел почти вплотную. Его горячее дыхание согревало, приводило в чувство, напоминая, что все вокруг — реальность, а у нее нет времени раздумывать. Грудь мужчины медленно вздымалась, опускалась, и так по кругу, пока звенящая тишина не задушила и ее.       — И что теперь? Я буду доживать свои дни здесь? — говорит она наиграно грустно, с толикой обиды, точно не он — дьявол во плоти, что забирает ее душу.       — Не знаю.       — Я не могу пропускать учебу, — Харуно давит в себе всплеск, что уже вовсю рвал и метал внутри — перед ним она не должна ломаться.       — Этот вопрос уже решен, — мужчина звучит спокойно, даже расслабленно, голос у него отчего-то севший и мягкий. Сакура не верит.       — Ты врешь, — она упирается взглядом в серое облако, пытается разглядеть подвох, да хоть что-то.       — Этот вопрос будет решен.       — Какая разница? Ты все равно на работе, а мне нужно учиться, прошу… я не могу бросить почти пройденный путь. Девушка осторожно делает шаг вперед, уже телом ощущает его ауру, немного замирает, а затем нежно касается руками его лопаток. Тело под руками — ледяная крепость — тут же рушится, разваливается на кусочки, но стоит прочно, ведь фундамент невероятно крепкий. Сакура жалобно утыкается в мощную грудь, старается не дышать этим пеплом и ядом, но мастерски изображает то, что заставляет у Хатаке кровь застыть в жилах. Харуно старается касаться не сильно, точно застывает в миллиметре от его тела, но все равно чувствует, как все в нем меняется. Руки у него опущены, а дыхание сбито, хотя стоит не двигается, как неживой, даже не моргает. Седые пряди ниспадают на лицо, закрывая обзор на полусонные прикрытые веки. Часами ранее — она все еще держит в голове этот безумный образ — он смотрел на нее с неистовой яростью, жутко, так, точно хотел убить ее.       — И что ты чувствуешь сейчас? — она приподнимает глаза, выискивает в бледном лице эмоции, похожие на человеческие.       — Я… не знаю.       — Это называется suki       — Ты научишь меня? Впервые за бесконечный момент он смотрит прямо на нее, опускает голову и хватается взглядом за ее душу, тащит за собой. Мужские руки притягивают ближе, и вот уже их сердца почти соприкасаются, даже удары сливаются в одном ритме. У него нет сердца, вновь и вновь напоминает себе она. Какаши наклоняется еще ближе, вдыхает ее аромат, задыхается в ее тонкой шее и предвидит свой конец. Он накрывает нежную кожу горячим дыханием, и видит, как непроизвольно реагирует ее тело — это заводит. Он проиграл Хатаке накрывает губами девичьи уста, голодно впивается в ее весеннее дыхание, и вслушивается. Девушка под рукой ледяная — странно, он буквально горит изнутри из-за нее. Сакура немного отстраняется, но делает это чересчур аккуратно, точно боится спугнуть.       — Нет… пожалуйста, — голос нехотя дрожит, а сама она едва ли стоит на ногах. каждый участок ее тела все еще болел после вчерашнего, она чувствовала как горит каждый из укусов, как пульсирует каждый синяк на коже. Она просто не может. Мужчина не слышит, в его бесконечно пустых зрачках она вновь наблюдает ту самую слепоту, которая не видит знака стоп, не обладает сожалением. Он ослеп окончательно. Длинные пальцы осторожно проходятся по каждому больному месту, где у нее стоит укус — на них уже кажется образовалась корочка, все еще больно. Таз неприятно ныл, когда Хатаке приблизился и коснулся ее там. Его касания отдавались воспоминаниями былой ночи страшных мучений. Оголенные плечи вновь касаются холодной постели, на которой так и остались пятна крови, уже коричневые, застывшие, а матрас изгибается под тяжестью мужского тела. Она больше не боится. Ей просто больно. Обидно. Была глубокая ночь, или, уже быть может утро? Сакура не смотрела на часы, те покоились с другой стороны кровати. Она лежала прикованная его сильными объятиями, точно он — ее страстный любовник и партнер. Мужчина давно спал — это она поняла по ровному дыханию — и неподвижно, с особой силой, прижимал Харуно как можно ближе. Его ладони шершавые, точно наждачка, но теплые, согревающие — даже у Саске руки были не такими теплыми. В глухой тишине Сакура находит спасение, или же отчаяние, когда представляет то, как медленно и шаг за шагом убивает его. Вновь и вновь. Если она погубила Сукеа, то погубит и его.

***

В седине проскакивают искры, они отражались от света — уже утро? Красивый мужчина завораженно наблюдает за рассветом, какой обычно приветствует в ясную погоду, затаивает дыхание. Стены вокруг напоминают сёдзи, на них еще нарисованы ёкаи из самых глубин кошмаров, а пол под ними деревянный, трухлявый, слышен каждый скрип. Солнечные лучи проникают в эту затхлую временем комнатку, освещают каждую частичку пыли, витающей в воздухе. Глаза, точно густые дождливые облака, перемещаются с рассвета до тела, лежащего подле мужчины. На футоне лежал тоже он, но изуродованный злобой и безобразным шрамом на левом глазу. Он был закрыт, но страшная рябь проскакивала от одного лишь взгляда на раненное веко. Он мертв? Не дышит, не шевелится. Длинные пальцы поглаживают стальную рукоятку с небольшими кнопочками на ней — раскрывается лезвие. Мужчина не говорит, но его улыбка громкая, белоснежная, жуткая. Кончик лезвия аккуратно входит в кожу под щекой, обагревая за собой след из крови, что ручьем течет на пол. Острие ножа двигается дальше — вверх, пересекает миллиметр за миллиметром, пока не достигает глаза, и, не щадя, проходит сквозь него. Зрачок его, серый и гипнотизирующий, остается неподвижен, даже когда кончик лезвия рассекает его напополам и следует дальше, затевает бровь. Мужчина не кричит, даже не дышит. Он тоже мертвый?       — Наши с тобой судьбы, Сакура… Он подходит ближе, а она даже не может пошевелиться. Пугало нависает над ней, дышит в лицо.       — Посмотри, Сакура, похоже?

***

Хатаке сам не свой, недоумевающе замечает она, когда мужчина подозрительно тихо направляется в кухню. Сакура безнадежно лежала в постели, точно прикованная, точно готова остаться там и умереть. Каждое действие отдавалось страшной болью, казалось, будто следующий шаг точно убьет ее. Будто дотянутся до пресловутой тумбы, до того самого нижнего отсека с пистолетом, будет сложнее всего на свете.       — Сегодня вы соблаговолили скрасить мое одиночество? — уставившись в серый потолок, спрашивает она, когда мужчина вальяжно входит в спальню.       — Ты не рада? — скучающе интересуется он.       — Даже не знаю, — тянет девушка, — Из Ямато ужасный собеседник.       — А у тебя есть, что сказать ему?       — Просто хотела узнать, как он терпит тебя.       — Или что-то выведать, — вдруг улыбается он, и выглядит это до жути непривычно и странно, понимает Сакура, — Ты что-то ищешь, но сегодня в тебе меньше рвения. Что это?       — Ничего, — глухо отвечает она, и повернуться на другой бок все же приходится, чтобы столкнуться с довольным разноцветным взглядом. Она никогда не привыкнет к этому виду, — Ты мне не доверяешь.       — У меня нет причин тебе доверять.       — Мне незачем обманывать тебя. Я же в твоей власти, верно? — Харуно скользит взглядом по мускулистому телу, облаченному в черный шелковый халат. Хатаке замечает на себе ее взгляд.       — Ты ведь хочешь погубить меня, разве не так? — голос его стал вдруг севшим и таким тихим, что Сакуре кажется, будто проникли прямо в ее душу.       — Хочу, но если ты хочешь испытывать настоящие эмоции, то тебе придется научиться мне доверять.       — Благородно с твоей стороны помочь мне, — мужчина нависает над ее головой, кровать под его руками гнется ниже, а дыхание у Сакуры спирает напрочь, — Но мне нравится, когда ты торгуешься со мной.       — Торг потерял смысл, — в зеленых глазах неведомый огонь, Какаши сгорает заживо, — Ты в любом случае делаешь все, что хочешь.       — Ты сдалась?       — Сложно сказать. Диалоги с Какаши стали проще, даже если в них и таилось больше загадки, Сакура поняла, что больше не ходит по минному полю. И пускай он все также был дико непредсказуем, стало легче… На данный момент ее единственной целью было выбраться из тюрьмы, именуемой новым домом — кажется, что еще день-два, и она точно сойдет с ума здесь, но мужчина отчаянно удерживает ее внутри. Вдруг в руках мужчины зазвонил телефон, и она мельком замечает там имя — Генма. Харуно бесстрастно тыкается в подушку и прислушивается к разговору — Какаши отчего-то решил не уходить в другую комнату на этот раз. Голос из телефона почти не слышен, понятны только обрывки фраз.       — …акаши-сама, в фирме нет…       — Ты знаешь, что такое черная бухгалтерия? — Хатаке сжимает пальцы у висков и нервно вздыхает, а ведь минуту назад был податлив и нежен.       — …ы не можем вечно пря…ть, чтобы…       — Передай все Макото в офис. Голос по ту сторону телефона звучит обеспокоено, а это единственное, что Сакура хорошо поняла. Какаши раздраженно сбрасывает трубку и направляется к массивному шифоньеру, от отсутствия веса на матрасе, девушка немного сдвинулась в сторону и попала под солнечные лучи — первые, за сентябрь.       — Проблемы с законом? — скучающе интересуется она и утопает в шелковых подушках, от которых до сих пор несло кровавыми мучениями.       — Пока что нет. Какаши облачается в свою темную унылую форму, аккуратно и медленно застегивает пуговки на рукавах и зачем-то останавливается у окна. Полуденные лучи солнца ниспадали на красивое лицо, обрамляя каждый изгиб его облачных черт. Сакура завороженно наблюдает, боится сравнивать картину перед собой с безумным сном, но все также видит перед собой второго мужчину. Разобравшись с серой линзой, что пришлось сморгнуть пару раз, прежде чем та ровно легла на глаз, Какаши направляется к выходу.       — Иттэрассяй,— вслед говорит она, надеясь, что мужчина все же услышал. Услышал. Замер.       — Обычно на это отвечают «Иттэкимас», — девушка закатывает глаза и звучно цыкает, пока толстое одеяло не захватывает ее в плен. Хатаке все также стоит в проходе, молчит, немного мешкается, а затем выходит, захлопнув за собой деревянную дверь.

***

С самого начала его работы здесь разгорелась психологическая война — Генма капал на мозги безостановочно, как казалось мужчине. Кривые отчеты и назойливый голос влезали в сознание, не щадя то. На самом деле сейчас его голова была забита Сарутоби, что не могли успокоится уже пять лет, а советник на фоне казался лишь белым шумом. Его напрягал тот факт, что клан нанял сыщика и адвоката, чтобы проследить за ним, когда проблемы настигают одна за другой. Больше всего его волновала Сакура — они никак не должны узнать о ее существовании, а потому девушке следует отсиживаться в его доме, пока он не придумает, что делать. Если они найдут ее… То ничего не узнают.       — Это безумие! Мы экспериментируем на живых людях, забираем их с улиц!.. А что дальше? Когда бездомные закончатся? Будем похищать людей?! — от возмущений у него выбились волосы из прически, завязанной в хвост, а руки стучали по столу. Плевать, что скажет Хатаке.       — У тебя есть какие-то определенные жалобы на работу корпорации?       — Мы экспериментируем — на живых людях, — вновь, но уже по слогам, повторяет молодой мужчина, — Мы не проводим предварительные анализы, не ставим опыты на животных — используем людей, как… как… на убой!       — Именно поэтому компании и занимают первое место, мы обгоняем конкурентов, и становимся выше цепочки эволюции, — бесстрастно, почти без интереса выговаривает Какаши, в чьих глазах читалось чистое ничего. — Это не останется незамеченным. Он не первый, кто это говорит, и Хатаке нехотя признает, что так оно и есть — когда-нибудь федералы выйдут на их след.       — Макото. Офис. Ты отнес? — голос сталью режет кабинет напополам, а стоящий рядом Генма чувствует, как рассекают его кожу.       — Да. Он занимается распределением товара, когда он приедет?       — В Четверг. Я сам полечу за ним — поставки привлекают лишнее внимание.       — А ваш вылет не привлечет внимание? — насаждает он.       — Не думаю, мы договорились разделить товар, к тому же, личная встреча с Шеньши Дзао не помешает.       — Как скажите.

***

Стрелки часов нещадно застыли на месте, заморозились, или, быть может, даже, время обратилось вспять? Она не знает. Холодная постель становится немного мягче, чем обычно, кажется, что шелковая идеальная ткань обволакивает кожу, сливается с ней. Полдень длится бесконечно. Сакура достает с полочки новый телефон — очередной — пролистывает список контактов — здесь абсолютно все, родители, одногруппники, знакомые, даже незамысловатые номера, которые она записала, чтобы что-то купить… все, кроме Саске. Она старалась не думать о парне, о былых умиротворенных деньках, пахнущими сладкими данго, о беспечных попытках Учихи проявить нежность. Кажется, это было так давно. Голова была забита мыслями о Какаши и Сукеа — неужели она наткнулась на двоих психов, неужели вся ее жизнь вертится вокруг того самого вечера в переулке? Боковым зрением она замечает яркую косметичку, в которой хранился телефон мужчины — он будто бы зазывал. Девушка переводит дыхание, и решает облачиться в закрытую одежду — на этот раз уже свою, старательно избегает глазами все укусы и синяки, что уже начали приобретать зеленоватый оттенок, и направилась на кухню. Приготовить свой фирменный оякодон не получится, да и желания нет, поэтому Сакура ограничивается одним омлетом. Кухня у Хатаке просторная, но скромная — ничего лишнего, да и нужного, здесь не было. Один полупустой холодильник и плита с раковиной. Никаких приправ и специй на кухонных полках, ни даже трав — одна лишь соль, которую она нашла вчера. Мужчина, живший здесь, был сложен просто идеально, неужели он питался одними лишь яйцами и воздухом? Харуно пожевывает лопаточку — старая привычка — и принимается за пресный омлет без ничего. Отчего-то хотелось потянуть время, точно неизвестность пугает больше всего. А на часах будто бы до сих пор полдень. Сакура не уверена в себе, мысленно надеется, что цифры, которые она собирается ввести в злосчастный телефон, окажутся неверными, а ее жалкие попытки отгадать пароль продолжатся — смысл существовать. Двадцать восьмое марта Пальцы мучительно медленно набирают код, а комбинация цифр впервые не горит красным цветом. Психопат. Знакомый пустой экран с обозначением даты и времени наконец разблокировался, а сердце нечаянно застучало тревогу. Девушка даже не успевает среагировать, прежде чем понять, что телефон автоматический набирает незнакомый номер. Послышались гудки, они отдавались головной болью, звенели и били по ушам. Сакура замирает, когда жестокие три гудка замолкают и слышится голос.       — Наконец-то ты смогла его включить. Он звучит из преисподней, нет, совсем рядом, прямо сзади нее. Пол под ногами становится вдруг мягким, как подушки, а коленные чашечки превращаются в ржавчину, что не выдерживает ее веса — телефон падает на пол.       — Дождись меня.